Текст книги "Великое расширение"

Когда они вернулись, Дядя ждал их на берегу. Пока вытаскивали улов, он пересказал им новости. Па долго молчал, нарушив тишину лишь для того, чтобы сказать А Бооню, чтобы тот не тянул сети по песку – так они быстрее протрутся. Когда все поднялись наверх, Па повернулся к Дяде:

– Думаешь, нам идти?

Дядя задумался и кивнул:

– Идти, записаться, потом вернемся и будем сидеть тихо.

– Ты видел, что японцы творят? – спросил Па. – Дети. Совсем крохи.

– Хуат…

– Просто взять и пойти? Сдаться?

– Это сильнее нас, – сказал Дядя, – даже ан мо отступили.

Па молчал.

– Главное, – продолжил Дядя, – выжить. Сейчас лучше всего делать так, как они хотят, сидеть тихо, пока все не закончится. Выбора у нас нет. Они сильны, ты же видишь.

– А мы ни на что не годимся. Не можем ни драться, ни сбежать, хоть что-нибудь, что угодно?

Гнев в голосе Па напугал А Бооня. Прежде он еще не видел Па таким – беспомощным, разъяренным.

По дороге домой Па и Дядя спорили. Па считал трусостью повиновение японцам. Дядя повторял, что они не в силах ничего поделать, они рыбаки, а не солдаты, они простые люди, случайно попавшие в битву двух крупных держав, и если кто и трус, то это предавшие их ан мо. Па говорил о кровавой резне, которую японцы учинили на Материке, о расстрелянных в северных деревнях детях. Неужто им придется сотрудничать с теми, кто совершил все эти кровавые преступления? Дядя считал это не сотрудничеством, а способом выжить. Он спокойно предложил Па представить, что японцы сотворят здесь, если они не исполнят волю завоевателей. Пускай Па подумает о собственных детях.

– Можно просто не ходить, – возразил Па, – как они узнают, ходили мы или нет?

– А если мы не пойдем и они придут за нами сами? Как быть тогда? – спросил Дядя.

Па не ответил. Он прикрыл ладонью глаза и отвернулся.

А Боонь понял, что Па плачет, и, осознав это, сам закрыл глаза. Мучаясь от неловкости, он быстро скрылся в доме. Словно жидкий страх потек по его венам. Он долго стоял возле двери, слушая, как тихо переговариваются Па с Дядей. А Бооню хотелось побежать к Ма, сказать, чтобы она остановила мужчин, но Ма мучилась от пищевого отравления и сейчас спала. Мальчику строго наказали ее не тревожить. Вскоре голоса сделались совсем неразборчивыми. А потом и вовсе стихли.

Па вошел в дом. Его лицо казалось непроницаемым. А Бооню захотелось, чтобы отец обнял его. Но он лишь спросил:

– Что, Па?

Па опустился на корточки и положил руки на плечи А Бооню. Ладони у отца были липкие от соли. А Боонь глубоко вздохнул, втягивая знакомый, спокойный запах отца, пряча его в памяти.

– А Боонь, слушай внимательно, – начал отец.

Боонь сглотнул слюну и кивнул.

– Завтра мы с Дядей пойдем к японцам. Выйдем рано утром, раньше, чем Ма встанет.

Руки А Бооня налились тяжестью. “Раньше, чем Ма встанет”.

Па продолжал говорить: когда Ма проснется, она подумает, что он вышел в море или отправился с Дядей по делам. А Боонь не должен рассказывать ей про их сегодняшний разговор. Если Ма спросит, пусть скажет ей, что Па ловит рыбу.

А Боонь не кивнул, но и головой не покачал.

– Дядя прав. Ма болеет, нечего ее беспокоить. Мы с Дядей сходим, все уладим. Она и не заметит, как мы вернемся.

Па просит его соврать Ма. Ма, которая лежит всего в нескольких шагах от них, в спальне, держась за больной живот.

– Боонь, ясно тебе или нет? – Па заговорил более настойчиво.

А Боонь посмотрел на измученное лицо отца. Белки глаз были не белыми, а желтыми, с красными прожилками, черные зрачки расширились. Грудь у А Бооня болезненно сжалась, и он кивнул. Ладно, скажет. Сделает все, о чем попросит отец.

Па хмуро улыбнулся.

– И Хиа тоже не говори, ладно?

– Ладно, – пообещал А Боонь.

Они вернулись разбирать рыбу. Жизнь быстро стала такой, какой была до сих пор, какой навсегда должна была остаться. Вот неумолимое солнце за тусклыми облаками, вот широкое серое море, так прекрасно блестящее, что глазам больно. Вот по грязи пробираются крабы, вот клонится, трещит и вздыхает мангровый лес. А Боонь трудился, а с крыши взмыло в небо облако чирикающих птиц. На горящем полотнище неба они пикировали вниз и кружили, единое облако, единый организм, словно проплывающая сквозь огонь стая сардин.

Глава
12

На следующее утро, когда А Боонь проснулся, солнце уже встало, а Па дома не было. Мальчик надеялся застать его, но накануне они ловили рыбу дольше обычного, и усталое тело предало его.

На столе Па ждал его обычный завтрак: маленькая синяя миска, в которой – А Боонь знал это – лежат три яйца всмятку, рядом бутылочка из тыквы с соевым соусом, густым и черным, и щербатая жестянка с мелко молотым перцем.

– Твой Па ушел спозаранку, а мне не сказал, – сказала Ма.

Хотя муж еще не вернулся, она все равно приготовила ему завтрак.

А Боонь старался не смотреть в глаза матери. Обещание тяготило его.

– Поешь за отца, сынок. Давай, уже все остыло. – Ма махнула рукой, подзывая его к столу.

А Боонь почти видел отца: вот он сидит тут в посеревшей майке и штанах из холстины. Локти на коленях, острые лопатки выступают, когда Па наклоняется к столу. А Боонь напомнил себе, что Па скоро вернется. Они с Дядей где-то распишутся и вернутся. Формальность, только и всего.

Мальчик сел за стол. Правильные кружки желтков в полупрозрачных белках, крохотные солнышки, мирно замершие в космическом пространстве. Раздавишь их – и случится что-то плохое. Но Ма наблюдала за ним, поэтому А Боонь взял палочки и расковырял желтки. Желтая жидкость смешалась с белой. Он налил в миску темного соевого соуса, поперчил и перемешал палочками, получилось вязко и пенисто. Он поднес миску ко рту. Вкус соленый и сладкий, человеческий. В глазах защипало, и А Боонь, чтобы Ма не заметила, закашлялся.

То утро нагоняло бесконечную зевоту. Обычно, когда уроков не было, А Боонь помогал маме стирать белье или чинил с Дядей сети. Иногда они с Хиа выбирались на мелководье или он ходил к Сыок Мэй, в дом ее дяди, и предлагал ей вместе поупражняться в чистописании.

Сегодня ему это и в голову не пришло бы. Ему хотелось остаться дома, слышать шаги Па на тропинке, его тихий голос. Поэтому А Боонь в тревоге сидел возле дома и переворачивал разложенную для просушки рыбу.

– Да что с тобой сегодня такое, – посетовала Ма.

А Боонь не желал уходить с крыльца, Ма махнула рукой и вернулась в дом отдохнуть. А он остался – расчесывал места комариных укусов на локтях, не сводил глаз с дороги. В конце концов он перестал делать вид, будто чем-то занят, и просто сидел и смотрел, сунув под себя руки и болтая ногами. Утро разгоралось, жара крепла, стрекот цикад превращался в безумный визг. Темная пустота там, где дорога уходила в джунгли, так и оставалась пустотой. А Бооню не терпелось увидеть там долговязую фигуру отца.

В то утро время текло странно. Когда спустя годы его спросят, сколько он так просидел, глядя на пустую дорогу, А Боонь не найдется с ответом. Ему казалось, будто прошло совсем немного времени, однако и Ма, и Дядя говорили, что дело близилось к полудню, когда А Боонь наконец вскочил, услышав неясные шаги на тропе.

Вдали обозначилась фигура мужчины.

Па! Он вернулся. Это он – его острые плечи, неровная голова, знакомая размашистая походка. А Боонь его где угодно узнал бы. Мальчик спрыгнул с крыльца и бросился по дороге навстречу отцу.

Но когда человек вышел из полумрака, А Боонь заметил, что плечи у него вовсе не такие острые, голова не особо неровная, да и сама фигура более приземистая. Мужчина, бегущий ему навстречу, – это Дядя, а не Па. А Боонь остановился и заморгал. Может, Па идет следом? Но нет, Дядя один, он точно это видит. Дядя один, Дядя бежит к ним, кричит, задыхается, а его красное лицо блестит от пота.

– Боонь! Боонь! – кричал Дядя. – Где А Би? А Би!

Пот стекал по лбу, попадал в глаза. Щеки побагровели, жилы на шее так вздулись, что А Боонь испугался, как бы они не лопнули.

– Дядя, где Па? – спросил А Боонь.

Дядя остановился. Он долго, не моргая, смотрел на А Бооня. Казалось, он того и гляди задрожит. А потом от Дяди вдруг повеяло жутковатым спокойствием. Он сжал губы и оттолкнул А Бооня в сторону.

– А Би! – закричал он.

А Боонь бросился следом за Дядей. Слова застревали в горле. Где Па? В груди поднимался ужас: если бы Па просто слегка отстал, если бы ему перед возвращением домой понадобилось зайти куда-то по делам, если бы Па сейчас был в безопасности, Дядя так и сказал бы.

Ма вышла из дома. Следом за ней показался Хиа.

– Да что ж ты так кричишь-то? – спросила она.

– Прости, – сказал Дядя. И повторял это снова и снова. На крыльце он споткнулся и повалился на ступеньки. Ма озадаченно смотрела на него.

– Что ты такое говоришь? Где Хуат?

Дядя забормотал что-то невнятное и закрыл лицо руками. Неожиданно мамино лицо неприязненно скривилось. Она словно уже догадалась об ужасной истине, какой бы та ни была, уже смирилась с тяжестью грядущей вести и не понимала того, кто ведет себя иначе. Она схватила Дядю за запястье и рывком, будто маленького ребенка, поставила на ноги. Хиа съежился.

– Скажи толком, что случилось! – строго потребовала Ма, глядя Дяде в лицо.

Дядя моргнул. Затем глубоко вздохнул и заговорил.

Начало А Боонь уже знал: Дядя и Па проснулись задолго до рассвета и сели на автобус до города. Ближайший проверочный пункт располагался в захваченном японцами полицейском участке. Когда они добрались туда, участок еще не открылся. На улице топтались китайские мужчины, стар и млад. Они тоже ждали проверки. Что бы это ни означало. Ждать пришлось почти час.

На восходе появились первые японские солдаты. В основном молодые мужчины с горделивой осанкой и по-акульи пронзительным взглядом. Тут Дядя заподозрил неладное. Правильно ли они поступают, может, лучше было бы не приходить? Но решение принято, они уже тут. Па оставался непреклонным, он хотел сделать все так, как полагается по законам нового режима, пускай даже деспотическим и жестоким. Ма же знает, какой он, говорил ей Дядя, словно желая снять с себя вину.

Солдаты принялись выкрикивать приказы на своем языке. Па с Дядей не понимали, да и другие тоже, вот все и стояли как вкопанные на одном месте. Солдаты разозлились. Особенно один – Дядя заметил, как тот стучит прикладом о землю.

Наконец явился переводчик. На ломаном малайском он велел собравшимся выстроиться перед входом. Они вошли в большой вестибюль. В дальнем его конце стояли столы, и вошедшим велели встать в очередь к ним. За столами сидели японские офицеры, а возле бегали прислужники, некоторые в черных капюшонах. Судя по всему, это были переводчики, вот только зачем им закрывать лица, Дядя никак не мог взять в толк.

Если кто-то заговаривал чересчур громко или, как один из мужчин, осмеливался засмеяться, на них кричали. Постепенно Дядя и Па продвинулись вперед. Офицеру за их столом было лет тридцать пять, не больше. Кожа, будто маска, туго обтягивала его лицо, взгляд цеплялся лишь за родимое пятно цвета чайной заварки. Оно темнело возле левого глаза, отчего казалось, будто на лице играет странноватая улыбка.

Каждого подзывали к столу, задавали несколько вопросов, а стоящий рядом переводчик переводил их и передавал ответы офицеру. Иногда офицеры заговаривали сразу, а порой сперва смотрели в потолок и сжимали кончики пальцев, тишина тянулась длинными медленными нитями, и лишь потом выносилось решение. На каждом столе лежали две резиновые печати и чернильная подушечка. После того как офицер говорил что-то, солдаты прижимали печати к плечу человека, от одной оставался черный квадрат, от другой – треугольник.

Тем, кому доставался квадрат, махали рукой, давая понять, чтобы они выметались. Тех, чей штамп был треугольным, уводили в другое помещение. Похоже, в этом и заключалась суть “проверки”. Дядя старался угадать, по какому принципу их уводят – возраст, внешность, профессия? Никакой закономерности он не заметил. Порой треугольниками клеймили совсем мальчишек, им и восемнадцать-то едва дашь, а в другой раз – его ровесников. Иногда треугольниками метили плечи горожан с бледной кожей, в темных очках и с нежными руками, а иногда – тощих работяг в майках и шлепанцах.

Очередь медленно двигалась. Дядя больше не предлагал улизнуть, вокруг стояло столько солдат, и все, презрительно поджав губы, наблюдали за ними. “Все в порядке”, – убеждал он себя. Написать собственное имя, вернуться домой и не высовываться. Все будет хорошо.

В дальнем конце помещения послышался шум. Мужчина, получивший треугольник, вырвался и хотел убежать, когда солдаты попытались увести его. Два легких удара под колени – и беглец повалился на пол. Солдаты окружили его. В помещении повисла тишина, нарушаемая лишь пронзительными криками мужчины и тошнотворными глухими ударами сапог о плоть и кости. Крики превратились в хныканье, а затем в ужасные, захлебывающиеся стоны, после чего мужчина совсем затих. Один из офицеров, видимо рассердившись, прикрикнул на солдат, и те подтащили беднягу к офицерскому столу. На этот раз он не сопротивлялся.

Па ни слова не сказал, но Дядя чувствовал, что увиденное взволновало его. Па задумчиво смотрел в пространство, словно сосредоточился на будущем, когда они пройдут проверку и их отпустят.

– Давай я первый пойду, – прошептал Дядя. Из них двоих он всегда легче завоевывал чужое расположение и надеялся, что умаслит офицера и они оба получат квадратные отпечатки. Впрочем, напомнил сам себе Дядя, треугольник – это не плохо. Вот только что он означает, пока непонятно.

Они шаг за шагом двигались вперед, пока не пришла Дядина очередь. Он приблизился к столу, слегка ссутулившись, взгляд был полон серьезного смирения. Он решил не улыбаться – похоже, японцы не любят, когда улыбаются, а вот молчание и повиновение ценят.

– Имя! – бросил ему переводчик. Дядя сказал. – Возраст! Профессия! Место жительства! Родственники!

Дядя назвал Па и его семью. Переводчик пересказал услышанное офицеру. Офицер взглянул Дяде в лицо. Дядя не поднимал глаз, просто смотрел на красную прямоугольную нашивку на болотно-зеленом воротничке офицера. Цвет удачи, хороший знак, думал он. Потом Дядя перевел взгляд на вентилятор на потолке – перекошенный или сломанный, при каждом повороте он издавал громкий скрежет. Наконец офицер произнес что-то, и переводчик взял ближайшую к нему печать. Дядя вытянул руки. Два квадрата, два влажных чернильных пятна, которые, высыхая, холодили кожу, когда Дядя отошел в сторону.

Он отыскал местечко возле стены и нагнулся, притворившись, будто чешет колено. Дядя видел, как переводчик задает те же вопросы Па, видел, как Па отвечает – медленно, осторожно, так же, как сам Дядя. И Па тоже не смотрел офицеру в глаза. И Па тоже сцепил руки на животе и склонил голову.

Солдат схватил Па за руки и прижал к ним печати. Быстро, подумал Дядя. Значит, скоро они выйдут отсюда и пойдут домой.

И тут что-то ударило его по ребрам, Дядя упал на пол. Один из молодых солдат тряс перед ним винтовкой и кричал, указывая на дверь. Дядя смотрел на Па, силясь разглядеть его руки, но с пола видел только фигуру Па. Солдат снова закричал.

Дядя поднялся, и его пихнули к двери. На пороге он оглянулся, но место Па у стола уже занял другой мужчина. Где же Па? Сердце дико колотилось. Вентилятор под потолком снова и снова издавал скрип, похожий на писк маленького страдающего животного. Солдат уперся прикладом в спину Дяде и толкнул его к выходу. Дядя обернулся снова, в последний раз, обежал глазами толпу и увидел Па – того вели к двери в глубине помещения.

Тепло покинуло Дядино тело. Он открыл рот, хотел позвать Па, но не издал ни звука, а в следующий миг Па уже исчез за дверью. Не соображая, Дядя схватил того, кто стоял ближе всех. Это оказался солдат, ударивший его прикладом.

– Куда вы его ведете? Зачем этот треугольник? Куда они? – выкрикивал он, сам не понимая, что кричит.

Лицо солдата потемнело. Дядя вздрогнул, потому что солдат, казалось, вот-вот его ударит. Но тот лишь подтянул брюки и смерил Дядю оценивающим взглядом. А затем изобразил знакомый каждому жест: потер большим пальцем указательный и средний. Деньги. Прошло несколько секунд, прежде чем Дядя осознал, что солдат требует взятку. Деньги у него были, Па предполагал, что за “проверку” придется заплатить, и велел Дяде захватить внушительную сумму. Дядя вытащил из кармана несколько банкнот и сунул их солдату.

Солдат пересчитал бумажки и быстро огляделся. Они стояли неподалеку от выхода, и хотя других солдат рядом не было, из очереди поглядывали на них с любопытством. Он схватил Дядю за локоть и потащил на улицу. Дядя неохотно повиновался, повторяя:

– Куда вы его увели? Куда вы увели моего брата?

На улице солдат выпустил Дядин локоть, словно боялся запачкаться. Он достал из кармана белоснежный платок и медленно вытер руку. После чего махнул Дяде, и тот пошел следом.

Они обошли полицейский участок. Пока они шли, солдат царапал прикладом окрашенную кирпичную стену, оставляя на белой краске тонкую серую черту. Они завернули в проулок, такой узкий, что согнутыми в локтях руками Дядя задевал за обе стены.

По мере того как уличный шум уступал место тихой затхлости проулка, Дядины ноги наливались свинцом. Каждый шаг давался все тяжелее – ему не хотелось идти в конец проулка, туда, где крики рикш смешивались с гулом машин и блестели на утренней жаре выдубленные солнцем шеи. Каблуки солдатских сапог вдалбливали в землю засохшую грязь. Дядя представил, как вечером солдат будет сердито начищать их, чтобы ни пятнышка не осталось. Ему чудилось, будто его ведут на расстрел, и он готов был развернуться и побежать обратно.

Но они все же вышли на улицу, и солдат показал на большой синий грузовик, стоявший на обочине неподалеку. В кузове сидели мужчины, тринадцать человек, Дядя посчитал. Руки у всех в наручниках, лица напряженные и встревоженные. Па среди них не было.

Дядя понял, что они сейчас возле заднего входа. Дверь открылась, и японские солдаты повели к грузовику еще троих. Солдаты крикнули, чтобы сидящие потеснились. Те медленно зашевелились – наручники затрудняли движения, – разозленные солдаты принялись ругаться и замахали винтовками. Места хватило всем.

Дядя видел мужчин в грузовике лишь сбоку, но тут последний быстро обернулся, и желудок у Дяди сжался. Это был Па. Дядя закричал, но рука солдата зажала ему рот. Его оттащили обратно, в тень проулка.

Двигатель тихо затарахтел, грузовик тронулся и влился в суматоху улицы. Дядя вырывался что было сил, однако солдат держал его крепко, ногти его вонзились в Дядину щеку. От руки пахло мылом и керосином. Солдаты, отводившие Па в грузовик, вернулись в участок. Грузовик тоже исчез, затерялся в потоке машин, рикш и велосипедов. Лишь теперь солдат отпустил Дядю.

Дядя стоял возле полицейского участка – свободный и растерянный. Что ему делать теперь? Что можно сделать?

Солдат, похоже, был доволен.

– Ты – брат? – с ухмылкой спросил он.

Его крупные белые зубы блестели. Дядя с восхищением смотрел на них, хоть и заметил, как губы сложились в жестокую усмешку.

Дядя кивнул. Он брат жены, но давно уже привык считать Па своим собственным братом.

– Куда его увезли? – снова спросил Дядя. На этот раз спокойнее, переполненный вязким страхом.

Солдат заулыбался еще шире. На его тонких губах виднелись трещинки, из левой ноздри торчала черная волосинка. Он ничего не сказал, а вместо ответа поднес указательный палец к виску и, изображая выстрел, согнул большой палец.

На этом месте Ма стала всхлипывать, и Дядя заговорил быстрее, события в его пересказе разворачивались с сумасшедшей скоростью, точно он боялся не успеть, боялся, что слова раздавят его изнутри. Хиа обхватил Ма руками.

А Боонь не чувствовал своего тела. Он думал об островах, о склонах, поросших сочной зеленой растительностью, о жуках-носорогах, которые тучами взлетали с деревьев. Острова исчезают, но потом опять появляются. Они исчезают, но потом он всегда находит их.

Чтобы Па исчез навсегда – такое невозможно.

Дядя все еще говорил. Про то, как думал, будто он прямо там и пристрелит его, этот солдат, уж больно он ненормальным смотрелся, но японец лишь громко рассмеялся и зашагал обратно в участок. Он рассказал, как пошел к чернорабочим, что сидели возле недостроенного дома на противоположной стороне улицы. Как перешел дорогу, подошел к ним и спросил, сколько грузовиков уже уехало от участка в то утро. Этим утром три, ответили ему. А вчера они насчитали шесть или семь.

Дядя спросил, не возвращались ли грузовики. Работяги посмотрели на него с такой жалостью, что он закрыл лицо руками.

Поговаривают, сказал один из чернорабочих, что людей отвозят на берег, до самого восточного берега, а там… Он осекся. “Иди домой, – ласково посоветовал он Дяде, – видишь, ты цел, и мы тоже”.

Работяги показали ему черные квадратные отпечатки на руках – думали, что его это успокоит.

– Берег, – пробормотал вдруг А Боонь.

– Что? – не поняла Ма.

А Боонь бежал по тропинке к берегу, по горячему, грубому песку. Там он бросился в море и поплыл, решительно расталкивая руками воду. Дно исчезло из-под ног. Мальчик пробивался вперед, волны обрушивались ему на голову, а соль разъедала ноздри. Яростно крутя головой, А Боонь оглядывал берег. Но ничего не увидел. Лишь молчаливые растения, келонги[24]24
  Деревянная платформа, построенная возле берега. Используется для рыбной ловли, реже как жилье. Встречается преимущественно в Малайзии, на Филиппинах, в Индонезии и Сингапуре.


[Закрыть] на деревянных опорах, мягко покачивающиеся на волнах лодки. Берег длинный, много миль, мелькнула беспомощная мысль в голове А Бооня. Па может оказаться где угодно. Чернорабочие же сказали – на восток увозят, далеко отсюда. Бооню ни за что не успеть.

Да и успей он – что тогда? Что он сделает?

Волны били его маленькое слабое тело. Он плакал, но продолжал медленно плыть дальше, повторяя изгибы берега. Он плыл, пока ноги от напряжения не свело, пока от жгучего солнца не запылали плечи. Его родные стояли на берегу, крошечные темные фигурки на песке, он уплывал, а они все уменьшались.