Текст книги "Вес чернил"

Автобус вывернул на дрожащий в знойном мареве поворот. Гид покосился на обочину, затянулся сигаретой и задумчиво выдохнул дым прямо в лицо Хелен.

– Они обе были предателями, – сказал он. – Но, по крайней мере, сделали хоть что-то хорошее, сохранив эту историю для потомков.

Кто-то в хвосте автобуса жаловался на заклинившее окно. Кто-то попытался запеть, но другой волонтер сказал, что у него болит голова, и попросил замолчать.

– Почему? – спросила Хелен.

Гид, который было наклонился к водителю, чтобы что-то сказать тому, обернулся:

– Что «почему»?

– Почему вы называете тех женщин предателями?

Краем глаза она заметила, как Дрор, сидевший напротив, метнул в ее сторону взгляд, но не стала поворачиваться к нему.

– Почему желание жить есть проявление трусости? – выпалила она.

Гид устало посмотрел на нее, медленно покачал головой и вернулся к разговору с водителем.

На обратном пути Хелен прошла мимо Дрора, но тот сделал вид, что поглощен созерцанием пейзажа, и даже не взглянул на нее.

В тот вечер Хелен чувствовала себя вконец разочарованной. Впервые ей захотелось бросить все и уехать. Пустыня, говорившая с ней на ее языке, как казалось Хелен, на самом деле говорила чуждым, неизвестным языком шепота и намеков.

Хелен встала с койки. Среди пустынных растений, названий которых она не знала, слышалось дыхание ночи. В свете единственной лампочки, что мерцала у входа в столовую, сверкнули глаза шакала по ту сторону ограды. Хелен отвернулась. Тишина, царившая на базе, сделалась абсолютной. Из дальнего угла столовой появилась мужская фигура в форме. Нерешительным шагом фигура приблизилась к Хелен, и на загипсованной руке тускло отражался свет. Хелен захотелось бежать.

Однако она не сделала этого, остановившись в сомнении, и Дрор уже стоял перед нею. Он стоял совершенно неподвижно, словно извиняясь за то, что бежал с горы, спасаясь от нее.

Хелен вздернула подбородок, как солдат, стоящий по стойке смирно. Ей хотелось проучить его, немного поиздеваться. Воздух между ними был словно живое существо и хорошо передавал присутствие Дрора.

На его лице промелькнуло вопросительное выражение. Затем он сделал шаг навстречу и поцеловал ее.

Ночное небо светилось над гребнем его черных тугих кудрей. Хелен подняла руку и наткнулась на гипс, прохладный и гладкий, словно камень или выветрившаяся кость. Одинокий кипарис наклонился и закрыл собой звезды. Затем кипарис с приглушенным шелестом пронесся над яркими звездами, и Хелен ощутила теплую живую кожу, теплое тело, и что-то в ней поддалось.

Хелен никому ничего не рассказывала – она знала, что он так хочет. То, как его голос все еще дрожал от удивления, когда она здоровалась с ним, словно после их последней встречи она могла забыть его имя и исчезнуть; то, как он притягивал ее к себе за поясницу; его тихий радостный смех, когда она поддразнивала его за слишком суровое отношение к добровольцам; то, как он смеялся не столько над ее словами, но и над самим ее смехом… все это должно было остаться между ними. Ему не нужно было просить ее об этом. Даже если ей бы захотелось, то как она могла объяснить свою неожиданную метаморфозу, что каждая молекула ее тела выстроилась в определенном порядке, словно железная стружка в объятиях магнитного поля?

Каждый день она все так же резала овощи, разливала по ведрам кефир, собирала в самую жару стреляные гильзы, но теперь все вокруг приняло новые очертания. Окружающий мир изменил свою географию и разделился на те места, где они могли незаметно встречаться, и на бесплодные участки, где приходилось делать вид, что она не замечает его, его негромкие разговоры с другими офицерами при входе в столовую или то, как он приподнимает голову, заслышав шум мотора на горизонте.

Дни шли за днями, и Хелен рассчитывала время до следующего мгновения, когда они снова окажутся вдвоем. Откладывая в сторону кухонный нож, Хелен смотрела в окно на пустыню, и ей казалось, что вот-вот все старое рухнет и превратится во что-то новое, другое, иной путь существования в этом мире – новое воплощение скал и неба, кипариса и топливной цистерны, и все придет в согласие и гармонию. И был свет, падавший из широкого окна кухни, и тонкие струйки горячего воздуха, поднимающиеся от раскаленного лобового стекла джипа, и холодный вкус грушевого нектара в полутемной столовой, и в основе всего – нежность.

В Яффе они вышли из автобуса в сонную послеполуденную жару. Это был первый раз, когда их выходные совпали. Всю дорогу от Беэр-Шевы они сидели касаясь друг друга ногами. Дрор смеялся над ее неумением правильно произнести букву «р» в его имени, она же забавлялась тем, что Дрор не в состоянии выговорить ее фамилию – у него получалось «Ватт» вместо «Уотт». Дрор развернул заготовленные свертки с лавашем и солеными огурцами. Только когда они отъехали достаточно далеко от Беэр-Шевы, так что не рисковали столкнуться с людьми с базы, Дрор взял Хелен за руку и уже не отпускал. Пейзаж за окном менялся от пустынного к прибрежному – появились скалы, рядом чувствовалось море.

Дрор тихонько напевал что-то на иврите, а потом и на польском, отбивая ритм коленом. Потом он умолк.

Без военной формы Дрор выглядел как-то необычно – хлопчатобумажная рубашка с короткими рукавами, бледная после гипса рука, свернутое пляжное полотенце на соседнем сиденье. Хелен испытывала необычайную нежность к нему, и называла его Фрэнки Лейном[25]25
  Фрэнки Лейн – популярный в Великобритании американский певец итальянского происхождения.


[Закрыть], и отказывалась объяснить, почему именно Фрэнки Лейн. Дрор смутился, и она рассмеялась, и в тот же момент ей пришли на память слова, слышанные еще в школе: «Как прекрасно все человечество».

Дрор знал дорогу к берегу, но сначала они остановились у тенистого ресторанчика возле часовой башни, чтобы пообедать. Тарелки они поставили на низкую каменную стену, с которой открывался вид на апельсиновую рощу, сквозь деревья которой просвечивало море. Хелен из любопытства добавила к фалафелю темно-зеленый соус «хариф» – Дрор еще попытался остановить ее, спросив, уверена ли она в том, что делает. Английский цветок, что уж тут… Но Дрор знал, что говорил, – при первой же попытке проглотить смазанный соусом кусок глотку Хелен обожгло адским огнем. «О боже!» – только и смогла она выдавить из себя, обливаясь потоком слез. Дрор было посмеялся, но вскоре уже поил Хелен водой из бутылки. Большим пальцем он обтер соус с ее верхней губы, а потом пошел к хозяину ресторана за льдом, так как жжение все не утихало.

Неподалеку от берега у скал Андромеды виднелись одинокие рыбаки-арабы с удочками в руках. У каждого был персональный помост, возвышавшийся посреди волн, и рыбаку оставалось лишь вытаскивать рыбу да ждать, когда кто-нибудь из друзей или родственников подберет его на лодке.

Под их пристальными взглядами Дрор провел Хелен к самой воде.

Ей доводилось плавать в океане, но здесь она оказалась не подготовлена к той мощи и скорости, с которой волны подхватывали ее тело, то удерживая на своих ладонях, то опуская вниз куда глубже, чем она ожидала. Хелен схватила Дрора за руку, и он потянул ее к песчаной отмели, где баюкал ее, словно ребенка, качая на волнах. И Хелен почувствовала, что внутри нее поселилось что-то дикое.

Через некоторое время Дрор вдруг прошептал ей на ухо: «Пойдем».

Потом они лежали рядом на узком полотенце. Если бы он захотел, то мог бы стать фотомоделью: поджарый и мускулистый, закаленный бесконечными тренировками, ни одной складочки, скульптурные черты лица.

Хелен положила голову ему на грудь. Подушечки ее пальцев чувствовали биение его сердца. Дрор прикрыл ее руку своей.

Ветер зашел с другой стороны, и ветви апельсиновых деревьев потянулись к воде. Из ниоткуда прилетела пчела, села на руку Дрора, а потом попыталась уютно устроиться у них между ладонями, но испугалась и прянула назад, заставив их расцепить пальцы.

Маленькая пчела с прижатыми к спинке крыльями, совершенно беспомощная против ветра, цеплялась за ладонь Дрора, которая оставалась последней надежной защитой и опорой между ней и океаном.

Дрор, облепленный песком, встал и, спрятав пчелу в кулаке, пошел к апельсиновым деревьям, чтобы отнести насекомое в безопасное место.

Потом он вернулся, разглядывая свою руку.

– Что, ужалила?

Он молча кивнул.

– Но ведь она же тогда умрет!

Едва произнеся эти слова, Хелен поняла их абсурдность. Как будто этот мир должен быть справедливым к своим творениям!

Дрор развернулся и побежал к воде. Несколько минут он продирался сквозь накатывавшие волны, а потом откинулся на спину и позволил воде унести его.

К одной из скал Андромеды на лодке подошел мальчик с корзиной, в которой был приготовлен обед для рыбака. Тот отложил свою удочку и благодарным жестом приобнял мальца за шею. У самой кромки воды показались две девушки рука об руку, увитые длинными косами. Выше по берегу мужчина средних лет, словно выдубленный солнцем, брел под апельсиновыми деревьями, неся с собой что-то, напоминающее закрытый поднос. Поймав любопытный взгляд Хелен, он улыбнулся, подозвал ее к себе и передвинул свой лоток ближе к животу. Мужчина говорил поарабски. Хелен подошла ближе и увидела, что на лотке разложено множество каких-то мелких вещей, напоминавших древности. Где-то виднелись разноцветные камни, а по большей части были лишь пустые оправы.

– Ну что ж, довольно мило, – сказала Хелен.

Однако лоточник, скаля гнилые зубы, лишь качал головой, явно не понимая ни по-еврейски, ни по-английски. Он настойчиво указывал ей в сторону ресторана, а вернее, в сторону улочки, что находилась чуть дальше: мол, там стоит его машина, где уж наверняка найдется то, что нужно.

– Gveret, bvakasha[26]26
  Пожалуйста, девушка (иврит).


[Закрыть], – повторял он до бесконечности. Похоже, это были единственные слова на иврите, которые он знал.

Хелен последовала за ним, удаляясь от побережья все дальше и дальше. Конечно, думала она, вряд ли у этого чудака найдется что-нибудь стоящее, но ей страшно хотелось порадовать Дрора неожиданным подарком. В багажнике машины, таком же неряшливом и грязном, как и сам хозяин, лежал небольшой чемодан. Повозившись, мужчина открыл его, явив целую кучу более интересных предметов: там были и кувшины, и металлические чашки, и богато украшенные медальоны. Хелен долго перебирала эту груду вещей, а продавец натужно сопел у нее за спиной, прежде чем ей приглянулась маленькая серебристая фоторамка с узором в виде виноградных лоз. Хелен заплатила, не торгуясь, хотя и понимала, что вещь стоит гораздо дешевле. Впрочем, запрошенная сумма все равно была невелика, и Хелен, помахав рукой довольному торговцу, вернулась на пляж.

– Хелен!

Дрор, все еще мокрый после купания, с полотенцем на плечах, отбежал от какого-то человека, с кем только что напряженно разговаривал (это оказался хозяин того самого ресторана, где они обедали), и бросился к ней. Его лицо исказила гримаса недоверия и ярости, и Хелен вдруг стало не по себе.

– Что такое? – попыталась улыбнуться Хелен.

– Ты вообще о чем думала?

Хелен обернулась. Араб и его автомобиль исчезли.

– Просто я смотрела в его машине разные вещи.

– То есть ты хочешь сказать, что одна села в машину с незнакомцем?

Она посмотрела на Дрора.

– Я не садилась к нему в машину. Ведь все в порядке, разве не так?

– Да ты вообще хоть что-то соображаешь?

Хелен открыла рот. Она никак не могла понять, что могло за мгновение так сильно изменить настроение Дрора.

– Светловолосая англичанка с израильским евреем, – не унимался он. – Прекрасный повод, чтобы взорвать бомбу. Или же еще хуже – ты что, хочешь, чтобы тебя взяли в заложники?

– Кто бы взял меня в заложники? Этот старый хрыч?

– Ты говоришь об этом так уверенно, когда все позади. Но если тебе плевать на свою безопасность, то…

– Да чем он хуже того же араба, который накормил нас обедом?

– Я был в ресторане у Ахмеда не раз. Его тут все знают. Кстати, он сам вызвался помочь мне искать тебя.

Хелен не знала, что ответить на гневные слова Дрора.

– Только подумай о том, что могло с тобой случиться.

Голос Дрора звучал словно у взрослого, отчитывающего ребенка, хотя он был всего на пять лет старше Хелен.

– Не понимаю, – сказала она ему тихо, – почему мысль о том, что мне грозит опасность, заставляет тебя смотреть на меня так, как будто ты меня ненавидишь.

Они поехали на автобусе в пустыню. Полуденная жара давила на металлический автобус; она наклонила голову ближе к окну, которое открыла до упора. Когда они преодолели большую часть расстояния до Беэр-Шевы, Дрор поднял руку и положил поверх ее – но это был тяжелый, исполненный долга жест. Через мгновение она убрала руку.

Она думала, что на базе их пути разойдутся, но вместо этого он привел ее в пустую казарму на безлюдной северной стороне, где они проводили украденные часы в последние недели.

Сразу за дверью она остановилась.

– Не прикасайся ко мне, – сказала она, – если это для тебя пытка.

Хелен хотела показаться ироничной, как женщина в кино, но ее голос дрогнул.

Дрор отпустил ее и толкнул тонкую металлическую дверь. Вспышка яркого солнечного света – и дверь с грохотом захлопнулась, оставив Хелен в кромешной темноте.

Выйдя наружу, она увидела, как он, с сигаретой в руке, смотрит в пустынные дали. Дрор не обернулся на ее шаги.

– Я хочу, чтобы ты поняла, – сказал он.

«Конечно», – подумала Хелен. Разглядывая Дрора, она пыталась представить себе, как могли бы выглядеть его мать или сестра: те же темные кудри и черные глаза, но на фоне более мягких черт лица.

– Прости меня, Дрор, – сказала Хелен.

– А, не стоит!

Дрор бросил окурок на землю и растер его подошвой сандалии.

– Когда я целую тебя, я просто мужчина. И я не ношу их всех с собой постоянно. На этой неделе я почти и не думал о своих родных.

Хелен почувствовала в его голосе простое человеческое горе, но ничего не ответила.

Некоторое время они оба молчали. Затем Хелен вдруг услышала собственный голос:

– Тебе одиноко со мной? Потому что я не еврейка?

Дрор ничего не ответил, а когда Хелен заговорила снова, ее голос – к собственному ее же удивлению – зазвучал не нежнопросительно, а обвиняюще:

– То есть ты хочешь сказать, что не можешь мне доверять?

– Это не вопрос доверия. Это… – Дрор помедлил и вздохнул. – Понимаешь ли ты, Хелен, к чему ты прикасаешься, когда дотрагиваешься до меня?

– Да, ты прав. Я не понимаю. Нацисты превратили твой мир в пепел и ужас, и тебе пришлось пройти через все это. И потом ты решил остаться в этом мире? В мире, где никто не может пересечь границ… и… или прикоснуться друг к другу. Да, Дрор?

Он повернулся в ее строну, замер, и его лицо исказилось от ярости.

– Думаешь, я бессердечная?

Дрор медленно втянул воздух ноздрями:

– Да.

Хелен всю трясло, но ее слова звучали твердо, как будто ей ничего не стоило сохранять спокойствие.

– Я не бессердечна. И уж совсем не ожидала, что ты сможешь спутать бессердечие с правдивостью.

Через равнину, что расстилалась за забором из колючей проволоки, брело стадо коз. За козами следовал худощавый мальчик-пастух в белом уборе, держа у бедра палку. Дальше горизонт был пуст.

– Ты права, – отозвался Дрор и посмотрел на нее. – Когда видишь то, что не имеет для тебя никакого смысла, ты об этом говоришь. Продолжай в том же духе, – добавил он, помолчав.

Его красивое лицо смягчилось. Хелен почувствовала, как его горе осторожно пригрелось у нее на руках.

Ей захотелось извиниться, сказать Дрору, что она сморозила глупость, попросить его рассказать ей больше, рассказать ей все, пока она сама не почувствует то же, что и он.

Дрор немного отстранился, а затем слепо потянулся к ее губам.

И когда в ту ночь она вместе с ним скользнула на колючее одеяло, у нее создалось впечатление, будто она низверглась с высоты небес. И Дрор встретил ее там, и прикосновения его были божественны.

Но на той же неделе их тайна престала быть таковой. На скамейке сидели Нурит и ломака Дов с бомбосклада, и оба во все уши внимали американскому добровольцу Ави. Рядом с этой троицей на лавочке примостилась, обхватив туловище руками, Мюриэль, дожидаясь момента, чтобы огласить суровый вердикт.

Хелен со своего места на краю другой скамейки могла слышать лишь одно слово: «Дрор», – и оно звучало как обвинение в предательстве.

На какой-то миг взгляд Мюриэль остановился на Хелен.

Сам Дрор сидел на некотором расстоянии от Хелен, настороженно сжимая в руке нетронутую бутылку с содовой. Он тоже почувствовал перемену в настроении собравшихся. Хелен молча наблюдала, как выражение надежды на его лице сначала как-то потускнело, а потом сменилось гневом.

Ави повернулся к Мюриэль и довольно громко – так, чтобы даже кассирша за стойкой замерла, – произнес:

– Ну, это еще не значит, что добровольцы-неевреи приносят нам пользу.

Дрор постучал ногтями по своей бутылке. Затем еще раз. Потом встал и обратился к Ави и двум десяткам солдат, которые повернули к нему свои лица, исполненные страха и доверия, как будто к старшему брату.

– Неевреи находятся здесь по своему выбору, – заявил Дрор. – Вот мы все время говорим о героизме. А кто бы из вас вот просто так решил бы изменить свою судьбу и отказаться от личной безопасности?

Никто ему не ответил, но на лицах собравшихся все еще сохранялось осуждающее выражение.

Дрор повернулся и вышел из столовой.

Хелен не вставала со своего места, пока все не вышли. Никто ничего не сказал ей, хотя пару быстрых взглядов, брошенных в ее сторону, она все же заметила. Даже ей доводы Дрора показались довольно-таки слабыми. Еврейские добровольцы ведь на самом деле отказались от комфорта и спокойной жизни – взять тех же Уолтера из Канады и Марию из Италии или американца Ави, фамилия которого была Эйб; других его соотечественников; Дэвида, родившегося в Лондоне… Все эти ребята покинули свои насиженные места, где могли бы вполне комфортно существовать, – но все они решили остаться в этой пустыне. Для них волонтерская работа была способом начать новую жизнь в качестве граждан Израиля. И они бросились в это пекло очертя голову, ибо каждый должен был принять участие в грядущей драме, так как война была неизбежна. Как однажды мрачно высказался Ави, он приехал сюда только лишь потому, что личная безопасность для него не имела никакого значения после того, как он узнал, насколько легко и безнаказанно можно убивать евреев. И здесь их цели расходились с намерениями Хелен, для которой вся эта авантюра являлась ее личным бунтом, попыткой начать новую, взрослую жизнь.

До того, как все началось, прошла неделя. До того, как она проснулась от голоса Дрора, который в жаркой темноте барака с неуклюжей тщательностью зачем-то застегивал пуговицы на ее гимнастерке. Неделя притворного отворачивания глаз даже тех девушек, с кем она была дружна. Однажды Хелен разлила воду из ведра на кухонный пол, но Нурит даже ничего не сказала ей – так велико было ее уважение к Дрору. Неделя напряженности, которую Дрор, казалось, вовсе не замечал – при виде Хелен он улыбался, а когда прикасался к ней, то создавалось ощущение, будто он прикасается к величайшей драгоценности. Хелен лежала рядом с ним и видела, как на его шее бьется жилка, и в тот момент ее страх испарился. Вот она наконец там, где можно лежать обнаженной и спокойно смотреть в темные глаза мужчины рядом с нею, и знать, что они поклялись друг другу в истине. Впервые с тех пор, как она почувствовала себя взрослой, Хелен поняла, что ей не страшно жить. Она произнесла вслух: «Я жива», – и два еврейских слова словно выпали из нее, подобно двум камнямблизнецам в тихой пустыне.

Она проснулась от взгляда Дрора. Инстинктивно Хелен подтянула одеяло к груди и села.

– Ты знаешь, сколько нас погибло?

Сперва ей показалось, что она ослышалась.

– Каждый третий.

Дрор говорил тихо, но с таким напором и чувством, что Хелен стало не по себе.

– Каждый третий еврей во всем мире. Там, где я родился, в Польше, погибло девять из десяти.

Хелен ждала, не зная, что сказать. Дрор наблюдал за ней с выражением, которое Хелен никак не могла определить.

– Да. И твоя мать тоже. И Несса… Он сморгнул.

– А ты знаешь, сколько нас погибло здесь в войне за независимость? Когда нас атаковали с пяти фронтов сразу.

– Дрор, – отозвалась Хелен. – Ты говоришь так, словно речь с трибуны произносишь.

Дрор встал, и она заметила, что он уже одет. Он медленно прошелся перед ней, словно следователь на допросе. Затем остановился.

– Я хочу, чтобы ты знала. Знала, во что ввязываешься.

Она хотела было сказать, что тоже пережила войну, но потом ей стало стыдно. Она мало что помнила о блицкриге: рука матери, задергивающая тяжелую занавеску, чтобы отгородить ее от ревущего, стенающего мира снаружи, гладкая ручка чемодана с персональной биркой, котенок, что жил в соседском сарае, женщина, приютившая троих чужих детей… Хелен забыла, как завязывать шнурки на ботинках, и старшая девочка показывала ей, как это делать.

– Хелен, – продолжал Дрор, как бы читая ее мысли, – я говорю о том, что это не просто война, которая начинается и заканчивается. Это не то, что было в Англии. Назови мне страну, и я скажу тебе, когда там люди стали одержимы идеей уничтожения евреев. Знаешь ли ты, что в России нацисты нанимали местных, чтобы те помогали им топить наших, пока не додумались до более эффективных способов? Только в Бабьем Яре тридцать тысяч человек за два дня.

Он помолчал.

– Топили…

– Дрор, остановись, – произнесла она.

– Только попробуй представить себе.

Хелен уставилась на него.

– Я представляю, – продолжал он. – Утопление должно было производиться индивидуально. А ты представляешь, что нужно, чтобы удерживать за волосы женщину, мужчину или ребенка? И не секунду, не мгновение, пока ты не успеешь сообразить, что происходит. Когда человек тонет, он пытается сопротивляться.

Его голос дрогнул.

– И ты должен держать, пока человек не перестанет бороться. Хелен старалась не представлять себе этого, но у нее слабо получалось. Она почувствовала, как у нее сжались сухожилия на шее. Чувствуя надвигающуюся панику, она поднесла ладони к лицу, чтобы отгородиться от ужаса.

Дрор сел рядом так тихо, что она даже не заметила.

– Мне нужно, чтобы ты понимала, – сказал он.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

Он прикрыл глаза.

Хелен села напротив него, подтянув одеяло почти до шеи. Тут она впервые задумалась, не втягивает ли своими чувствами Дрора во что-то неправильное. Мягкость ее груди, тепло ее кожи могли обмануть его, ввести в заблуждение, исказить его видение мира, в котором необходима твердость.

Отбросив эту мысль, Хелен потянулась к нему и позволила сомнениям покинуть ее. «Вот так, так и так, – думала она, прикасаясь к его телу. – Иди же ко мне, иди…»

Следующим вечером они, взявшись за руки, проделали казавшийся бесконечным путь от столовой до комнаты Дрора. Это была первая ночь, проведенная в его жилище. Входя в здание офицерского корпуса, они не прятались от посторонних взглядов. Их любовь той ночью была медленной, неторопливой, как признание. Хелен долго не могла заснуть, глядя на черное небо над пустыней, где звезды сливались в бесконечность. Дрор тоже не спал, и его темные глаза поблескивали в темноте.

На той неделе на полигоне она бросала гильзы в мешок, слушая под палящим солнцем приглушенное позвякивание металла. Пот стекал по спине и груди, а перед глазами тянулась линия горизонта. От него невозможно было уйти, спрятаться. Не было никакого смягчения, затуманивания действительности. Вот почему она оказалась здесь, вот зачем ей надо было покинуть Англию. Ей нужно было оказаться в том месте, где никакая, даже вежливая ложь невозможна. И вот награда за это – то, чего она так жаждала, – любовь. Синоним честности. Разве Дрор не изложил ей самые суровые истины? Отстрелянные гильзы выскальзывали у нее из пальцев, а в ее воображении вставал образ на фоне голой пустыни: несгибаемый человек с горячим сердцем. Она дала ему обещание, и теперь оно было вшито в ее тело, словно сухожилие: я никогда не солгу тебе.

В конце недели Дрор отдал ей запыленную книгу.

– В этом нет необходимости, – сказала Хелен, отворачиваясь.

Они сидели в его комнате. Их выходные снова совпали – так думала Хелен, пока Мюриэль не ляпнула со своей койки, что, мол, Дрор Всемогущий повелевает временем своих добровольцев для его собственного удовольствия. Несмотря на явный намек, никто из девушек ничего не сказал в ответ. Солдаты, за исключением Мюриэль, никак не комментировали сложившуюся на базе ситуацию и, проходя мимо Хелен, делали вид, что ее просто нет. А если их взгляды пересекались, то выражение глаз было абсолютно нейтральным. Казалось, все ждали какого-то сигнала, который возвестил бы о разрешении кризиса.

И вот теперь в комнате одетый в штатское Дрор протягивал ей книгу:

– Я нашел ее в Беэр-Шеве, – объяснил он. – Я пытался объяснить тебе по-своему, но… – Он глубоко вздохнул. – Ты говорила, что любишь читать. Вот, может быть, так ты поймешь…

Хелен прочитала название. «История еврейского народа». Она нарочно громко рассмеялась, чтобы показать, что ей непонятен его серьезный настрой. Но когда она подняла голову, то увидела перед собой суровое лицо, на мгновение напомнившее ей лицо офицера, который инструктировал их по прибытии на базу.

То гд а она подняла руку и отсалютовала ему.

Но Дрор не засмеялся.

– Это очень важно, – сказал он. – Ты должна знать, на что идешь.

Книгу до нее явно уже читали: обложка была сильно потерта, буквы в названии выцвели.

– Дрор, но ты же понимаешь, насколько все это абсурдно?

Он ничего не ответил.

– Ты хочешь, чтобы я ознакомилась с еврейской историей, чтобы решить, любить тебя или нет? Да я и так уже все прекрасно знаю об этом.

Дрор продолжал хранить молчание. И Хелен понимала, что ей придется произнести эти слова.

На мгновение ей казалось, что он вот-вот опустится на край кровати и заговорит с ней. Но Дрор стоял, и на лице его был изображено напряжение, которого Хелен решительно не понимала.

– Ты не знаешь, что делаешь, – сказал он.

– Нет. Ты ошибаешься, Дрор, и ты сам это прекрасно понимаешь, – крикнула она сорвавшимся голосом. – Ты разговариваешь со мной, как оратор на трибуне.

Она указала на книгу.

– И какое это имеет отношение к нашей любви? Это просто страх. Ты боишься, – она указала на Дрора, потом на себя, – боишься этого.

Произнося эти слова, Хелен задавалась вопросом: кого, собственно, она обвиняет – себя или его? Разве она сама не испытала едва заметного облегчения, когда чувство, которое она не знала, как сдержать, тогда, в Яффе, было подавлено прорвавшимся гневом Дрора?

Но вдруг его лицо перекосила гримаса, и стало ясно, что слова попали в цель.

– Хелен, – спросил он, – как ты думаешь, что такого могло бы случиться в жизни, что испугало бы меня сейчас?

Ничто не нарушало царившую в казармах тишину.

– Пожалуйста, скажи…

Он принес ей ужин в комнату и поставил поднос рядом, а Хелен сидела на его койке в своем тонком сарафане и читала. Дрор аккуратно разложил салфетку, приготовил прибор, а потом тихонечко удалился. При других обстоятельствах такая забота могла бы показаться деланой или смешной, но в тот момент Хелен было не до шуток.

Хелен перелистывала книгу, словно ребенок, который вынужден выполнять условия несправедливо наложенного на него наказания. Из окна она могла видеть прислонившегося к дереву Дрора в синей рубашке с коротким рукавом, курящего одну сигарету за другой. Он хотел, как понимала Хелен, чтобы она ознакомилась с историей его народа и либо приняла ее, либо сразу же сбежала – до того, как они станут настолько связаны друг с другом, что никакая хирургическая операция не сможет разделить их, не убив.

Хелен ознакомилась с предисловием, но слова ускользали от ее понимания, не неся никакого смысла. Дрор хотел, чтобы она проработала каждое предложение? Хорошо. Хелен заставила себя открыть вторую страницу, затем третью. Дрор хотел беспристрастности, но Хелен впервые в жизни не послушалась. Она и так знала, какой финал этой истории она хочет, и не собиралась отступать, несмотря ни на что. Да, она непременно прочтет книгу, что предложил ей Дрор, и скажет ему, что, какие бы ужасные истины ни приводились на ее страницах, какими бы ни были доказательства и логика, они все равно могут быть вместе.

Хелен расписала ручку на странице блокнота, что принес ей Дрор, и начертала там свое имя резкими, злыми буквами. Спустя еще несколько минут она набросала ряд заголовков, чтобы отслеживать периоды еврейской истории, о которых читала. Израильское Царство. Расселение евреев с территории Палестины. Греки и эллинизация.

Ее зацепил рассказ о Маттафии[27]27
  Маттафия – священник из рода Хасмонеев, инициатор и первый вождь начавшегося в 167 году до н. э. восстания, вызванного гонениями правителя эллинистической селевкидской Сирии Антиоха IV Эпифана.


[Закрыть] и иудейских мучениках. Сама того не желая, Хелен прочла его. Как ей стало ясно, в изгнании, в пустыне говорить о своих убеждениях означало смертный приговор. Хелен буквально впитывала в себя слова и продолжала читать. Гнев ее мало-помалу гас. Какой бы смысл она ни хотела придать истории – все потом, она обязательно вспомнит. Сейчас все внимание ее было приковано к самим рассказам о событиях, что происходили на этих знакомых суровых землях. Она записывала имена и даты, как будто воскрешая своим пером душераздирающие факты, которые запечатлевались в памяти и обретали живой смысл.

Дрор втоптал окурки в пыль и принялся ходить туда-сюда.

Какой же податливой была она тогда! Каждое дыхание ее – движение на тонком матрасе Дрора или переворот книжной страницы – все еще подразумевали обмен мыслями, попытку установить отношения.

Когда Дрор вернулся, неся два стакана мятного чая, Хелен захлопнула книгу и спрятала от него свои заметки.

– Все это бессмысленно, Дрор, – сказала она.

Тот покачала головой и помешал ей чай, подняв со дна стакана темные чаинки.

– Расскажи мне о твоей сестре, – попросила Хелен, глядя, как листочки снова погружаются на дно. – Это и есть еврейская история, которую я хотела бы знать. Это твоя история.

Неторопливым жестом человека, который сдерживает себя, чтобы не расколотить находящийся в руках предмет, Дрор поставил на стол чашку.

– Мы сможем поговорить обо всем, – мягко произнес он. – Но только после того, как ты дочитаешь.

И она читала – днем и вечером, лихорадочно заставляя себя сосредоточиться на книге. Дрор спал рядом, прижавшись к ней своим телом, и единственным движением его было поправить подушку, чтобы свет не падал на глаза. Кончики его пальцев дотронулись до ее бедра, но это было единственное прикосновение, которое он позволил себе после того, как принес книгу.

Хелен читала, пока звездное небо не окрашивалось предрассветной синевой.

Перевернув наконец последнюю страницу, она почувствовала у себя на щеках слезы разочарования.

Единственная страница, на которой она делала свои записи, оказалась исписанной с обеих сторон. Хелен перевернула ее – и точно, все строки заполнены, исписаны даже поля. А потом текст пошел снизу вверх между уже заполненными строками.