Текст книги "Чумные псы"

– Этот мир, он для нас вообще…

– Да ну тебя! Хватит метить один и тот же фонарный столб! Говорю же тебе, смотри и учись. Тебе еще понравится…

Перебежав через дорогу, терьер сунул нос в приоткрытую дверь. Молодой уборщик поднял глаза и увидел черную «шапочку» на голове Надоеды, а также возвышавшийся позади него мохнатый и непроглядно-черный силуэт Рауфа. Юноша отложил швабру и, оглянувшись, крикнул куда-то вглубь магазина:

– Эй, мистер Ти!

– Ну что там? – отозвался мужской голос.

– Гляньте сюда, вы такую собаку точно никогда не видели. Она берет носит! И тут еще вторая с ней, обе в двери заглядывают. Деловые такие, куда там! Вы их знаете?

Услышав что-то о собаках, стоявших у него на пороге, владелец магазина вышел из подсобки наружу. Это был добросовестный торговец съестным, привыкший соблюдать безукоризненную чистоту. Достаточно сказать, что перед открытием магазина он намывал руки антибактериальным мылом. Когда его окликнул уборщик, он вытер руки, повесил полотенце и вышел из-за полок, застегивая последнюю пуговку на свежевыстиранном белом халате, в котором обычно работал. По ходу дела ему попался на глаза нож для ветчины, почему-то лежавший на сырном прилавке. Мистер Ти взял его и пошел дальше, нетерпеливо похлопывая плоским лезвием по ладони.

– Где, Фред? – спросил он. – Какие собаки? А-а-а, вижу… Господи, нет, я их точно никогда в жизни не видел. А ты, Мэри? Мэри! Тебе известно, откуда взялись эти собаки?

Девушка вышла к ним, неся картонный планшет с прикрепленными к нему инвентарными ведомостями.

– И что это вообще такое у него на голове? – огибая прилавок, спросил хозяин.

Однако стоило ему выйти в торговый зал и, упершись руками в колени, наклониться, чтобы получше рассмотреть Надоеду, как обе собаки вдруг развернулись и кинулись наутек, будто свора, спущенная Весной по следу Зимы[27]27
  …свора, спущенная Весной по следу Зимы. – Парафраз слов Хора из поэмы английского поэта Алджернона Чарльза Суинберна (1837–1909) «Аталанта в Калидоне» (1865), написанной на манер греческой трагедии:
Весна на след зимы спускает свору,Равнины полнит дождь и звон листвы,Все впадины земли доступны взоруСезонов матери, царице синевы.(Перев. Э. Ермакова)

[Закрыть]. Свернув за ближайший угол, они стремглав пронеслись мимо «Черного быка» и скрылись в переулке.

Надоеда позволил себе остановиться лишь ярдов через двести. Прислонившись к стене, он вывалил язык, силясь отдышаться.

– Ты видел, Рауф? – пропыхтел он. – Ты видел?..

– Белый халат!

– Да! И в руке у него был нож!

– И от него пахло… той штукой…

– А из кармана еще и ножницы торчали!

– Там еще женщина была, тоже в белом халате! Она несла бумагу на плоской картонке! Так они делают, когда приходят тебя забирать!

– Рауф, Рауф, жуть-то какая… Должно быть, это еще одно гнездо белых халатов! Может, в этом городе только они одни и водятся, как по-твоему? Похоже, никого другого тут нет. Прикинь, целый город белых халатов!

Эта мысль заставила их тронуться с места и вновь пуститься бегом.

– Нет уж, я туда не вернусь! У них тут вода через город бежит – спорю на что угодно, они туда собак бросают.

– А тот человек с ножом небось режет их на стеклянном столе. И вовсе это не магазин!

– Вот что, давай-ка скорее убираться отсюда! Бежим вон туда. Там по крайней мере людьми не пахнет.

– Ну и отлично… Погоди, Рауф, это же рододендроны! Рододендроны!..

– Ну и что? Это тоже плохо?

– Нет, конечно. Я просто к тому, старина, что, прежде чем протянуть лапы, мы еще найдем себе правильного человека. Может, даже сегодня. А вообще – обязательно.

– Ты, Надоеда, обоих нас в могилу загонишь. Или еще куда похуже. Ну тебя! По мне, лучше держаться от людей подальше! Я ни разу не видал от них ничего хорошего…

Они бежали по окраинной улочке, переходившей в сельскую дорогу, что вилась по косогору над Конистоном. Внизу, у подножия крутого склона, заросшего деревьями и кустами, шумел ручей. Напоенный недавним дождем, он ревел, точно бурный горный поток. Когда деревья расступались, открывалось ущелье и видна была белая пена, хлеставшая по камням. Грохот стоял такой, что собаки не услышали приближения грузовика, вывернувшего из-за поворота. Они заметили его лишь в самый последний момент.

Надоеда, подвывая от ужаса, кинулся в заросли папоротника и там затаился. Рауф же попытался укусить машину за колесо. Некоторое время он несся наравне с грузовиком, грозно клацая зубами, потом отстал и вернулся. Задний борт удалявшегося автомобиля был открыт, оттуда свисали лязгающие цепи, а перевозил он мокрый гравий с каменоломни. Наружу стекала красновато-желтая жижа, Рауф вернулся весь перемазанный, сел и принялся тереть морду передней лапой.

Фокстерьер выполз из папоротников и присоединился к нему.

– Ты чего удрал? – спросил большой пес. – Мы же вроде людей сторониться решили, а не…

– Грузовик, Рауф! Это был грузовик!..

– Правильно, но я же его прогнал! Прикинь, он меня всего обгадил со страху! Как я его гнал, гр-р-р-рауф…

– Грузовики… колеса… кровь!!! И тогда они меня заперли!.. Не делай этого больше, Рауф! Обещаешь?!

– Тебя не поймешь, Надоеда…

– Рауф, я знаю, о чем говорю! Верно, у меня с головой не в порядке, но это всего лишь ветер… Он, знаешь ли, продувает мне всю башку, то место, где раньше были мозги… Однажды туда мухи залетели…

– Больше не залетят, Надоеда. Пойдем дальше! Там, откуда приехал грузовик, могут быть еще люди. Кто знает, может, они окажутся лучше. Я-то в это не особенно верю, но раз тебе так хочется их отыскать…

Скоро они добрались до большого водопада у Шахтерского моста, и теперь уже Рауф оробел и попятился при виде потоков падающей воды.

– Спокойно, старина, – ободрил его Надоеда. – Тут нет никаких белых халатов.

– Ты-то откуда знаешь?

– А по запаху.

– Не важно. Я все равно туда не пойду!

С дороги по ту сторону водопада доносились тарахтение двигателя грузовика, одолевавшего подъем на первой передаче, и периодический шорох, скрип и грохот нагружаемых в кузов камней. Собаки опасливо продолжили путь. Пахло дизельным топливом и людьми, и сама земля впереди испускала странный, беспокоящий запах. Это был давивший своей пустотой запах камней, которых лишили травяного покрова и нагими выставили под дождь. Надоеда и тянулся туда, и одновременно терзался сомнениями.

С горя он остановился полакать водички из ручейка, бежавшего вдоль дороги.

– Ничего понять не могу, – признался он наконец. – Они что, и траву дели куда-то? А вода! Что с этой водой? В ней такой привкус…

– Металл, – мрачно подтвердил Рауф. – Уж я-то его знаю. Вот что, Надоеда. Ты побудь здесь, а я пойду осмотрюсь. Если вдруг увидишь, что я возвращаюсь бегом, – ни о чем не спрашивай, просто дуй за мной!

Рауф вскарабкался на ближайшую груду камней и пропал из виду. Вскоре Надоеда услышал его лай и двинулся следом.

Их глазам предстало удивительное зрелище. Это была огромная впадина между холмами, на один из которых они теперь поднялись.

Пространство впереди было совершенно голым. Повсюду виднелись скалы и кратеры, напоминавшие поверхность Луны. Поперек впадины шла дорога с глубокими, залитыми дождевой водой колеями, а рядом с ней тянулось нечто вроде желоба, по которому мчался мутный поток. Все вокруг покрывала бурая грязь, а в отдалении возвышалась целая гора глинистого сланца – словно великан приготовил костер, только зажечь не успел. Там, уменьшенный расстоянием, полз серый грузовик. Он кренился из стороны в сторону, поднимая грязные брызги. Псы видели, как он сдал задом к сланцевой горе, повинуясь командам человека в желтой защитной каске, который что-то крикнул и взмахнул сперва одной рукой, потом другой. Еще где-то размеренно чавкал мощный насос. Его не было видно, но по земле тянулся толстый черный шланг, изливавшийся в желоб.

Надоеда и Рауф не знали, что это место называлось Медной долиной. Когда-то в ней добывали руду, но месторождение давно истощилось, и теперь здесь промышляли лишь мелкие добытчики гравия и вообще все, кому требовалась машина земли из отвалов и кому не лень было пригнать сюда грузовик. Как раз такие люди и возились здесь в это субботнее утро. Общий вид Медной долины являл собой типичную картину заброшенного карьера. Грязь, брошенная ржавая техника, изрытый во всех направлениях грунт… сущая мерзость запустения! Ко всему прочему, нагую рану земли во множестве пересекали похожие на мельничные ручьи канавы с бегущей водой, природные и искусственные. Вода стекала с крутых каменистых уступов, устремляясь вниз – туда, где на склонах виднелись непотревоженные валуны с уцепившимися за них кустами. Оттуда слабо тянуло мхом и живой зеленью, но эти запахи заглушала техногенная вонь брошенной выработки.

Псы некоторое время молча созерцали эту картину.

– Это все объясняет, – произнес наконец Надоеда.

Рауф почесал задней лапой за ухом и принялся беспокойно скрести землю.

– Это все объясняет, Рауф, разве ты сам не видишь? – повторил терьер. – Вот как они все переделывают. Они только что утащили отсюда улицы и дома и собираются навалить большие камни. А потом укладывать землю с травой. Закончат здесь – и, наверно, спустятся ниже, к тем домам, откуда мы с тобой только что пришли. Уберут их и нагромоздят на их месте скалы. Вот бы еще знать зачем? Особенно если те дома принадлежат белым халатам… Не пойму. Смысла не вижу. И по ветру этого не учуешь.

Надоеда вздрогнул и лег на землю.

– По ветру? В этом мире вообще ничего не учуешь, – пробурчал Рауф.

– Наверно, здешние люди тоже неправильные, – с сожалением констатировал Надоеда. – По мне, на хозяев они не очень-то похожи. И все равно я бы сделал попытку… Что нам еще остается?

Оставив Рауфа изучать едко пахнувших рыжих муравьев, суетившихся вокруг своего жилища, фокстерьер быстро перебежал бывший карьер, одолел, поднимая брызги, с дюжину больших луж, собравшихся между грудами сланца, и, виляя хвостом, приблизился к водителю грузовика, задумчиво пинавшему переднее колесо. Когда человек заметил его, Надоеда в нерешительности остановился, готовый в любой момент дать деру.

Шофер выпрямил спину и крикнул через капот человеку в желтой каске:

– Эй, Джек, ты видел этого пса? Чей он, не в курсе?

– Нет, – отозвался тот. – Тут никто с собаками не гуляет. Не то место… Эй, а что это у него на голове?

– А я почем знаю? А ну, брысь отсюда! Пошел, говорю! – И водитель грузовика схватил камень.

Надоеда кинулся прочь. Брошенный ему вслед камень пролетел мимо, и шофер снова принялся пинать колесо.

Рауф оторвался от задумчивого созерцания муравейника:

– Ну и как оно?

– Он пинал свой грузовик, – сообщил Надоеда. – Он уже был сердит, когда я подошел. Я понял это по запаху…

– Наверно, они силой заставляют грузовики бегать туда-сюда, – заключил Рауф. – Привязывают к ним проводочки, заставляют глотать стеклянные штуки и все такое. Помнишь, старина Кифф рассказывал, как к нему присоединяли проводочки, чтобы заставить его прыгать?

– Ну да, они обвязывали ему тряпочкой лапу и туго надували ее из такого резинового шарика. Нам с тобой снова попались неправильные люди, приятель.

– Все люди такие.

– Ладно, – обиженно согласился Надоеда. – Признаю, я был не прав. Только ты не думай, я вовсе не сдался. Надо просто пойти поискать других людей, вот и все.

– Куда идти-то?

– Я не знаю. Да хоть вон на ту горку! По крайней мере окажемся подальше от города белых халатов…

Они пересекли старый карьер, миновали заброшенный хостел, перебрались через мельничный ручей, потом – через ручей Леверс-Уотер-Бек и начали подъем. Идя против течения Лоу-Уотер-Бека, они постепенно достигли пустынных восточных склонов Конистонской гряды. Ветер между тем посвежел, так что вересковые поросли начали тонко посвистывать. Облака временами закрывали солнце, уже близившееся к полуденной черте. Тени туч бежали по склонам, обгоняя даже ласточек. Между камнями, испещрившими пустошь, не было заметно никакого движения. Собаки поднимались все выше, то останавливаясь передохнуть, то отвлекаясь на какой-нибудь запах. Время от времени, пересекая складку холма или огибая крупный валун, они вспугивали мирно пасшуюся овцу. Та испуганно удирала, и Рауф с Надоедой всякий раз гнались за ней ярдов сорок-пятьдесят, громко лая и порываясь цапнуть за заднюю ногу, пока не теряли к ней интереса или не отвлекались на какой-нибудь другой запах. Раз они увидели, как сарыч, круживший неподалеку, вдруг сложил крылья и камнем упал в гущу травы. Там заверещало какое-то мелкое животное, но, прежде чем псы подбежали, сарыч взмыл обратно в небо, и ни в клюве, ни в когтях у него не было видно добычи. Рауф проследил за тем, как птица развернулась по ветру и заскользила прочь, исчезая вдали.

– Лучше, – сказал он, – здесь спать не укладываться…

– На открытом месте точно не надо, – согласился терьер. – А то тебя цап-царап! – и не трудись открывать глаза, их тебе все равно уже выклевали…

Короткие лапы Надоеды ныли от усталости. Он улегся передохнуть на травянистой лужайке, усеянной овечьим пометом. Рауф, снедаемый любопытством, поискал следы либо останки жертвы сарыча, но так ничего и не обнаружил.

Продолжив подъем, друзья пересекли нехоженую тропинку, после которой ручей сделался совсем узким. Он то звенел на перекатах, то падал в темные заводи, по краям которых блестели листья печеночника и свисала нежная травка, тонкая, как конский волос. Склон же становился все круче, пока, миновав еще одну маленькую долину, четвероногие путешественники не оказались, сами того не ведая, на берегу Лоу-Уотера – молчаливого и уединенного озера, притаившегося в ложбине между вершинами Олд-Мэн и Брим-Фелл.

Рауф первым прошел между странными узкими скалами, очень похожими на рукотворные колонны, и внезапно отшатнулся от края обрыва, за которым открывалась безмятежная водная гладь. Тихое, безветренное озеро и его берега, редко посещаемые людьми, вероятно, ничуть не изменились за прошедшие тысячелетия, их не коснулись ни природные катаклизмы, ни вмешательство человека. Сквозь прозрачную зеленоватую воду – ярдов сто пятьдесят в ширину и всего несколько футов глубиной – просматривалось каменистое дно, кое-где прикрытое торфяными отложениями. Дальний берег представлял собой почти отвесную осыпь, образовывавшую склон Старика, который вознесся на добрых девятьсот футов и заслонял полнеба. А озеро, так внезапно распахнувшееся на пути и такое неестественно неподвижное, казалось неким существом, замершим в зловещем ожидании… подстерегавшим… В нем ощущалась какая-то холодная уверенность, как у того, кто молча ждет ничего не подозревающего беглеца и знает: вот сейчас тот обернется, вскинет глаза и поймет по бесстрастию каменного лица, что бежать или прятаться – бесполезно, ибо все, что казалось ему тайным, было ведомо этому соглядатаю с самого первого шага…

Взвыв от нахлынувшего испуга, Рауф кинулся вверх по склону в направлении скалистого Вороньего утеса. Надоеда еле нагнал его в каменистой теснине. Черный пес задыхался и злобно рычал:

– Говорил я тебе, Надоеда! Скажешь, не говорил?! Куда бы мы с тобой ни пошли, эти белые халаты…

– Рауф, да где ты их нашел? Тут нет никого!

– Видел бы ты тот бак, в котором они меня топили… он был точно такой же! Это и есть бак, только побольше! Вода не двигается! Все видно прямо до самого дна! А потом тебя поднимают и…

Подобно честному, храброму и стойкому солдату, который во время страшного боя оказывается бессилен перед паникой своего товарища, Надоеда, предприняв несколько тщетных попыток успокоить Рауфа, умолк и просто лег рядом с ним, всем телом ощущая напряжение и страх, сковавшие его друга.

– Я думаю, – наконец проговорил Рауф, – белые халаты где-то здесь засаду устроили. Как по-твоему, где они могут прятаться?

– Она не для нас налита, эта вода, – отозвался Надоеда. – Ее слишком много. Наверно, ее приготовили для другого животного, покрупнее…

Он не мог объяснить самому себе внезапное появление тихого озера, и пугающая уверенность Рауфа почти его убедила. Тем не менее маленький фокстерьер все старался придумать какое-нибудь средство от страха.

– Для какого животного? – переспросил Рауф. – Они ведь сделали его, так? Ну те люди там, внизу… Которые с грузовиками…

– Для овец. Я даже не сомневаюсь, – ответил Надоеда, надеясь про себя, что угадал. – Ну конечно, для овец. Мы от всех убежали, точно тебе говорю! Здесь это делают с другими животными – не с нами. Посмотри только на облака, на ручей! Они все бегут в одном направлении и не возвращаются, так? Вот и нам незачем возвращаться!

– И здесь оставаться тоже незачем, – буркнул Рауф, поднялся, вызвав небольшой камнепад, и поплелся к вершине холма.

Вскоре впереди открылось другое каровое озеро, большего размера, – Леверс-Уотер. Здесь человек успел побывать, воздвигнув бетонную набережную и запруду в истоке ручья, но, как ни странно, панического ужаса Рауф на сей раз не испытал. Как лиса или олень, переполошенные первыми звуками рога или запахом охотничьей стаи, вскоре собирается с духом и пускает в ход кто хитрость, кто быстроту ног, так и Рауф, смирившись с мыслью о повсеместном присутствии ненавистных белых халатов, похоже, решил теперь противостоять им всеми возможными средствами. Поглядев несколько секунд с расстояния четыре или пять сотен ярдов на озеро, он отпрянул и укрылся за большим валуном. Когда Надоеда присоединился к нему, большой пес осторожно переполз вперед, туда, где имелась возможность выглянуть из-за камней и все осмотреть, не показываясь на глаза белым халатам, если они сидели в засаде.

В этом месте псы провели около часа, высматривая и вынюхивая малейшие признаки приближения человека. Им удалось заметить только одного пешехода, который появился в миле от них, на фоне высокого склона Хай-Фелл по другую сторону озера. Человек был различим всего лишь несколько мгновений: он громко кричал и махал рукой кому-то, кто находился вне поля зрения. Тонкое «Э-ге-гей!» отчетливо донеслось через водную гладь. Потом человек двинулся дальше и пропал из виду.

– Он был не из… Ну, по крайней мере не очень похож на белые халаты, – неуверенно проговорил Рауф.

– А по мне, он здорово смахивал на человека-пахнущего-табаком, да и голос… – возразил Надоеда, играя роль адвоката дьявола. – В любом случае та, другая вода… ну, там, откуда мы только что пришли… знаешь, она не слишком напоминала то, что ты мне рассказывал про железный бак.

– Еще как напоминала! Просто она железом не пахла, а так…

– Запах, вообще-то, первейшее дело, – сказал терьер. – Чему верить, если не запаху? Я, правда, не утверждаю, что там действительно было безопасно. Если уж на то пошло, грузовики злобой не пахнут. Ни крови, ни зловония из пасти. И тем не менее они приходят и убивают…

Он не договорил и умолк. Рауф ничего не ответил, и через некоторое время Надоеда вновь подал голос:

– И все-таки, что с нами теперь будет? Как мы будем жить? Они куда-то подевали весь обычный мир. Здесь совсем есть нечего! Хотим мы того или нет, нам придется вернуться…

Рауф опять долго не отвечал.

– Тут есть что-то, – проговорил он наконец. – Запах вспомнить пытаюсь… топ-топ-топ, лапки семенят… и усики такие маленькие…

Сильный порыв ветра ударился о валун, промчался по склону и сморщил озерную гладь, вдребезги разбив отражения облаков. Острая рябь побежала в сторону запруды, словно подгоняемая незримым течением.

– Мышка, – сказал Рауф. – Ко мне в вольер один раз забрела мышка. Мы с ней поболтали…

– На полу остаются крошки корма. Сделай себе острые зубки из осколков костей, подбери хвост – и вперед… Чем не житье? Даже блохи и те стараются жить лучше. Мне мамка рассказывала… Наверно, той блохе, что поселилась у меня в голове, неплохо живется. Они такие, в любую щелку пролезут…

– Мышка сказала, что люди никогда ничего с ней не делали. Не то что с нами…

– Ну, значит, и не кормили.

– Не кормили. Она сама себе пропитание искала. Поэтому и ко мне забрела. У меня еда была. Но мышка – она… как сказать… жила помимо людей. Ничего общего с ними не имела. Обходилась как-то. Просто брала, что могла, с того и жила.

– Да, но ведь белые халаты ее бы пришибли, если б застукали, разве не так? А то я не помню, как человек-пахнущий-табаком гонялся за одной и все норовил сапогом затоптать…

– Ага, точно! – сказал Рауф. – И что сделала та мышка?

– Удрала через сливной желоб в полу.

– Ага. – Рауф проследил взглядом за сарычем, появившимся в небе прямо над ними.

Несколько мгновений птица парила, покачиваясь в воздушных потоках, потом легко заскользила прочь.

– Белые халаты непременно убили бы ту мышь, если бы только сумели, – сказал Рауф убежденно. – Но она из всех сил старалась им не попадаться. Так вот и жила. Она сама мне рассказывала. Днем спала в норке, а ночью выходила и…

– И плясала на хвосте, чтобы не оттоптать лапки. Подобрала бумажный мешочек и носила его, чтобы под дождем не промокнуть…

Рауф собрался огрызнуться, а то и цапнуть терьера, но Надоеда мигом вскочил и отбежал на безопасное расстояние, лавируя между камнями. Рауф хотел было погнаться за ним, но вдруг заметил, что фокстерьер замер, и остался на месте.

– Что там?

Надоеда не ответил. Тогда Рауф подошел к нему и тоже стал смотреть.

Там, вдали, на противоположном краю долины вновь появился человек. Как раз когда они смогли расслышать его громкие возгласы, на склоне замелькали серые шубки двух овец, быстро бежавших откуда-то сверху. Позади них сновала между кустами вереска черная с белым собака. Беглые псы хорошо видели, как она описала широкий полукруг и стала спускаться к овцам, отчего те поменяли направление и устремились вниз по склону. Тем временем быстро шагавший мужчина достиг берега озера. Вот он вновь прокричал что-то – и собака тотчас остановилась, легла и замерла неподвижно. Вскоре показалась другая собака – она гнала третью овцу, направляя ее к первым двум.

Надоеда вскочил на лапы, повизгивая от восторга:

– Рауф! Смотри, Рауф! Смотри хорошенько! Это хозяин, Рауф! Настоящий собачий хозяин! Вот мы и попали домой, Рауф, и с нами ничего не случилось, и я был прав, Рауф, а ты ошибался! Надоеда – хороший пес! Дайте мне кусочек синего неба, чтобы я мог его поглодать! Бросьте мне фонарный столб вместо палочки, и я принесу его домой! Идем, Рауф, идем скорее!

– Куда? Зачем? Погоди, Надоеда!

– Мы побежим туда и станем делать то, что они делают, неужели не ясно? А потом этот человек возьмет нас к себе домой! Как же нам повезло! Идем скорее!

И Надоеда помчался вниз со всей скоростью, на которую были способны его короткие лапы. Он обдирал подушечки об острые камни, спотыкался на торфяных буграх, грудью раздвигал густой вереск… Рауф какое-то время оставался на месте. Но когда фокстерьер одолел порядочное расстояние и продолжал все так же упорно и уверенно бежать вперед, Рауф все-таки покинул свое укрытие и двинулся следом.

Он нагнал Надоеду, когда тот с плеском переправлялся через ручей Коув-Бек, сбегавший по крутым скалам с северо-западной стороны озера.

– Надоеда, да погоди же! Я не понял ничего, объясни!

– На самом деле, – сказал фокстерьер, – я тоже не совсем понимаю. Но мой хозяин часто бросал мне палочки, и тут что-то похожее. Когда идешь на прогулку с хозяином, ему нравится, чтобы ты бегал взад-вперед и что-то для него делал. У этого человека, должно быть, овцы вместо палочек, только и всего.

В этот момент овца, которую друзья прежде не видели, вскочила неподалеку от них и затрусила прочь. Надоеда тотчас устремился в погоню. Он громко лаял, и Рауф последовал его примеру. Овца поскакала характерным галопом, делая неровные скачки и бросаясь из стороны в сторону, так что на кустах дрока оставались пряди нестриженой шерсти. Привлеченный ее грубоватым, теплым запахом, смешанным с запахом жидкости для мойки овец, Надоеда все больше проникался азартом погони. Вместе с Рауфом они выгнали из зарослей еще одну овцу, и большому псу, бежавшему теперь рядом с другом, передалось волнение настоящей охоты.

– Р-рауф! Гр-р-р-рауф! – эхом отдавался по склонам его восторженный лай. – Мы им покажем, мы всем им покажем! Рауф-рауф-рауф!

Обе овцы вдруг развернулись и кинулись туда, откуда только что прибежали. Стуча ловкими узкими копытцами, они промчались мимо собак. Надоеда не отставал – его зубы щелкали возле самых овечьих хвостов. Краем глаза он заметил человека внизу – на этом же берегу озера, под отвесным обрывом. Сдвинув шляпу со лба, человек размахивал длинным посохом и что-то кричал, без сомнения подбадривая своих новых помощников. Сделав еще одно усилие, Надоеда цапнул-таки отставшую овцу за ногу прямо над скакательным суставом и успел ощутить вкус крови, но тут овца лягнула его копытом, угодив прямо в морду. Надоеда ошеломленно остановился, сел и тяжело задышал, высунув язык.

– Эй! Какого рожна вы тут делаете? В игрушки играетесь? Или вконец спятили оба?

Фокстерьер поднял голову. Прямо над ним на торфяной насыпи стояла одна из черно-белых овчарок. Ее глаза горели яростью и недоумением, и от нее исходил запах, полный невообразимого гнева.

Надоеда ответил, чувствуя себя совершенно сбитым с толку:

– Не сердись, пожалуйста, мы ничего такого… мы ничего плохого не хотели… Нам, понимаешь, нужен хозяин. Мы пока бродячие… вот и решили присоединиться…

Рауф подошел к нему и молча выжидал, что будет дальше.

– Нет, вы точно с ума спрыгнули, – сказала черно-белая. – Это ж надо, гонять овец вверх-вниз по склону, гавкая и кусаясь! Вы вообще с какой фермы, ребята? Хозяин ваш где? Ты, чучело, нашу овечку покусал, у нее кровь идет! Да я за это тебя…

Ошеломленная овчарка от возмущения просто не находила слов. Она источала такой гнев, что Надоеда напрочь потерял способность соображать – точно от близкого раската грома или запаха суки в пору течки. Азарт погони, уверенность в дружелюбии человека у озера, надежда обрести дом – все исчезло, когда он оказался (столь же внезапно, как давеча Рауф перед озером Лоу-Уотер) перед недоумевающей и негодующей овчаркой. Разговорам и спорам больше не было места. Все происходило точно в дурном сне. Что бы они с Рауфом, действуя из самых лучших побуждений, ни натворили, это, судя по всему, было много хуже, чем наблевать на ковер или цапнуть ребенка. Весь мир положительно ополчился на двоих беглецов, и разгневанная овчарка была всего лишь его острым оружием.

Надоеда лег и лежал неподвижно, позволив черно-белой собаке подойти и обнюхать себя.

– Простите, – покаянно сказал он. – Видите ли… мы правда не хотели… мы не…

– А ну отвяжись! – свирепо зарычал Рауф, обращаясь к овчарке. – Не тронь его, говорю! Не у себя во дворе!

– Не у себя, говоришь? А чьи же это тогда, спрашивается, холмы? Слышь, Лентяй! – обернулся он к подбежавшему товарищу. – Этот чудак говорит, что тут место не наше!

– Во оборзел! – ощетинился Лентяй. Надоеде он показался настоящим задирой, вечно искавшим случая подраться. – Они-то тут что забыли?

– Полегче на поворотах, приятель! – Рауф поднялся, показывая клыки. Из всех четверых он был самым крупным. – Вы-то что тут делаете, если уж на то пошло?

– Овец сгоняем, дурья твоя башка! Они разбегаются, а мы их отыскиваем и собираем! И тут вдруг откуда-то приносит двоих идиотов, которые сводят на нет добрый час нашей работы…

– А-а-а, это, видать, туристы безмозглые виноваты, – сообразил первый пес. – Ты! Который с нашлепкой на башке! Где, спрашиваю, твой хозяин? На вершине холма? Вы с этим черным балбесом, небось, погулять удрали без разрешения?

– У нас нету хозяина, – смиренно ответил фокстерьер. – Мы хотели познакомиться с вашим. Мы ничего плохого…

– Он вас для начала свинцом нашпигует, – сказал Лентяй и быстрым движением схватил мотылька, взвившегося из травы. – Это я вам обещаю!

– У него ружья нет, – заметил Надоеда.

– Представь себе, есть, – ответил первый пес. – Если будешь тут околачиваться, скоро сам убедишься. Помнишь, Лентяй, как прошлым летом хозяин застрелил негодную шавку, гонявшуюся за овцами?

– Точно, было дело… – Лентяй хотел было предаться приятным воспоминаниям, но тут снизу, из-под обрыва, донеслись вопли потерявшего терпение пастуха:

– Дон, лежать! Дон, лежать! Лентяй, ко мне! Лентяй, ко мне! Ко мне!..

– Просто катитесь подальше отсюда, вот и все, – сказал второй пес. – Подальше и побыстрей!

И он умчался исполнять дальнейшие приказания пастуха. Первый пес, Дон, напряженно замер в траве, вывалив наружу язык и вытянув передние лапы. Ни Надоеду, ни Рауфа он больше не удостаивал ни малейшим вниманием.

– Дон, вперед! Дон, вперед! – внезапно долетело снизу, и пес, мгновенно вскочив, гавкнул и черно-белой стрелой унесся по склону, чтобы, забежав сверху, развернуть в нужном направлении двух овец, которых гнал Лентяй.

Надоеда и Рауф переглянулись.

– Ты впредь смотри повнимательнее, – с горечью проговорил Рауф. – А то будет дело…

– Не смешно! – Фокстерьер выглядел очень расстроенным. – Нет, я правда не понимаю. Мы же делали то же самое, что и они…

– Они просто не захотели, чтобы мы были у их человека. Приревновали, так это называется.

– Может быть, – понуро согласился Надоеда. – Помню одного кота, который любил прятаться за дверью. Пш-ш, пш-ш, царап-царап – и деру. Вот и они… Хотя нет, они… глянь, облака в небе, а на дереве листья, и можно полаять, когда ключ поворачивается в двери… И они точно были у себя дома, правда ведь? Носом чую… И ни один белый халат их пальцем не тронет. Вот… Ну а нам-то с тобой, Рауф, что делать, а?

– Для начала – валить подальше отсюда, – сказал большой пес. – А то вернутся еще, и тогда нам несдобровать… Мать моя сука, смотри – человек идет!

И правда, человек с посохом обошел скалистый обрыв и молча, торопливо шагал прямо к ним. Уже можно было рассмотреть зубы у него во рту, уловить мясной запах его пота и дух от пропахших хлевом ботинок. Псы невольно попятились, забираясь выше по склону, но тут человек повернулся и пропал из виду. Должно быть, его вполне удовлетворило зрелище их поспешного бегства; оставлять на попечение овчарок с таким трудом собранное стадо ради каких-то двух бродячих псов – еще не хватало!

Время шло. Надоеда и Рауф забирались все выше в холмы. Ветер стих окончательно, а вершины вдали затянуло невесть откуда взявшимся туманом. Все вокруг словно отражало их одиночество и растерянность. Теперь они просто брели без какой-либо определенной цели – молча, все вверх и вперед, понятия не имея куда и зачем… Псы плелись бок о бок, повесив головы и хвосты, и даже не обращали внимания, когда какой-нибудь зверек – кролик или крыса, – вспугнутый их приближением, удирал во мглу.

Постепенно трава сделалась реже, а потом и вовсе исчезла. Они оказались на бесплодном каменистом пространстве, где царствовали голые осыпи и высокие скалы. Туман вился клубами и становился все плотнее, по мере того как они поднимались. Пахло сыростью, мокрыми лишайниками на валунах, издохшей где-то овцой… и – совсем слабо – соленой морской водой. Сами того не зная, наши герои поднимались на Леверс-Хауз – почти отвесную перемычку между Брим-Феллом и Свиррэлом высотой две тысячи триста футов. Это было дикое, угрюмое и безжизненное место, как, впрочем, многие места в Озерном Крае. Между тем дело шло к ночи, а нигде поблизости по-прежнему не было ни еды, ни гостеприимного крова…