Текст книги "Чумные псы"

В настоящий момент Деннис был очень расстроен. Это был упорный человек, целеустремленный до одержимости, из тех, кого называют двужильными. Несколько лет назад, не имея буквально ни гроша за душой, он взял в аренду Танг-Хаус (или Тангус, как говорили в этих краях), поскольку решил вести независимую жизнь и добиваться всего своими руками. Поначалу ему пришлось туго – настолько, что временами Деннис готов был все бросить и сдаться. В те дни его здорово поддержал сосед – Билл Рутледж, старый забияка и сквернослов, арендовавший за полем ферму Лонг-Хаус (местные называли ее Лонгус). Бывало, дети неделями не видели конфет, а сам Деннис был вынужден обходиться без курева и питаться чем бог пошлет. И вот теперь благодаря собственному мужеству, а также энергии и практичности своей жены Гвен Деннис прочно встал на ноги. Ферма процветала, а ее хозяин обзавелся мебелью и различной домашней утварью, приодел дочек. Если Линдсей чего и боялся, так это того, что кто-нибудь может его разорить или облапошить при заключении сделки. Нынешняя беда – а гибель нескольких овец всякий фермер воспринимал как беду – ударила его в самое больное место. Перед ним сразу встал призрак прежних недобрых времен, и еще неприятнее было сознавать, что где-то за озером появилось неведомое существо, которому он никак не мог противостоять.

– Ну так вот, Боб, – продолжал он. – Вторую я нашел на Мшанике, у Бездорожья, на берегу ручья, что из озера вытекает. И прикинь, с обеими одна и та же история. Разорваны в клочья, так что ошметки всюду валяются. И кости начисто обглоданы, а некоторых и вовсе нет.

Роберт посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

– Похоже, собака поработала.

– Я и сам думал о том же. Но у Билла собаки просто так по холмам не шляются. Если бы какая сбежала, он бы мне сразу сказал.

– Собака могла явиться откуда угодно, Деннис. Даже из Конистона или Лэнгдейла. Но это точно собака, старик, верно тебе говорю. Так что бери-ка ружье да с утра пораньше…

– Твою мать, – сказал Деннис, затаптывая окурок. – И так дел невпроворот.

– Я бы на твоем месте, – сказал Роберт, – нашпиговал эту тварь свинцом, а потом уже стал читать, что у нее на ошейнике написано.

– Так и сделаю с мерзавцем, и это будет справедливо, – сказал Деннис. – Пулю ему, и весь разговор!.. Знаешь, Боб, у меня ведь еще и утки с курами пропадать начали. Кто-то сетку в птичнике распотрошил. Такое ни одной лисе не под силу. Увижу – пристрелю, ей-же-ей!

– И правильно сделаешь, – кивнул Роберт. – Правильно. – И добавил после паузы: – В Улверстон едешь?

– Нет, только до Бротона. Надо пару запасных шин оттуда забрать. Тебе там что-нибудь надо?

– Сегодня – нет, спасибо, старик.

Деннис сел в машину и, продолжая размышлять о загубленных овцах, поехал через долину в направлении Ульфы.

* * *

– Итак, опыт с обезьянкой длится уже более десяти дней, – подытожил мистер Пауэлл. – По-моему, это немало.

– Цилиндр чистят регулярно? – осведомился доктор Бойкотт.

– Да, в обязательном порядке. А что скажете насчет морских свинок, шеф? – держа наготове блокнот для заметок, спросил мистер Пауэлл.

– Вы о тех, которые получают конденсаты табачных смол? – спросил доктор Бойкотт. – А что с ними такое? Я думал, уж этот-то опыт проходит без всяких проблем.

– Я просто хотел узнать, долго ли нам следует использовать одних и тех же.

– До самого конца, разумеется, – кратко ответил доктор Бойкотт. – За них, знаете ли, деньги уплачены. А кроме того, так будет даже гуманней. Литлвудский комитет в своем докладе посвятил целую главу напрасной трате ресурсов. Нам не следует использовать двух животных, если можно обойтись одним.

– Во всяком случае, все свинки из этой партии уже получили инъекции в оба уха, и почти у каждого экземпляра уши пришлось ампутировать. Я имею в виду, после обнаружения злокачественных новообразований.

– Ну так продолжайте исследования, используя для тех же целей конечности.

– Стоит ли, шеф… Как скажете, шеф. Я, правда, никогда раньше этим не занимался… Мы когда-либо использовали анестезию?

– Господи, конечно нет, – выдохнул доктор Бойкотт. – Вы хоть представляете, сколько это стоит?

– Ну, я… как бы… Просто мне доктор Уолтерс сказал…

– Смоляными конденсатами занимаюсь я, а не доктор Уолтерс, – сказал доктор Бойкотт. И прежде чем мистер Пауэлл кивнул, добавил: – Кстати, не поступало ли каких новостей о тех двух псах? О семь-три-втором и восемь-один-пятом?

– Пока ни звука, – сказал мистер Пауэлл. – И я начинаю думать, что мы о них больше не услышим. Собаки отсутствуют… дайте подумать… вот уже одиннадцать дней. Их уже наверняка либо застрелили, либо взяли в какой-нибудь дом… А если и нет, они за это время в самый Уэльс могли убежать. Только думается мне, мы никогда этого не узнаем.

– Постучите по дереву, – со слабой улыбкой ответил доктор Бойкотт.

Мистер Пауэлл в шутку постучал себя по голове. Знать бы ему, что готовило им всем ближайшее будущее, он бы ногти себе переломал, сдирая полировку со стола доктора Бойкотта. Ибо этот стол был из натурального дерева, а не пластмассовый, как у него самого.

Приступ IV

Среда, 27 октября – четверг, 28 октября

За весь день лис не произнес ни единого слова – даже когда Рауф, раздраженный беспокойством двух других «подельников», преисполнился упрямой решимости доесть добычу и в разгар дня спустился к озеру. Там, устроившись на открытом месте, он целых полчаса глодал кости, а когда приблизились сумерки, оторвал нижнюю челюсть отцы и принес догрызать ее в пещеру.

Только тогда лис тихо приблизился по хрусткому сланцу, подобрал упавший кусочек и коротко произнес:

– Дай заморить червяка, старина. Во Тьме, чтоб ты знал, съестным не разживешься.

– Ты к чему это клонишь? – огрызнулся Рауф. Острый лисий запах пробирал его до самых кишок.

– Оставь его, Рауф! – поспешно вмешался терьер. – Я тут кое-что вспомнил. Я видел разок, как кошка стырила целую рыбину и взобралась с нею на дерево. Уселась – и ну улыбаться, что твой почтовый ящик! Думала, уж там-то ей ничто не грозит.

– А на самом деле? – спросил Рауф с невольно пробудившимся любопытством.

– А на самом деле – и-ха-ха! – Надоеда запрыгал и заплясал по каменным плиткам. – Мой хозяин взял садовый шланг и направил на нее струю! Но даже тогда рыбина свалилась оттуда куда проворнее кошки… – Фокстерьер остановился и вдруг посерьезнел. – Рауф, – сказал он. – Фермеры… Белые халаты… Лис прав – никак нельзя, чтобы нас обнаружили. Стоит им только понять, где мы прячемся, они придут, и тогда… И тогда нас отсюда вынесет потоком нашей собственной крови!

– Да, тогда Тьма вас очень быстро поглотит! – воскликнул лис, словно сказанное Надоедой положило предел его терпению. – Все мы здорово устали сегодня, но что до меня, я тут нипочем не останусь. Я ухожу! И можешь не сомневаться: овца, которую ты завалил там у озера, станет для тебя последней!

И, мигом оказавшись у дальней стены, то есть как можно дальше от Рауфа, лис рысью пробежал к выходу – и скрылся в темноте.

– Лис! Лис! Слышишь, вернись! – закричал Надоеда, устремившись за ним.

Но когда он выскочил наружу, в густых сумерках уже никого не было видно. Только усилившийся ветер, набиравший силу на высотах Каф-Коува, со стоном мчался по желобу долины, шевеля на пустом болоте кустики мирта и пожухлую траву. В голове Надоеды тоже начала звучать песенка, резкая и пронзительная, словно голос крапивника, доносящийся из куста. Глядя в бледное небо, озаренное последним светом дня, он обнаружил, что ветер – собственно, он всегда это знал, только на время забыл – на самом деле был изможденным великаном с узким лицом и тонкими губами. Этот великан двигался, держа в руке длинный нож, и у него был пояс, с которого свисали умирающие животные: окровавленная кошка с выпущенными кишками, слепая обезьянка, шарившая лапами в воздухе, морская свинка с обрубками лап и ушей, замазанными смолой, две безобразно распухшие крысы с готовыми лопнуть животами. Шагая через пустошь, гигант встретил полный ужаса взгляд Надоеды и пристально посмотрел на него, но не узнал. Фокстерьер ощутил, что внимание великана устремлено на него, подобно лучу прожектора, что он, Надоеда, был чем-то вроде мотива песни, которая звучала то громче, то тише в его изрезанной голове – а возможно (и даже вполне вероятно), разносилась между холмами этой пустынной долины. Вот великан молча бросил эту песню, словно палку, через мшаник, и Надоеда послушно подхватил ее и принес ему обратно в зубах.

 
Темны холмы, а в голове,
Обмотанной железной сеткой,
Горит окно, и в синеве
Цветут украденные ветки.
Ревя, промчался грузовик,
Меня отбросили колеса.
Хозяин, где ты? Напрямик
К тебе бегу я по утесам.
 

Надоеда заскулил и вжался в землю у самых ног ветра. Великан забрал у него песню, неулыбчиво кивнул и зашагал дальше вдоль озера, и извивающиеся тела свисали с его пояса. Фокстерьер вздохнул и понял, что его приступ миновал. Он был свободен – до следующего раза. Можно вернуться в пещеру и размышлять в темноте, что станется с ним и с Рауфом без лиса.

– Ты это чем тут занимаешься? – спросил Рауф, черной глыбой вырастая из зарослей.

Он уже не злился и, подойдя к Надоеде, улегся рядом, хмурый и молчаливый. Ему тоже было не по себе.

– Просто плясал, как снежинка, – сказал Надоеда. – И пел, точно пустая кость. Мыши так делают, и от этого небо делается синим. Было трое, стало двое…

– С этой дырой в башке ты выглядишь еще безумнее, – сказал Рауф. – Прости меня, Надоеда. Давай больше не будем ссориться, хорошо? А то нам в самом деле плохо придется… Ладно, пошли спать!

И вновь Надоеда проснулся от запаха лиса и от шороха Рауфа в темноте. Вслушиваясь, не очень понимая, что сейчас происходит, он вдруг сообразил: на сей раз Рауф крадется к выходу из подземелья, а лис стоит у него на пути.

Надоеда уже собрался было спросить, в чем дело, но тут Рауф заговорил:

– Я тебя убить могу. Прочь с дороги!

– Не получится, старина. Никуда ты не пойдешь, – ответствовал лис.

– Рауф, – сказал Надоеда, – ты куда?

– Бедняга совсем умом тронулся, – пролаял лис. – Бормочет неведомо что! Я пришел сказать вам, олухам, чтобы рвали когти, да побыстрей! Потому что сюда фермер идет с собаками и ружьем! И вот я прихожу – и что я вижу? Громила, оказывается, навострил лыжи обратно к этим, как их, белым халатам. Кто бы мог подумать?

– Рауф, о чем это он?

– Я ухожу, чтобы разыскать белых халатов и сдаться. И даже не пытайся остановить меня, Надоеда.

– Рауф, похоже, это ты спятил, а не я! С чего это ты решил вернуться?

– А с того, что понял: мой побег был нарушением долга. Собаки живут для того, чтобы служить людям! Думаешь, если у меня хозяина не было, так я и законов не знаю? Знаю! И все время знал! Просто я трус и даже самому себе не желал в этом признаться. Мне с самого начала не следовало слушать тебя, Надоеда. Если им зачем-то нужно, чтобы я ради них утонул…

– Кто же спорит, Рауф! Конечно, собаки живут ради людей! Но не для того, чтобы белые халаты бросали их в железные баки.

– Да кто мы такие, чтобы об этом судить? Откуда нам знать? Я – хороший пес! Я не какая-то тварь, как они думали! Людям виднее, как мы должны им служить.

– Правильно! Но это относится только к хозяевам, а не к белым халатам! Тем вообще плевать, хорошая ты собака или плохая!

– Да вы теперь вообще не собаки, вы – убийцы овец, – прошептал лис. – Пока вы тут рассуждаете, придут люди и задницы вам отстрелят. Когти надо рвать, говорю! У вас есть хорошо если полчаса, а потом все будет кончено.

– И какой у всего этого может быть исход? – спросил Рауф, обращаясь к терьеру. – Рано или поздно они все равно нас найдут. Как долго мы продержимся?

– Ты сам говорил: станем жить, как дикие звери. А дикие звери так и делают – живут, пока не погибнут.

– Верно сказано, – вставил лис. – Беги, пока не навалится Тьма. Ну что, будем спасаться или я зря лапы оттаптывал? Ох, предупреждал я вас – чутья не терять, головой думать…

Рауф внезапно сорвался с места, мощной поступью пронесся мимо лиса и выскочил наружу. Надоеда и лис слышали, как он, взвыв, соскочил с травянистой насыпи возле пещеры и убежал к пустоши.

Фокстерьер повернулся к лису:

– Я за ним! Ты со мной?

В слабых отблесках света, проникавших в старую шахту, блеснул лисий глаз – непроницаемый и непостижимый. Однако лис не двинулся с места, и Надоеда побежал к выходу один.

Ручей Тарн-Бек местами был довольно широк, и Рауф в своем необдуманном бегстве вылетел к его берегу прямо у разлива, где в черной воде, не давая никакой возможности оценить глубину, покачивалась луна. Рауф резко повернул и устремился по берегу вдоль течения ручья. Надоеда нагнал его, как раз когда большой пес перепрыгивал на другую сторону, где виднелась россыпь камней.

– Рауф!

Рауф приземлился на противоположном берегу и быстро побежал на юг. Надоеда вновь пустился в погоню, время от времени набирая полные легкие воздуха, чтобы подать голос. Рауф его не замечал – знай себе мчался вперед и вверх, одолевая западный склон Доу-Крэга. Фокстерьер видел, как его друг, остановившись, оглядывается по сторонам, словно раздумывая, не спуститься ли вниз, к дороге на озеро, что белела под луной в девятистах футах под ним.

Доу-Крэг

Сделав отчаянное усилие, терьер прибавил ходу и вновь поравнялся с Рауфом, успевшим позабыть о его существовании.

– Рауф, послушай…

Большой пес, не ответив, резко свернул в сторону. В это время поблизости раздвинулись папоротники и наружу высунулась рыжая голова. Между мелкими, острыми зубами дрожал высунутый язык, из пасти в холодном воздухе шел пар. Рауф удивленно глянул на него и остановился:

– Ты здесь откуда?

– Да я в обход… короткой дорожкой.

– Я же сказал – убью!

– Убьешь? Это тебя, остолоп, едва не убили! Ты везунчик, каких мало, и только поэтому еще жив! Ты же спас и себя, и меня, и этого недомерка.

– Ты о чем? – быстро спросил Надоеда.

– А ты во-он туда посмотри, – сказал лис. Сам он, впрочем, не тронулся с места, даже головы не повернул.

Надоеда присмотрелся к воротам в каменной стене, сквозь которую озерная дорога спускалась к низлежащим лугам и ферме Лонг-Хаус.

– Дальше, дальше смотри…

– Да что там? Я не… – И тут Надоеда аж дышать перестал, а потом проворно отскочил в заросли.

Примерно в четверти мили от ворот, там, где тропинка от Танг-Хауса встречалась с озерной дорогой, появился человек. В руках у него было ружье, а рядом бежали две черно-белые собаки.

– Вот он, ваш фермер, – шепнул лис, обращаясь к Рауфу. – Чего ждешь, олух? Будешь торчать на виду, он тебя мигом подстрелит. Ты этого хочешь?

Рауф неподвижно, не скрываясь, стоял на склоне холма и смотрел на человека с собаками. До них было около полумили. Они размеренным шагом двигались по дороге в сторону запруды.

– Больше нету людей, к которым ты мог бы вернуться, Рауф, – помолчав, сказал Надоеда. – Лис прав: теперь они не примут нас назад, а просто убьют. Мы стали дикими.

– Хорошо, приятель, что ты так проворно удрал, – сказал лис. – Очень вовремя.

– Думаешь, человек уже знает, что мы жили в пещере? – спросил фокстерьер.

– Может, и знает. Поди их разбери… Только я все равно его опередил. Я увидел, как он вышел из дому, и сразу побежал вас предостеречь. Этот громила… – тут лис быстро глянул на Рауфа, – такого наговорил, пока ты дрых! Глядишь, хоть теперь в чувство придет. – И лис повернулся к большому псу. – Лучше ты теперь со мной овец режь, старина. У тебя, вообще-то, здорово получается, так что я согласен с тобой водиться. Да не стой ты там, как сосна на вершине! Луна в спину светит!

Рауф молча последовал за лисом. Он выглядел так, словно неожиданно вышел из транса и теперь заново осваивался в реальности. Надоеда, в свою очередь, впал в то душевное состояние (периодически посещающее любое живое существо, особенно детей и щенков), когда самое обычное окружение вдруг начинает казаться иллюзорным и мы на время забываем, кто мы такие, воспринимая даже обычные звуки как некие эфирные голоса. Когда это проходит, мы с некоторым изумлением обнаруживаем себя все в том же физическом теле, в том же месте, под неизменным куполом неба. Вереск, черный торф, скалы, мерцающие капли дождя, изгибы стеблей травы, сквозь которую протискивался Рауф, – все это казалось терьеру чудесным видением, чей запах никогда прежде не касался его носа и которое в любой момент могло истаять, рассеяться, пропасть навсегда. Скорбное лунное серебро лишило предметы дневных красок, сделало их бесплотными тенями в пустом мире, где ни в чем нельзя было быть до конца уверенным. Даже запахи здесь были ничуть не надежней его расщепленного, вывернутого наизнанку рассудка.

Именно в эту ночь Надоеда окончательно пришел к заключению, что мир, по которому им троим довелось странствовать, был копией и порождением его собственного покалеченного разума.

К действительности он кое-как возвращался, только когда натыкался на острые осколки сланца, которых здесь было великое множество. Он чувствовал, как они подаются и трескаются под его лапами.

– Где мы сейчас?

– На Уолна-Скаре, – ответил лис. – На Шраме, попросту говоря.

– В самом деле? – спросил Надоеда, думая о том, как это все-таки странно – путешествовать по поверхности собственной головы.

– Вообще-то, – сказал лис, – то, что называют Шрамом, расположено наверху, у самой вершины. А здесь просто бывший сланцевый карьер. Сюда уже много лет никто не заглядывает. Людям тут нечего делать. Ну разве только пастухи иногда встречаются.

– Куда ты нас ведешь? – поинтересовался Рауф.

Покинув старый карьер, они вновь выбрались на открытый склон. Над ними вздымалась крутые откосы Торвер-Хай-Коммона.

Лис быстро щелкнул зубами, подхватив крупного жука-оленя, устроившегося под вереском, и двинулся дальше, выплевывая на ходу частички хитинового панциря.

– Тут, – сказал он, – всяких ям и канав великое множество…

– Ну и? – спросил Рауф.

– Не всякую найдешь, а найдешь, так и не вдруг влезешь.

– Он правда хорошо знает, куда идти, – встрял Надоеда, непрестанно заботившийся о сохранении хрупкого мира между Рауфом и лисом. – Он только не хочет говорить, куда именно. На всякий случай. А будешь расспрашивать, он решит, что ты ему не доверяешь!

– Я доверяю ему лишь до тех пор, пока он будет считать, что я небесполезен для набивания его брюха, – сказал Рауф. – Но если, к примеру, я лапу сломаю на каком-нибудь птичьем дворе…

– Мы теперь дикие животные, – напомнил ему терьер. – Если такое случится, что он сможет для тебя сделать? Остаться умирать вместе с тобой? Сам подумай, какой в этом толк.

Они рысцой одолевали длинный, отлогий подъем, то и дело перепрыгивая ручейки и канавы. То тут, то там из-под скал выскакивали переполошенные овцы. Совершенно неожиданно, не произнеся ни слова, лис лег наземь на пятачке шелковистой травы. Проделал он это так незаметно, что псы пробежали добрую дюжину ярдов, прежде чем заметили его отсутствие. Когда они наконец обернулись, лис смотрел на Рауфа немигающим и ничего не выражающим взглядом, положив голову на передние лапы.

– И ничему-то ты не научился, старина, – проговорил он с плохо скрытой насмешкой. – Небось, уже в пузе урчит?

Тут до Надоеды дошло, что лис вертит Рауфом, как ему вздумается. Если тот сейчас признается, что проголодался – а это наверняка так и есть, – лис сможет притвориться, будто нехотя идет навстречу желанию Рауфа сделать привал, поохотиться, убить и насытиться. И все будет сделано как бы по инициативе большого пса. И соответственно, он, а не лис окажется виноват, если что-то пойдет не так.

И Надоеда поспешно ответил, опередив Рауфа:

– Вообще-то, еще не очень. Если сам хочешь есть, так и скажи!

– Сколько овечек вокруг, – продолжал лис. – Таких жирненьких, вкусненьких. Метки видите?

Надоеда понял, что состязаться с прирожденным интриганом свыше его сил. Он устало подумал: и на что мне это надо? Пусть все идет своим чередом…

– Какие метки?

– На овцах, приятель. Пастушьи метки на овцах. Так люди отличают одну от другой. А ты не знал, что ли? Короче, у здешних овец метки не такие, как у овец фермера из-под Блейк-Ригга. Ну, понял, о чем я?

– Он хочет сказать, – объяснил Надоеда, – что здесь убивать овец безопаснее, потому что здесь мы еще не засветились. Не пойму только, почему он ни о чем прямо не говорит, а все обиняками?

– А ты поумнел, приятель, – сказал лис. – Ладно, скажу прямо, что я сейчас сделаю. Я вместе с вами прикончу какую-нибудь из этих вкусных, жирных овечек…

Охота отняла у них более получаса. Облюбованная ими овца хердвикской породы оказалась сильной, хитрой и отчаянно храброй. Когда ее загнали в угол, она остановилась под скалой и дала бой. Она била копытами и кусалась. Сначала Надоеда получил хороший удар в плечо, а потом овца еще и перекатилась через него, больно придавив ребра. Помятый терьер долго отлеживался в ближнем ручье, лакая водичку и отрывая куски от покрытой шерстью задней ноги, которую приволок ему Рауф. Мясо было великолепное, какого они еще ни разу не добывали: нежное, сочное, наивкуснейшее. Надоеда сразу приободрился и обрел уверенность в себе. Затем он нашел себе удобное место и заснул, чтобы проснуться лишь на рассвете. Ветреное небо было багровым. Рядом стоял лис, а Рауф чуть поодаль лакал воду из ручья.

– Где мы сейчас? – спросил фокстерьер, содрогаясь от холода и разглядывая вершину, черную на фоне облаков, которые летели с востока.

– Под Коу… А ты никак приболел? Не переживай, идти недолго осталось.

– Я не приболел, – заверил его Надоеда. – Если только не считать того, что я спятил.

Следующая миля пути вывела их на другую сторону широкого кряжа. Но едва они начали спускаться, лис поглядел туда и сюда, высунув голову из жесткой травы, и наконец повернулся к Надоеде.

– Это Брун-Хоу, старина, – сказал он. – Там, ниже, – Ликлдейл. А прямо перед нами – вход в шахту. Глубокую. Мы там довольно долго сможем безбедно жить… Если, конечно, здоровяк опять не выкинет какую-нибудь штуку и нам не придется удирать сломя голову!

Надоеда даже не слишком удивился и впрямь увидев перед собой вход в подземелье. Пути людей, зачем-то убравших с земли улицы и дома и устроивших вместо них заросшие папоротниками холмы, оставались неисповедимы.

Новая пещера оказалась ниже и уже той, которую они недавно покинули. Усталый терьер, не вполне освеженный ночевкой на мокром склоне, вошел следом за своими спутниками в сухие и безветренные недра. Отыскал местечко поуютней, свернулся клубком и снова заснул.

Пятница, 29 октября

– Все то же самое, – сказал Роберт Линдсей. – Ухайдакали в точности как твою, Деннис. Все как ты мне рассказывал. Точь-в-точь!

– Собака, должно быть, – кивнул Деннис. – Кому же еще?

– Ну да, верно. Она, точно она. Даже и сомневаться нечего. Еще я тебе вот что скажу: их, подлюк, тут две побывало. Это же молодая овца была, здоровая, сильная… Эх, вправду хороша была, бедолага! А какой бой им дала! Все кругом в кровище, и косточки разбросаны аж до ручья, опять же, то есть, как у твоей. Одной собаке такое сотворить не под силу…

– Мерзавцы четвероногие, – сказал Деннис. – Я позавчера к озеру ходил, понимаешь, Боб, при луне. Собак взял, ружье – и все как есть там обшарил. До самого Блейк-Ригга смотался. Прикинь, нигде ничего!

Он затоптал окурок и зажег новую сигарету.

– Правильно, они на одном месте не будут сидеть, – сказал Роберт. – Не дурные, чай. Они, думаю, дальше в долину ушли.

– Ну а откуда они, по-твоему, вообще взялись? – спросил Деннис. – Я уже всех обзвонил – и Пратта, и Рутледжа, и Бу, и даже Биркетта, который близ Торвера живет. Ни у кого собаки не пропадали!

– Погоди, Деннис, мне тут пришла одна мысль. Это только догадка, но она не выходит у меня из головы. Помнишь старого Гарри Тайсона? Ну, которого совет нанимал дорожным рабочим год или два назад?

– Да, только ведь он с тех пор в Конистон перебрался? И работает в Лоусон-парке, в этом, как его, центре по изучению живности?

– Ну да, верно, там он и обретается. Так вот, намедни он пропускал рюмочку в Бротоне, в баре гостиницы «Мэнор». И, помнится, обронил, будто бы из их центра две собаки сбежали. Это слышал Джеральд Грей, хозяин «Мэнора», и потом рассказал одному клерку из банка. А клерк – уже мне, когда я нынче утром туда заглянул.

– Ты его расспросил?

– Нет, Деннис, не успел. Торопился жутко, все на бегу. Я и внимания-то сначала не обратил, смекнул, только когда уже на улицу выскочил. Меня прямо осенило.

– Как по мне, нам не очень-то светит припереть виновника к стенке, – сказал Деннис. – Я имею в виду, даже если мы позвоним в этот самый центр и спросим, не пропадали ли у них какие-то собаки, они, скорее всего, пошлют нас куда подальше. Скажут, мол, это не их собаки, ну и всякую такую хрень…

– Ну, отмахнуться от нас у них не получится, – возразил Роберт. Он крепко держал в руке посох, голубые глаза пристально смотрели на Денниса. – На них можно управу найти! Лоусон-парком-то кто ведает? Правительство. Так что, если они упрутся и откажутся говорить, куда подевались собаки, мы можем напустить на них депутатов.

– А тем временем эти твари всю отару мне перережут, – плюнул Деннис.

Он недолюбливал правительственные учреждения и в особенности Министерство сельского хозяйства, поэтому одно лишь упоминание об этом ведомстве вызвало у фермера лютую злобу.

– Нет, Деннис, ты послушай. Владелец собаки, которая режет овец, преследуется по закону! Это подсудное дело! Так что, если виновным окажется министерство, чиновники очень даже забегают. Оно им надо? Одна только возможность…

Роберт привык внимательно читать газеты, к тому же был человеком широкого кругозора и обладал способностью смотреть на вещи глазами других людей. И сейчас он уже мысленно прикидывал, какие круги по воде могут пойти из-за участившихся случаев гибели овец, – если, конечно, предположить, что слух, подхваченный у банковской стойки, соответствовал истине.

Чем дольше он размышлял, тем больше уверялся, что можно заполучить в свои руки очень хорошую дубинку против правительства и прочих бюрократов, которые всячески притесняли безответных фермеров Озерного Края. Гарри Тайсон, с которым Роберт много лет водил знакомство, был надежный старикан и далеко не дурак. Следовало разузнать у него, что произошло у них в Ж.О.П.А. Роберт привык тщательно взвешивать свои действия. Он никогда не шел напролом, кроме разве что самых крайних случаев. Ему и в голову не пришло позвонить в исследовательский центр и напрямик спросить про собак.

Деннис же, напротив, предпочитал действовать открыто, не ища окольных путей, – особенно в тех случаях, когда были затронуты его денежные интересы. В этом смысле он был бесстрашен – и даже, фигурально выражаясь, имел на своем фюзеляже некоторое количество звезд. И мысль о телефонном звонке в Ж.О.П.А незамедлительно пришла ему в голову.

* * *

Проведав обезьянку, запертую в цилиндре, мистер Пауэлл, согласно инструкции, пометил мелом на доске достигнутый результат – тринадцать суток. Теперь он просматривал предварительный отчет о биглях, которых заставляли вдыхать сигаретный дым, и одновременно обдумывал общие положения письма в компанию «Империал кемикал индастрис».

Разработка безвредной сигареты представляла жгучий интерес для ученых и в случае удачи сулила неисчислимые блага человечеству. Научный прорыв в этом направлении сулил британским исследователям, так сказать, всю славу Греции и всю царственность Рима. (Тут нелишне вспомнить императора Нерона, который тоже был своего рода исследователем: как известно, он заставлял рабов поглощать огромное количество пищи, а потом исполнять различные задания. Кому-то приказывали лежать, кому-то – неторопливо прохаживаться, кому-то – бежать во всю прыть. В дальнейшем невольников вскрывали, дабы изучить влияние тех или иных действий на органы пищеварения. Одного жаль, что детальные отчеты об этих примечательных опытах до нас не дошли.) Конечно, всякий человек волен раз и навсегда затушить сигарету, но зачем же выдвигать столь чрезмерное требование, когда есть возможность поэкспериментировать на вполне живых высокоорганизованных животных? Компания-заказчик описывала эти эксперименты как поиск «абсолютной защиты» для курящего человечества, очевидно расценивая ее как более надежную, чем полный отказ от табака.

Собак – английских гончих – помещали в специальные станки, надевали на них дыхательные маски и таким образом принуждали «выкуривать» до тридцати сигарет в день (мистер Пауэлл даже блеснул остроумием на одной конференции, заметив: «Везет им – это больше, чем я сам могу себе позволить»). По плану через три года собак предстояло умертвить с последующим вскрытием и подробнейшим изучением. К счастью, на данный момент руководство «Империал кемикал индастрис» держало твердую оборону, отбиваясь от всякой сентиментальной чепухи, которой поливали их мисс Бриджид Брофи и Общество за прекращение вивисекции[36]36
  …Бриджид Брофи и Общество за прекращение вивисекции. – Бриджид Брофи (1929–1995) – английская писательница, критик и активист социальных реформ, президент Национального общества против вивисекции.


[Закрыть]. На днях компания сделала заявление, гласившее: «Курение является фактом жизни современного общества. Его вред для здоровья людей признается на правительственном уровне. Учитывая это, наши ученые трудятся над разработкой новых сигарет, которые существенным образом снизят факторы риска. Использование животных в экспериментальных целях – неразрешимая моральная проблема, однако на сегодняшнем уровне развития науки иного способа удостовериться в безопасности лекарств и химикатов не существует». Формулировка, по мнению мистера Пауэлла, была блистательной, и он даже сразу не уловил (пока невыносимая мисс Брофи не ткнула всех в это носом), что табачный дым едва ли соответствует формуле «лекарства и химикаты». Еще «Империал кемикал индастрис» утверждала, что прилагаются все усилия по избавлению подопытных животных от излишних страданий. А кроме того, где только возможно, используются низшие виды, например крысы.

– Умно, – пробормотал мистер Пауэлл, просматривая документы в своей папке. – Крысы, вообще-то, очень умные и восприимчивые, только никто их не любит. Вот бы поставить на опыты с сигаретным дымом каких-нибудь шакалов или гиен – небось никто не бросился бы их защищать!

Проект письма рождался с трудом. Каждое слово, преданное бумаге, грозило стать миной – уж больно нешуточные страсти бушевали вокруг. Почем знать, не попадет ли письмо в руки противоборствующей стороны, которая, вырвав из контекста отдельные фразы, извратит их смысл и обратит против автора. Вообще-то, следовало бы предложить доктору Бойкотту организовать встречу с деятелями из «Империал кемикал индастрис» и обсудить результаты с глазу на глаз. Особенно после того, как при вскрытии последней партии собак…