Текст книги "Какое ТЕБЕ дело до того, что думают другие?"

Вайскопф, главный теоретик в Рочестере, – также очень интересный и способный человек, но нормального европейского типа; он родился в Мюнхене, где был другом Бете со студенческих времен.

Главным событием прошлой недели стал приезд Пайерлса, который… остановился на две ночи у Бете, прежде чем вернуться домой… В понедельник вечером Бете устроили вечеринку в его честь, на которую пригласили большинство молодых теоретиков. По нашему приходу нас познакомили с Генри Бете, которому сейчас пять лет; но мы на него не произвели никакого впечатления. На самом деле, он сказал лишь одно: «Хочу видеть Дика! Ты мне сказал, что он придет!» Наконец, его пришлось отправить в кровать, так как Дик (иначе называемый Фейнман) не материализовался.

Примерно через полчаса в комнату ворвался Фейнман, сказал лишь: «Мне так жаль, что я опоздал – просто, когда я сюда шел, мне в голову пришла блестящая мысль», – и тут же убежал наверх, чтобы утешить Генри. Беседа внизу прервалась, и вся компания слушала радостные звуки, доносившиеся сверху, которые иногда принимали форму дуэта, а иногда – одного человека, изображавшего целый оркестр ударных инструментов…

С любовью,

Фримен

Урабана, Иллинойс

9 апреля 1981 г.

Дорогая Сара[19]19
  Друг семьи.


[Закрыть],

Я только что провел три чудесных дня с Диком Фейнманом, и мне очень жаль, что тебя не было с нами, чтобы и ты могла разделить этот восторг. Шестьдесят лет и серьезная операция по удалению раковой опухоли ничуть не изменили его. Он по-прежнему остается тем Фейнманом, которого мы знали в Корнелле в старые добрые денечки.

Мы оба приехали на небольшую встречу физиков, которую Джон Уилер организовал в Техасском университете. По какой-то причине Уилер решил провести это встречу в гротескном месте под названием «Мир тенниса», сельском клубе, куда техасские нефтяные магнаты приезжают, чтобы расслабиться. Итак, мы туда явились. Все тут же начали ворчать по поводу дороговизны и экстравагантной уродливости своих комнат. Но поехать больше было некуда – или нам так казалось. Однако Дик думал иначе. Он просто сказал: «К черту это. Я не собираюсь здесь спать», – взял свой чемодан и отправился в лес.

Утром он вернулся, причем выглядел ничуть не хуже после ночи, проведенной под звездами. Он сказал, что поспал лишь немного, но это того стоило.

Мы очень много разговаривали о науке и истории, как и в старые времена. Но теперь у него появилась новая тема для разговоров: его дети. Он сказал: «Я всегда считал, что буду особенно хорошим отцом, потому что не стану пытаться подталкивать своих детей в каком-то определенном направлении. Я бы не стал пытаться сделать из них ученых или интеллектуалов, если бы они того не захотели. Я был бы не меньше счастлив, если бы они решили стать шоферами или гитаристами. На самом деле, я бы даже больше обрадовался, если бы они вышли в мир и сделали что-то реальное вместо того, чтобы быть профессорами, вроде меня. Но дети всегда находят способ поступить по-своему. Например, мой мальчик, Карл. Он учится уже на втором курсе МТИ, и все, что он хочет сделать со своей жизнью, – это стать чертовым философом!»[20]20
  Как оказалось, Фейнману не стоило переживать: Карл работает в компании «Финкинг Машинс», а дочь Мишель учится на рекламного фотографа.


[Закрыть]

Когда мы сидели в аэропорте в ожидании самолета, Дик вытащил блокнот и карандаш и начал рисовать лица людей, сидящих в зале ожидания. Он рисовал их поразительно хорошо. Я сказал, что мне очень жаль, что у меня нет таланта к рисованию. Он ответил: «Я всегда думал, что у меня тоже нет таланта. Но чтобы заниматься такими вещами, талант не нужен»…

С уважением,

Фримен

17 февраля 1988 г.

Лондон, Англия[21]21
  Это письмо было предоставлено Генри Бете.


[Закрыть]

Дорогая миссис Фейнман,

По-моему, мы встречались не так часто, чтобы сознательно запомнить друг друга. Поэтому я прошу Вас простить мне мою дерзость, но я не мог позволить, чтобы смерть Ричарда прошла незамеченной, и поэтому я просто не мог упустить возможность добавить свое ощущение потери к Вашему.

Дик был лучшим и любимым из нескольких «дядюшек», которые окружали меня в детстве. Пока он работал в Корнелле, он был частым и всегда желанным гостем в нашем доме; человеком, на которого всегда можно было рассчитывать в том, что он найдет время, чтобы оторваться от бесед с моими родителями и остальными взрослыми и подарить свое внимание детям. Он умел как играть в разные игры, так и обучать нас уже тогда, и именно он открыл нам глаза на окружающий нас мир.

Мое самое любимое воспоминание из всех – это то, когда я, восьми– или девятилетний мальчик, сижу между Диком и своей мамой и жду, когда выдающийся естествоиспытатель Конрад Лоренц начнет читать лекцию. Я нетерпеливо вертелся на стуле, как и все дети, которых просят посидеть смирно, когда Дик повернулся ко мне и сказал: «А ты знаешь, что существует в два раза больше чисел, чем все числа?»

– Нет, этого не может быть! – Я был упрям, как все известные мне дети.

– Нет, может; я тебе покажу. Назови число.

– Один миллион. – Большое число для начала.

– Два миллиона.

– Двадцать семь.

– Пятьдесят четыре.

Я назвал, наверное, еще десять чисел, и каждый раз Дик называл мне число в два раза большее. Наступило просветление.

– Понятно; но значит чисел в три раза больше, чем все числа.

– Докажи это, – сказал дядя Дик. Он назвал число. Я назвал число, в три раза большее. Он попробовал еще одно. Я опять назвал число. И опять.

Он назвал число, слишком большое, чтобы я сумел умножить его в уме. «Трижды это число», – сказал я.

– Итак, существует ли самое большое число? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – Потому что для каждого числа, есть числа в два и три раза большие. И есть даже то, которое в миллион раз больше.

– Правильно, и эта концепция увеличения без предела, концепция того, что не существует самого большого числа, называется «бесконечностью».

Тут пришел Лоренц, поэтому мы остановились, чтобы послушать лекцию.

Я видел Дика не слишком часто после его ухода из Корнелла. Но он оставил во мне яркие воспоминания, бесконечность и новые способы познания мира. Я очень его любил.

Искренне Ваш,

Генри Бете

Часть 2
Мистер Фейнман едет в Вашингтон: расследование причин катастрофы, случившейся с космическим шаттлом[22]22
  Космический корабль многоразового использования. – Прим. пер.


[Закрыть] «Челленджер»

Вступление

В этой истории я собираюсь много говорить о НАСА[23]23
  Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства.


[Закрыть], но когда я говорю: «НАСА сделала это», или: «НАСА сделала то», – я не имею в виду всю организацию; я подразумеваю только ту часть НАСА, которая занималась шаттлом.

Вкратце напомню конструкцию шаттла: большую центральную часть занимает ядерный реактор[24]24
  «…центральную часть занимает ядерный реактор…» – в оригинале «…the large central part is the tank…» – правильно «бак». Перевод содержит ошибки, дальнейшие ошибки перевода оставлены без комментариев. – Прим. Hugger’а.


[Закрыть], в котором содержится ракетное топливо: жидкий кислород сверху, а жидкий водород – в основной части. Двигатели, которые сжигают топливо, расположены на задней части орбитальной ступени, которая и отправляется в космос. Экипаж сидит в передней части орбитальной ступени; позади которой находится грузовой отсек.

Во время запуска две ракеты, работающие на твердом топливе, в течение нескольких минут поднимают шаттл, а потом отделяются и падают в море. Через несколько минут от орбитальной ступени отделяется ядерный реактор – это происходит гораздо выше в атмосфере, – который распадается перед падением на землю.

Рис. 1. Космический шаттл «Челленджер». Ядерный реактор, по обе стороны которого расположены твердо-топливные ракета-носители, соединен с орбитальной ступенью, главные двигатели которой сжигают жидкий водород и жидкий кислород. (© НАСА.)

Твердотопливные ракета-носители состоят из нескольких секций. Между этими секциями существует два типа соединений: постоянные «заводские соединения» герметически закрывают на заводе «Мортон Тиокол» в Юте, а временные «монтажные стыки» герметизируют перед каждым полетом – «в поле» – в Космическом Центре Кеннеди во Флориде.

Рис. 2. Расположение и увеличенный вид монтажных соединений ракета-носителя.

Совершение самоубийства

Как вам, быть может, известно, катастрофа космического шаттла «Челленджер» произошла 28 января 1986 года. Я видел взрыв по телевизору, но, за исключением трагической потери семи человек, я не слишком задумывался о нем.

Я и раньше читал в газетах о шаттлах, которые постоянно поднимаются в космос и возвращаются обратно, однако меня немного беспокоил тот факт, что ни в одном научном журнале я никогда не видел результатов хоть чего-нибудь, что прояснилось бы из экспериментов, проводимых над шаттлом, которые должны были быть весьма важными. Таким образом, я не уделял шаттлу слишком серьезного внимания.

Так или иначе, через несколько дней после катастрофы мне звонит глава НАСА, Уильям Граэм, и просит меня присоединиться к комиссии по расследованию причин того, что произошло с шаттлом! Доктор Граэм сказал, что он был моим студентом в Калтехе, а впоследствии работал в компании «Хьюз Эркрафт», где я читал лекции каждую среду.

Я все еще не мог его вспомнить.

Когда я услышал о том, что расследование будет проходить в Вашингтоне, моей немедленной реакцией было нежелание с этим связываться: у меня есть принцип не приближаться к Вашингтону и не иметь дел с правительством, так что я немедленно подумал – как бы мне из этого выбраться?

Я позвонил нескольким друзьям, вроде Эла Хиббса и Дика Девиса, но они объяснили мне, что расследовать причины катастрофы, которая произошла с «Челленджером», крайне важно для государства и что я должен это сделать.

У меня оставался последний шанс: убедить жену. «Послушай, – сказал я. – Это может сделать любой. Они смогут найти кого-то другого».

– Нет, – сказала Гвинет. – Если ты этого не сделаешь, то правительство получит двенадцать человек, которые группой будут ходить из одного места в другое. Но если к комиссии присоединишься ты, то одиннадцать человек – группой – будут ходить из одного места в другое, а двенадцатый будет носится как угорелый по всему месту и проверять всевозможные необычные вещи. Быть может, ничего необычного не будет, но если что-то будет, то ты это найдешь. – Она добавила: «Больше нет ни одного человека, который может это сделать так, как это можешь ты».

Будучи очень нескромным, я ей поверил.

Однако выяснить, что же случилось с шаттлом – это лишь одна задача. Следующая же задача состояла в том, чтобы выяснить, что же случилось с самой организацией НАСА. Тогда возникают вопросы типа: «Должны ли мы продолжать программу запуска шаттлов или лучше перейти на ракеты одноразового использования?» Затем появляются еще более важные вопросы: «А что дальше?», «Какими должны быть наши будущие цели в космосе?» Мне было ясно, что комиссия, которая была создана, чтобы попытаться расследовать, что произошло с шаттлом, могла превратиться в комиссию по решению вопросов государственной политики и ее работа могла не закончиться никогда!

Это заставило меня занервничать. Я решил уйти из комиссии через полгода, независимо ни от чего.

Но, кроме того, я решил, что, пока я расследую причины катастрофы, я не должен заниматься ничем другим. До начала работы в комиссии я играл с несколькими физическими задачками. Также, вместе с еще одним профессором, я преподавал курс в Калтехе. (Второй профессор предложил самостоятельно закончить курс.) Кроме того, я собирался давать консультации бостонской компании «Финкинг Машинс». (Руководство компании сказало, что они могут подождать.) Моей физике тоже пришлось подождать.

К этому моменту уже наступило воскресенье. Я сказал Гвинет: «Я собираюсь совершить самоубийство на шесть месяцев», – и поднял телефонную трубку.

Холодные факты

Когда я позвонил Граэму и выразил свое согласие принять участие в работе комиссии, он еще точно не знал, чем все-таки будет заниматься комиссия, кто ею будет руководить или примут ли в нее меня. (Надежда умирает последней!)

Но на следующий день, в понедельник, в 4 часа дня зазвонил телефон: «Мистер Фейнман, Вас приняли в комиссию», – которая к тому времени уже называлась «президентской комиссией» и которую возглавил Уильям П. Роджерс.

Я вспомнил мистера Роджерса. Я очень его жалел, когда он занимал пост государственного секретаря, потому что мне казалось, что президент Никсон все больше и больше задействует советника по государственной безопасности (Киссинджера), так что государственный секретарь остается почти не у дел.

В общем, как бы то ни было, первое собрание должно было состояться в среду. Я подумал, что во вторник делать там нечего, поэтому решил полететь в Вашингтон во вторник ночью, а пока позвонил Элу Хиббсу и попросил его собрать в ЛИРД[25]25
  Лаборатория НАСА по изучению реактивного движения, расположенная в Пасадене, находится под руководством Калтеха.


[Закрыть] несколько человек, которые знают о шаттле хоть что-нибудь, чтобы они меня проинструктировали.

Во вторник утром я, полный пара и готовый взорваться, бегу в ЛИРД. Эл меня усаживает; друг за другом входят разные инженеры и объясняют разные части шаттла. Я не знаю, откуда они это знали, но они знали о шаттле все. Для меня провели очень детальный, быстрый и интенсивный брифинг. Парни из ЛИРД были полны такого же энтузиазма, что и я. Во время встречи все были очень сильно взволнованы.

Когда я просматриваю свои записи теперь, я вижу, как быстро я получил множество советов по поводу того, где в шаттле следует искать проблемы. Первая строка моих записей гласит: «Подавляет горение. Изоляционная прокладка». (Чтобы защитить ракетное топливо от возгорания через металлическую стенку каждого ракета-носителя, существует изоляционная прокладка, которая работает не должным образом.) Во второй строке моих записей написано: «При поверке скобы выявлены подпалины на кольцах». Было замечено, что горячий газ время от времени выжигает пятно за кольцом в монтажном стыке ракета-носителей.

В той же самой строке написано: «ZnCrO₂ создает пузырьки». (Хромато-цинковая замазка, используемая за кольцами в качестве изолятора, создает пузырьки, которые могут увеличиться при проникновении горячего газа и вызвать эрозию колец.)

Рис. З. Начало записей Фейнмана с его неофициального инструктажа в ЛИРД.

Инженеры рассказали мне, насколько изменяется давление в твердотопливных ракета-носителях во время полета; из чего состоит ракетное топливо, как оно заливается и впоследствии отверждается при различных температурах; они назвали процент содержания асбеста, полимеров и всего прочего в изоляционной прокладке, а также много чего другого. Я узнал об осевых нагрузках и силах, действующих в двигателях, которые представляют собой наимощнейшие из всех двигателей данного размера, когда-либо сконструированных. У двигателей было немало проблем, особенно трещины, возникающие на лопатках турбины. Инженеры рассказали мне, что люди, работающие над двигателями, во время каждого полета скрещивали пальцы, и в момент взрыва шаттла они были убеждены, что взорвались именно двигатели.

Если инженеры чего-то не знали, то они говорили что-то вроде: «О, это знает Лайфер; давайте позовем его». Эл звал Лайфера, который тут же приходил. Лучшего брифинга и быть не могло.

Однако брифинг, несмотря на свое название[26]26
  Английское слово «briefing» имеет один и тот же корень со словом «brief», которое на русский язык переводится как «короткий». – Прим. пер.


[Закрыть], получился далеко не короткий: он был очень интенсивным, очень быстрым и очень полным. Это единственный известный мне способ быстро получить техническую информацию: ты не просто сидишь и слушаешь, пока они рассказывают все, что, по их мнению, может быть интересным; вместо этого ты задаешь много вопросов, тут же получаешь на них ответы и вскоре начинаешь понимать, что к чему, и осознаешь, что нужно спросить дальше, чтобы получить следующий, необходимый тебе, кусочек информации. В тот день меня чертовски хорошо поднатаскали, я же впитывал информацию как губка.

Рис. 4. Детальный чертеж монтажного стыка.

Рис. 5. Фотография пузырьков в хромато-цинковой замазке, которые могут привести к эрозии колец.

В ту ночь я полетел в Вашингтон рейсом «красный глаз»[27]27
  Примечание для иностранных читателей: рейс, который отправляется с Западного побережья в 11 часов вечера и прибывает на Восточное побережье около 7 часов утра, на пять часов и три временные зоны позднее.


[Закрыть] и прибыл туда рано утром в среду. (Больше я никогда не полечу этим рейсом – я теперь стреляный воробей!)

Я зарегистрировался в гостинице «Холидей» в бизнес-центре Вашингтона и взял такси, чтобы поехать на первое заседание комиссии.

– Куда? – спрашивает шофер.

У меня же есть только клочок бумаги. «Эйч (8th) Стрит, 1415».

Мы отправляемся. Я совсем не знаю Вашингтона. Капитолий находится вот там, памятник Вашингтону здесь; все кажется расположенным очень близко к нужному мне месту. Но такси едет все дальше и дальше, вперед и вперед, близлежащая территория становится все хуже и хуже. Здания становятся все меньше, все беднее. Наконец, мы попадаем на Эйч Стрит, и, по мере продвижения по ней, здания вообще начинают исчезать. Наконец, мы находим нужный адрес – с помощью интерполяции, – это пустой участок между двумя зданиями!

К этому времени я начинаю понимать, что это полный абсурд. Я не знаю, что мне делать, потому что у меня есть только этот клочок бумаги и я не знаю, куда ехать.

Я говорю таксисту: «Собрание, на которое я еду, связано с НАСА. Вы можете отвезти меня в НАСА?»

– Конечно, – говорит он. – Вы же знаете, где находится НАСА, разве не так? Это именно там, где я посадил Вас!

Это действительно было так. До НАСА я мог бы дойти пешком из гостиницы «Холидей»: здание располагалось прямо напротив гостиницы! Я вхожу, прохожу охрану у входа и начинаю бродить по коридорам.

Я нахожу дорогу в приемную Граэма и спрашиваю, идет ли собрание по поводу шаттла.

– Да, я знаю, где оно проходит, – говорит кто-то. – Я отведу Вас туда.

Меня отводят в зал, где, конечно же, проходит огромное заседание: яркий свет софитов, множество телевизионных камер в самом низу; зал заполнен до отказа, и все, что мне остается сделать, – это втиснуться в толпу народа позади. Я думаю: «В этот зал есть только один вход. Как, черт побери, я доберусь отсюда вперед?»

Потом мне что-то удается расслышать – все происходит так далеко внизу, что мне с трудом удается слышать, – но совершенно очевидно, что это совсем не та тема!

Поэтому я возвращаюсь в приемную Граэма и нахожу его секретаря. Она звонит куда-то и узнает, где проходит заседание комиссии. «Я тоже не знаю, – говорит она человеку на другом конце провода. – Он просто вошел сюда!»

Собрание проходило в юридическом кабинете мистера Роджерса, на Эйч (H) Стрит, 1415. А на моем клочке было написано: «Эйч (8th) Стрит, 1415». (Адрес был продиктован по телефону.)

Наконец, я попал в офис мистера Роджерса – я был единственным опоздавшим, – и мистер Роджерс представил меня остальным членам комиссии. Кроме мистера Роджерса, я слышал только об одном из них: Ниле Армстронге, человеке, впервые ступившем на Луну, которого назначили вице-председателем. (В комиссию также входила Салли Райд, но я лишь позднее узнал о том, кто она такая[28]28
  Примечание для иностранных читателей: Салли Райд – первая американская женщина, которая побывала в космосе.


[Закрыть].) Кроме того, в комиссии состоял очень приятный парень в военной форме, генерал Кутина (произносится Куу-Тии-на). Он выглядел весьма внушительно в своей форме, тогда как остальные были одеты в обычные костюмы.

Первое заседание действительно оказалось неофициальным сборищем. Это меня беспокоило, потому что я все еще был натянут как заведенная пружина после брифинга, который получил в ЛИРД накануне.

Мистер Роджерс объявил кое о чем. Он зачитал несколько пунктов из порядка проведения нашей работы:

Комиссия должна:

1. Изучить обстоятельства катастрофы и установить возможную причину или причины;

2. Разработать рекомендации по осуществлению корректировки или каких-либо других действий на основании выводов и постановлений комиссии.

Кроме того, мистер Роджерс сказал, что мы завершим свое расследование за 120 дней. Это сняло камень с моей души: масштаб деятельности нашей комиссии будет ограничен расследованием причин катастрофы, и, быть может, наша работа закончится еще до конца того времени, на которое я заживо себя похоронил!

Мистер Роджерс спросил каждого из нас, сколько времени мы можем посвятить работе в комиссии. Некоторые из членов комиссии уже были на пенсии, и почти все остальные сказали, что переделали свое расписание. Я сказал: «Я готов работать в течение 100 процентов своего времени, начиная с этой минуты!»

Мистер Роджерс спросил: «Кто будет отвечать за написание отчета?»

Мистер Хотц, который был редактором журнала «Авиейшн Уик», добровольно вызвался взять на себя эту обязанность.

Затем мистер Роджерс поднял другой вопрос. «Я уже давно в Вашингтоне, – сказал он, – и могу утверждать, что все вы должны знать одну вещь: что бы мы ни делали, информация все равно будет просачиваться в прессу. Максимум, на что мы способны, – это лишь попытаться сделать эти утечки минимальными. Самый подходящий способ борьбы с этими утечками – проведение публичных собраний. У нас, конечно же, будут закрытые заседания, но если мы обнаружим что-то важное, то сразу же устроим открытое собрание, чтобы общественность была в курсе происходящего».

Мистер Роджерс продолжил: «Чтобы уладить все дела с прессой с самого начала, наше первое официальное собрание будет открытым. Мы встретимся завтра в 10 часов утра».

Когда мы уходили с собрания, я услышал как генерал Кутина сказал: «Где ближайшая станция метро?»

Я подумал: «Вот это парень. По-моему, мы прекрасно поладим: он так причудливо одет, но, внутри, совсем другой. Он не из тех генералов, которые ищут своего водителя и свою служебную машину; он возвращается в Пентагон на метро». Он сразу же мне понравился, и за время работы комиссии я обнаружил, что ничуть не ошибся в своем суждении.

На следующее утро за мной приехал лимузин: кто-то устроил так, что на нашу первую официальную встречу мы должны были приехать на лимузинах. Я сел на переднее сиденье рядом с водителем.

По пути на собрание водитель мне говорит: «Я понимаю, что в эту комиссию входит много важных людей»…

– Да, похоже…

– Знаете, я коллекционирую автографы, – говорит он. – Не могли бы Вы оказать мне услугу?

– Конечно, – говорю я.

Я лезу за ручкой, а он говорит: «Когда мы туда приедем, не могли бы Вы показать мне Нила Армстронга, чтобы я смог взять у него автограф?»

Перед началом собрания нас привели к присяге. Люди толпились вокруг нас; секретарь вручил каждому бэдж с фотографией, чтобы мы могли попасть в любое место НАСА. Кроме того, нам пришлось подписать какие-то бумаги, гласившие, что ты согласен делать это и то, чтобы твои расходы были оплачены и т.д.

После принесения присяги я встретил Билла Граэма. Я узнал его и вспомнил как хорошего парня.

Первое публичное собрание должно было проходить в виде общего брифинга и презентации, которые проводили большие шишки НАСА – мистер Мур, мистер Олдрич, мистер Ловингуд и другие. Мы сидели на больших кожаных стульях на сцене; и каждый раз, когда кому-то из нас хотелось почесать нос, на нас направлялись яркие огни и все телекамеры.

Я сидел рядом с генералом Кутиной. Перед самым началом собрания он наклоняется ко мне и говорит: «Второй пилот первому: причеши волосы».

Я отвечаю: «Первый пилот второму: не одолжишь свою расческу?»

Первое, что нам пришлось выучить, – это сумасшедшие акронимы, которые НАСА использует повсеместно: «ДТРы» – двигатели твердотопливных ракета-носителей. «ОДКШы» – это основные двигатели космического шаттла. Они сжигают «ЖВ» (жидкий водород) и «ЖК» (жидкий кислород), которые содержатся в «ВР» – внешнем резервуаре. Все имело свои буквенные обозначения.

Причем эти обозначения были не только у больших частей шаттла: свой акроним имел почти каждый клапан, поэтому нам сказали: «Мы дадим вам словарь акронимов – все это, на самом деле, очень просто». Конечно, просто, но словарь – это огромная, толстенная книжища, которую постоянно приходится листать, чтобы найти что-то вроде «ТТНВД» (топливный турбонасос высокого давления) и «КТНВД» (кислородный турбонасос высокого давления).

Потом мы узнали о «горошинах» – маленьких черных кружочках, стоящих перед предложениями, которые якобы объединяют какие-то понятия. Эти маленькие чертовы «горошины» шли одна за другой в наших книжках для брифинга и на слайдах.

Рис. 6. Пример «горошин».

Оказалось, что, кроме мистера Роджерса и мистера Эчесона, которые были юристами, а также мистера Хотца, который был редактором, у всех нас были ученые степени: генерал Кутина получил ученую степень в МТИ; мистер Армстронг, мистер Коверт, мистер Руммель и мистер Саттер были инженерами по аэронавтике, а мисс Райд, мистер Уолкер, мистер Уилон и я были физиками. Судя по всему, большинство из нас провело свою собственную предварительную работу. Мы не переставали задавать вопросы, которые были гораздо в большей степени техническими, чем того ожидали некоторые большие шишки.

Когда один из них не смог ответить на вопрос, мистер Роджерс успокоил его, сказав, что мы понимаем, что он не ожидал услышать столь детальные вопросы и что на данный момент нам будет достаточно, по крайней мере, вечного ответа: «Эту информацию мы предоставим вам позднее».

Главное, что я узнал на этом брифинге, – это насколько неэффективен такой брифинг: чаще всего, тебе задают вопросы, ответы на которые ты уже знаешь – или они тебе неинтересны, – и тебе это настолько надоедает, что ты почти засыпаешь и перестаешь слушать, когда внезапно появляется важный момент.

Какой контраст по сравнению с ЛИРД, где я очень быстро получил массу всевозможной информации. В среду мы собирались в офисе мистера Роджерса – на это ушло два часа, – а потом у нас остался весь день, чтобы делать, что? Ничего. А вечер? Ничего. На следующий день у нас публичная встреча: «К этому вопросу мы вернемся позднее», – что равняется нулю! Хотя и казалось, что мы заняты работой в Вашингтоне каждый день, на самом деле бо́льшую часть времени мы сидели сложа руки и ничего не делали.

Тем вечером я сам придумал для себя занятие: я записал вопросы, которые считал нужным задать во время нашего расследования, и темы, которые считал нужным изучить. Мой план состоял в том, чтобы выяснить, что намеревается делать остальная часть комиссии, чтобы можно было разделить работу и начать ее выполнять.

На следующий день, в пятницу, у нас состоялось первое настоящее заседание. К этому времени у нас уже был свой офис – мы встречались в старом административном офисе, – где был даже стенографист, чтобы записывать каждое сказанное нами слово.

Мистер Роджерс задержался по каким-то причинам, поэтому в ожидании его прихода генерал Кутина предложил рассказать нам, что представляет собой расследование причин катастрофы. Мы сочли это хорошей идеей, тогда он поднялся и объяснил нам, как военно-воздушные силы проводили расследование причин неудачного запуска непилотируемой ракеты «Титан».

Мне было очень приятно увидеть, что описанная им схема – тип вопросов и способ поиска ответов на них – весьма напоминала план, составленный мной накануне, за исключением того, что он был гораздо более методическим, чем я себе представлял. Генерал Кутина предупредил нас, что иногда кажется, что причина очевидна, но при проведении более тщательного исследования приходится изменить свое мнение. У них было очень мало ключей, так что в случае с «Титаном» им пришлось три раза менять свое мнение.

Я возбужден. Я хочу провести такое расследование и считаю, что мы можем начать прямо сейчас – все, что нам остается сделать, – это решить, кто чем будет заниматься.

Но мистер Роджерс, который пришел во время рассказа генерала Кутины, говорит: «Да, ваше исследование, генерал, было очень успешным, но мы не сможем воспользоваться вашими методами здесь, потому что мы не можем получить такой объем информации, какой был у вас».

Вероятно, мистер Роджерс, который не был техническим специалистом, не осознавал, насколько очевидно ложными были его слова. «Титан», который был непилотируемой ракетой, и близко не имел того количества контрольных средств, которые были у шаттла. У нас были телевизионные кадры, которые зафиксировали пламя, появляющееся сбоку ракета-носителя за несколько секунд до взрыва; на фотографиях же «Титана», которые нам показал генерал Кутина, мы смогли увидеть только вшивую точку в небе – только маленькую, крошечную вспышку, – и он сумел сделать из этого какие-то выводы.

Мистер Роджерс говорит: «Я организовал для нас поездку во Флориду в следующий четверг. Там мы устроим брифинг с официальными лицами НАСА, и они отвезут нас на экскурсию в Космический Центр им. Кеннеди».

У меня тут же возникает мысленная картинка приезда царицы в потемкинскую деревню: все подготовлено; нам покажут, как выглядит ракета и как ее собирают в одно целое. Но таким образом не узнаешь, как же все происходит на самом деле.

Тогда мистер Армстронг говорит: «Нельзя ожидать, что мы сможем провести такое же техническое исследование, которое провел генерал Кутина». Это меня весьма обеспокоило, потому что я мог представить себя занимающимся только сугубо техническими проблемами! Я не совсем понимал, что он имеет в виду: быть может, он хотел сказать, что всю техническую работу НАСА выполнит в своих лабораториях.

Я начал предлагать то, что я могу сделать сам.

Когда я дохожу до середины своего списка, входит секретарь с письмом, которое должен подписать мистер Роджерс. В промежутке, когда мне просто заткнули рот и я жду, чтобы мне позволили продолжить, другие члены комиссии предлагают поработать со мной. Потом мистер Роджерс снова смотрит на нас, желая продолжить заседание, но просит высказаться кого-то другого – словно по рассеянности забыл, что мое выступление было прервано. Тогда мне снова приходится бороться за получение слова, но, когда я снова начинаю говорить о своем, происходит другая «случайность».

Фактически мистер Роджерс закрыл заседание тогда, когда я высказал лишь половину того, что имел сказать! Он повторил свои сожаления по поводу того, что нам все равно не удастся выяснить, что же произошло с шаттлом.

Это было в высшей степени обескураживающим. Сейчас это трудно понять, потому что НАСА потребовалось, как минимум, два года, чтобы вернуть шаттл на свою стезю. Но в то время мне казалось, что это дело нескольких дней.

Я подошел к мистеру Роджерсу и сказал: «В следующий четверг мы едем во Флориду. Это означает, что целых пять дней мы будем без дела: что мне делать в течение пяти дней?»

– А что бы Вы делали, если бы не были в комиссии?

– Я собирался поехать в Бостон и консультировать компанию, но я это отменил, чтобы работать в комиссии 100 процентов своего времени.

– А почему бы Вам не отправиться на пять дней в Бостон?

Это было слишком. Я подумал: «Я уже умер! Эта чертова штука работает совсем не так, как должна». Я, совершенно опустошенный, отправился в свой отель.

Потом я вспомнил о Билле Граэме и позвонил ему. «Послушай, Билл, – сказал я. – Ты меня в это втянул; теперь ты должен меня спасти: я совершенно подавлен; я больше этого не вынесу».

Он говорит: «А что произошло?»

– Я хочу делать что-нибудь! Я хочу походить по НАСА, поговорить с инженерами!

Он говорит: «Да пожалуйста! Почему нет? Я устрою для Вас поездку. Вы можете поехать, куда захотите: в Джонсон, в Маршалл или в Кеннеди… »