Текст книги "Краткая история Японии"

После Ёситоки и его сыновей в семье появились регенты, которых заслуженно прославляли за благородный характер, справедливое правление и готовность нести ответственность [80]80
  Ходзё умело делили и делегировали полномочия, а вместе с ними и ответственность между собой, в частности через пост рэнсё (лицо, имеющее право равнозначной подписи) при регенте, за что их вполне заслуженно хвалили. Общепризнанное представление, будто они (по крайней мере, в первой половине XIII века) также хотели – и даже могли – делиться властью с другими военными семьями, включая их в консультативный процесс, решительно оспорено Эндрю Гоблом в главе «Ходзё и консультативное правительство» в кн.: Mass (ed.), Court and Bakufu in Japan.


[Закрыть]. Камакура бакуфу сохраняло мир, почти не прибегая к силе, многие десятилетия после смуты годов Дзёкю. Самые заметные административные достижения этого времени относились к области законодательства [81]81
  Ведущий неяпонский специалист по периоду Камакура, Джеффри П. Масс, придает большое значение судебным функциям бакуфу. См., например, его работу: Antiquity and Anachronism in Japanese History.


[Закрыть]. Уложение годов Дзёэй, датируемое 1232-м, изначально должно было стать всего лишь понятным сводом правил для вассалов Минамото, однако на практике они оказались настолько разумными, а Ходзё так добросовестно поддерживали репутацию Камакуры как места справедливого и скорого правосудия, что данный кодекс стал частью общей правовой системы Японии и был одним из главных источников права вплоть до 1868 года.

Монгольские вторжения

Несмотря на выдающиеся административные достижения представителей рода Ходзё, японские историки раннего времени часто чувствовали себя обязанными порицать их за то, как они поступили с императорской семьей в 1221 году, когда не только Го-Тоба, но и двое его сыновей были изгнаны, а малолетний император свергнут. И все-таки даже самые ожесточенные критики признавали, что Ходзё умело руководили страной и во второй половине XIII века, в период монгольских вторжений, Япония устояла благодаря этому клану.

В течение трех с половиной столетий отношения между Японией и континентом были довольно мирными (за исключением проблемы пиратства) и в основном неофициальными [82]82
  Характер связей между Японией и материком во второй половине эпохи Хэйан нуждается в описании неяпонскими авторитетными специалистами. Придворные и просто состоятельные люди, а также монахи продолжали совершать трудные путешествия в Корею и Китай с религиозными целями. Их сопровождали помощники и слуги (капитан и команда корабля могли быть иностранцами). Опыт и знания этих путешественников стали неотъемлемой частью обширной традиции контактов между странами, включавших в себя также торговлю и рыболовный промысел.


[Закрыть]. Когда в IX веке династия Тан пришла в упадок, практика императорских посольств из Японии прекратилась. В течение следующих 300 лет, пока Китаем управляла династия Сун, ее не возобновляли. Однако в XIII веке династию Сун сменил энергичный новый режим монгольского происхождения, взявший на себя инициативу в обновлении отношений.

В 1264 году монгольский хан Хубилай (1215–1294), Чингизид, сделал своей столицей Пекин – это было значительное событие в истории огромной монгольской империи, простиравшейся к западу от Кореи до Европы. Затем, в 1268-м, чтобы расширить собственное влияние, властитель Великой Монголии отправил послание императору Японии, угрожая развязать войну, если его маленькое государство не признает свой подчиненный статус и не согласится установить дружественные отношения со своими новыми сюзеренами. В Киото колебались, а из Камакуры никакого ответа не дали, и в 1274 году, после пяти безуспешных монгольских посольств, произошло первое вторжение. Главный удар, нацеленный на порт Хаката на северо-западном побережье острова Кюсю, приняли на себя его воины. Эту область Япония готовилась оборонять 500 лет назад, опасаясь высадки с моря корейцев, которой так и не произошло. Японцы столкнулись с закаленными в боях и лучше вооруженными монгольскими войсками. Их спасли собственная сила духа – и погода. Монголы высадились на берег 19 ноября 1274 года, но в тот же вечер опытные моряки предупредили их о надвигающейся буре. Ночью она действительно разразилась и разметала монгольский флот – в воде погибло почти столько же воинов, сколько перед этим пало в бою.

Стихия скрыла от Хубилая тот факт, что монгольской армии не удалось прорвать сухопутную оборону противника, и, услышав новости, он послал еще одно посольство с требованием, чтобы император Японии приехал в Пекин воздать ему почести. На этот раз из Камакуры пришло распоряжение обезглавить членов посольской миссии и приступить к разработке планов по укреплению западной границы. Вдоль берега залива Хаката в ожидании новых атак начали строить каменный вал. Контроль над войсками в Кюсю в целом ужесточили.

На завершение постройки вала ушло пять лет, но особого значения это не имело – монголы были заняты военной кампанией на юге Китая. Тем не менее в 1281 году они, хотя и знали о приготовлениях японцев, высадились на северо-западном побережье Кюсю, причем, что называется, широким фронтом. Защитная линия держалась почти два месяца, однако окончательный удар монголам нанес тайфун, случившийся 15 августа 1281 года. Этот тайфун получил имя Божественный ветер, или Камикадзе, – название, вернувшееся на заключительном этапе Второй мировой войны, в 1944–1945 годах в Тихом океане: так называли пилотов-смертников, которые таранили на своих самолетах вражеские корабли. Итак, первый камикадзе успешно сорвал планы монголов, потерявших бо2льшую часть своей морской армады и армии (десятки тысяч человек) в попытке отступить. Больше монголы японские острова не атаковали, но страх, что они вернутся, жил долго.

Закат сёгуната Камакура

Как сие ни странно, самоотверженность японцев и окончательная победа над монголами не были прославлены ни в одном эпосе – память об этих событиях сохранилась лишь в художественных источниках. Сцены боев, свидетельствующие о том, какие доспехи и оружие носили воины, ярко изображены на живописном свитке с краткими письменными пояснениями, который создали по заказу самурая Такэдзаки Суэнага, участника сражения. Этот документ должен был поддержать его требования о вознаграждении: в одной сцене изображен сам Такэдзаки, перерезающий горло монголу.

В своих ожиданиях Такэдзаки был не одинок. Двор, храмы и святилища, которые возносили молитвы за победу, вассалы Камакуры и другие воины, участвовавшие в битвах, жили сознанием, что спасли страну. Бакуфу оказалось в трудном положении, поскольку побежденный враг оставил на берегах Японии своих мертвецов, а вот трофеев, которые можно было бы разделить между победителями, не было. Власти не могли удовлетворить даже законные требования победителей, и уважение к Ходзё снизилось.

Для этого имелись и иные причины, в частности, многие влиятельные семьи были возмущены тем, что при распределении должностей в бакуфу Ходзё отдают предпочтение членам своего клана, даже если их человеческие качества оставляли желать лучшего. Вот что нам известно, например, о Такатоки Ходзё (1304–1333), последнем регенте сёгуната Камакура.

И днем, и ночью беспутными деяниями он бесчестил своих славных предков, лежащих под землей; с утра до вечера предаваясь пустому веселью, он приглашал несчастья в свою жизнь… Те, кто видел это, хмурили брови, те, кто слышал, произносили слова осуждения [83]83
  McCullough (transl.). The Taiheiki – A Chronicle of Medieval Japan. P. xxxvi.


[Закрыть].

Даже если принять во внимание склонность старинных летописей к преувеличениям, вероятно, правление этого сиккэна было катастрофическим.

Пока Такатоки искал разнообразных развлечений, бакуфу приобрело тайного, но очень опасного противника в лице царствующего императора Го-Дайго (1288–1339). Этот правитель, как и его предшественник Го-Тоба, планировал вернуть себе всю полноту власти, но действовал более продуманно и взвешенно. Он взошел на трон в 1318 году, справедливо полагая, что его первоочередная задача – сложить воедино те частицы власти, что еще оставались у императорского дома, и сосредоточить ее в собственных руках. На пути к этой цели Го-Дайго в 1321 году уговорил своего отца – монашествующего императора Го-Уда отказаться от сана, положив тем самым конец существованию буддийских монастырей как отдельного центра власти. Но главного в плане Го-Дайго – свержение бакуфу – достичь было трудно… В 1331 году Ходзё изгнали Го-Дайго и его сторонников на острова Оки. Во второй раз за столетие глава императорского дома оказался в ссылке.

Этот цикл судьбы не остался незамеченным любителями исторических романов. В повести XIV века Масукагами прибытие Го-Дайго на Оки описывается следующим образом:

Мало что напоминало о том, что здесь когда-то жил высокородный изгнанник. Впереди виднелась кучка домов, а в отдалении одинокий сарай, где рыбаки жгли соль. Он окинул взглядом этот исполненный уныния пейзаж, и все помыслы о самом себе покинули его. Он вспомнил события прошлого. С печалью и смирением он пытался представить, каково было другому императору окончить свои дни в таком месте, и понял, что его нынешнее изгнание вызвано желаниями исполнить устремления своего предка [84]84
  Keene. Anthology of Japanese Literature. P. 250.


[Закрыть].

На самом деле, в отличие от Го-Тоба, Го-Дайго не умер на Оки – он снова занял трон. Его сын, принц Мориёси, сплотил вокруг себя противников бакуфу и сумел так ослабить авторитет Ходзё, что многие влиятельные семьи, в частности Нитта и Асикага, перестали поддерживать сиккэна. В 1333 году Нитта Ёсисада (1301–1338) откликнулся на призыв принца уничтожить Ходзё и поднял войска против сёгуната. Он объединился с силами своих родственников в провинциях Кодзукэ и Этиго, победил армии сёгуна в нескольких битвах и захватил Камакуру. Сёгунат был ликвидирован, а сиккэн Ходзё Такатоки вместе с родственниками и приближенными чиновниками совершили ритуальное самоубийство.

Битва в Камакуре – одно из событий, увековеченных в Тайхэйки («Повесть о великом мире»), последней из значительных военных эпопей Японии, увлеченно рисующей, в частности, романтизированные сцены смерти и разрушения. Сражение, как сообщает повесть, «должно было решить великие задачи». Это, несомненно, так, причем не только для непосредственных участников битвы, которые сошлись лицом к лицу, как предписывали военные обычаи того времени. События 1333 года ознаменовали для Японии начало длительного процесса административной и социальной дезинтеграции. Что же касается внешней формы правления, вскоре стало ясно, что в устоявшейся системе власти военно-феодального сословия ничего не изменилось.

Дом Асикага

Причиной свержения регентов Ходзё восставшие против них называли восстановление императорской власти. Однако через три года управление страной опять сосредоточилось в руках представителей самурайского рода – теперь семьи Асикага.

Го-Дайго вновь обрел силу в 1333 году, но его правительство вскоре восстановило против себя своих сторонников из военного дворянства. Борьба за власть обострилась, повсеместно вспыхивали восстания, и этим воспользовался один из полководцев, Асикага Такаудзи (1304–1358), чтобы занять столицу и посадить правителя в тюрьму. Го-Дайго, по-видимому, лучше всего проявлявший себя в бедственные времена, отказался пойти на соглашение с Такаудзи и скрылся в горах Ёсино к югу от столицы. Он создал там правительство в изгнании, получившее название Южный двор, хотя многие члены императорской семьи остались в столице. В Киото, таким образом, образовался Северный двор, и в 1338 году царствующий император назначил Асикагу Такаудзи сёгуном. Нельзя не отметить, что, хотя линия сёгунов Асикага длилась до 1573-го, ни Такаудзи, ни его преемники неоспоримой властью не обладали.

Основная причина этого заключалась в том, что Южный двор во главе с Го-Дайго, а затем его сыном и внуком продолжал с оружием в руках оспаривать легитимность Северного двора и поддерживающих его представителей дома Асикага. Южный двор мог собрать под свои знамена большую армию, так как ему осталось лояльно немало блестящих полководцев, поэтому исход войны между ним и Северным двором в течение нескольких десятилетий оставался неясным. Словом, неспокойно в Японии было долго – до 1392 года.

Середина XIV века ознаменовалась одним из величайших рубежей в истории страны. Го-Дайго пытался вернуться даже не к положению, непосредственно предшествовавшему возвышению Тайра в 1160-м, а к гораздо более раннему периоду Нара и началу эпохи Хэйан, когда власть императора являлась фактической, а не номинальной. Хрупкая надежда на полную реставрацию монархии оказалась иллюзорной, а после ее краха обрушилось и то, что еще оставалось от системы имперского управления на всех уровнях – уездов, провинций и государства в целом. Напомним, что эта система оформилась в ходе реформ Тайка. Регенты Фудзивара и отрекшиеся императоры частично изменили ее, сохранив общие очертания, и далее она продолжала существовать параллельно с бакуфу в Камакуре, постепенно сдавая свои позиции. После 1336 года традиция непрерывного государственного правления, существовавшая в течение семи столетий, с императорским двором как неоспоримым центром власти, окончательно ушла в прошлое.

Старое правительство, сложившееся вокруг трона, значительно отклонилось от изначальной китайской модели, однако причиной этого отклонения были не политическая неспособность и не вздорность японцев. Результат-то, скорее, можно признать хорошим: китайский оригинал удалось творчески адаптировать к иной национальной модели – японской. Общий успех этой адаптации (хорошим примером стал сёгунат Камакура) сам по себе является свидетельством политического таланта японцев и их способности действовать конструктивно в вопросах практического управления. Эти качества в полной мере проявились и в период монгольских вторжений. Ходзё сумели организовать оборону и руководили ею столь успешно, что даже когда монголы высадились на Кюсю, главам семьи не пришлось ехать туда из своей ставки в Камакуре.

Первые сёгуны Асикага и их советники унаследовали политические навыки предшественников и имели достаточно здравого смысла, чтобы принять, с некоторыми изменениями, хорошо зарекомендовавшую себя систему бакуфу. Тем не менее из-за непрекращающегося конфликта с Южным двором у Асикага не было ни человеческих, ни финансовых ресурсов для управления страной непосредственно из одного центра, и им пришлось делегировать свои полномочия нескольким «представителям». Они назначали глав могущественных семей на должности сюго, несущих ответственность за крупные области страны. Со временем сюго расширили свою власть и кроме первоначальных функций военных губернаторов стали брать на себя все больше обязанностей по сбору налогов с поместий и действовать в качестве гражданских правителей. Историки часто называют их сюго-даймё, признавая тот факт, что это были не просто чиновники, назначенные сёгуном, – они становились крупнейшими землевладельцами, элитой самураев. И вот после того как сюго-даймё стали перераспределять в свою пользу традиционные налоги и сборы с сёэнов в сельских районах, Асикага оказались в зависимости – раньше подобного не случалось ни с одним правителем государства – от столь ненадежных источников финансового обеспечения, как займы у обосновавшихся в Киото производителей саке.

Период Муромати

Асикага Такаудзи организовал свою ставку в Киото, и через 40 лет после основания второго сёгуната его преемники застроили великолепными зданиями пригород столицы Муромати, поэтому режим Асикага носит еще одно название – Муромати бакуфу.

Асикага Ёсимицу (1358–1408), при жизни которого дом Асикага достиг высочайшего расцвета, сделал Муромати своей постоянной резиденцией. Нельзя не отметить, что сёгуном Ёсимицу стал в 1368 году, в возрасте девяти лет, и в его детские годы судьба клана во многом зависела от действий одного из его сподвижников, Хосокавы Ёриюки (1329–1392), полководца и политика. Этот человек не пытался превратить свою должность канрэй, или советника сёгуна, в сфере внимания которого находились все политические дела страны, в наследственную, удерживая на месте правителя марионеток, как это делали Ходзё. Недоброжелателей у него было много, и в конце концов через 12 лет они вынудили Хосокава Ёриюки отказаться от высокого поста, но теперь уже Ёсимицу Асикага и сам мог держать в благоговейном страхе военных губернаторов – и силой оружия, и силой собственной личности. При сохранении своего рода баланса, равновесия в отношениях с сюго, за каждым из которых стояли вассалы, ему удалось в целом поддерживать в стране стабильность. Несомненно, на рубеже XIV–XV веков Ёсимицу был самой важной фигурой [85]85
  Кеннет Гроссберг в ключевой статье описывает три основные опоры его власти: военно-феодальную, гражданскую монархическую и бюрократическую (конфуцианскую). См.: From Feudal Chieftain to Secular Monarch: The Development of Shogunal Power in Early Muromachi Japan // Monumenta Nipponica. 1976. V. 31. № I. P. 29–49.


[Закрыть].

Династия Мин, правившая в Китае после его отделения от монгольской империи Юань, признавала Ёсимицу как властителя Японии. В эти бурные времена немало людей искали убежища от властей в защищенных бухтах Кюсю и на побережье Внутреннего моря и потом отправлялись в плавание в сторону Кореи, Китая и даже на юго-восток Азии, иногда с целью торговли, а подчас чтобы нападать и грабить. Китайцы называли их ваки, «японские разбойники», и знали, что на них крайне сложно найти управу. Ёсимицу удалось обуздать ваки. После этого в Китае согласились принять из Японии официальное посольство, что привело к возобновлению торговли между политическими центрами двух стран, а Асикага получили от торговых доходов значительные отчисления.

Неудивительно, что китайцы принимали Ёсимицу за правителя, ведь он вел себя как правитель. Императорская семья в Киото была очень многим ему обязана, поскольку именно этот сёгун положил конец конфликту между Северным и Южным двором в 1392 году. Мир укрепил в стране власть сёгуна, который отныне выступал защитником единого императорского двора. Впрочем, в последние годы перед смертью глава семьи Асикага вел себя так, будто занимал не менее высокое положение, чем император, вернувшийся в Киото. Есть даже мнение, что он собирался посадить на трон своего любимого сына.

Даже если в политической жизни император не играл заметной роли, двор по-прежнему привлекал тех, для кого важен был статус. Ёсимицу сделал все возможное, чтобы связать свою семью с двором и прослыть покровителем искусств. Он также стремился перетянуть сильных военных губернаторов из сельской местности в столичные особняки. Щедрые траты Ёсимицу неизбежно привлекали внимание к Киото. Он построил множество дворцов и храмов, а также личную резиденцию в Киото Кинкакудзи (Золотой павильон), расположенную среди сосен рядом с большим прудом. Кинкакудзи напоминает нам о том, что влиятельнейшие военно-феодальные кланы, лишив императорский дом и придворную аристократию реальной власти над страной, в полной мере оценили их изысканность и вкус и начали брать с них пример в этом.

10
Конец правления Асикага: активация экономической и культурной жизни

Род Асикага, столь могущественный при Ёсимицу на рубеже XIV–XV веков, не смог удержать власть. Затяжные споры между сильными военными домами привели к тому, что в течение более чем 100 лет, начиная с 1470-х годов, центрального правительства просто не существовало. Это время называют периодом Сэнгоку дзидай, или эпохой воюющих провинций. Киото, который раньше был городом цветов, превратился в выжженный пустырь. Столица утратила политическую власть и престиж, ее храмы, святилища и дворцы оказались безжалостно разрушены, а сокровища уничтожены. Но в это же время по всей стране возникали новые общественные силы, которые ставили своей задачей улучшить жизнь людей. И они смогли это сделать.

Крах центрального правительства

Началом угасания сёгуната Муромати можно считать смерть его шестого правителя Ёсинори Асикага в 1441 году от рук собственных вассалов. Приглашенный одним из высокопоставленных вассалов на театральное представление под открытым небом в особняке в Киото, сёгун был убит вооруженными людьми, которые ворвались на праздник. Хозяин опасался, что его гость замышляет отнять у его семьи власть и положение. Ёсинори действительно показал себя жестким правителем. Ему по очереди наследовали двое сыновей, но рядом с ними не было сильных регентов, которые могли бы им помочь. Второй сын, Асикага Ёсимаса (1436–1490), стал блестящим покровителем искусств, но воином его не назвал бы никто. Занятый развитием цивилизованной жизни в столице, Ёсимаса предоставил вести войну тем, чьи подготовка и желания соответствовали этой задаче. Он сохранил достаточно уважения, чтобы не допустить крушения дома Асикага, но недостаточно власти для поддержания мира в стране.

Слабость Асикага полностью раскрылась во время смуты годов Онин, 11 лет (1467–1477) продолжавшейся в Киото и соседних областях. Конфликт вырос из спора о том, кто будет контролировать дела бакуфу в его центре – столице. И сёгун, и император на тот момент служили всего лишь символами политического единства, которое и стало главной потерей в ходе этой войны.

Детей у Ёсимасы долгое время не было, и он решил избрать преемником младшего брата Ёсими. Когда жена Ёсимасы, Томико, все-таки родила ему сына, она заявила, что сёгунат перейдет к нему. На ее стороне был один из трех министров, Ямана Мотитоё; на стороне Ёсими – министр Хосокава Кацумото. В 1467 году две большие армии двинулись друг на друга из восточных и западных районов Киото.

Бои шли и за пределами Киото, а потом гражданская война охватила всю Японию. Война затягивалась, и противники постепенно осознали, что дела в провинциях для них намного важнее борьбы за столицу. Войска оставили сожженный и разграбленный Киото и отправились домой, однако, вернувшись, сюго обнаружили, что бакуфу больше не в состоянии их поддерживать. В течение нескольких десятилетий после 1477 года при возникновении любых конфликтов сюго приходилось рассчитывать только на себя. Удержать свои позиции под натиском новых претендентов на высокое положение (часто их собственных вассалов или родственников) удалось немногим. Хосокава, правда, сохранили влияние, хотя их власть несколько уменьшилась.

Новыми местными правителями стали даймё. В следующие 400 лет японской истории главную роль предстояло играть им. По большому счету, владения даймё оказались не так велики, как области, принадлежавшие вытесненным ими военным губернаторам, но их было легко защищать и контролировать. Полагавшиеся только на свои силы первые даймё практически не имели контактов со столицей. Они разработали собственные законы для управления землями, которые взяли под контроль. Давние связи с Киото были прекращены, ни имя императора, ни приказы сёгуна в провинциях больше не имели решающего значения. И что важнее всего, даймё упразднили права на доходы от сёэнов, на которых долгое время держалось существование двора.

После того как в столицу перестали поступать налоги, двор оказался в бедственном положении. «Простолюдины готовили чай и продавали его в саду дворца, под самой тенью Правой вишни и Левого апельсинового дерева. Дети приходили туда играть. По краям главной аллеи, ведущей к императорскому павильону, они копались в земле <…> иногда заглядывали за ширмы, закрывающие императорские покои» [86]86
  Murdoch. A History of Japan. V. I. P. 633.


[Закрыть]. Так гласят старинные источники, которые также утверждают, что императорам, дабы добыть средства к существованию, приходилось продавать свою отраду – каллиграфические свитки. Даже важные придворные церемонии (в том числе погребальный обряд после смерти императора Го-Цутимикадо в 1500 году) откладывались, поскольку казна совершенно опустела. Многие аристократические семьи, почти тысячу лет служившие при дворе, были вынуждены уехать в провинцию и «…жить непосредственно за счет своих земель в последней отчаянной попытке обеспечить себя пропитанием с имения» [87]87
  Hall. Government and Local Power in Japan 500–1700. P. 204.


[Закрыть].

Многие земли придворных аристократов в провинциях, как и владения монастырей и святилищ, были захвачены феодалами, контролировавшими власть на местах. Землевладению в форме сёэнов приближался конец, но даймё были не единственными, кто получил больше власти после того, как режим Асикага, опиравшийся на сюго, рухнул. В эпоху непрекращающихся войн обезопасить себя и улучшить собственное положение пытались и крестьяне. Под руководством местных лидеров своего класса они объединялись, чтобы защищаться от противоборствующих армий, а также от властей, взимавших налоги. Порой их хорошо организованные протесты принимали жестокие формы. Однако здесь важно не то, что крестьяне поднимали восстания, а то, что за годы отсутствия эффективного центрального правления они сумели вполне разумно организовать свою жизнь. Им удалось выступить единым фронтом против могущественных военных феодалов и в течение многих лет жить, что называется, на самоуправлении. Крестьянские деревни во многих областях страны выбрали старост, и даймё оставили им право самостоятельно вести свои дела, при условии, что налоги будут уплачены. Одновременно даймё пытались сохранить контроль над своими потенциальными соперниками – вассалами-воинами, заставляя их селиться рядом с главным замком, а не в отдаленной сельской местности.

Оживление экономики

По мере того как появлялись новые центры политической власти, экономическое положение в сельской местности изменялось. Значение Киото, прежде единственного крупного очага экономической жизни страны, существенно уменьшилось, столица в этом отношении ушла с авансцены на второй план. При этом все даймё, чтобы сохранять за собой статус независимых правителей, нуждались в финансовых средствах и вооруженных формированиях. В выигрышном положении оказались даймё, имевшие возможность эксплуатировать природные богатства своих территорий – добывать золото, серебро, медь. Кроме того, рудокопы оказались полезными и как саперы. Но все же основным богатством любой области были усердный труд и предприимчивость ее крестьян, ремесленников и торговцев.

Многие годы, начиная с периода Камакура, объем сельскохозяйственной продукции постепенно рос благодаря совершенствованию технологий (водяное колесо) и более интенсивному землепользованию (сбор двух урожаев в год). Увеличился оборот оптовой торговли сельскохозяйственной продукцией, в первую очередь рисом, отношения в области коммерции между регионами укреплялись. В неспокойные периоды после смуты годов Онин даймё брали под защиту торговцев и поощряли проведение регулярных ярмарок и производство специальных изделий и товаров – мечей и доспехов, тканей и соли. Им выдавали официальные разрешения на торговлю на территориях даймё. Рост дзёкамати, или городов около замков, где собирались вассалы-воины, купцы и ремесленники, способствовал процветанию рынков и коммерческих предприятий, которые можно было облагать налогом. Тем не менее основой власти даймё по-прежнему оставался контроль над вассалами и землями. Основную часть населения составляли крестьяне, выращивавшие рис, и новые правители понимали, что им не следует оставлять своим вниманием речные долины и прибрежные равнины, пригодные для рисоводства. Даймё строили на возвышенностях военные крепости, усиливая таким образом естественные укрепления в виде крутых гор, защищающих широкие плодородные низины, которые ни один местный крупный феодал не мог позволить себе потерять.

С упадком режима Асикага официальную торговлю с Китаем, которой ранее занималось бакуфу, взяли на себя две семьи даймё, Хосокава и Оути. Владения этих кланов имели удобное географическое положение для подобной коммерции. Они располагались в районе Внутреннего моря, где с древних времен была сосредоточена зарубежная и внутренняя морская торговля. Хосокава, господствовавшие в восточной части Внутреннего моря, поддерживали торговцев из Сакаи. Оути, занимавшие территории, расположенные дальше к западу, вели дела через порт Хаката на севере Кюсю. И Сакаи, и Хаката – старые торговые порты, и в период Муромати степень их политической независимости была достаточно высока. В 1523 году соперничество между жителями этих двух «свободных городов» привело к настоящей битве в китайском порту Нинбо, но в последнее десятилетие до ее прекращения в 1549-м официальную торговлю с Китаем контролировали именно Оути.

Морские путешествия в Китай (их между 1433 и 1549 годами было больше десяти) стимулировали экономическую активность Японии, особенно в Сакаи и Хакате, однако они были отнюдь не так важны для страны, как современная внешняя торговля. Главными статьями японского экспорта являлись оружие, медная руда, сера и ценные породы дерева (последние, в свою очередь, ввозили из Юго-Восточной Азии) [88]88
  Во время одной экспедиции в Китай отправили 37 000 мечей. Очевидно, это были не великие произведения искусства, созданные оружейниками Камакуры и превосходящие качеством прекрасные испанские мечи. Методы ведения войны менялись, на смену поединку двух бойцов пришли действия крупных формирований пеших воинов, поэтому ремесленники постепенно переходили к массовому производству более коротких, практичных мечей.


[Закрыть]. Из Китая везли в основном медные монеты, шелк, фарфор и книги. До того как японцы научились достойно чеканить собственные монеты, они широко пользовались китайскими. Выплата жалованья и налогов, продажа товаров и земельных участков осуществлялись либо с помощью монет, либо в пересчете на них. Наличие валюты значительно облегчало выдачу кредитов, что, в свою очередь, дополнительно стимулировало экономическую активность.

Культурная жизнь в эпоху воюющих провинций

В период Сэнгоку дзидай новые призамковые города, более безопасные и порой более богатые, чем сама столица, привлекали мастеров разного рода художественных ремесел. Киото перестал занимать главное место в культурной жизни страны, как это было при Ёсимицу в начале XV века и даже при Ёсимасе 60–70 лет спустя. Тем не менее общие культурные веяния, которые несли с собой путешественники, оказались сильнее политических разногласий. Культурная преемственность была одной из самых замечательных особенностей японской цивилизации; традиционное искусство нынешней Японии обрело свои классические формы в эпоху войн, закончившихся 400 лет назад.

Монах Сэссю (1420–1506) достиг новых высот в cтиле суйбoку – монохромной живописи черной тушью и водой по белой бумаге. Поработав с японскими мастерами в Киото, незадолго до смуты годов Онин он уехал в Китай, чтобы совершенствовать свое мастерство, поскольку суйбоку зародился на материке. Но, как оказалось, картины искусной работы, привезенные ранее в Японию, дали ему больше, чем посещение самого Китая. Вернувшись домой и увидев разрушенный войной Киото, Сэссю решил поселиться в Ямагути на западной оконечности острова Хонсю, в храме Ункоку-дзи. Здесь Сэссю, пользовавшийся покровительством богатой и могущественной семьи Оути, создал свои знаменитые пейзажи: отдельные картины, а также свитки. Один из них – красивейший свиток «Пейзажи четырех времен года» длиной 15 метров, изображает сцены сельской жизни с ранней весны до лета, а затем осенью и зимой. Чувствуется, что Сэссю стремился изобразить и смену времен года, и путь человека на разных этапах жизни. Этот свиток – не только великолепный пример живописи суйбоку, но и повествование о духовном опыте людей.

Работы Сэссю несомненно индивидуальны, и все же, как многие храмовые художники эпохи Нара и Хэйан, он был активным представителем буддийской культуры Восточной Азии. Но если раньше, особенно в период Хэйан, религиозные художники обращались главным образом к сингону, то Сэссю и другие представители школы суйбоку черпали вдохновение в дзен-буддизме, который развивался в Китае с VII века. И сингон, и дзен придерживались идеи о вселенском Будде, полностью и совершенно воплощенном в материальном мире и предлагаемом им опыте, и отвергали представления старинных буддийских традиций об иллюзорности этого мира и человеческой жизни. В сингоне учение о божественном, непрерывно пронизывающем вселенную, окружено благоговением, тайной и магическими знаками, поэтому сингонское искусство отличают сложность и глубокий символизм. Дзен же пренебрегал ритуалами и предметами поклонения и стремился представить основную мысль учения о неотъемлемости божественного как можно более просто. Его искусство, хотя и выражает ту же истину, что и искусство сингона, разительно отличается от последнего настроением и выбором выразительных средств. Мастера суйбоку изображали на своих картинах, казалось бы, обычные сцены, однако умели наполнить их чувством идеального, или божественного. Отказавшись от ярких цветов ранней живописи в пользу благородной простоты черной туши на белой бумаге, они выработали стиль, который можно назвать своего рода строгим импрессионизмом.