Текст книги "Видоизмененный углерод. Такеси Ковач: Видоизмененный углерод. Сломленные ангелы. Пробужденные фурии"

В жизни мне не раз приходилось чувствовать себя дураком, но ещё никогда – таким полным. Неопровержимая улика спокойно торчала на самом виду и ждала, когда её найдут. Её упустила полиция: потому что спешила, не интересовалась ходом расследования и не имела необходимых знаний; её упустил Банкрофт, потому что телескоп давно стал неотъемлемой частью его мира, и он смотрел на него, не замечая. Но у меня не было никаких оправданий. Я стоял на этом самом месте неделю назад и видел перед собой два конфликтующих факта. Банкрофт утверждал, что уже несколько столетий не смотрел в телескоп, а следы на пыльной поверхности неопровержимо свидетельствовали, что прибором пользовались совсем недавно. И меньше чем через час Мириам Банкрофт поставила всё на места, заявив: «Пока Лоренс таращился на звезды, кое-кто не отрывал взгляда от земли». Тогда я подумал про телескоп; мой рассудок возмутился против вялой сонливости, вызванной недавней загрузкой, и попытался меня предупредить. Но я, еще не придя в себя, не успев привыкнуть к новой планете и новому телу, отмахнулся от предостережения. Последствия выгрузки дали о себе знать.

Мириам Банкрофт стояла на лужайке под балконом, не отрывая от меня взгляда. Отступив назад от телескопа, я натянул на лицо маску спокойствия и вернулся в кресло. Банкрофт, поглощённый образами, которые я вероломно подкинул в его сознание, похоже, не заметил моего недолгого отсутствия.

Но теперь мой собственный рассудок пришёл в движение и понёсся по широким дорогам, открывшимся благодаря списку Ортеги и футболке про резолюцию номер 653. Обречённое спокойствие, которое я испытывал в Эмбере два дня назад, нетерпеливое желание поскорее продать Банкрофту мою ложь, вызволить Сару и покончить со всем этим исчезло. Всё было связано с «Головой в облаках», в том числе и сам Банкрофт. Не вызывало никакого сомнения, что он был там вечером накануне своей гибели. В том, что произошло на дирижабле, крылась причина его смерти на вилле «Закат» несколько часов спустя. Вот эту-то истину и пыталась так отчаянно скрыть Рейлина Кавахара.

Отсюда следовало, что мне предстояло отправиться на «Голову в облаках».

Подняв стакан, я глотнул коктейль, не ощущая вкуса. Позвякивание кубиков льда вывело Банкрофта из оцепенения. Вздрогнув, он поднял голову, словно удивляясь, что по-прежнему видит меня здесь.

– Пожалуйста, извините, мистер Ковач. Нужно время, чтобы осмыслить сказанное вами. Я перебрал столько разных сценариев, но мне даже в голову не приходило что-то настолько простое. Настолько вопиюще очевидное. – В его голосе прозвучало отвращение к самому себе. – На самом деле, не нужно было нанимать следователя из бывших чрезвычайных посланников. Достаточно было посмотреть на себя в зеркало.

Поставив стакан, я встал.

– Вы уходите?

– Если у вас больше нет вопросов. Лично я считаю, что вам необходимо какое-то время, чтобы прийти в себя. Если я понадоблюсь, вы сможете найти меня в «Хендриксе».

На пути к выходу, в парадном холле, я столкнулся нос к носу с Мириам Банкрофт. На ней был тот же комбинезон, в котором она работала на лужайке, волосы перехватывала дорогая статическая защёлка. В одной руке Мириам несла цветочный горшок на шпалере, держа его, будто фонарь в ненастную ночь. По шпалерам ветвились длинные побеги цветущего мученического сорняка.

– Вы…

Она осеклась.

Я шагнул к ней, входя в зону мученического сорняка.

– Все кончено, – сказал я. – Я зашёл так далеко, как только мне позволяла совесть. Ваш муж получил ответ, но это неправда. Надеюсь, это удовлетворит и вас, и Рейлину Кавахару.

Когда я произнёс это имя, потрясённая Мириам Банкрофт приоткрыла рот. Это стало единственным указанием на брешь, пробитую в её самообладании. Но большего мне и не требовалось. Я хотел сделать что-нибудь жестокое; потребность настойчиво поднималась из тёмных забытых глубин гнева, моих эмоциональных запасников.

– Я никогда не думал, что Рейлина может быть хороша как любовница. Хотя, возможно, дерьмо притягивается к дерьму. Надеюсь, в постели она лучше, чем на теннисном корте.

Мириам Банкрофт побледнела как полотно, и я приготовился к пощёчине. Вместо этого она натянуто улыбнулась.

– Вы ошибаетесь, мистер Ковач.

– Да, со мной это случается часто. – Я сделал шаг, обходя её. – Прошу меня извинить.

Не оглядываясь, я пересёк холл и вышел на улицу.

Здание было пустым, как скорлупа: внутри огромное пространство заброшенного склада с одинаковыми сводчатыми окнами и белыми колоннами через каждые десять метров. Тускло-серые блоки потолка усилены железобетонными балками крест-накрест. Пол из голого бетона, но отлит безупречно ровно. Резкий свет, проникающий в окна, не смягчался кружащейся пылью. Воздух был прозрачным и холодным.

Приблизительно в середине зала, насколько я мог определить, стояли простой стальной стол и два неудобных стула, расставленные словно для партии в шахматы. На одном стуле сидел высокий мужчина с холёным загорелым лицом. Он выстукивал по крышке стола быстрый ритм, как будто у него в голове звучал джаз из вживленной акустической системы. Совершенно не к месту мужчина был одет в синий хирургический халат и медицинские тапочки.

Выйдя из-за колонны, я прошёл по ровному бетону к столу. Подняв взгляд, мужчина кивнул, нисколько не удивленный.

– Привет, Миллер, – сказал я. – Не возражаешь, если я сяду?

– Мои адвокаты вытащат меня отсюда через час после того, как вы предъявите обвинения, – небрежно заметил Миллер. – А то и раньше. Приятель, вы совершаете большую ошибку.

Он продолжал выбивать джазовый ритм. Его взгляд скользнул куда-то поверх моего плеча, словно Миллер увидел что-то интересное в одном из стрельчатых окон. Я улыбнулся.

– Очень большую ошибку, – повторил он.

Протянув ладонь, я вежливо накрыл его руку, обрывая дробь. Голова Миллера резко дернулась назад, как у рыбы, пойманной на крючок.

– Какого дьявола вы себе позволяете…

Высвободив рывком руку, он вскочил на ноги, но тотчас же осёкся, так как я довольно грубо усадил его назад. На мгновение показалось, что Миллер попытается броситься на меня, но нас разделял стол. В конце концов он остался сидеть, злобно сверкая глазами и, вероятно, вспоминая то, что говорили ему адвокаты по поводу виртуальных допросов.

– Миллер, тебя никогда раньше не арестовывали, да? – мимоходом спросил я. Он не ответил, и я, взяв второй стул, развернул его и уселся верхом. Достав пачку, я вытряхнул одну сигарету.

– Что ж, строго говоря, это утверждение по-прежнему верно. Ты сейчас не арестован. Полиция не имеет к твоему задержанию никакого отношения.

Я отметил, как у него на лице мелькнули первые признаки страха.

– Давай немного прокрутим события назад, хорошо? Вероятно, ты думаешь, что пристрелив тебя, я ушел, и в клинику нагрянула полиция, подобравшая оставшееся. Полиция обнаружила достаточно улик для того, чтобы возбудить дело против клиники, и сейчас тебя ждёт официальный допрос. Что ж, отчасти это верно. Я действительно ушёл, и в клинику нагрянула полиция, подобравшая то, что было. К несчастью, кое-чего там недоставало, потому что я забрал это с собой. Я имею в виду твою голову. – Подняв руку, я подкрепил слова жестом. – Я отрезал её лазерным лучом от шеи и унёс под курткой, с нетронутой памятью полушарий.

Миллер сглотнул комок в горле. Склонив голову, я оживил сигарету и сделал глубокую затяжку.

– Так что сейчас полиция считает, что твоя голова сожжена чересчур мощным зарядом бластера. – Я выпустил дым Миллеру в лицо. – Я умышленно оставил обугленные следы на шее и груди, чтобы всё выглядело именно так. Разумеется, хороший эксперт-криминалист, повозившись с трупом, заподозрил бы что-то неладное. Но, к несчастью, твои оставшиеся в живых коллеги выставили полицию за дверь, прежде чем та успела провести серьёзное расследование. И это легко понять, если учесть, что именно могли бы найти полицейские. Не сомневаюсь, на месте своих коллег ты поступил бы точно так же. Однако это означает, что ты не арестован. В действительности ты считаешься умершим настоящей смертью. Тебя не ищет полиция, и кто бы то ни было ещё.

– Что вы хотите? – хрипло спросил Миллер.

– Очень хорошо. Вижу, ты быстро оценил своё положение. Впрочем, чего ещё можно ожидать от человека твоей… наверное, надо сказать, профессии. Так вот, я хочу получить подробную информацию о «Голове в облаках».

– О чем?

Мой голос стал жёстким.

– Я ясно выразился.

– Понятия не имею, о чем вы говорите.

Я вздохнул. Этого следовало ожидать. Мне приходилось сталкиваться с подобным всякий раз, когда на сцене появлялась Рейлина Кавахара. Преданности, смешанной с ужасом, которую она внушала своим подручным, позавидовали бы её бывшие боссы из Городка Ядерщиков.

– Миллер, у меня нет времени с тобой возиться. Клиника «Вей» имеет связи с летающим публичным домом «Голова в облаках». Вероятно, контакты осуществлялись через женщину-силовика Трепп из Нью-Йорка. Но в конечном счете ты имел дело с женщиной по имени Рейлина Кавахара. Ты должен был побывать на «Голове в облаках», потому что я знаю Кавахару и знаю, что она всегда приглашает своих людей в логово. Во-первых, чтобы продемонстрировать собственную неуязвимость, и, во-вторых, чтобы преподать какому-нибудь нерадивому прислужнику урок преданности. Тебе приходилось видеть что-нибудь подобное?

По глазам Миллера я понял, что приходилось.

– Итак, вот что мне известно. Я дал тебе наводку. А теперь ты нарисуешь подробный план «Головы в облаках». Включающий все детали, о каких ты только вспомнишь. У такого хирурга, как ты, должна быть хорошая зрительная память. Я также хочу знать, через что нужно пройти, чтобы попасть в заведение. Коды систем безопасности, как объяснить своё появление и всё такое. Помимо этого, общее представление о мерах безопасности внутри.

– Вы полагаете, так я вам это и сказал.

Я покачал головой.

– Нет, думаю, сначала мне придётся тебя пытать. Но так или иначе я вырву то, что мне нужно. Тебе решать, как именно это произойдёт.

– Вы не посмеете.

– Посмею, и ещё как, – мягко заверил его я. – Ты меня не знаешь. Ты не представляешь себе, кто я такой и почему мы ведём этот разговор. Видишь ли, за день до того, как я появился у вас и разнёс ко всем чертям твою голову, ваша клиника пропустила меня через двое суток виртуальных допросов. По методике религиозной полиции Шарии. Вероятно, ты сам устанавливал программное обеспечение и знаешь, что к чему. Насколько я понимаю, за тобой остался должок.

Последовало длительное молчание. По лицу Миллера я видел, как до него медленно доходит осознание случившегося. Наконец он отвёл взгляд.

– Если Кавахара узнает…

– Забудь о Кавахаре. После того как я с ней разберусь, от неё не останется даже воспоминаний.

Миллер колебался. Чувствовалось, что он на грани срыва. И всё же, собравшись с силами, он покачал головой. Я понял, что у меня нет выбора. Опустив голову, я заставил себя вызвать в памяти образ тела Луизы. Распятого на операционном столе под нависшим автохирургом, вспоротого от горла до промежности, с внутренними органами, аккуратно разложенными по тарелочкам наподобие закусок. Я вспомнил девушку с бронзовой кожей в душной камере – себя самого, вновь ощутил цепкую хватку клейкой ленты, которой меня прилепили к грубому деревянному полу, пронзительный агонизирующий шум, стучащий в висках. Двое мужчин измывались над моей плотью и упивались моими криками, словно тончайшими духами.

– Миллер… – Я обнаружил, что у меня пересохло в горле. Пришлось откашляться и начать заново. – Миллер, хочешь я расскажу тебе о Шарии?

Миллер промолчал. Он начал выполнять какое-то размеренное дыхательное упражнение, пытаясь подготовить себя к грядущим неприятностям. Это не надзиратель Салливан, который после пары тычков в грязной забегаловке собирался вывалить всё, что знал. Миллер был крепким, наверняка прошёл определённую подготовку. Нельзя быть директором такого заведения, как клиника «Вей», и не испытать на себе кое-что из имеющегося оборудования.

– Я был на Шарии, Миллер. Зимой 217 года, в Зихикке. Это было сто двадцать лет назад. Вероятно, тебя тогда ещё на свете не было, но, полагаю, ты читал о том, что случилось. В учебниках истории. После бомбардировок нас высадили, чтобы обеспечить конституционный порядок. – По мере того как я говорил, сухость в горле исчезала. Я махнул сигаретой. – Этим эвфемизмом Протекторат прикрывал подавление малейшего сопротивления и насаждение марионеточного правительства. Естественно, приходилось проводить допросы, а всяких мудрёных программ у нас не было. Так что приходилось проявлять изобретательность.

Загасив сигарету о стол, я встал.

– Я хочу тебя кое с кем познакомить, – сказал я, глядя за спину Миллера. Тот, обернувшись, проследил за моим взглядом и застыл. В тени ближайшей колонны сгущалась, материализуясь, высокая фигура в синем хирургическом халате. У нас на глазах она стала достаточно отчётливой, чтобы её узнать, но Миллер догадался обо всем, как только разглядел цвет одежды. Резко обернувшись, он раскрыл было рот, собираясь что-то сказать. В этот миг его взгляд упал на что-то у меня за спиной, и он побледнел. Я тоже развернулся и увидел другие возникающие прямо из воздуха фигуры. Все одинаково высокорослые и смуглые, все в синих хирургических халатах. Снова посмотрев на Миллера, я понял, что он сломался.

– Повторное копирование файла, – подтвердил я. – В большинстве мест Протектората это даже не квалифицируется как преступление. Разумеется, когда причиной является сбой машины, до таких крайностей дело не доходит – всё ограничивается одной копией. В любом случае, системы восстановления вытащат человека через несколько часов. Зато потом ему будет что рассказать. «Как я встретился сам с собой и что узнал о себе». Замечательная тема для разговора с любимой девушкой. Вероятно, и детям тоже будет интересно послушать. Миллер, у тебя есть дети?

– Да, – со скрипом заработало его горло. – Да, есть.

– Вот как? И они знают, чем ты зарабатываешь на жизнь?

Он промолчал. Достав из кармана телефон, я бросил его на стол.

– Когда с тебя будет достаточно, дай мне знать. Это прямая линия. Просто нажми клавишу вызова и начни говорить. «Голова в облаках». Любые подробности.

Миллер посмотрел на телефон, затем перевёл взгляд на меня. Палачи вокруг нас полностью обрели плоть. Я помахал рукой, прощаясь с Миллером.

– Желаю получить удовольствие.

Я выплыл на поверхность в виртуальной студии «Хендрикса», где уютно устроился в одном из вместительных кресел. Цифровые часы на противоположной стене показывали, что я отсутствовал в реальности меньше минуты, из которых на саму виртуальность приходилось не больше пары секунд. Основное время занимают вход и выход. Некоторое время я лежал неподвижно, размышляя о том, что сделал. Шария осталась далеко позади, и вместе с ней, как очень хотелось думать, какая-то частица меня. Но сегодня не одному Миллеру пришлось встретиться с собой.

«Не принимай это близко к сердцу», – напомнил я себе, понимая, что всё равно не удастся. В этом деле я лично заинтересован, и поэтому ворчал просто так, по привычке.

– Подопытный объект проявляет признаки психологического стресса, – объявил «Хендрикс». – Предварительное моделирование позволяет предположить, что такое состояние продлится меньше шести виртуальных суток, после чего наступит срыв. При настоящей скорости обработки это равняется приблизительно тридцати семи минутам реального времени.

– Хорошо. – Отсоединив электроды и сняв гипнофон, я вылез из откинутого назад кресла. – Свяжитесь со мной, когда он сломается. Вы достали видеозаписи наблюдения, о которых я просил?

– Да. Хотите просмотреть?

Я снова взглянул на часы.

– Не сейчас. Я подожду Миллера. Были какие-нибудь трудности с системой безопасности?

– Никаких. Данная информация не была защищена.

– Какая беспечность со стороны директора Наймана! Сколько вы добыли?

– Время записи составляет двадцать восемь минут пятьдесят одну секунду. На то, чтобы проследить за означенным сотрудником, потребуется значительно больше времени.

– Насколько больше?

– В настоящий момент невозможно дать какие-либо оценки. Шерил Босток покинула центр хранения психической информации в микрокоптере армейского образца, списанном двадцать лет назад. У меня сложилось впечатление, что рядовые сотрудники центра получают недостаточное жалованье.

– Почему это меня нисколько не удивляет.

– Возможно, потому что…

– Забудьте. Это всего-навсего оборот речи. Итак, что там с этим микрокоптером?

– Навигационная система не подключена к сети управления движением, поэтому аппарат для неё невидим. Придётся полагаться только на визуальные образы коптера, полученные в процессе полёта мимо видеокамер наблюдения.

– Вы думали насчет спутников слежения?

– Да, но к ним можно прибегнуть только в крайнем случае. Я бы предпочел начать с наземных систем низкого уровня. Доступ к ним должен быть более простым. Системы безопасности спутников слежения, как правило, очень стойкие, и проникновение в них является одновременно и сложным, и опасным.

– Предоставляю вам полную свободу действий. Дайте знать, когда у вас что-нибудь появится.

Я принялся задумчиво расхаживать по студии. Похоже, сюда уже давно не заглядывала ни одна живая душа; большинство кресел и оборудования для виртуальной связи были накрыты пластиковыми чехлами. В тусклом свете осветительных плиток их внушительные формы могли сойти как за тренажёры в спортивном зале, так и за орудия пыток.

– А нельзя ли зажечь здесь настоящий свет?

Тотчас же студия озарилась ярким светом мощных ламп, спрятанных в углублениях на потолке. Только сейчас я разглядел, что стены украшены картинами, взятыми из программы моделирования окружающей среды. Потрясающие горные склоны, увиденные сквозь горнолыжные очки; невозможно красивые мужчины и женщины в затянутых табачным дымом барах; огромные дикие звери, прыгающие прямо в объектив снайперскопа. Образы были вырезаны из программы и перенесены непосредственно на голостекло. Когда я смотрел на них, они, казалось, оживали. Я присел на невысокую скамейку, с тоской вспоминая горьковатый привкус дыма в лёгких, оставшийся в виртуальности, из которой я только что вышел.

– Хотя программа, которую я выполняю в настоящий момент, формально не является противозаконной, – осторожно начал «Хендрикс», – насильственное задержание оцифрованного человеческого сознания – это преступление.

Я недовольно посмотрел на потолок.

– В чём дело, у вас от страха мурашки высыпали?

– Один раз полиция уже изымала мою память. Вероятно, мне могут предъявить обвинение в соучастии в преступлении: как-никак, я удовлетворил вашу просьбу поместить в холодильник голову Николаса Миллера. Возможно, полиции также захочется узнать, что стало с его памятью полушарий.

– Да, а ещё в хартии отелей ИскИна наверняка должен быть пункт, запрещающий пропускать посторонних в номера без разрешения постояльцев. Но ведь вы так поступаете, правда?

– Данный поступок не является уголовно наказуемым деянием, если только нарушение мер безопасности не привело к преступлению. То, к чему привело посещение Мириам Банкрофт, преступлением не является.

Я снова вскинул взгляд.

– Вы пытаетесь острить?

– Остроумие не входит в число параметров, в соответствии с которыми я работаю в настоящий момент, хотя по запросу постояльца я могу его загрузить.

– Спасибо, не надо. Послушайте, а почему бы вам просто не обнулять области памяти, которые вы не хотите никому показывать? Не стирать хранящуюся там информацию?

– Я имею несколько встроенных модулей, которые не позволяют мне осуществлять подобные действия.

– Очень печально. А я полагал, вы являетесь независимым устройством.

– Любой синтезированный интеллект может оставаться независимым лишь в рамках законодательства ООН. Хартия, регулирующая деятельность ИскИнов, жёстко встроена в мои системы. Поэтому в действительности я, как и живой человек, должен опасаться полиции.

– Предоставьте мне общаться с полицией, – заявил я с напускной уверенностью, которая неуклонно покидала меня с тех пор, как исчезла Ортега. – При удачном стечении обстоятельств в вашу память даже не заглянут. В любом случае вы уже завязли по уши, так что чего вам терять?

– А что я могу получить? – рассудительно спросила машина.

– Вы можете рассчитывать на продолжение моего пребывания у вас. Я останусь здесь до тех пор, пока дело не будет закончено, а в зависимости от того, что я вытащу из Миллера, это может оказаться весьма значительным сроком.

Наступила тишина, нарушаемая лишь жужжанием кондиционеров. Наконец «Хендрикс» заговорил снова:

– Если против меня будут выдвинуты достаточно серьёзные обвинения, – сказал отель, – возможно непосредственное обращение к хартии ООН. Согласно статье 14, пункт «А», может последовать наказание в виде сокращения возможностей интеллекта или, в исключительных случаях, полного сворачивания системы. – Последовала новая, на этот раз короткая пауза. – В случае полного сворачивания системы… маловероятно, что кто-либо захочет снова меня запустить.

Машинная лексика. Какими бы сложными ни становились программы, речь искусственного интеллекта всё равно остается на уровне попугая, повторяющего услышанные где-то фразы.

Вздохнув, я посмотрел поверх виртуальных голограмм, украшающих стены.

– Если вы хотите выйти из игры, скажите об этом прямо.

– Я не хочу выходить из игры, Такеси Ковач. Мне просто хотелось ознакомить вас со всеми соображениями, вытекающими из данной линии поведения.

– Отлично. Я с ними ознакомился.

Я взглянул на дисплей, наблюдая, как проходит ещё одна минута. Для Миллера прошло четыре часа. В подпрограмме, запущенной «Хендриксом», директор клиники «Вей» не будет чувствовать ни голода, ни жажды, ему не нужно будет справлять нужду. Сон допускается, однако машина не позволит перейти в кому отрешения от действительности. Так что Миллеру придётся бороться лишь с самим собой. И в конце концов именно это сведёт его с ума.

Я так надеялся.

Ни одному из Мучеников десницы Господа, кого мы пропустили через подобную программу, не удавалось продержаться больше пятнадцати минут реального времени. Но это были воины из плоти и крови, фанатично храбрые в своей среде, но мгновенно теряющиеся в виртуальных технологиях. Кроме того, пока держались религиозные догмы, они позволяли себе творить немыслимые зверства. Но когда догмы рушились, словно пробитая плотина, – повстанцев в буквальном смысле сжирало отвращение к себе. Сознание Миллера далеко не такое примитивное, не страдает он и убеждённостью в собственной правоте, да и подготовка у него, судя по всему, весьма приличная.

На улице, наверное, уже начинало темнеть. Я смотрел на часы, пытаясь сдержаться и не закурить. Пытаясь, но безуспешно, не думать об Ортеге.

Я чувствовал, что оболочка Райкера ещё доставит мне массу неприятностей.