Текст книги "Эволюция красоты. Как дарвиновская теория полового отбора объясняет животный мир – и нас самих"

Стоило проблеме полового отбора снова оказаться в фокусе научного интереса, как тут же возобновились и споры между сторонниками эстетических дарвиновско-фишеровских взглядов и приверженцами неоадаптационизма в духе Уоллеса. В 1981 и 1982 годах, через более чем полвека с момента публикации Фишером его модели полового отбора, биологи-математики Рассел Ланде и Марк Киркпатрик[41]41
  Lande (1981); Kirkpatrick (1982).


[Закрыть] независимо друг от друга подтвердили и развили его гипотезу. Вдохновившись теорией Фишера, Ланде и Киркпатрик с помощью различных математических инструментов исследовали динамику коэволюции выбора половых партнеров и декоративных признаков, в итоге получив очень сходные результаты. Они показали, что уже одно преимущество получения сексуально привлекательного потомства может обусловить совместную эволюцию признаков и предпочтений. Кроме того, они продемонстрировали, что процесс выбора полового партнера может порождать корреляционную изменчивость генов декоративного признака и генов предпочтения этого признака.

Модель полового отбора Ланде – Киркпатрика также математически подтвердила, что декоративные признаки эволюционируют путем установления равновесия между естественным отбором и половым отбором. Например, если самец имеет оптимальную для выживания длину хвоста (что поддерживается естественным отбором), но при этом недостаточно привлекателен для привлечения даже одной самки (то есть не поддерживается половым отбором), он не сможет передать свои гены следующему поколению. Подобно этому, если самец имеет самую подходящую длину хвоста для привлечения самок (что поддерживается половым отбором), но его сексуальная экстравагантность такова, что не позволит ему прожить достаточно долго для того, чтобы успеть спариться хотя бы с одной самкой (то есть он будет элиминирован естественным отбором), то и в этом случае самец не сможет передать свои гены потомству.

Предложенная Ланде и Киркпатриком модель эволюции декоративного признака – например, длины хвоста – и полового предпочтения его.

Среднее развитие признака в популяции (вертикальная ось) будет эволюционировать в сторону равновесия (сплошная линия) между степенью развития признака, поддерживаемой естественным отбором (горизонтальная линия), и степенью развития признака, поддерживаемой половым отбором (пунктирная линия)

Таким образом, Ланде и Киркпатрик подтвердили интуитивную догадку Дарвина и Фишера о том, что естественный и половой отборы декоративных признаков установят равновесие между двумя противодействующими силами. На этом равновесном уровне самец будет по-прежнему далек от оптимума естественного отбора, зато сможет иметь дело с сексуально автономными и весьма разборчивыми самками.

При этом, однако, Ланде и Киркпатрик продвинулись значительно дальше Фишера и Дарвина в определении этого равновесия. Используя разные математические подходы и методы, они обнаружили, что равновесие между естественным и половым отборами не ограничивается одной точкой. Скорее существует линия равновесия – то есть буквально бесконечное число возможных точек стабильного состояния признака под действием одновременно естественного и полового отборов. По сути, для любого сенсорно воспринимаемого декоративного признака существует целый ряд возможных комбинаций, при которых действующие на этот признак естественный и половой отборы достигают устойчивого равновесия. В этом и заключен истинный смысл арбитрарного признака: практически любая внешняя особенность может функционировать как брачное украшение. Разумеется, чем дальше отстоит декоративный признак от оптимума естественного отбора, тем больше должны быть сексуальные преимущества, которые достигаются его эволюцией.

Как же естественный и половой отборы декоративных признаков достигают равновесия? Иными словами, как популяции эволюционируют до этого равновесия? И здесь тоже Ланде и Киркпатрик подключили разнообразные математические мощности, чтобы облечь вербальную, нематематическую модель Фишера статистической «плотью». Для того чтобы достичь стабильного равновесия, брачный декоративный признак и сексуальное предпочтение его должны эволюционировать совместно. Иными словами, чтобы самки получали то, что им хочется (для достижения равновесия), они должны отбирать и изменять декоративные признаки самцов. Но поскольку генетически признаки и предпочтения их находятся в корреляции, коэволюция подразумевает, что самки тоже должны изменять свои желания. В качестве аналогии (впрочем, весьма притянутой за уши) этот эволюционный процесс отчасти можно уподобить супружеству: супруги часто пытаются изменить друг друга, и иногда им это даже удается. Но процесс достижения устойчивого равновесия обычно требует изменения поведения обоих супругов, а также изменения взглядов одного супруга на поведение другого.

Теоретически эстетическая эволюция может иногда идти достаточно стремительно, при этом декоративные признаки могут не успевать эволюционировать так же быстро, а стало быть, удовлетворять все возрастающие радикальные предпочтения популяции. Ланде показал: если генетическая корреляция между предпочтением и признаком достаточно сильна, то вполне возможно допустить, что эволюция популяции отклонится от линии равновесия; то есть само равновесие станет неустойчивым. Этот процесс представляет собой крайнюю степень фишеровского убегания, при котором выбор полового партнера меняется настолько быстро, что лежащие в его основе предпочтения никогда не будут соответствовать привлекательному состоянию признака, а значит, влечение к нему никогда не будет полностью удовлетворено.

Наконец, математические модели Ланде и Киркпатрика объясняют также, каким образом выбор полового партнера может способствовать возникновению новых видов. Когда разные популяции одного вида оказываются изолированными друг от друга (например, при поднятии новых горных хребтов, формировании пустынь или изменении речных русел), каждая из этих популяций подвергается воздействию разных случайных факторов. В итоге каждая субпопуляция начинает эволюционировать в собственном эстетическом направлении до достижения некой точки на линии равновесия – в сторону приобретения своего особого стандарта красоты, будь то длинный хвост или короткий; высокочастотная или низкочастотная песня; красное или желтое брюшко; синяя голова, голая голова или даже голая синяя голова. Возможности поистине беспредельны. Если изолированные популяции расходятся в своей эволюции достаточно далеко, процесс эстетического полового отбора может приводить к возникновению совершенно новых видов – такой процесс называется видообразованием. В соответствии с этой теорией эстетическая эволюция напоминает вращающийся волчок. Выбор полового партнера ведет к внутреннему равновесию, которое определяет, что именно является сексуально привлекательным для этой популяции. Однако случайные возмущения в состоянии волчка – будь то внутренние факторы, наподобие мутаций, или внешние, вроде географической изоляции популяции, – могут заставить его перейти к какому-то новому равновесию.

Общий итог заключается в том, что выбор полового партнера порождает эволюцию все более сложных и разнообразных стандартов красоты у популяций и видов. Возможен практически любой результат – и это щедро подтверждают многие птицы, населяющие страницы этой книги. Недаром я называю их эстетическими экстремистами.

Рассел Ланде и Марк Киркпатрик находились под прямым влиянием почти забытой идеи эстетического механизма выбора полового партнера, о которой говорили Дарвин и Фишер. Однако современный адаптационистский, неоуоллесовский взгляд на механизм выбора полового партнера был заново создан с нуля, потому что никто так и не вспомнил теорию Уоллеса о честных индикаторах. Тем не менее современные версии этой теории очень напоминают по своей логике идеи Уоллеса, разделяя его безоговорочную уверенность в большей эффективности естественного отбора. Естественный отбор обязан быть истинным и всецело достаточным механизмом эволюции, потому что это мощная и стройная идея, привлекательная своей рациональностью.

В 1970–1980-х годах главным поборником неоуоллесовских взглядов на адаптивный половой отбор был Амоц Захави, обаятельный и энергичный израильский орнитолог с крайне независимыми воззрениями. В 1975 году Захави выпустил работу[42]42
  Zahavi (1975).


[Закрыть], в которой сформулировал свой «принцип гандикапа». Эта статья стала настоящим научным мегахитом и послужила мощным стимулом для изучения полового отбора; на сегодняшний день она набрала уже более двух с половиной тысяч цитирований. Захави полагал, что его идеи совершенно новы. По его словам, «Уоллес ‹…› отверг всю теорию полового отбора путем брачного предпочтения». Однако при этом восхитительно интуитивная центральная идея принципа гандикапа Захави в точности соответствует неоуоллесовским воззрениям: «Я полагаю, что половой отбор эффективен потому, что он улучшает способность выбирающего пола определять качество выбираемого»[43]43
  Zahavi (1975, p. 207).


[Закрыть].

Хотя Захави почти слово в слово повторяет гипотезу адаптивного выбора полового партнера, выдвинутую Уоллесом, он все же изменяет его риторику, используя для описания тех же процессов термин «половой отбор» вместо «естественного отбора». Кроме того, он также дополняет логику Уоллеса собственный находкой. По мнению Захави, все назначение любого брачного декоративного признака заключается в том, что он делает своего носителя более уязвимым – то есть представляет собой в буквальном смысле лишний груз, или гандикап. Само существование такого гандикапа демонстрирует высокое качество его носителя уже потому, что носитель способен выживать с данной обузой. По этому поводу Захави писал: «Половой отбор эффективен только при отборе признаков, снижающих способность организма к выживанию. ‹…› Гандикап можно расценивать как своего рода испытание»[44]44
  Zahavi (1975, p. 207).


[Закрыть].

Чем более развитым украшением обладает самец, тем больше его цена для выживания, то есть тем больше гандикап; значит, тем суровее испытание и тем качественнее самец, способный его выдержать. Самка, которую привлекает самец с таким затратным для его обладателя признаком, реагирует не на субъективную красоту украшения, которая играет второстепенную роль, а на то, что эта «обуза» говорит ей о способности самца преодолеть ее тяжесть. В этом состоит принцип гандикапа.

В чем же самец с гандикапом оказывается лучше других? Согласно Захави совершенно очевидно, что такой самец может быть лучше во всех возможных отношениях. Впрочем, последователи Захави установили, что адаптивные преимущества честного сигнала могут быть двух основных типов – прямые и косвенные. Прямые преимущества выбора полового партнера включают любые выгоды для здоровья, выживания или плодовитости тех, кто выбирает. К этим прямым адаптивным преимуществам относится, например, выбор партнера, способного лучше защищать свою вторую половину от хищников, обладающего более ценным индивидуальным участком с обилием пищевых ресурсов или хороших мест для гнездования, не имеющего заболеваний, передаваемых половым путем (ЗППП), способного к большей заботе о птенцах или не требующего больших энергетических затрат на его поиски. В свою очередь, косвенные адаптивные выгоды могут включать хорошие гены, которые унаследуют потомки выбирающей особи и которые будут способствовать их выживанию и плодовитости. Подобно косвенным фишеровским преимуществам обладания сексуально привлекательными потомками, хорошие гены партнера не помогут выживанию выбирающей особи, но приведут к появлению большего числа ее внуков. Однако, в отличие от косвенных фишеровских преимуществ, потомки выбирающей особи будут не просто более привлекательными и тем самым получающими преимущество в спаривании, но и объективно лучшими с точки зрения выживания и размножения. Таким образом, хорошие гены – это не то же самое[45]45
  Некоторые исследователи высказывали предположение, что хорошие гены и механизмы Ланде – Киркпатрика – это всего лишь разные точки континуума косвенных генетических преимуществ (Kokko et al., 2002). Однако эти механизмы порождают диаметрально противоположные прогнозы относительно «смысла» брачных украшений, и их по-прежнему легче рассматривать как отдельные эволюционные механизмы (Prum, 2010, 2012).


[Закрыть], что гены декоративных признаков, и теоретически они должны давать наследуемые преимущества и сыновьям, и дочерям особи, делающей выбор.

Прямые выгоды, равно как и хорошие гены, являются адаптивными преимуществами полового отбора; они возможны лишь, если, как впервые предположил Уоллес, наблюдаемая изменчивость декоративных признаков среди потенциальных партнеров коррелирует с дополнительными преимуществами, которые способствуют выживанию или плодовитости выбирающей особи и ее потомков. Принцип гандикапа Захави по-новому объяснил, как возникает адаптивная корреляция между украшением и качеством партнера и каким образом она может поддерживаться.

Захави продвигал свою идею с редкой целеустремленностью, однако в его концепции был один весьма серьезный изъян. Если сексуальное преимущество, которое дает украшение, обременительно для выживания, то обе силы взаимно сведут друг друга на нет, и ни затратное украшение, ни предпочтение его не смогут эволюционировать. В статье 1986 года, броско озаглавленной «Механизм гандикапа в половом отборе не работает», Марк Киркпатрик приводит математическое доказательство этой эволюционной западни.

Чтобы разобраться в проблеме, давайте рассмотрим главное следствие, вытекающее из принципа гандикапа. Я называю его «принципом Смакера». Фирма Smucker’s, производящая фруктовые джемы и мармелады, получила свое название по фамилии ее основателя, Джерома Монро Смакера, установившего первый пресс для сидра в городе Оррвилл, штат Огайо, в 1897 году. Читатели постарше могут вспомнить старый, весьма запоминающийся рекламный девиз этой фирмы: «С таким названием, как “Смакерс”, это просто обязано быть отличным!» Смысл этого слогана в следующем: название компании выглядит непривлекательным, смущающим, одним словом – обременительным, но сам факт ее существования на протяжении длительного времени доказывает, что ее продукция действительно выше всяких похвал. На мой взгляд, этот рекламный девиз и есть полное воплощение принципа гандикапа.

Но давайте внимательнее рассмотрим следствия, которые вытекают из принципа Смакера. Если мармелад «Смакерс» вдруг вступит в конкуренцию с продукцией, имеющей еще более отталкивающее и обременительное название, будет ли это худшее название означать, что мармелад, выпускаемый под такой маркой, обладает еще и лучшим качеством? И могут ли все более отвратительные и обременительные названия указывать на все возрастающее качество мармелада?

К счастью, этот мысленный эксперимент уже был однажды проведен в пародии на конкурс рекламных слоганов в юмористической передаче Saturday Night Live в 1970-х годах.

ДЖЕЙН КУРТИН: А значит, с таким названием, как «Флакерс», это просто обязано быть отличным.

ЧЕВИ ЧЕЙЗ: Эй, погодите-ка секундочку, у меня тут есть джем под названием «Волосы в носу». А уж с таким названием, как «Волосы в носу», представляете, какая это вкуснятина? М-м-м-м-м!

ДЭН ЭЙКРОЙД: Ребята, подождите, а вы слышали про джем под названием «Лагерь смерти»? Вот он! Только взгляните на эту колючую проволоку на этикетке. С таким названием, как «Лагерь смерти», он должен быть хорош просто до невероятности! Фантастически вкусный джем!

Дальше пошли названия еще кошмарнее. Джон Белуши выступил с рекламой желе под названиями «Собачья блевотина» и «Обезьяний гной», а затем тот же Чеви Чейз вернулся с новым джемом марки «Болезненный анальный зуд». Кульминацией этого состязания стало желе с настолько отвратительным названием, что из-за приступа тошноты никто не смог произнести его вслух. «Он так хорош, что от него тошнит!» – объявила Джейн Куртис, завершив передачу предложением: «Спрашивайте его в магазинах!»

«Принцип Смакера» наглядно обнажает внутренний логический изъян принципа гандикапа Захави. Как математически доказал Киркпатрик, если сексуальное преимущество какого-либо сигнала напрямую связано с его обременительностью, то есть ценой для особи, то носитель этого сигнала никогда не получит никаких преимуществ. Скорее гандикапы исчезнут под тяжестью собственного бремени. К счастью, это означает, что мы можем жить спокойно, не опасаясь появления когда-нибудь джема под названием «Болезненный анальный зуд».

Кроме того, принцип Смакера демонстрирует, что принцип гандикапа Захави фундаментально несовместим с эстетичностью брачных демонстраций. Брачные украшения эволюционируют благодаря именно их привлекательности, а не омерзительной информативности или отталкивающей честности. Если бы единственной целью брачных ухаживаний было сообщить самке о способности самца выживать с тяжким грузом, то почему брачные признаки самца так декоративны? Почему, например, прыщи на лице не обладают сексуальной привлекательностью? В конце концов, они же часто являются честным показателем подростковой гормональной активности и, следовательно, несут объективную информацию о молодости и фертильности особи. Или почему эволюция не поддерживает возникновение настоящих гандикапов, например в виде недоразвитых органов или частей тела? Почему животные не отгрызают себе конечность, чтобы показать, как прекрасно они умеют выживать и без нее? А почему не без двух лап? Уж тогда бы они точно сумели показать, какие они молодцы! Или почему бы не выколоть себе глаз? Причина, разумеется, в том, что принцип гандикапа противоречит самой эстетической природе выбора полового партнера, а следовательно, не имеет отношения к реальному положению дел.

В 1990 году на выручку пошатнувшемуся принципу гандикапа пришел Алан Грейфен из Оксфорда[46]46
  Grafen (1990).


[Закрыть]. Ставки были высоки: на кону стояла вся неоуоллесовская парадигма полового отбора. Разумеется, Грейфен был вынужден принять во внимание доводы Киркпатрика, опровергающие принцип гандикапа в том виде, в каком он был сформулирован Захави. Однако Грейфен математически показал, что нелинейные отношения между ценой декоративного признака и качеством особи могут спасти эту теорию. Иными словами, если самцы низкого качества платят более высокую цену за приобретение или проявление привлекательного признака по сравнению с тем, что платят самцы высокого качества, то гандикап может эволюционировать. И если гандикап сродни испытанию[47]47
  Еще один способ представить нелинейную «стоимость» брачных украшений – это думать о ней как о стоимости денег. Идея в том, что некоторые особи качественно бедны и стеснены в средствах, тогда как другие качественно богаты и могут позволить себе лишние расходы. Точно так же как ценность доллара выше для бедняка, чем для богача, так и качественно бедным особям приходится платить относительно более высокую цену за обременительные украшения по сравнению с качественно богатыми особями. Однако можем ли мы считать, что изменчивость качества в естественных популяциях распределена так же неоднородно, как и достаток? Этого мы не знаем, так как, насколько мне известно, данное ключевое для принципа гандикапа предположение никогда не проверялось ни на одном виде животных. После того как предложение Грейфена (Grafen, 1990) позволило спасти принцип гандикапа от неминуемой гибели, никто, похоже, так и не оглянулся, чтобы проверить, справедлив ли он вообще.


[Закрыть], то – по предположению Грейфена – качественным самцам это испытание дается легче. То есть единственный способ поправить принцип гандикапа состоит в том, чтобы его нарушить.

Наметив путь для спасения идеи гандикапа, Грейфен затем задается вопросом, какую именно из двух правдоподобных эволюционных альтернатив нам следует выбрать – гандикап Захави или убегание Фишера, дополнительно обоснованное Ланде и Киркпатриком:

«Согласно принципу гандикапа ‹…› есть гармония и смысл в направлении и форме полового отбора. ‹…› Это противоречит фишеровскому процессу, в котором форма сигнала более или менее произвольна и, подвергнется ли вид отбору убегания, во многом лишь вопрос случайности»[48]48
  Grafen (1990, p. 487).


[Закрыть].

В лучших уоллесовских традициях Грейфен сразу поддержал утешительные «гармонию и смысл» адаптации в противовес нервирующей непредсказуемости эстетического дарвинизма. А затем он нанес решающий удар: «Принимать процесс Фишера – Ланде в качестве объяснения полового отбора без обильных доказательств методологически безнравственно»[49]49
  Grafen (1990, p. 487).


[Закрыть].

Признаться, я ни разу не слышал, чтобы в каком-нибудь современном научном споре на оппонирующую сторону вешали ярлык безнравственности, даже если речь идет о холодном слиянии атомных ядер! Конечно, в данном случае мы имеем дело не с обычной, повседневной дискуссией. Преувеличенная резкость Грейфена, так сильно напоминающая морализаторский тон Сент-Джорджа Майварта, выдает истинный интеллектуальный накал дебатов и то, как много в них поставлено на карту. Действительно опасная идея Дарвина – эстетическая эволюция – несет в себе такую угрозу для адаптационизма, что ее просто необходимо заклеймить как безнравственную. Примерно через столетие после того, как Уоллес выступил защитником идейной чистоты дарвинизма, Грейфен с не меньшей настойчивостью попытался выиграть тот же спор.

Надо сказать, что аргументация Грейфена имела отклик. Хотя личный интеллектуальный комфорт – не самый надежный критерий истины, многие люди, включая ученых, действительно предпочитают верить, что мир исполнен «гармонии и смысла». Поэтому, хотя Грейфену удалось лишь показать, что принцип гандикапа теоретически может работать при определенных условиях, он все же настолько подорвал доверие к теории Фишера, что большинство биологов-эволюционистов пришли к выводу: принцип гандикапа не только может, но и должен работать – всегда и повсеместно. Если поддержка альтернативной гипотезы «безнравственна», то выбора, по сути, не остается. Теория адаптивного полового отбора возобладала и продолжает доминировать в научных рассуждениях до сих пор.

В отличие от интеллектуального стиля Захави и Фишера, Грейфен писал, что «фишеровская идея чересчур уж умна»[50]50
  Grafen (1990, p. 487).


[Закрыть] и «основанные на фактах усилия Захави восторжествуют». Такое противопоставление ума фактам тоже вписывается в сюжет, где сторонники фишеровского арбитрарного полового отбора выглядят заумными математиками, не имеющими ни малейшего представления о живой природе, тогда как адаптационисты – защитники принципа гандикапа – предстают «солью земли» всей естественной истории. Мэтт Ридли в своей книге «Красная королева», опубликованной в 1993 году, придает этому различию особую наглядность:

«Раскол между сторонниками Фишера и “хороших генов” стал заметен в 1970-х годах, когда сам факт выбора полового партнера самками уже был установлен, ко всеобщему удовлетворению. Те, кто имел большую склонность к теоретическим или математическим изысканиям, – бледные, эксцентричные типы, словно пуповиной привязанные к своим компьютерам, – становились по большей части фишерианцами. А полевые биологи и натуралисты – бородатые, в свитерах и сапогах – постепенно переходили в лагерь “хороших генов”»[51]51
  Ridley (1993, p. 143).


[Закрыть].

По иронии судьбы, мне пришлось обнаружить, что я, увы, оказался не на месте в собственной дисциплине. Я провел многие годы своей жизни в тропических лесах самых разных континентов, изучая брачное поведение птиц, и был таким же «бородатым, в свитере и сапогах», как и любой полевой биолог.

Автор в полевых условиях – «бородатый, в свитере и в сапогах», – записывающий песни птиц на катушечный магнитофон с помощью параболического микрофона на высоте 2900 м недалеко от озера Лагуна Пуруанта в Эквадорских Андах в 1987 году

Но это не помешало мне с середины 1980-х годов стать убежденным и пытливым «фишерианцем». Так что, согласно обрисованной Грейфеном и Ридли картине, меня попросту не существует. Как, впрочем, не существует и Дарвина-натуралиста, проведшего немало времени за полевыми исследованиями. Еще более странно то, что в этот сценарий не вписывается и сам Грейфен, который пришел в эволюционную биологию из математики. Увы, Ридли разом отмахнулся и от всех женщин – полевых биологов и натуралистов. (Простите, Джейн Гудолл и Розмари Грант!) Само собой, цель такой интеллектуальной басни в том, чтобы излишне упростить картину и за счет риторических приемов представить адаптационистов романтиками, чья тесная связь с природой подразумевает особую глубину проникновения в знание ее законов.

Но интеллектуальные корни концепции эстетической эволюции, конечно, не в математических абстракциях, а в дарвиновском четком понимании эволюционных следствий субъективных эстетических переживаний животных, а также того, что одного естественного отбора недостаточно для объяснения феномена красоты в природе. Через почти 150 лет после Дарвина лучший способ выяснить, как возникла красота, – это след в след повторить дарвиновский путь.

Дебаты, в которых Дарвин противостоит Уоллесу, а адаптационизм – эстетике, остаются актуальными и для сегодняшней науки. Как бы мы ни подступались к изучению полового отбора, мы пользуемся теми же научными инструментами, которые сформировались под влиянием этих дебатов, и никогда не следует упускать из виду историю наших инструментов.

К их числу относится и язык, с помощью которого мы формулируем концепции эволюционной биологии. Рассмотрим, к примеру, историю слова «приспособленность» (fitness). Во времена Дарвина это слово в его обиходном смысле означало физическую пригодность, например для выполнения какой-либо работы. Сам Дарвин использовал его в значении приспособленности как физической способности осуществлять действия, необходимые для выживания, и производить потомство. Однако в начале XX века по мере развития популяционной генетики это слово было переосмыслено в математическом ключе как мера успеха чьих-либо генов в последующих поколениях. Это более широкое и обобщенное определение объединило в себе все источники различий в генетическом успехе особей – выживание, плодовитость, а также успех спаривания/оплодотворения – в единую переменную под общим ярлыком «адаптивного естественного отбора». Такое переосмысление приспособленности[52]52
  Эрнст Майр (Mayr, 1972) говорил о том же самом в главе своей книги, изданной к столетию «Происхождения человека…».


[Закрыть] произошло как раз в тот период, когда теория полового отбора путем выбора полового партнера была полностью изъята из эволюционной биологии. Переопределение термина сгладило и фактически уничтожило исходно вкладываемое в него Дарвином тонкое различие между естественным отбором признаков, обеспечивающих выживание и плодовитость, и половым отбором признаков, приводящих к неравномерности спаривания и к разнице в успехе оплодотворения. С тех пор удобное для математиков, но интеллектуально неоднозначное новое понятие приспособленности повлияло на представление людей о том, как работает эволюция, и затруднило даже саму возможность ясно сформулировать идею о существовании отдельного, независимого, неадаптивного механизма полового отбора. Если это повышает приспособленность, значит, это адаптивно, верно? Дарвиновско-фишеровская концепция полового отбора путем выбора полового партнера оказалась по большей части вычеркнута из языка биологии. Быть истинным дарвинистом оказалось попросту невозможно – по лингвистическим причинам.

Причиной искажения интеллектуальной сложности эстетического дарвинизма стала, по крайней мере отчасти, вера многих ученых в то, что унификация понятий есть великая научная добродетель, а разработка меньших по числу, но более широких и универсальных в применении сингулярных теорий, законов и систем взглядов является фундаментальной целью науки как таковой. Иногда научная унификация действительно становится благом, но она обречена на провал, когда в процессе этой унификации характерные, самостоятельные свойства частных явлений игнорируются или нивелируются ради приведения к общему знаменателю. Попытки оправдать какой-то феномен, вместо того чтобы объяснить его на основе отдельного внимательного рассмотрения его особенностей, приводит к неизбежной потере интеллектуального содержания любой концепции.

Утверждая, что эволюция путем выбора полового партнера – это самостоятельный процесс со своей особой внутренней логикой, Дарвин восставал против неумеренного научного и интеллектуального стремления к упрощению и унификации. Само собой, многие противники Дарвина в его Викторианскую эпоху были новообращенными адептами материального эволюционизма, только что отвергнувшими религиозное единобожие. Вероятно, исторический монотеизм стал основой для их предрасположенности к принятию нового мировоззрения, в котором всемогущий Бог был замещен другой единой всемогущей идеей – естественным отбором. На самом деле, современным адаптационистам тоже следовало бы задать себе вопрос – почему они испытывают неодолимую потребность объяснять все природные явления одной-единственной теорией или процессом. Не является ли эта тяга к научной унификации всего лишь фантомом монотеизма, так и не изгнанным из современной науки? И это еще одно следствие действительно опасной идеи Дарвина.

Если эволюционная биология намерена принять истинно дарвиновскую точку зрения[53]53
  Биологи-эволюционисты обычно признают четыре механизма биологической эволюции: мутацию, рекомбинацию, дрейф генов и естественный отбор. Согласно этой неоуоллесовской классификации половой отбор является частной формой адаптивного естественного отбора. Чтобы восстановить законную дарвиновскую систему взглядов на эволюционную биологию, к этому списку нужно добавить пятый независимый механизм – половой отбор.


[Закрыть], она должна вслед за Дарвином признать, что естественный и половой отборы – это два самостоятельных эволюционных механизма. При таком подходе адаптивный выбор полового партнера – это процесс, возникающий из взаимодействия полового и естественного отборов. Именно такой терминологии я и намерен придерживаться в этой книге.

Чтобы лучше разобраться в эволюции красоты и в подходах к ее изучению, взглянем поближе на сексуальную жизнь птиц. И начать это лучше всего с «в высшей степени интересного», по признанию Дарвина, фазана-аргуса.