Текст книги "Эволюция красоты. Как дарвиновская теория полового отбора объясняет животный мир – и нас самих"

Поскольку концепция сексуальной автономии в эволюционной биологии подробно не исследовалась, имеет смысл дать ей определение и обозначить вытекающие из нее разнообразные и весьма серьезные следствия. О чем бы ни зашла речь – об этике, политической философии, социологии или биологии, – под автономией понимают способность индивидуума принимать грамотные, независимые и добровольные решения. Таким образом, сексуальная автономия – это способность индивидуального организма делать компетентный, независимый и добровольный выбор партнера для спаривания. Все основные элементы дарвиновского понятия сексуальной автономии, а именно: сенсорное восприятие, когнитивные способности к сенсорной оценке и выбору партнера, внутренние резервы к обеспечению независимости от сексуального принуждения и так далее – широко приняты в современной эволюционной биологии. Однако со времен Дарвина мало кто из эволюционистов сумел так четко объединить их в одной концепции.

В «Происхождении человека…» Дарвин выдвинул свою гипотезу: сексуальная автономия самки – вкус к прекрасному – действует в истории жизни на Земле как независимая и преобразующая эволюционная сила. Он также предположил, что эта сила может действовать согласованно, а может быть уравновешена или даже подавлена другой независимой силой – силой сексуального контроля со стороны самцов, когда вступает в действие закон боя, борьба между представителями одного пола за контроль над спариванием с представителями другого пола. У одних видов в половом отборе может доминировать какой-то один механизм, но у других – например, у уток, как мы увидим далее, – выбор, осуществляемый самками, а также конкуренция самцов и сексуальное принуждение с их стороны действуют одновременно, что приводит к усилению конфликта между полами. Перед Дарвином не стояла задача всестороннего описания динамики сексуального конфликта, однако он имел ясное представление о его существовании как у человека, так и у других животных.

Одним словом, «Происхождение человека…» оказался не менее инновационным и аналитически глубоким трудом, чем «Происхождение видов», но для большинства современников Дарвина он слишком сильно опередил свое время.

После выхода в свет в 1871 году дарвиновская теория полового отбора подверглась незамедлительной и очень жесткой критике. Или, точнее, часть этой теории. Концепция конкуренции между самцами – закон боя – была принята сразу же и почти безоговорочно. Очевидно, что представление о борьбе самцов за контроль над сексуальностью самок вполне органично вписывалось в патриархальную викторианскую культуру того времени. Например, в одной из исходно анонимных рецензий на «Происхождение человека…», появившейся вскоре после выхода книги, биолог Сент-Джордж Майварт писал:

«Под личиной полового отбора Дарвин рассматривает два очень различных процесса. Один из них заключается в действии превосходящей силы или активности, за счет которых один самец преуспевает в завоевании самок и избавляется от соперников. И это, несомненно, есть vera causa; однако, быть может, его разумнее признать одной из разновидностей “естественного отбора”, нежели формой “полового отбора”»[22]22
  Mivart (1871, p. 53).


[Закрыть].

В этих немногих словах Майварт проводит интеллектуальный гамбит, который остается в силе по сегодняшний день. Он берет ту часть дарвиновской теории полового отбора, с которой согласен, – конкуренцию между самцами – и объявляет ее, вопреки позиции самого Дарвина, всего лишь еще одной формой естественного отбора, а не самостоятельной эволюционной силой. Но Майварт по крайней мере признаёт ее существование. Со вторым аспектом дарвиновской теории полового отбора дело обстоит иначе.

Подходя к обсуждению выбора самкой полового партнера, Майварт кидается в атаку уже без всяких оговорок: «Второй процесс заключается в предполагаемом предпочтении или выборе, который самка свободно делает в пользу определенных самцов на основе некой привлекательности или красоты формы, окраски, запаха или голоса, которой могут обладать самцы»[23]23
  Mivart (1871, p. 53).


[Закрыть].

Цепляясь к этому «свободно делаемому выбору», Майварт наглядно демонстрирует, как именно восприняли дарвиновскую теорию, подразумевающую сексуальную автономию самок, его читатели-викторианцы. При этом допущение, что животное в принципе способно делать какой-либо выбор, кажется Майварту абсолютно немыслимым:

«Даже в особо отобранных господином Дарвином примерах нет ни малейших, даже крохотных доказательств, подтверждающих, что хоть единое животное обладает достаточной способностью к рассуждению. ‹…› Озирая царство животных во всей его полноте, нельзя отрицать, что не существует никаких свидетельств прогресса в их умственной деятельности»[24]24
  Mivart (1871, pp. 75–76).


[Закрыть].

Майварт утверждает, что у животных попросту отсутствуют сенсорные и когнитивные способности, а также свободная воля, необходимые для осуществления выбора на основе демонстрационных признаков. Следовательно, животные вряд ли способны выступать активными деятелями, или селективными агентами, их собственной эволюции. Кроме того, обсуждая роль самки павлина в эволюции павлиньего хвоста, Майварт счел идею выбора, осуществляемого самками животных, особенно нелепой. Он пишет: «Такова неустойчивость порочного женского каприза [курсив мой], что никакое постоянство окраски не может определяться выбором самки»[25]25
  Mivart (1871, p. 59).


[Закрыть].

С точки зрения Майварта, сексуальные прихоти любых самок настолько изменчивы – непостоянные самки предпочитают сейчас одно, а в следующий миг совсем другое, – что их предпочтения никак не могли бы привести к эволюции чего-то столь удивительно сложного, как павлиний хвост.

Здесь нам следует обратить особое внимание на язык Майварта, поскольку за минувшие 140 лет смысловое значение некоторых используемых им слов несколько изменилось. В наши дни в научном контексте слово «порочный» означает обычно «неверный, ошибочный», однако в его исходном значении оно имеет смысл «аморальный, испорченный» – иначе говоря, связанный с пороком. Аналогично, сегодня «каприз» понимается в смысле приятной, невинной прихоти, однако в Викторианскую эпоху это слово подразумевало «произвольную, ничем не обоснованную смену мнения». Таким образом, для Майварта концепция выбора самками полового партнера и их сексуальная автономия несла оттенок не только легкомыслия, но и не имеющей оправдания аморальности и греховности.

Все же Майварт признавал, что демонстрация украшений может играть определенную роль в сексуальном возбуждении: «Брачные демонстрации самца могут быть полезны для достижения необходимого уровня стимуляции нервной системы самки, а также самого самца. Результатом их могут быть приятные ощущения, возможно, даже весьма сильные для обоих»[26]26
  Mivart (1871, p. 62).


[Закрыть].

Слова Майварта о «стимуляции», вызывающей «приятные ощущения», звучат точь-в-точь как рекомендации по сексу из викторианского руководства по браку. С этих позиций самки нуждаются всего лишь в достаточной стимуляции, чтобы пробудить в них необходимую сексуальную реакцию и скоординировать их сексуальное поведение с поведением самца.

Однако если назначение брачных украшений и ухаживаний лишь в том, чтобы обеспечить «необходимый уровень стимуляции», то это подразумевает, что самки не имеют собственных индивидуальных, автономных сексуальных желаний. То есть самки должны неизбежно и в должное время отвечать на искусную стимуляцию со стороны ухаживающих за ними самцов. Такой взгляд на сексуальность самок, отвергающий всякую автономию, будет держаться и на протяжении следующего столетия, достигнув своего апогея во фрейдистской теории сексуальных реакций человека (см. главу 9). Согласно этой физиологической интерпретации женского сексуального удовольствия мужчинам не следует даже рассматривать возможность того, что «может быть, ты ей просто не нравишься». Отсутствие у женщины сексуальной реакции всегда означает, будто что-то не так с ее собственной физиологией – иначе говоря, что она фригидна. И как мы увидим далее, вполне возможно, что повторное открытие биологической теории эволюции путем выбора полового партнера, широкое признание женской автономии в западной культуре и закат фрейдистских представлений о женской сексуальности, пришедшиеся на весьма краткий промежуток времени, вовсе неслучайно совпали с началом женского освободительного движения в 1970-х годах.

Рецензия Майварта на «Происхождение человека…» задала и еще одну стойкую интеллектуальную тенденцию. Майварт стал первым, кто обвинил Дарвина в предательстве его же собственного великого вклада в науку – предательстве истинного дарвинизма: «Придание закону “естественного отбора” подчиненного положения представляет собой фактически отказ от дарвиновской теории, ибо единственной отличительной особенностью этой теории была полная самодостаточность “естественного отбора”»[27]27
  Mivart (1871, p. 48).


[Закрыть] [курсив мой].

Всего через несколько недель после выхода «Происхождения человека…» Майварт первым атаковал книгу способом, который многие применяют и по сей день, – приводя выдержки из «Происхождения видов» в качестве аргументации против «Происхождения человека…». По мнению Майварта, главным достижением Дарвина было создание единой, «самодостаточной» теории биологической эволюции. Разбавляя цельность теории естественного отбора еще одним механизмом, основанным преимущественно на субъективных эстетических переживаниях, а именно порочном женском капризе, Дарвин перешел всякие границы приемлемого. И многие биологи-эволюционисты по-прежнему придерживаются этого мнения.

Нападки Майварта на половой отбор подвигли на критику и многих других биологов. Однако самым неутомимым, последовательным и успешным критиком теории полового отбора стал Альфред Рассел Уоллес. Уоллес прославился как сооткрыватель теории естественного отбора. В 1859 году он послал Дарвину из джунглей Индонезии свою рукопись, в которой обосновывал теорию, очень похожую на дарвиновскую, интересуясь его мнением и прося о содействии в публикации. Опасаясь, что после десятилетий трудов над теорией естественного отбора его может опередить более молодой автор, Дарвин быстро опубликовал статью Уоллеса вместе с собственным кратким очерком, в котором суммировал основные положения своей теории, а потом спешно отдал в печать полную рукопись «Происхождения видов». К тому времени, когда Уоллес вернулся в Англию, Дарвин и его теория уже были знамениты.

Нет никаких сведений о том, затаил ли Уоллес по этой причине обиду на Дарвина. В конце концов, Дарвин работал над идеей естественного отбора более двадцати лет, тогда как Уоллес только начинал обдумывать ее. Однако Дарвин и Уоллес так никогда и не пришли к согласию[28]28
  Превосходный исторический обзор полемики между Дарвином и Уоллесом представляет книга Хелены Кронин «Муравей и павлин» (Cronin, 1991).


[Закрыть] относительно теории полового отбора, и Уоллес сразу же начал критиковать ее с редкостным упорством. Оба ученых отстаивали свои позиции в серии публикаций и в частной переписке до смерти Дарвина в 1882 году, причем ни один из оппонентов так и не изменил своего мнения. В своей научной статье, оказавшейся последней, Дарвин писал: «Да будет позволено мне сказать здесь, что после того, как я приложил все усилия для тщательного взвешивания всевозможных доводов, выдвинутых против принципа полового отбора, я остаюсь твердо убежденным в его истинности»[29]29
  Darwin (1882, p. 25). Дарвин сделал одну-единственную уступку критикам полового отбора: «Возможно, впрочем, что я мог распространить его слишком широко, как, например, в случае необычных форм рогов и челюстей у самцов пластинчатоусых жуков». Иными словами, незадолго до смерти Дарвин слегка уступил критикам теории выбора полового отбора – всего на один дюйм, или, точнее, на длину рогов пластинчатоусых жуков.


[Закрыть].

Нападки Уоллеса на эволюцию путем выбора полового партнера, в отличие от дарвиновских неизменно вежливых и подкрепленных доказательствами высказываний в поддержку своих взглядов, стали еще более резкими после смерти Дарвина и не прекращались до смерти самого Уоллеса в 1913 году. В конце концов он достиг в этой критике такого успеха, что тема полового отбора была практически полностью выброшена на обочину эволюционной биологии и забыта вплоть до 1970-х годов.

Уоллес прикладывал невероятную энергию, доказывая, что «декоративные» межполовые различия, описанные Дарвином, – это вовсе не украшения и дарвиновская теория выбора полового партнера совсем не обязательна для объяснения многообразия животных. Подобно Майварту, Уоллес скептически относился к идее, согласно которой животные обладают необходимыми сенсорными и когнитивными способностями, чтобы выбирать себе брачных партнеров. По его убеждению, человек был создан Творцом в особом порядке и божественной волей наделен умственными способностями, которых животные полностью лишены. Таким образом, дарвиновская концепция выбора полового партнера противоречила духовным установкам Уоллеса относительно исключительности человека.

Тем не менее из-за невозможности отбросить многочисленные доказательства в виде очень продвинутых украшений и демонстраций, особенно у птиц, Уоллес так никогда и не сумел окончательно отвергнуть эволюцию путем выбора полового партнера. Однако, будучи вынужден признать ее возможность, он настаивал, что брачные украшения могли возникнуть лишь потому, что они имеют адаптивную, утилитарную ценность. Так, в своей изданной в 1878 году книге «Тропическая природа и другие очерки» под заголовком «Естественный отбор как нейтрализация полового отбора» Уоллес писал: «Мы можем рассматривать наблюдаемые факты лишь с позиций допущения, что окраска и украшение строго связаны со здоровьем, силой и общей способностью к выживанию»[30]30
  Wallace (1895, pp. 378–379).


[Закрыть].

Здесь Уоллес формулирует идею о том, что сексуальные украшения являются честными показателями качества и состояния особи – идею, которая сегодня представляет совершенно ортодоксальный взгляд на половой отбор. Но как же так получилось, что тот самый Уоллес, получивший репутацию разрушителя теории полового отбора больше чем на столетие, на самом деле является автором утверждения, которое органично вошло в каждый современный учебник биологии и едва ли не в каждую статью по выбору половых партнеров? Ответ заключается в том, что преобладающие современные взгляды на концепцию выбора половых партнеров столь же резко антидарвинистские, как и критика Уоллеса.

Уоллес стал первым, кто предложил чрезвычайно популярную сегодня гипотезу, согласно которой любая красота – это своего рода информационный профиль, предоставляющий сведения об адаптивных качествах потенциальных партнеров. Данный взгляд на эволюцию настолько распространен и вездесущ, что проявился даже в торжественной речи председателя Федеральной резервной системы Бена Бернанке, которой он в 2013 году приветствовал выпускников Принстонского университета и призвал их «помнить, что физическая красота – это эволюционный способ убедить нас, что другой человек свободен от избытка кишечных паразитов»[31]31
  Бен С. Бернанке. Десять советов. – Выступление перед бакалаврами Принстонского университета 2 июня 2013 года.


[Закрыть].

Большинство современных исследователей согласны с Уоллесом в том, что половой отбор представляет собой лишь разновидность естественного отбора. Однако Уоллес зашел еще дальше, полностью отбросив сам термин «половой отбор». В том же рассуждении он продолжал:

«Если (как я утверждаю) такая связь [между украшением и здоровьем, силой и общей способностью к выживанию] существует, то половой отбор окраски или украшений, доказательства которого крайне скудны или отсутствуют, становится не нужен, поскольку естественный отбор, признанный vera causa, сам по себе обеспечивает достижение необходимого результата. ‹…› Половой отбор делается излишним, так как он, несомненно, не будет эффективен»[32]32
  Wallace (1895, pp. 378–379).


[Закрыть].

Разумеется, как «ненужную», «излишнюю» и «неэффективную» Уоллес отверг арбитрарную и эстетическую составляющую полового отбора. И в наши дни большинство биологов-эволюционистов полностью принимают эту позицию.

Как и Майварт, Уоллес, видевший в эстетической ереси Дарвина угрозу их общему интеллектуальному наследию, предпринял усилия по исправлению того, что представлялось ему дарвиновской ошибкой. В предисловии к своей книге «Дарвинизм», вышедшей в 1889 году, Уоллес написал:

«Отбрасывая эту фазу полового отбора, зависящую от выбора партнера самкой, я продолжаю настаивать на большей эффективности естественного отбора. Это преимущественно дарвиновская доктрина, и я в своей книге принимаю на себя роль адвоката чистого дарвинизма»[33]33
  Wallace (1889, p. xii).


[Закрыть].

Короче говоря, Уоллес провозглашает себя большим дарвинистом, чем сам Дарвин! После долгих безуспешных споров о половом отборе, которые он вел при жизни Дарвина, всего через несколько лет после его смерти Уоллес начал перекраивать дарвинизм по собственному образцу.

В приведенных выдержках из его работ мы наблюдаем зарождение адаптационизма – веры в то, что приспособление путем естественного отбора есть универсальная мощная сила, которая всегда играет ведущую роль в эволюционном процессе. Уоллес заявляет об этом с непререкаемой резкостью: «Естественный отбор действует вечно и в огромном масштабе»[34]34
  Wallace (1895, p. 379).


[Закрыть] – настолько огромном, что он «нейтрализует» любой другой эволюционный механизм.

Уоллес положил начало превращению дарвиновского плодотворного, творческого и разностороннего научного наследия в монолитную и интеллектуально обедненную догму, с которой дарвинизм в основном и ассоциируется сегодня. Что примечательно, Уоллес также заложил основы характерного стиля, в каком адаптационисты аргументируют свои позиции, – упрямого и непререкаемого.

И это действительно очень серьезно. Унаследованный нами Дарвин, пропущенный через фильтр преувеличенного влияния Уоллеса на эволюционную биологию XX века, оказался выполоскан, перекроен и вычищен до полной идеологической чистоты. Истинная широта и креативность дарвиновских идей, в особенности его эстетических взглядов на эволюцию, оказались полностью вычеркнутыми из истории науки. Пусть Альфред Рассел Уоллес проиграл битву за славу первооткрывателя естественного отбора, однако он выиграл войну за то, какими эволюционная биология и дарвинизм стали в XX веке. И сейчас, более ста лет спустя, меня это по-прежнему удручает.

В течение столетия, последовавшего за публикацией Дарвином «Происхождения человека…», теория полового отбора практически отошла в тень. Несмотря на некоторые отдельные попытки воскресить эту тему, энергичная работа, которую проделал Уоллес, оказалась столь успешной, что поколения за поколениями эволюционистов[35]35
  Интересный обзор разнообразных исследований по выбору полового партнера в начале XX века смотри в работе Milam (2010).


[Закрыть] считали ответственным за эволюцию брачных украшений и брачного поведения исключительно естественный отбор.

Тем не менее в темные для теории полового отбора времена один человек все же внес фундаментальный вклад в это направление науки. В статье, опубликованной в 1915 году, а затем в книге, вышедшей в 1930-м, Рональд Фишер предложил[36]36
  Fisher (1915, 1930).


[Закрыть] генетический механизм эволюции выбора полового партнера, который подтверждал и развивал эстетическую точку зрения Дарвина. К сожалению, идеи Фишера относительно полового отбора почти не привлекли внимания на протяжении последующих пятидесяти лет.

Будучи одаренным математиком, Фишер оказал огромное влияние на науку благодаря своим фундаментальным исследованиям, в которых он разрабатывал как базовые инструменты, так и теоретические основы современной статистики. Однако он был в первую очередь биологом, и его исследования в области статистики были напрямую связаны с его стремлением к более точному пониманию того, как генетика и эволюция работают в природе, сельском хозяйстве и человеческих популяциях. Отчасти интерес Фишера к генетике и эволюции был обусловлен его страстным увлечением евгеникой – полностью дискредитированной сегодня теорией, а также социальным движением, которые оправдывали применение социальных, политических и законодательных мер регуляции размножения с целью генетического усовершенствования человечества и обеспечения «расовой чистоты». Как бы ни были ужасны его убеждения, исследования привели Фишера к некоторым блистательным научным открытиям – открытиям, которые в конечном счете пошатнули его веру в евгенику.

Любые дебаты по поводу полового отбора Фишер ограничивал одним критическим замечанием: объяснить эволюцию брачных украшений легко; при прочих равных условиях декоративные признаки должны эволюционировать так, чтобы соответствовать преобладающим брачным предпочтениям. Самый важный вопрос: почему и каким образом эволюционируют брачные предпочтения? Эта догадка и остается основополагающей во всех современных дискуссиях об эволюции путем полового отбора.

По существу, Фишер предложил[37]37
  Две ступени модели Фишера привели к некоторой путанице в понимании, что следует считать «фишеровским» половым отбором (1915, 1930): первую, адаптивную стадию или вторую, арбитрарную? Или обе вместе? В этой книге под «фишеровской» моделью понимается принадлежащее Фишеру инновационное описание второй стадии процесса полового отбора.


[Закрыть] двухступенчатую эволюционную модель, в которой первая фаза описывает исходное возникновение половых предпочтений, а следующая за ней вторая фаза – коэволюционное формирование признака и предпочтения к нему. Первая фаза, в полном соответствии с позицией Уоллеса, предполагала, что предпочтения исходно возникают к признакам, которые служат честными и точными индикаторами здоровья, силы и способности к выживанию. Под влиянием естественного отбора выбор партнера, основанный на этих признаках, приводит к приобретению лучших партнеров и генетически обоснованным предпочтениям к этим лучшим партнерам. Но затем, когда половые предпочтения уже сформировались, Фишер применительно ко второй фазе своей модели вводит предположение, что само существование выбора партнера разобщит признак и его первоначальную функцию носителя честной и качественной информации, порождая новую, непредсказуемую, эстетически направленную эволюционную силу – сексуальное влечение к самому признаку. При распаде связи между признаком и качеством партнера, о котором он должен сообщать, признак не становится менее привлекательным для потенциального партнера; он будет продолжать эволюционировать, становясь все более продвинутым просто потому, что пользуется предпочтением.

В итоге, согласно двухступенчатой модели Фишера, получается, что сила, движущая дальнейшую эволюцию выбора партнера, – это и есть сам выбор. В полном противоречии со взглядами Уоллеса на естественный отбор как силу, нейтрализующую действие полового отбора, арбитрарный эстетический выбор (по Дарвину) перекрывает выбор адаптивного преимущества (по Уоллесу), поскольку признак, исходно привлекательный по адаптивным причинам, становится привлекательным сам по себе. А когда признак становится привлекательным, его привлекательность и популярность превращаются в самоцель. По мнению Фишера, сексуальное предпочтение подобно троянскому коню. Даже если выбор половых партнеров исходно способствует усилению признаков, несущих информацию адаптивного свойства, влечение к предпочитаемому признаку в конце концов подрывает способность естественного отбора диктовать результат эволюции. Влечение к красоте пересиливает влечение к правде.

Как же это происходит? Согласно гипотезе Фишера положительная обратная связь между брачным украшением и предпочтением этого украшения будет развиваться за счет коррелятивной наследственной изменчивости. Чтобы понять, как это работает, представьте себе популяцию птиц с генетической изменчивостью какого-нибудь декоративного признака – скажем, длины хвоста – и половых предпочтений хвостов разной длины. Самки, предпочитающие самцов с длинными хвостами, будут выбирать партнеров с хвостами большей длины. Точно так же самки, предпочитающие самцов с короткими хвостами, будут выбирать себе партнеров из числа короткохвостых. Действие такого выбора будет проявляться в том, что изменчивость в генах признаков и предпочтений их будет встречаться в популяции уже не случайным образом. По всей видимости, большинство особей будут вскоре нести в себе гены коррелирующих признаков и предпочтений – то есть гены длиннохвостости и предпочтения длинных хвостов или же гены короткохвостости и предпочтения коротких хвостов. Соответственно в популяции будет оставаться все меньше и меньше особей, несущих в себе гены короткохвостости и предпочтения длинных хвостов, и наоборот. Само действие выбора будет постепенно усиливать концентрацию в популяции сцепленных комбинаций изменчивости генов признака и предпочтения его. Для Фишера данное наблюдение представляло собой не более чем математический факт, однако из него наглядно следует, каким мощным влиянием обладает выбор полового партнера.

В результате такой наследственной корреляции гены определенного признака и гены предпочтения его будут эволюционировать связанно. Выбирая самцов на основе того или иного украшения – допустим длинного хвоста, – самки заодно будут опосредованно выбирать гены предпочтения, поскольку их выбор будет направлен на самцов, матери которых, скорее всего, имели гены предпочтения длинного хвоста.

В результате возникает контур сильной положительной обратной связи, в которой выбор полового партнера действует как селективный фактор эволюции самого полового предпочтения. Фишер назвал этот самоподкрепляемый механизм полового отбора «процессом убегания»[38]38
  Fisher (1930, p. 137).


[Закрыть].

Эволюция коррелятивной генетической изменчивости между декоративным признаком – например, длиной хвоста – и половым предпочтением его.

Вверху – вначале популяция состоит из особей (черные точки), имеющих случайное распределение генетической изменчивости по декоративному признаку (вертикальная ось) и полового предпочтения его (горизонтальная ось). В результате предпочтения больше спариваний будет происходить между особями в верхнем правом и нижнем левом квадрантах, которые характеризуются одинаковыми вариациями в обладании определенной длиной хвоста и предпочтении ее (знак +). Меньше спариваний будет происходить в остальных частях распределения, где признаки и предпочтения не совпадают друг с другом (знак –).

Внизу – в результате происходит эволюция коррелятивной изменчивости генов признака и предпочтения его (пунктирная линия)

Отбор определенных брачных украшений порождает эволюционные изменения в брачных предпочтениях, а эти изменения, в свою очередь, ведут к дальнейшим эволюционным преобразованиям брачных украшений и так далее. Форма красоты и влечение к ней формируют друг друга в процессе непрерывной коэволюции. Таким способом Фишер обозначил наследственный механизм «совместного совершенствования» брачных украшений и предпочтений их, существование которого Дарвин впервые предположил, говоря о фазане-аргусе (см. цитату).

Фишеровский коэволюционный механизм также объясняет возможные эволюционные преимущества брачных предпочтений. Если самка выбирает себе партнера с каким-нибудь сексуально привлекательным признаком – скажем, тем же длинным хвостом, – ее сыновья с большей вероятностью унаследуют этот сексуально привлекательный признак. Если другие самки в популяции тоже отдают предпочтение длинным хвостам, самка будет иметь большее число потомков, поскольку ее сыновья будут более сексуально привлекательными для самок. Такое эволюционное преимущество выбора партнера является косвенным, генетическим. Мы называем его косвенным, потому что оно не повышает напрямую шансы на выживание или плодовитость (то есть способность иметь потомство и заботиться о нем) самки или даже ее потомков. Скорее данное преимущество сказывается на репродуктивном успехе ее сексуально привлекательных сыновей, который приведет к более широкому распространению ее генов (за счет большего числа внуков).

Фишеровское убегание чем-то похоже на нидерландскую тюльпаноманию 1630-х годов, спекулятивный фондовый пузырь 1920-х или, если брать более свежий пример, переоценку рынка недвижимости, которая привела к тяжелейшему банковскому кризису в 2008 году. Все это примеры того, что происходит, когда субъективное восприятие ценности чего-либо отрывается от его «истинной» стоимости и продолжает неуклонно возрастать в цене. Финансовые пузыри тоже раздувает исключительно желание. Желание подстегивается самим желанием, популярность – популярностью. Таким образом, фишеровская модель выбора полового партнера представляет собой генетическую версию «иррационального распухания» рыночного пузыря. (Мы еще вернемся к этой экономической аналогии в главе 2.)

Фишер показал, что брачные предпочтения продолжают эволюционировать не потому, что конкретный самец, выбранный самкой, чем-то лучше других самцов. На самом деле сексуально успешные самцы могут иногда эволюционировать и в худшую для выживания, здоровья и физического состояния сторону. Если декоративный признак теряет связь с любой объективной мерой качества самца – то есть общей генетической доброкачественностью, устойчивостью к болезням, качеством рациона или способностью вносить хороший вклад в размножение, – то мы говорим, что этот декоративный признак имеет арбитрарный характер. В данном случае «арбитрарный» не означает «случайный» или «необъяснимый»; это лишь указывает, что декоративный признак не несет никакой дополнительной информации, кроме своего присутствия. Он существует лишь для того, чтобы его замечали и оценивали. Арбитрарные признаки нельзя назвать ни честными, ни нечестными, потому что они вообще не кодируют никакой информации, о которой могли бы лгать. Они просто привлекательны, или просто красивы.

Данный эволюционный механизм чем-то напоминает высокую моду. Разница между успешными и неуспешными одеяниями определяется не изменчивостью их функций или объективным качеством, а лишь мимолетными, эфемерными представлениями о том, что сейчас субъективно привлекательно, то есть соответствует стилю сезона. Фишеровская модель выбора полового партнера предполагает эволюцию признаков, которые не дают никаких функциональных преимуществ и даже могут быть невыгодными для их обладателя – вроде стильных туфель, от которых болят ноги, или наряда настолько откровенного, что он никак не сможет защитить тело от непогоды. В фишеровском мире животные оказываются рабами эволюционной моды, приобретая самые экстравагантные арбитрарные украшения и вкусы, которые с определенной точки зрения «бессмысленны»; их назначение лишь в том, чтобы воздействовать на органы чувств партнеров.

Фишер так никогда и не представил полную итоговую математическую модель процесса убегания (как мы скоро увидим, позднее это сделали другие биологи). По одним предположениям, он был настолько одаренным математиком, что решил, будто эти результаты очевидны, а потому не нуждаются в дальнейших пояснениях. Если так, то Фишер прискорбно ошибался, поскольку в этой области предстояло сделать еще немало открытий. Но лично мне кажется, что Фишер наверняка знал, что впереди еще много работы. Почему же он за нее не взялся? Я думаю, что Фишер не стал развивать свою модель убегания, потому что понял, что следствия этого эволюционного механизма полностью противоречат идеям евгеники, которые он сам поддерживал. Фишеровское убегание подразумевает, что адаптивный выбор полового партнера – выбор, требуемый для евгенического «улучшения» вида, – эволюционно нестабилен и почти неизбежно будет подорван арбитрарным выбором на основе иррационального влечения, внушенного красотой. И он был совершенно прав!

⁂

Примерно через столетие после выхода дарвиновского «Происхождения человека…» концепция полового отбора начала возвращаться в научный эволюционный мейнстрим[39]39
  Мейнстрим (от англ. mainstream – основное течение) – преобладающее направление в какой-либо области для определенного отрезка времени.


[Закрыть],[40]40
  Это новое обращение к дарвиновским идеям было отмечено публикацией библиографического справочника под редакцией Кэмпбелла (Campbell, 1972), в который вошла и очень значительная статья Роберта Трайверса по различиям в репродуктивном вкладе.


[Закрыть]. Почему на это потребовалось столько времени? Хотя для подтверждения моей догадки понадобилось бы масштабное историческое и социологическое исследование, мне все же не видится простым совпадением то, что биологи-эволюционисты вновь начали рассматривать выбор полового партнера, в особенности выбор самцов самками, как истинное эволюционное явление в тот самый момент, когда женщины в Соединенных Штатах и Европе начали активно участвовать в политике и выступать за равенство в правах, сексуальную свободу и участие в контроле над рождаемостью. Конечно, приятно было бы думать, что открытия в области эволюционной биологии оказали столь положительное влияние на развитие культурной жизни людей, но, к сожалению, история показывает, что на самом деле все было наоборот.