Текст книги "Шеллшок"

Нет, не "вот-вот", а уже сейчас. Он уже появился. И вид его действительно был ужасен. Он уже качнулся вперед, готовый раздавить что-нибудь всмятку, вытянув руки и скрючив пальцы – вот в каком виде он нарисовался в коридоре. Его губы были отведены назад, обнажая большие квадратные зубы, которые двигались, как жернова и скрипели. Увидев его, вы бы тоже поняли, что он рассержен не на шутку, что он просто рассвирепел. И у меня не было никаких сомнений относительно причины его свирепости.

Но все в этот шумный, грохочущий, суматошный момент складывалось для меня почти идеально. Поскольку, проносясь мимо вопившего Блисса и приближаясь к двери, я отвел назад правую руку, сжал кулак, превратив его в почти смертоносное оружие, когда из дверного проема выплывала туча под названием Альда Чимаррон, я уже начал выбрасывать этот кулак вперед, а когда Чимаррон двинулся на меня через разделявшее нас пространство, мое оружие стартовало ему навстречу. Такое случается, когда блестящие ученые отправляют космический корабль в математически выбранную точку в пространстве, куда несколько лет спустя прибудет новая планета и даст себя сфотографировать, иными словами, одна дуга пересекается с другой в безбрежном пространстве с обалденной точностью. Примерно так, только в нашем случае это произошло мгновенно. Вот именно, практически мгновенно.

И здесь я должен признать, что Альда Чимаррон обладал молниеносными рефлексами. Он увидел меня сразу, как только вышел через открытую дверь, рыча, пыхтя и скрипя зубами. Он, конечно, искал меня, и я оказался тут как тут, так что удивительного в том ничего не было. Но, кроме того, он увидел мой уже запущенный смертоносный кулак, рассекавший воздух, и когда ему было совершенно невозможно полностью уклониться от него, он сумел молниеносным движением убрать голову в сторону и на достаточное расстояние, чтобы мой кулак не обрушился на всю его пасть, включая губы и зубы и, возможно, челюсти с деснами. Вместо этого костяшки моих сжатых в кулак пальцев впечатались в его массивную челюсть, высоковольтная дуга моей стремительной руки вместе с предплечьем пересеклась с неровно подрагивающей траекторией его челюсти с точностью космического корабля, прибывающего к месту встречи с планетой, и я не смог бы сделать более точного расчета, имея даже под рукой компьютер и миллиметровку.

В момент встречи моего страшного кулака с его слоновьей челюстью раздался такой жуткий хруст, что от него стало больно в ушах, он был даже громче и смачнее, чем звук, который издала черепушка ковбоя, когда я приложился к ней корешком книги. Я уже не сомневался, что как бы ни был крепок и вынослив Чимаррон, этот мощный удар уложил его налолго.

Но и мне он тоже не принес особой радости. Я почувствовал себя так, будто у меня взорвался кулак, и осколки костей брызнули струей от моих пальцев, через кисть и локоть, прямо в плечо; мне показалось, что в мою руку вначале впрыснули бензин, растянули все суставы и затем подожгли. Стартовая скорость, которую имел Чимаррон при выходе из комнаты, в сочетании с его огромной массой заставила его двигаться приблизительно в том же направлении, в каком он двигался в момент старта, то есть он стремительно мчался в коридор по косой траектории, а после удара она стала еще круче и к этому добавилось вихревое, винтообразное движение всего тела.

Я даже не видел, как он ударился в стену, потому что сразу развернулся лицом к двойной двери в конце коридора. Она все еще была раскрыта, но я знал, что лифт приближается, что он совсем близко, поскольку я нажал на кнопку. Но нажал ли? Конечно… Из бокового коридора послышались шлепающие звуки – чьи-то шаги. Человека мне не было видно, но не иначе, это был доктор Блисс, удирающий с места происшествия. Пока у меня полный порядок: один в ауте, другой смылся. Но и мне пора рвать когти.

Я сделал мощный бросок к лифту – неужели я все-таки не нажал эту долбаную кнопку? – и тут же одна моя нога застыла в воздухе. Я бы не остановился, если бы что-то не держало меня сзади за плащ и рубашку, и это "что-то" сдавило мне шею моим же воротником и выдавило из меня гортанно-клокочущее "Гх-а-а!" Странно, но в поле моего зрения не было ничего, что могло бы сотворить такое. Да, это действительно было странно.

Я знал, что в коридоре никого не было за исключением Блисса, Чимаррона и меня. Блисс исчез, Чимаррон по моим расчетам, валяется у стены и, наверное, постанывает. Остался я. Но ведь не сам же я проделал этот трюк. Мне стало почти жутко. Ситуация была невероятной, невозможной и поэтому очень жуткой. Еще более невероятное заключалось в том, что схватив меня за шиворот, "оно" в тот же миг взялось за меня по-настоящему. Я должен доложить вам следующее: когда с тобой происходит что-то, что, ну, никак происходить не может, ты начинаешь сомневаться в себе самом. На ум приходят мысли о неземных силах и прочих призраках. И тебе кажется – как в кошмарном сне, – будто вот-вот, сию же минуту, гороподобный Потрошитель Яиц скушает тебя на закуску. Между тем это "нечто" продолжало выдавливать из меня потроха, поворачивать к себе, и, наконец, я увидел…

Нет, ребята, это уже слишком, подумал я.

Если я нанес мощнейший удар в челюсть Альды Чимаррона и вырубил его абсолютно, если он сейчас лежит бесчувственный на полу, то кто же этот огромный тип? Кто этот жлоб с закатанными толстенными губами и торчащими под ними большими квадратными зубами, который двигается, пыхтит и рычит? Который намотал на одну руку всю мою одежду, а другую – громадный, крупногабаритный металлический молот наподобие ручных придатков у монстров в фильмах-ужасах, – нацелил в мою переносицу?

Впрочем, мне было недосуг разбираться, кто или что это. Ясно было одно: "оно" хочет меня прикончить. В моменты великих опасностей, например, таких как смерть, мозг начинает пахать, как компьютер. И в моей голове, будто сверкающие молнии, заметались, отскакивая друг от друга, миллиарды мыслей. Я спокойно выбрал из этих миллиардов молний парочку, которая показалась мне ближе других к истине. Итак, это чудовище, чем или кем бы оно ни было и откуда бы оно не появилось, несомненно принадлежало к мужскому роду. Даже в созвездии Арктур самки не могли быть столь отвратительны. Следовательно, у этого монстра должно быть как минимум одно яйцо, но скорее всего два. Хотя на его родине эти принадлежности, возможно, называют по-другому: "флипсы" или "коксы". Но как бы они не назывались, яйца представляют собой исключительно и даже восхитительно чувствительные инструменты, что может на целой стопке библий подтвердить мужик, которому хоть раз попадало по этим орешкам.

Короче говоря, этот придурок – я уже окончательно убедился, что это придурок – погрузил свою правую клешню в мои одежды, намотав их вокруг моей шеи, и левую уже послал в середину моей физиономии. И если ничто не остановит начавшийся процесс, этот крупногабаритный молот вот-вот расплющит мне лоб, под которым мечутся мои ошалелые от страха глаза. Но этот парень также находился в неудобном положении – почти на корточках; ноги широко расставлены и согнуты в коленях, отчего он был похож на большую и толстую перевернутую вилочковую кость индейки или на целую ободранную индейку, если ее поставить на голову и заставить хлопать костлявыми крыльями. Словом, я знал, что мне делать. Более того, у меня не возникло ни малейшего сомнения или приступа совести относительно того, чтобы нанести запрещенный удар. Молился я только об одном – чтобы мне предоставилась такая возможность.

Как бы то ни было, я пригнулся так, чтобы этот мощный снаряд только задел меня по черепушке, потом выпрямился с такой резкостью, что хватка, стиснувшая мне шею, ослабла, и наконец я левой ногой сделал полшага вперед, а правую выбросил вперед и вверх, послав ее по научно рассчитанной траектории, которая будет понятна ученым или профессиональным футболистам, и с неподражаемой точностью угодил в самую середину его вилочковой кости.

Это вывело его из строя и, возможно, более того. Мастодонт широко раскрыл свою пасть и извлек из нее негодующий звук, который я даже не буду пытаться описывать. Его широкое лицо стало походить на то, которое я видел у мертвого старикана в подвале. Он пригнулся и принял позу, характерную для голых девиц на картинках, когда они, чуть склонившись, стыдливо прикрывают свое бесценное сокровище.

Он медленно опускался вниз, когда я услышал, как позади открылись двери лифта. Теперь я не сомневался, что нажал кнопку. Я сделал пируэт, подскочил к каталке и втиснул ее вместе с Романелем в кабину, одновременно ткнув пальцем в кнопку первого этажа. А когда двери закрывались, я увидел, что этот тип стоит на коленях, упершись руками в полированный пол.

Больше никого не было видно. И не было никакого Альды Чимаррона, валявшегося, как куча дерьма, на полу у самой стены. Выходит тот, кто в тот момент пытался подняться с пола, широко расставив свои неестественно огромные ручищи, и был Альда…

Ну уж нет, подумал я, насчет подняться – это дудки.

Даже Альда Чимаррон не мог обладать чугунной челюстью и бронированными яйцами. Для этого надо быть монстром, в котором нет ничего человеческого. Я имею в виду, чтобы бодренько вскочить и резво побежать за мной и схватить меня и расплющить. Неужели это все-таки Чимаррон? Альда? Эта мысль не давала мне покоя, пока лифт опускался. И даже после того.

И тем не менее это был Чимаррон. А если так, схватку нельзя было считать выигранной. Если есть другие способы перехватить меня внизу, он ими воспользуется и не станет дожидаться лифта. Разумеется, для этого ему пришлось бы подпрыгнуть и всем своим весом проломить три этажа: 4, 3, 2, 1… Словом, я начал сомневаться в своей неуязвимости. Или почти сомневаться.

Двери лифта растворились, и я выскочил из кабины, толкая перед собой каталку. Я снова заметил, что Клод Романель, или то, что находилось под погребальным покровом, болтает своей головой и издает невнятное горестное бормотание. Но даже если бы я его понял, времени на ответы у меня все равно не было. Мы лихо сделали последний поворот, я забуксовал и с трудом затормозил перед открытой деревянной дверью морга, впрочем, она не была открыта. Открытой ее оставил я, но теперь она была закрыта. Почему ее закрыли, удивился я, и кто это сделал? Если ее запер тот придурок, мои неприятности еще не кончались.

Однако дверь легко открылась, и когда я набрал в легкие больше воздуха, чтобы влететь внутрь и взять последний рубеж, послышалось "шлеп-шлеп" – быстрые шаги, похожие на легкий топот доктора Блисса, который я слышал наверху. Нет… Теперь это уже был не легкий топот, это были глухие звуки вроде "бум-бум" или "бом-бом", то есть совсем даже не топот ног, а грохот падающих деревьев.

М-да. Я чуть повернул голову вправо и увидел его. Пока еще далеко – в дальнем, или западном, конце коридора восточного крыла. В общем, где-то там – я не мог определить точно. Восток то был или запад – с тем же успехом это мог быть север или юг, – короче, где бы это ни происходило, в подвале находился Альда Чимаррон. Он явно спешил, немного нагнувшись вперед, может быть, чуточку прихрамывая – "бум-бум" или "бом-бом", – но он неуклонно приближался, надвигался на меня как разъяренный локомотив, скрежеща всеми своими железяками.

Не будь я взрослым человеком, я бы наверное закричал. Ужасное разочарование постигает человека, когда он все свое мастерство вкладывает в выстрел и обнаруживает, что в стволе был холостой патрон. Или же старается, старается, старается и ничего у него не выходит. Никто еще не говорил никому: "Если в конечном счете ты ничего не добьешься…" Потому что на пути к большому успеху человек должен иногда испытывать маленькие радости, иначе какой смысл творить добро?

Конечно, я не зациклился на этих размышлениях и не стал жевать сопли. Я настолько быстро втолкнул Романеля в морг, что наш пробег повысил температуру в помещении, наверное, на два градуса, затем, едва не выбив двойные двери, вылетел наружу. И еще до того, как я добежал до красного "субару" – по крайней мере жестянка стояла там, где я ее оставил, – я понял, что совершил глупость. К счастью только одну, но и одной часто бывает более чем достаточно.

В то время это было здравым решением – поставить машину левой стороной как можно ближе к бетонной стене, чтобы оставить место для проезда других автомобилей. Но теперь это означало, что я не смогу забраться в нее с левой стороны: мне придется воспользоваться той же дверцей, через которую я засуну Романеля… если, конечно, дело дойдет до этого.

Поэтому я остановился у машины, распахнул дверцу и сорвал зеленое покрывало с Романеля и его коляски. Черт, эти проклятые ремни… Надо скорее снять их. "Бум-бом". Очень близко, совсем близко. Отцепив ремни, я схватил Романеля за руки и – "бом-бум" – буркнул: "Извини, старина". В тот же момент зашвырнул его в машину. Не успел мой клиент хлопнуться на сиденье, я уже разворачивался, сжимая в левой руке свой "смит-и-вессон" 38-го калибра. И вслед за этим раздалось "Ба-бах!"

Да, сразу после этого: то есть я разворачивался не совсем шустро. Чимаррон стоял в открытом дверном проеме в дальнем конце морга. Его фигура была хорошо видна в свете флуоресцентных ламп. Судя по звуку, он стрелял не из своей пушки 22-го калибра, а скорее из "магнума-357". Пуля прошла через открытую дверь, перед которой он стоял, через сумрачное пространство морга, вышла через широкую двойную дверь, из которой только что выскочил я, и чмокнула меня в правый бок, чуть выше большой берцовой кости, потом вонзилась в машину за моей спиной с треском раздираемого металла.

Я был уверен, что пуля слегка задела меня и не принесла особых разрушений, но все равно меня отбросило к машине, и моя спина произвела грохот, в сравнении с которым выстрел был звуком детского поцелуя. Я вскинул свой 38-й и два раза выстрелил в Чимаррона. Его туша еще какую-то долю секунды торчала в проеме, затем исчезла из поля моего зрения.

Я буквально нырнул в машину, навалившись на Романеля и по дороге потоптав ему ноги. Извлекая из кармана ключи, я произнес, на тот случай, если у него было хотя бы смутное представление о том, что здесь происходит: "Извини, старина. По-нормальному я извинюсь позже, если будет это "позже". А пока придется потерпеть, старина".

Я вставил ключ зажигания, но прежде чем повернуть его, наклонился вправо – разумеется, слегка помяв при этом Романеля, – еще два раза пальнул в ту дальнюю дверь, затем включил двигатель и рванул с места, чиркнув шинами по асфальту, с такой скоростью, что правая дверца "субару" захлопнулась сама по себе.

Я вдавил педаль до упора, как выражаются гонщики, чудом избежав нескольких столкновений на западной стоянке и вырвался на Мак Довел-роуд. Мои пальцы нащупали рваные дырки в пальто, в рубашке и приличное отверстие в правом боку. Рана в принципе была неглубокая и не опасная, но уже начинала болеть. По бедру текло что-то теплое и липкое – не иначе, как подогретая кровь. Кроме того, где-то в самом основании черепа у меня было неприятное и какое-то сосущее ощущение, а спину ласкал щекочущий холодок. Дело в том, что я вспомнил Альду Чимаррона, который получил удар кузнечным молотом и не вырубился, затем свалился на пол, но поднялся до неприличия быстро, затем хромал за мной следом по всему коридору. Я знал, я был абсолютно уверен, что он не сможет погнаться за вами, схватиться за бампер и швырнуть нас вместе с машиной на обочину. И все-таки…

Поэтому я гнал на всех парах, следуя совету старого мудрого философа-негра – тогда он был негром, до того, как Национальная Ассоциация Помощи Цветным Народам переименовала его в чернокожего – Сэчела Пейджа, который сказал: "Не оглядывайся назад: возможно, за тобой что-нибудь гонится".

Глава 17

Через пять минут бесплодных попыток найти общий язык с Клодом Романелем, я примирился с тем фактом, что в нем больше было от растительного, нежели от человеческого мира, по крайней мере, на данный момент, если не навсегда; сел за телефон и набрал по прямой связи Голливуд, Калифорнию, отель «Спартанец», комнату 214 – апартаменты доктора Пола Энсона по соседству с моим жилищем. По четвергам Пол работал только полдня, может быть, он уже дома.

Мы с моим клиентом оказались в поистине вшивом мотеле на окраине Темпа в нескольких милях к югу от Скоттсдейла. Оглянувшись назад, я констатировал полное отсутствие Альды Чимаррона, полицейских машин, признаков преследования. Еще раз убедившись, что на хвосте "субару" никто не висит, я загреб в первый мотель, где были свободные места. Машину припарковал перед мотелем и затащил Романеля в комнату, приняв все меры предосторожности, чтобы никто этого не заметил. Поверхностную рану в боку временно замотал полотенцем, спрятав его под пояс, и если не считать легкого жжения, она меня не беспокоила и не затрудняла движения. Синяя куртка, белая рубашка и штаны, конечно, пришли в негодность, поскольку были порваны и испачканы кровью. Зато я мог считать, что мы с Романелем на какое-то время находились в безопасности, но что будет потом?

Во всяком случае, с телефонным звонком мне повезло. Пол был у себя – не завернул ни в свой клуб, ни в бар, ни в женский будуар по пути с работы домой. Не совсем обычно для 1.30 дня по аризонскому времени, что соответствует полудню в Калифорнии.

Когда Пол ответил, я назвал себя и перешел прямо к делу, игнорировав его "Привет!" и "Какого черта ты делаешь в этой пустыне?"

Когда я закончил, он сказал:

– Значит, твой осведомитель говорит, что эти подонки пропустили через его голову электричество?

– Так он утверждает.

– Опиши еще раз аппарат с циферблатом и странными пластинами.

Я рассказал Полу все, что запомнил, и этого было немного, потому что в те минуты меня больше заботил Романель и то, каким образом вытащить его – и себя заодно – из больницы. Но Пол заметил:

– Все правильно. Эта штуковина на красном столе – она, кстати, называется тележкой скорой помощи – похожа на дефибриллятор. Тем более, что у других аппаратов нет таких пластин.

– Эту штуку применяют в больницах, когда у кого-нибудь останавливается мотор?

– Именно. Эти пластины прикладывают к груди по обе стороны сердца, нажимают кнопку на рукоятке и посылают ток от одной пластины на другую, через сердце, чтобы встряхнуть его и вернуть к жизни. Вот так эта штука работает. Но, судя по твоим словам, они прикладывали пластины к голове твоего приятеля. Это невероятно и к тому же очень опасно… – Он помолчал и прибавил: – Немногие госпитали имеют аппаратуру для ЭКТ или электроконвульсивной терапии, как иногда называют электрошок. Но почти в любом есть дефибрилляторы, которые используют в критических ситуациях для сердечников. Но применять дефибриллятор таким образом… Это не укладывается у меня в голове. Сила тока всего несколько миллиампер, однако в неумелых руках он может искалечить человека, даже убить его, все эти нежные нейроны, синапсы и хрупкие извилины в мозге разрушаются как стекло, когда в него попадает крикетный шар. Если они действительно это сделали… хотя у меня уже нет в этом сомнений, Шелл. Ты говоришь, что этот человек в сознании, но не может разговаривать: издает неразборчивые звуки. Пытается что-то сказать, но у него не получается. Верно?

– Верно. Что-то вроде того. Он смотрит на меня, шевелит губами, кивает головой. Но и только.

– Он может ходить?

– Я не уверен. Я поставил его здесь на ноги, и он некоторое время простоял. Больше мы ничего не добились. Может, есть какой-нибудь доктор, который мог… ну хотя бы попытаться? Хоть что-нибудь сделать? По-моему, в нынешнем состоянии Романель не может ни есть, ни пить.

– Да, есть такой, Шелл, и живет он в Скоттсдейле. Пока мы с тобой беседовали, я тут посмотрел записную книжку. Нет никакой гарантии, что он поможет, но уж если кто и сможет, так это только Барри Мидленд. Барри – особый случай. Прекрасный, потрясающий специалист по ортомолекулярной медицине и в то же время гомеопат. Великолепно разбирается в разных областях нетрадиционной медицины. Его считают белой вороной и часто ругают, особенно наиболее консервативные коллеги, но он очень и очень хорош как врач. К тому же он мне многим обязан. Может быть, это звучит не совсем тактично, – в этом месте он сделал короткую паузу, – но если я его уговорю помочь тебе, дружище, мы с ним будем квиты, а мне будешь обязан ты.

– Заметано.

– Вот его номер. Записывай. – Он продиктовал мне цифры и сказал: – Подожди двадцать минут после нашего разговора, потом звони ему. А я тем временем подготовлю почву. Гарантий никаких, но думаю, Барри сделает все, что в его силах.

– Я надеюсь. Спасибо, Пол. Кстати, насчет услуг: возможно, тебе будет интересно услышать, что Кей, та очаровательная дама, которая так нелюбезно обошлась с тобой в моей квартире, сделала это не со зла?

– То есть?

– Дело в том, что она только хотела разнюхать насчет того, чем я занимаюсь, выудить информацию насчет моей работы с одним клиентом. Это было задание от одной лавочки, на которую она работает, под названием "Экспозе Инк". И, между прочим, она получала значительно больше, чем по моему разумению я ей давал.

Пол расхохотался.

– Выходит, она вынюхивала нюхача, играла в твою игру?

– Ну… наверное, можно сказать так. Тянула на себя мое одеяло. А мне это не очень понравилось.

– Тогда получается, что эта прелестная Кей Денвер в самом деле воспылала ко мне страстью, как я и предполагал, и щелкнула меня по носу, чтобы обмануть обманщика. Так что теперь она, возможно, кусает себе локти и раскаивается…

– Наверняка, – сказал я, не задумываясь. – Вот я и подумал: дай-ка окажу Полу маленькую услугу и помогу ему справиться с разрушительным чувством неполноценности. Кстати, ее фамилия не Денвер, а Дарк. Кей Дарк.

– Вот как? Ну что же, старик, я оценю твою информацию. Кроме шуток. О'кей, сейчас звоню Барри и подготовлю для тебя почву.

Положив трубку, я выждал десять минут и позвонил по номеру, который дал мне Пол. Секретарша сразу соединила меня с доктором Мидлендом. Говорил он быстро, коротко, по-деловому. Он сказал, что его старый друг доктор Энсон объяснил ему ситуацию и он согласен помочь, если сможет. Задал мне три вопроса о состоянии и внешнем виде Романеля, потом спросил, где мы находимся. Я назвал ему адрес мотеля. Он добавил, что ему надо посмотреть одного пациента у себя в кабинете, но минут через тридцать-сорок он будет в мотеле. Прибыл он через тридцать пять.

Когда в дверь негромко постучали, я приоткрыл ее и увидел мужчину в строгом коричневом костюме с черным медицинским чемоданчиком и свертком, в котором были тонкие металлические трубки. Я открыл дверь и отступил в сторону, пропуская гостя.

Он мельком взглянул на револьвер в моей руке и тут же забыл о нем, ища глазами больного.

– Я доктор Мидленд, – представился он. – А вы мистер Скотт?

– Точно.

Доктор был молодой – я имею в виду для специалиста, которого так расхваливал Пол. Мне показалось, что ему лет тридцать пять. Он был худой, около метра шестидесяти ростом и килограммов шестьдесят весом, с копной темно-каштановых волос. Но вид у него был профессиональный, что дополнялось проницательными карими глазами, прикрытыми очками без оправы.

Он спросил, глядя на меня:

– Что с вами случилось? Это на вас пятна крови?

Он кивнул при этом на мой правый бок. Я снял куртку, демонстрируя красные подтеки на рубашке и штанах.

– Угу, – сказал я. – Это кровь, но у меня остался практически полный бак. Со мной все в порядке, кровотечение прекратилось. – И я показал пальцем на Романеля. – А вот пациент.

Доктор Мидленд скосил голову на одно плечо, очевидно, заметив дырки в моей рубашке.

– Это случилось в связи с… с тем, что произошло с пациентом?

– Вот именно, – ответил я. – Доктор Энсон, наверное, упомянул, что пациента зовут Клод Романель. Он нанял меня для одного дела, которое я еще не закончил. Когда я разыскал мистера Романеля, мне пришлось приложить усилие, чтобы забрать его от людей, которые обработали его вот таким образом.

– Гм… Вашу рану я посмотрю позже.

Он подошел к стулу, на котором сидел Романель, поставил свой чемоданчик на пол и открыл его. Следующие две минуты доктор занимался пациентом, время от времени обращаясь ко мне, но ни разу не взглянув на меня. Он измерил Романелю температуру, потом обмотал его предплечье манжетой для измерения кровяного давления и начал закачивать воздух маленькой грушей. После чего стетоскопом послушал его сердце и легкие.

А я наконец сунул свой "смит-и-вессон" назад в кобуру и сказал:

– Большое спасибо вам, доктор, за то, что вы пришли. Разумеется, я заплачу…

– Ничего вы мне не заплатите. Я не стал бы делать это за деньги.

Произнеся эти слова, он спрятал прибор для измерения давления и стетоскоп в свой чемоданчик и достал те штуки, которые я принял за металлические трубочки. За считанные секунды он соорудил из них треногу метра полтора высотой с выступающим крючком на самом верху. Когда он подвесил к крючку пластиковый мешочек с жидкостью янтарного цвета, я узнал аппарат, какие часто видел в больницах и которые служат для перекачивания жидкости в иглу, воткнутую в руку больного.

Доктор Мидленд протер смоченной спиртом ватой левую руку Романеля и, извлекая из стеклянной пробирки иглу для подкожного вливания, заметил:

– Температура и кровяное давление мистера Романеля ниже нормы, но ничего серьезного. Хотя отделали его ужасно.

– По-моему, они едва не прикончили его. Я думал, он на последнем издыхании, когда…

В первый раз с того момента, как он занялся своим пациентом, доктор Мидленд посмотрел на меня. И это был не просто взгляд, а взгляд пристальный. Покачивая головой и не спуская с меня горящих глаз, он быстро заговорил:

– Мистер Романель скоро поправится, мистер Скотт. У него ничего серьезного. Он получил физические и неврологические травмы, но, к счастью, не произошло никаких необратимых изменений. Очень скоро он придет в норму.

Он почти выплюнул в меня эти слова, и его карие глаза делались все темнее в продолжение этой речи. Вот тогда-то я понял, что Барри Мидленд – не просто знающий врач, но чертовски хороший врач, и все такое прочее, о чем говорил мне Пол Энсон.

Мне следовало хорошенько подумать, прежде чем соваться со своим комментарием по поводу состояния Романеля. Ведь сам Пол, бывший здесь в Аризоне, в Маунтин Шэдоуз Ризорт в связи с одним серьезным случаем, сказал мне очень важную вещь, о которой я совершенно позабыл. Каждый человек, даже здоровый, во многом зависит от мнения, даже невысказанного, окружающих его людей. Но человек больной, так сказать, "пациент", особенно находящийся в обезличенной больничной обстановке, изолированный от мира, ослабленный, лишенный сопротивляемости хирургическим и прочим вмешательствам, становится сверхвнушаемым. Заставьте его поверить, что ему будет лучше, и у него появятся шансы; но убедите его, что надежды мало, что у него болезнь, именуемая "неизлечимой", то есть что лечащий его меднолобый врач ни черта не смыслит в своем деле, – и он наверняка окочурится раньше срока, что блестящим образом подтвердит преступный диагноз.

Но больше всего меня поразило в словах Пола в прошлый раз – между прочим, тогда я был этим самым пациентом – то, что даже будучи без сознания, в сонном состоянии или в глубокой коме, пациент слышит все – все вздохи, "охи" и "ахи", наподобие "Черт, посмотри-ка на эту гадость рядом с его печенью", "У моего приятеля было то же самое, и он умер через три дня, бедолага" или "Я думал, что он уже скопытился". Может быть, его сознание и не слышит эти слова, но какая-то постоянно бодрствующая часть его внутреннего "я" фиксирует их более полно и более точно, нежели электронная память, и нередко происходит утечка этой информации в сознание, производя поистине разрушительное действие. То же самое происходит, когда комментарии делает такой врач, как Барри Мидленд, но эффект при этом получается просто волшебный.

Я с возрастающим интересом наблюдал, как доктор Мидленд вталкивает иглу в вену на руке Романеля, убирает зажим с пластиковой трубочки и регулирует струйку жидкости.

– Вы можете сказать мне, доктор, что это за жидкость? – поинтересовался я.

– Разумеется. – Он снова взглянул на меня и почти улыбнулся. – Я не из тех эскулапов, которые полагают, что больному пойдет на пользу, если он будет в неведении относительно магических манипуляций своего врача. – В этом месте он улыбнулся по-настоящему. – Я велел своей медсестре приготовить раствор № 4 заранее. Основой его служит обычная лактированная инъекция Рингера – главным образом вода и электролиты, к сожалению, остальные компоненты малоэффективны. Я считаю, что введение жидкостей в кровеносную систему больного – это лучший из имеющихся способов обеспечить питательную поддержку, чтобы восстановить его энергию, укрепить лимфатические узлы, нервные окончания и клетки, помочь ему подняться на нога.

– Вы все больше впечатляете меня, док… доктор.

– Пусть будет "док", мистер Скотт. – Он дотронулся пальцем до мешочка с раствором № 4. – Первым делом – и это самое важное – я добавил к этой настойке Рингера несколько граммов бессульфитного аскорбата, то есть витамин С, пригодный для внутривенного вливания. Во всех случаях инфекции, токсемии, шока, физического увечья или травмы, например, при хирургических операциях, врач должен давать больному аскорбат, хотя бы в больших оральных дозах, но предпочтительнее в виде внутривенного вливания, если состояние тяжелое или прогноз неутешителен.

– Аскорбат. Не слишком ли мудреное словечко для элементарного, всем известного витамина С? – спросил я, подмигнув Мидленду.

– Вы хотели сказать, элементарного, всем известного, волшебного витамина С. Его прием должен быть самым повседневным делом, особенно в больницах и хирургических отделениях. Как это ни печально, большинство врачей просто-напросто игнорируют это исключительно эффективное и безвредное лекарство, хотя их пренебрежение часто приводит к затяжке болезни или даже к смерти пациента.

– К смерти пациента? Не слишком ли сильно сказано, док? Вы не перехлестываете?

– Нисколько. – Он сердито посмотрел на меня, точно так же, как минуту назад. – Любой врач, но прежде всего любой хирург или онколог, который не прописывает аскорбат своему, как говорят, "гипоаскорбомичному" больному, должен считаться виновным – и он действительно виновен – в преступной небрежности и медицинском невежестве.

– Пол говорил мне, что вы – особый случай, – заметил я.

– Но я начинаю подозревать, что он не сказал и половины правды. – Я усмехнулся, а доктор снова подарил мне улыбку.