Текст книги "Танец с мертвецом"

Глава 17

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я осознал, что я не умер и не отправился в Землю Вечно Счастливой Охоты. Правда, живым я тоже был не вполне, но все-таки жизнь во мне теплилась. Я не знаю, сколько времени длился таинственный монотонный процесс, собравший осколки звуков, цветов, движений, запахов и мыслей в одно фантасмагорическое целое.

Я учуял запах лекарств, услышал голоса, ощутил тяжесть и боль. И еще я бредил. А однажды в горячечном бреду я увидел нечто прекрасное в своем безобразии.

Словно ожила картина, написанная Дали, которому помогали Блэйк и Эль Греко. Это был балет на открытой площадке, зеленой, плоской и мрачной, как поверхность Мертвого моря. Я стоял в центре площадки, меня слепили огни рампы. Из-за кулис на сцену вытанцевали Слобберс О'Брайен и Бифф Бофф в красных балетных пачках. Они выделывали пируэты со слоновьей грацией и щекотали друг друга. У обоих были здоровенные дубинки, выполненные в виде Уи Вилли Уоллеса и Дэнни Экса, которыми они меня беспощадно лупили по голове.

Где-то вдали оркестр в тысячу музыкантов грянул Хор Злобствующих: клэнг... клэнг... клэнг-клэнг, клэнг-клэнг.

– Это нашу песню играют, – говорили Слобберс и Бифф, охаживая меня дубинками в виде Вилли и Дэнни.

Неожиданно появился Эд Грей, длинный и ужасный, в белых рейтузах, исполнивший потрясающее антраша, одновременно стреляя в меня из пулемета. Каждый раз, когда в меня попадала пуля, я умирал, а потом подымался и смеялся ему в лицо. И новая пуля впивалась в меня, и я снова умирал, и снова вставал и смеялся. И так снова и снова. Но вот на сцене появились новые персонажи: Уэбб Олден, Датч, хорошенькие девушки в туфлях на высоком каблуке и в блузках с большим вырезом, танцующая деревянная статуя Пана и еще кто-то.

А потом случилось самое неприятное и шокирующее. Я был самим собой и стоял в центре сцены. Но в это же самое время я был и каждым из них. Я был публикой, созерцающей балет, и я был Эдом Греем, и Дэнни Эксом, и Слобберсом, и Вилли, и Биффом, и женщинами, и Уэббом – всеми ними и в то же время самим собой. К счастью, это видение ушло, растаяло в зеленом ландшафте.

И сразу же после этого я как бы очнулся. Встревоженный и все осознающий. Смутно я помнил, что и раньше уже просыпался и разговаривал с врачами, сестрами, полицейскими. Какой-то сержант Фарли с видом человека, сидящего на раскаленных углях, за что-то извинялся. И еще я припоминал множество красоток.

Кое-что в моменты этих пробуждений стало более ясным. Я узнал, что Эд Грей умер. Но на смертном ложе он признался в убийстве Пэйджин Пэйдж. Из своей артистической уборной рядом с кабинетом Грея она подслушала разговор Грея с Десмондом, который звонил с Гавайев и просил помочь в организации фиктивной «свадьбы» Олдена. После этого Пэйджин стала намеренно подслушивать разговоры Грея. Она слышала и разговор его с Десмондом в тот вечер, когда Уэбб был убит. По глупости она решила воспользоваться этой информацией, чтобы вытрясти из Грея деньжат. И Эд Грей решил избавиться от нее. Он ее задушил. Я вспомнил привидевшийся мне балет. Интересно, они так и танцевали вместе? Он – сжимая пальцами ее горло, она – с вытаращенными блестящими глазами?

Кто-то рассказал мне, что Орландо действительно много задолжал Грею – сто сорок тысяч долларов. За помощь в организации ловушки для Уэбба и сокрытии следов заговора, а также за попытку уничтожить меня Грей потребовал весь выкуп и получил его.

Судья в конце концов оказался «судьей»: Мэнни Мак по кличке Судья изучал юриспруденцию в тюремных библиотеках. Старый его приятель – Док Уайт провел медицинское обследование Рэйвен и Уэбба и как-то ухитрился не убить их, когда брал у них кровь на анализ. Эд Грей и его помощники организовали фиктивную свадьбу с выдачей фиктивного свидетельства о браке, подписанного Судьей Маком, которое нигде не было зарегистрировано, хотя и выглядело вполне как настоящее. Судья честно отработал деньги, которые ему оплатил Орландо. Но пользы от этого он получил мало, не пошли ему они впрок.

И была еще одна сцена, которую я смутно помнил. Вскоре после того, как меня поместили в госпиталь, меня навестил доктор Пол Энсон и принялся меня поздравлять.

– Ты – папаша, – воскликнул он.

– ЧТО?

– Расслабься. Ну, вроде. Ты – папаша двадцати двух...

– Двадцати двух?.. Ох!

– Неонов.

– Что такое неоны?

– Рыбки, дурень. Твои рыбки. Ты что, не помнишь?

– Конечно нет. Мы уже говорили об этом. Но я вспоминаю, что в квартире у меня был аквариум. С рыбками. О Господи!

– Ты уже давно пытался вывести неонов. А они все не вылупливались, или что они там делают. Я отсадил родителей в общий аквариум, а новорожденных подкармливаю сушеными инфузориями и яичным желтком. А там уж ты сам будешь о них заботиться.

– Очень благородно с твоей стороны. О Господи! Рыбы...

– И еще. Я попросил доктора Бормана посмотреть тебя.

После того как он ушел, я лежал почти в беспамятстве, похолодев от ужаса, пульс слабый, нитевидный. Когда в палату вошла сестра, я все еще бормотал:

– Рыбы... рыбы.

Но все это было уже довольно давно. Вдруг вошла новая сестра и, улыбаясь, спросила меня, не хочу ли я чего-нибудь поесть. Внезапно я ощутил голод. Скоро мне принесли поесть. Но сил у меня оказалось меньше, чем казалось, и сначала я ел так, что порой и в рот вилкой не попадал. Но уж через несколько дней я мог обгладывать бараньи кости и перегрызать старые веревки. И для меня пришло время выписываться.

В тот день, спускаясь вниз по больничным ступеням, я остановился и оглядел маленький мирок, с которым расставался. Никогда небо не казалось мне таким голубым и бездонным, а воздух – чистым и приятным.

Мы шли, взявшись за руки, и я ненадолго позволил своим мыслям уйти в прошлое, вспомнить прошедший месяц.

В общем и целом, это был хороший месяц. Мои неоны быстро росли и становились очень красивыми. Рэйвен Мак-Кенна и Орландо Десмонд в ожидании суда находились под стражей. Все, кому положено было, сидели в тюрьме, а история эта уже не расписывалась на первых полосах газет. Но это потрясающее фото «десятки» было напечатано на вкладке «В-а-а-у!». Возможно, вы и не нашли бы этого номера сейчас в журнальных киосках, а ведь был...

Я пару раз виделся с Блэкки, и это, разумеется, было очень весело. Относительно того вечера, когда праздновалась годовщина журнала, она сказала: «Шелл, ты был таким отважным!» На что я ответил: «А ты была прямо Маленькая Отважная Охотница!» – и на этом вопрос был исчерпан. Потом были беседы с некоторыми другими девушками «В-а-а-у!» – так сказать, сводились концы с концами. И это тоже было весело.

Вообще, жизнь была сплошным удовольствием.

Но не большим, чем я получал его сейчас.

Потому что в благоухающих сумерках по Международному торговому центру в Вайкики шли «мы» – Лоана Калеоха и я.

На этот раз подлинная Лоана. Потрясающая полинезийка Лоана с вулканическими глазами и грудью, с дьявольски алыми губами, убийственная смесь вина и меда. Лоана с бархатными глазами и золотистым голосом.

Мы проходили мимо экзотических магазинчиков, она крепко сжимала мою руку, а ее бедро, мягкое и округлое, касалось моего бедра. Я сегодня прилетел на Гавайи и нашел Лоану у нее дома. Мы уже больше часа были вместе, и я успел рассказать ей многое о том, что произошло с тех пор, как мы виделись в последний раз.

А сейчас она сказала:

– Понимаю. Но почему Рэйвен назвала тебя Уэбли Олденом?

– Она так сказала после того, как я объявил, что у меня амнезия, помнишь? Еще я сказал ей, что я либо Шелл Скотт, либо Уэбли Олден. Она уже представилась мне как Лоана и предполагалось, что она знает, кто я такой. А не сказала она мне, что я – Шелл Скотт, потому, что я таковым и являлся.

Ее черные брови слегка нахмурились.

– Послушай, – сказал я. – Я тогда совсем спятил. И Рэйвен не нужно было, чтобы я пришел в себя. Например, если бы я попал в руки полиции и сказал: «Я – Шелдон Скотт и у меня не все в порядке с головой», они очень скоро узнали бы, что я говорю правду, а может быть, позаботились и о каком-нибудь докторе для меня. С другой стороны, если я попадаю в лапы закона и утверждаю только то, что ничего не помню, кроме того, что я – Уэбли Олден, на меня скорее всего напялили бы смирительную рубашку и навеки затолкали в сумасшедший дом. Это меня утихомирило бы, а, с точки зрения Рэйвен, все, что могло меня утихомирить, годилось. Все, что могло помешать мне узнать правду или открыть ее заново, правду о ней и ее приятелях, – годилось.

Лоана улыбнулась:

– Ну что ж, это сработало.

– Да, но сработало так, что подтвердило все остальное. Как только я вычислил, что заговор организовали Рэйвен и Орландо, мне осталось только восстановить весь ход событий – в том числе и понять поведение Рэйвен в «Пеле» – и сложить два и два. Бандиты, которые напали на меня возле клуба «Паризьенн» и утащили фото с негатива Уэбба, еще двое мордоворотов, пытавшихся заполучить посланные по почте кинопленки, а Рэйвен знала, что они были отправлены, ну и так далее, по порядку. И в каждом эпизоде причастными оказались либо Рэйвен, либо Орландо, либо они – но не Лоана. И больше ничем не объяснить ход событий.

– А что стало с этим фотопортретом... Рэйвен? – спросила Лоана.

– О, он все еще у меня. Своего рода сувенир, – улыбнулся я. – Я, возможно, повешу его в спальне. Ее глаза вспыхнули.

– Лучше тебе этого не делать! Я засмеялся и сказал:

– Знаешь, это фото с самого начала не давало мне покоя. Я никак не мог сообразить, почему Уэбб в свою первую брачную ночь занимался тем, что фотографировал свою жену, вместо того чтобы... ну, вместо того чтобы... Это было странно, даже несколько извращенно. И сколько я ни пытался это понять, так и не сумел. Но все обрело смысл, когда я стал рассматривать ночь четырнадцатого августа не как обычную брачную ночь, а как часть преступного плана, задуманного новобрачной. Конечно же это была затея Рэйвен. Она во всем призналась в полиции, а уж они и мне рассказали.

Лоана странно посмотрела на меня, словно собираясь сказать что-то, но промолчала. Я продолжал:

– В тот вечер Уэббу хотелось как можно быстрее уединиться с новобрачной. Но Рэйвен уединяться не хотела. Это не вписывалось в план, который они на вечер разработали для Уэбба. Словом, притворившись, что она стесняется, – а это чувство она ощутила последний раз в одиннадцать лет" – Рэйвен предложила своего рода фотографическую интерлюдию, своего рода разминку, прелюдию к более волнующему приключению. А цель у нее была одна – занять Уэбба до тех пор, пока Орландо не прокрадется в дом и не застрелит его.

Это было изощренное коварство. И вообще, как подумаешь обо всем этом, получается, что о более коварном убийстве мне и слышать не приходилось. Ну, а если бы этот ход не удался, наша маленькая умненькая девочка несомненно придумала бы что-нибудь еще. Но Уэбб клюнул на эту удочку, хотя, наверное, полагал, что это – не совсем по правилам игры. Дополнительно страхуясь от всяких случайностей, Рэйвен добилась того, что ни в одном кадре не было видно ее лица, хотя они, естественно, не собирались оставлять отснятые кадры в аппарате – предосторожность, которая не вполне удалась. Все шло по их плану, до мелочей. И все у них получилось бы, если бы я приехал к Уэббу на пять минут позже.

Мы вошли в ресторан Дона Бичкамера «Бора-бора» и устроились в «Дэггер-баре». Лоана заказала «Цветок вишни», а я, после небольшого раздумья, – «Пука-пука».

Лоана рассказала мне о том, что она делала в ту ночь, когда у меня отшибло память. Учитывая пикантность ситуации, она была уверена, что мы оба не хотели быть узнанными, подвергаться допросам в полиции. Поэтому, естественно ошеломленная моей глупостью или неуклюжестью, когда я вылетел из домика на дереве, она собрала, что подвернулось под руку из моих вещей, и поспешила прочь.

Она искоса посмотрела на меня, пригубила свой коктейль и сказала:

– Я пошла домой, надеясь, что ты позвонишь. Но ни с кем другим я говорить не хотела. На другой день я заметила, что за моим домом наблюдают двое мужчин. При виде их я испугалась, вспомнила, что ты рассказывал мне о гангстерах, которые охотятся за тобой...

– Да, пока я лежал в больнице, полиция поделилась со мной той информацией, которую они получили от Грея и его прихлебателей. Когда Рэйвен назвалась мне Лоаной, стало очевидно, что я не должен был встретить настоящую Лоану, тебя. Поэтому по приказу Грея парочке его головорезов из банды при клубе «Пеле» было ведено схватить тебя. Может быть, чтобы держать в заложницах... может, и похуже.

Она вздрогнула:

– Они пытались проникнуть в дом, стали возиться с замком. Я перепугалась совсем, выскочила через черный ход, в машину – и ходу.

Она рассказала, что они было погнались за ней, но она хорошо знала все дороги в окрестностях Гонолулу и сумела скрыться от них. Несколько дней она провела у друзей, живших на другом берегу острова Оаху. А вскоре состоялось мое вторжение на празднование годовщины журнала и ей больше ничего не угрожало.

Лоана посмотрела мне в лицо и спросила:

– Ты, Шелл, наверное, ненавидишь их всех за то, что они с тобой сделали?

– Да нет... Не совсем так. – Откуда-то вновь возникли фрагменты моего кошмарного бреда – балета. – Нет у меня к ним ненависти. Мне просто не нравится, как они танцуют.

Этого она не поняла, а пояснять я не стал.

Скоро мы были опять в торговом центре. Маленький язычок пламени гавайского фонарика краснел в темноте. Официант в белоснежном тюрбане достал большой ключ и отомкнул большой висячий замок на двери в «Индийскую смоковницу». Вокруг сновали люди, сияли разноцветные огни. В нескольких метрах по шоссе неслись машины.

Лоана прикоснулась к моей руке. Я посмотрел на нее. Пышная волна блестящих черных волос тяжело стекала ей на плечи. На ней было тесно обтягивающее бюст и бедра холомуу, в волосах краснел цветок, на шее – ожерелье из орхидей.

– Шелл, – тихо сказала она, – ты об этом ничего не сказал, а сама я спросить постеснялась.

– Так спроси сейчас.

– Ну, все то, что случилось до... до того, как ты упал... – Она смотрела через мое плечо на маленький домик на дереве. – Ты все время говоришь, что кто-то о чем-то тебе рассказывал. Или тебе в больнице рассказали. Или ты догадался об этом, или же так должно быть. – Она облизала губы и внимательно посмотрела на меня. – А если ты... ничего не помнишь?

Я открыл было рот, но она торопливо продолжала:

– Неужели ты не помнишь, что ты уже был раньше, со мной... в домике на дереве... и все остальное?

Я перебил ее. Наш официант распахнул калитку и ожидал нас. Когда я заказывал ужин с шампанским, я назвался своим собственным именем – сегодня ночью я падать с дерева не намерен.

– Врачи хорошо потрудились надо мной, Лоана, – сказал я. – В больнице у них было достаточно времени, чтобы покопаться в моей голове и все в ней отремонтировать. Им это вполне удалось.

– Так ты...

– Да, моя милая Лоана... – Я улыбнулся ей. – Я все помню.

Она улыбнулась, блеснув зубами в темноте, посмотрела на меня, повернулась, прошла в калитку и остановилась у деревянных ступеней.

И я, счастливо улыбаясь, последовал за Лоаной на баньяновое дерево.