Текст книги "Танец с мертвецом"

Я понимал, почему они не смотрели на эту девицу. Она работала из рук вон плохо. К настоящему моменту она сняла с себя всю одежду, кроме того минимума, который предписывался законом, но даже сняв этот минимум, она казалась бы не снявшей его. Старалась она вовсю, но мало чего добилась. Она даже не выглядела обнаженной, она выглядела голой.

Я прикрыл глаза и отхлебнул виски, мысленно сказав: «Это не за тебя, беби!» А когда я открыл глаза, она уже исчезла. Музыка смолкла, потом конферансье что-то прокричал, и снова заиграл оркестр.

Из-за занавеса, свисавшего красивыми складками, в нескольких метрах слева от меня на стойку бара вышла женщина. Жанетта? Нет, не Жанетта. И не Октябрь, а уж если Октябрь, то 1897 года, который, как известно, был несчастливым. Она бочком двигалась по стойке, оркестр наяривал что-то восточное, а на лице у нее было такое выражение, словно она хотела сказать «Ф-и-и!» этой мелодии. Она вышла в египетском костюме, а лучше бы не выходила вообще. Это была очень большая представительница Египта. Я определил бы ее вайтлз[6]6
  Вайтлз – зафиксированные размеры объема груди, талии и бедер в дюймах (англ.).


[Закрыть] как 40 – 30 – 40, но, к сожалению, не в таком порядке.

Этот номер кончился. Все проходит. Но он длился, казалось, вечности. А потом музыка смолкла, конферансье опять что-то прочирикал, и снова вступил оркестр.

Но на этот раз музыка была совершенно иной. Это была медленная тягучая мелодия, которой мне раньше слышать не доводилось. Тягучая, но с четким, едва слышным ритмом, напоминающим шепот в постели, сладость секса, гортанные всхлипы. Занавес слева от меня раздвинулся – и вот она, Жанетта. Пока еще в тени, не видная отчетливо. В полутьме различалась лишь белизна песцовой накидки.

А потом она двинулась вперед. Медленно, гордо, с безразличным видом, словно она была одна и сотни горящих глаз не съедали ее. Она двигалась почти торжественно, обнаженная плоть мерцает там, где белый мех не прикрывает ее, длинные коричневые волосы зачесаны на одно плечо, длинные изящные ноги поблескивают при каждом шаге.

Трудно даже представить себе, что женщина способна на это. Может выйти на стойку бара – не на эстраду или танцевальную площадку, а на стойку бара, окруженную проспиртованными мужчинами; вожделение на их лицах уже сейчас, когда она не сделала и четверти оборота. Выйти вслед за вульгарной толстухой, выступавшей перед ней, и казаться королевой. Но она сделала это. Не было ни воплей, ни свиста. Все сидели тихо, только смотрели.

Она была красива: высокие скулы, полные чувственные губы, потрясающая фигура – все это у нее было, да; но было и еще что-то. Она излучала властность, стремление командовать. И ей нравилось делать то, что она делала. Мне тоже.

Она прошлась вдоль всей стойки, помахивая песцовой накидкой, как бы сама себя лаская, как будто это приносило ей чувственное удовольствие, пронизывающее ее с головы до пят и внутри, особенно внутри. Потом ее, Движения ускорились немного, белая накидка открывала тело все больше и больше, все более дерзко. Я готов был поклясться, что под накидкой у нее ничего больше не было, но возможно, я ошибался. Она полностью не убирала накидку, но к концу номера это была уже не накидка, сияющий в мягком свете реквизит. Жанетта задрожала, затрепетала. Это было не движение, а зарождающееся внутри нее чувство, которое пронизывало ее и передавалось всем нам, кто смотрел на нее.

В этом клубе она появилась недавно. Она была звезда, смотреть на которую приходили специально. Наконец она на мгновение застыла, как бы совсем обессиленная. Но вдруг она выпрямилась, упругая грудь слегка выпячена, мягко освещенные бедра матово поблескивают, и пошла к занавесу. Совершенно спокойно и безразлично, волоча песцовую накидку за собой по полу.

Заведение стало быстро пустеть. Я видел то, что хотел увидеть. Кое-какие точки тела Жанетты были время от времени в луче прожектора. У нее не было веснушек. Но я все-таки прошел за кулисы и поговорил с ней для пущей уверенности. Нет, она не выходила замуж за Уэбба Олдена. Нет, в последнее время она не позировала для фото. Разумеется, я все это уже знал, но побеседовать было приятно.

Я ушел из клуба «Паризьенн». Потом я вычеркнул Жанетту Дюре – Октябрь из списка подозреваемых.

И занес ее в совершенно другой список.

На следующий день, в воскресенье, я проснулся после восьмичасового сна с ощущением, что жить стоит. Сначала я недоумевал, откуда это чувство, а потом понял, что это оттого, что меня не убили.

Голова у меня болела, колено болело, словом, болело во многих местах. Но я был жив и готов к действию. Пули меня миновали. Сегодня, думал я, в «Алжир». К Чарлине Лэйвел – и к Эду Грею. Но сначала нужно кое-что сделать.

Лицо покойника, которое я видел вчера ночью, было мне смутно знакомо, в этом я был уверен. И если этот человек был, а в этом я был уверен, известным или даже недавно объявившимся бандитом местного значения, его фотография должна быть в альбоме «криминального элемента» в полиции Лос-Анджелеса. Так же, как и фотография Слобберса О'Брайена.

Поэтому после завтрака, состоявшего из кофе и густого месива из кукурузных хлопьев, я по голливудскому скоростному шоссе направился в полицейское управление Лос-Анджелеса. В течение трех часов я листал «криминальные» альбомы и рассматривал лица. И тогда я увидел его. Того парня в темной аллее.

Звали его Дэнни Экс. Дважды арестовывался за убийство и дважды был оправдан. Арестовывался за драку – оправдан. Арест за угрозу насилием – обвинение не было доказано. Один срок в Сан-Квентине за выстрел в живот своему противнику. Словом, жил человек. Из тюрьмы Дэнни вышел чуть больше года назад. На этот раз он не выйдет.

И вдруг все ниточки связались в один узел. Я вспомнил, где я его видел, где слышал его имя. В Лас-Вегасе. Предполагалось, что он работает на Эда Грея.

Мне всегда нравилось ехать из Лос-Анджелеса в Лас-Вегас. После Сан-Бернардино городов почти нет, а есть много плоской сухой пустыни и четырехрядное полотно скоростного шоссе. А потом, словно бетонный и неоновый оазис в пустыне, – легендарный Лас-Вегас.

Так его называют. И это правда, он действительно как легенда. Город наводнен жуликами, но там же живет множество, точнее, большинство добропорядочных граждан. Жители этого города такие же, как и жители других городов. В городе полно детей, много школ, уйма церквей. Люди утром встают, а вечером ложатся спать. Но город не спит никогда. Игорные дома открыты круглосуточно, колеса крутятся. Ночь напролет шелестят и звенят на столах деньги, вздымаются напудренные груди в платьях с глубоким декольте, льется вино в барах. Старушки часами просиживают у игральных автоматов, надевая перчатки, чтобы не набить на руках мозоли.

Но невозможно устоять перед приятной напряженностью, телепатически передающимся волнением, ощущением того, что происходит нечто огромное и важное. Сам я играл очень мало: в каком-то смысле я предпочитаю зарабатывать деньги, а не выигрывать их. Но я люблю побродить среди игральных столов, иногда поставить доллар-другой, ощущая пульс города, вдыхая его запах, ощущая его спинным мозгом.

Сейчас, когда я несся пустыней по дороге, плавно переходящей в окраину города, у меня были другие ощущения. Мышцы на спине у меня напряглись, загривок ощетинился. Я слишком мало знал о том, что происходит. Почему вдруг похищение... убийство... выстрелы по мне. И вчерашний эпизод около клуба.

Дело оказалось гораздо сложнее, чем показалось мне вначале. На настоящий момент я виделся или говорил по телефону с девятью из двенадцати девушек из «В-а-а-у!». Все они сказали, что ничего не знают о женитьбе Уэбба. Значит, или девушка, за которой я охочусь, это одна из трех, с которыми мне поговорить или встретиться не удалось, – Лоана Калеоха, Дороти Лассуэлл, Пэйджин Пэйдж, – или же одна из девяти солгала мне. Или...

Мне в голову пришла странная мысль. Что, если сам Уэбб лгал мне?

Но в этом не было смысла, и я отбросил эту мысль. Может быть, Чарлина Лэйвел расскажет мне больше. Я проезжал мимо неоновых вывесок: «Дюны», «Пески», «Фламинго». Впереди видны были верхние этажи «Алжира». Маленькое убежище Эди Грея, комнат так на пятьсот. И там выступали девушки из «В-а-а-у!», доводя посетителей до исступления. Позвольте просветить вас насчет того, как это могло случиться, что девушки, сошедшие со страниц «В-а-а-у!», очутились на сцене казино «Алжир». Это короткая история, отражающая нравы сегодняшнего дня, этого года и современного Лас-Вегаса. Лас-Вегас постепенно становится все более бесстыдным. Раньше клиента завлекали – теперь его слегка подталкивают. Побольше наготы, чуть пожестче. И «Алжир» во многом ведет такую же политику.

Это началось, когда ночные клубы и кабаре Лас-Вегаса затеяли между собой дружескую потасовку. В соревнование по захвату клиентуры и получению большего количества денег втягивались все новые и новые казино и отели. Шоу в таких заведениях, как «Ривьера», «Гостиница в пустыне», «Эль Ранчо Вегас» и всех остальных, были именно той приманкой, которая привлекала клиентов (и деньги) в клубы. Чем лучше в этом клубе было шоу, тем больше в него приходило потенциальных игроков. А деньги в Лас-Вегасе – от игроков. Чем больше игроков, тем больше денег.

Скоро владельцы клубов стали тратить на шоу, на отдельные классные номера так много денег, что платить и тратить еще больше означало ущемлять собственные интересы. Вскоре последовало соглашение о потолке цен. Стоимость шоу заморозилась. Нужно было что-то новое. Нужно было что-то менять в самом шоу.

Начали «Лидо де Пари» и «Стардаст-отель». У них появились пышногрудые и пышнобедрые красотки из Франции.

Когда первая красотка – француженка с обнаженным бюстом – появилась на сцене «Стардаст», это был поворотный пункт в истории американской индустрии развлечений. Обнаженный бюст... как с ним бороться? Сначала один клуб следует этому примеру, потом еще один. Это все еще привлекало клиентов, но новизна уже пропадала. Обнаженный бюст становился не исключением, а правилом. Что дальше? Чем все это кончится?

– Вы уже, конечно, догадались? Эд Грей подписался на «В-а-а-у!».

Когда он увидел на страницах журнала первую застенчивую и шокирующую одновременно попку, его озарило. Рассказывают, что он в присутствии трех свидетелей подпрыгнул и завопил:

– Вот! Вот, что нужно – задницы!

Сначала подумали, что он свихнулся и должен быть помещен под специальный надзор, но, как оказалось, он в этом не нуждался. Эд Грей и Уэбли Олден встретились и обсудили проблему. В итоге было заключено соглашение, по которому девушки «В-а-а-у!» сразу же после появления их фото в журнале, пока интерес к ним достигал апогея, появлялись в шоу принадлежащего Эду Грею «Алжира». За выступление в течение месяца каждая получала пять тысяч долларов.

Ну, вы уже знаете, как это сработало. Девушки имели огромный успех. Чтобы получить хорошее место в зале, приходилось платить до сорока долларов. Это, естественно, делало рекламу и «В-а-а-у!», и «Алжиру», который в тот момент был единственным местом, где показывали... ну, в общем, то, что там показывали. Но вскоре в эту область вторглись и другие. У Грея не было патента. Так что через несколько месяцев новизна, исключительность и привлекательность опять пойдут на спад.

Интересно, что же они придумают в следующий раз?

Я плавно вписался в поворот к огромному, сверкающему фасаду «Алжира».

Как-то я уже был здесь, но сделал лишь короткую остановку в баре. Я даже видел Эда Грея, хотя мы с ним и не познакомились. Вкрадчивый, ухоженный, стройный, как профессиональный танцовщик, он время от времени обходил свои владения, приглядывал за порядком и прикидывал размер выручки. Он выглядел любезным, часто улыбался, но мы с ним не говорили. На этот раз ему придется поговорить со мной.

«Алжир» был велик, хотя и не был самым большим казино в городе. Но в нем имелось 500 номеров для гостей и множество помещений, где гостей ждали различные развлечения. Большой ресторанный зал, в котором происходило и главное шоу, назывался «Арабский зал» и вмещал до тысячи посетителей. Кроме того, было три коктельных зала поменьше – «Африканский зал», «Оран-бар» и «Касба-бар». Фасад «Алжира» в стиле «Лас-Вегас-модерн» был сочетанием коричневого и бежевого оттенков каменной кладки с песочным и угольно-черным цветом вертикальных, шириной в метр, деревянных панелей. Немного кричаще. Но и сам Лас-Вегас немного кричащ.

Когда я остановил свой «кадиллак» перед «Алжиром», было около половины восьмого вечера. Через пять минут я уже опрокинул стаканчик в «Оран-баре» и начал поиски парня по имени Датч, одного из своих знакомых, работавших в игорных домах Лас-Вегаса. Я знал, что сейчас он обретается в «Алжире», но, что более важно, у него были глаза и уши, не упускающие ничего, плюс любопытство и назойливость писателя. Если были новости, которые заслуживали внимания, то Датч наверняка мне их сообщит.

Центром «Алжира» был огромный овальный зал, заполненный рулеточными колесами, столами для игры в кости и карты, с игральными автоматами вдоль стен – словом, все приспособления для добычи тяжелым трудом легких денег. Из этого зала можно было попасть во все коктейль-залы. Чтобы получить выпивку и закуску или посмотреть шоу, клиентам приходилось проходить мимо и между столами, колесами и автоматами на пути туда и обратно.

На всем этом длинном пути они слышали щелканье серебряных шариков на столах для рулетки, выкрики «Выиграл номер...», смех и как бы пьяные разговоры трезвых людей, еще более громкий смех и вопли пьяных, мелькание огней игральных автоматов – песни сирен «Алжира». Но здесь не было мечты, к которой можно было бы привязать себя, да и воля этих посетителей не была так сильна, как у Одиссея.

Словом, «Алжир» предоставлял массу развлечений, но там и терялось много денег, самоуважения, супружеских уз, мечтаний.

У кассирши в одной из разменных будок я купил несколько серебряных долларов, чтобы сыграть на слот-машине. Ее зеленые глаза были ярко подведены черной тушью, уголки глаз удлинены, от чего глаза кажутся больше. Зеленое вельветовое платье с глубоким вырезом. Глаза ее выглядели усталыми, словно они знали слишком много и видели по утрам множество маленьких смертей. Она улыбнулась мне:

– Привет! И я сказал:

– Привет! – И пошел дальше.

Вот тогда у меня и возникло чувство, что это путешествие не будет удачным. Вокруг меня сновали люди, в ярком свете блестели рулеточные колеса, слышался смех. Но я не мог отделаться от этого ощущения.

Я пошатался по залам. Мои серебряные доллары глупейшим образом пропали в пастях игральных автоматов и не менее глупо были поставлены в рулетку. На номер семь. Тут я увидел своего знакомого, которого звали Датч, – низенького, с квадратным лицом, беспечного и беззаботного. Он играл в кости за одним из столов. Я подошел к этому столу и поставил несколько пятидолларовых фишек.

Расслабившись, он откинулся на спинку стула. Когда он поймал мой взгляд, он кивнул и поднял одну бровь, но не произнес ни слова.

Крупье своей длинной лопаточкой умело сгреб фишки и пододвинул их какому-то толстяку, который выиграл.

Следующий игрок тоже был толст, но с острым беспокойным лицом. На победителя он не тянул, по-моему.

– Двадцать долларов – не деньги, – сказал я и поставил четыре фишки.

Датч добавил к моим еще четыре фишки.

– Поставлю вам стаканчик, – сказал я.

– Прекрасно. Я уже десять минут как здесь. А еще через минуту у меня будет перерыв минут на двадцать. Как ты поживаешь, малыш?

Он не ожидал ответа. Я не стал брать деньги со стояла. Следующий игрок выбросил четыре – шесть и проиграл. Я забрал свои восемьдесят долларов, сказал Датчу, что буду в «Оран-баре», и удалился.

Когда Датч скользнул в черное кожаное кресло рядом со мной, я заметил, что он, словно змея кожу по весне, сбросил прочь свой деловой вид. Он расслабился и улыбался:

– Опять на охоте, Шелл, старый разбойник?

– Я здесь по делу, Датч. Мой визит для Эда Грея будет как цианистый калий в суп. И если тебя увидят со мной, тебе может тоже перепасть.

– Да ну их всех к черту. В конце концов я всегда могу вернуться на ферму. – Для него это была привычная фраза, хотя за пределами города он бывал только тогда, когда переезжал в другой город. Но, во всяком случае, он не боялся общаться со мной.

Поэтому я спросил:

– Что ты знаешь о Дэнни Эксе и Слобберсе О'Брайене?

– А что с ними? Не знаю, приятель. Они крутились здесь, так, «подай-принеси» у Эда. Подонки они оба. А этот Экс, чтоб он сдох...

– Он и сдох. Вчера вечером.

– Кто это его?

– Я слишком сильно надавил ему на болевую точку. Это когда он на пару со Слобберсом и еще каким-то подонком, которого я не знаю, пытался вышибить из меня мозги.

Датч присвистнул:

– Так какого черта ты делаешь здесь?

– Значит, они работали на Эда. И Слобберс?

– Да. Кое-что для него они делали.

– Вот об этом я и хочу порасспросить Эда.

– Порасспросить Эда? – Он нахмурился и взглянул на меня. – Скотт, ты был бы поаккуратнее в этом гадюшнике. Пусть внешний вид Эда Грея тебя не обманывает – А он меня и не обманывает.

Я понимал, о чем говорит Датч. Грей мог преподнести неприятный сюрприз, это как зуб сломать, кушая манную кашу.

Он не казался опасным бандитом, но он им был. Черную работу за него делали его мальчики, но не было ничего такого, чего бы он не смог сделать сам, да еще и похлеще, чем они.

Я продолжал:

– А что случилось с Пэйджин Пэйдж? Я слышал, что ее пришлось кому-то заменить в шоу. Как это случилось?

– Не знаю. Она была здесь вплоть до вечера пятницы. – Он с минуту подумал. – Да, она в пятницу должна была выступать в последний раз. В четверг она участвовала в шоу, а в субботу уже выступала Чарли. В пятницу сольного номера в шоу не было.

– Не слышно было, почему она так неожиданно прервала выступления?

– Ни гугу. Может, они с Эдом поссорились? Милые бранятся...

– А что, было похоже, что они были любовниками?

– На Эди это просто написано было. Он любит новеньких. Вот он и учинил кампанию – орхидеи и шампанское, красивые побрякушки, – словом, щедрый Эди в своей роли. Он хороша ее исполняет, и обычно это срабатывает.

– И с Пэйджин сработало?

Он провел пальцем по носу:

– Не знаю. Знаю только, что они много времени проводили вместе. Но Эди всегда проводит много времени с кем-нибудь. Лишь бы это была не его жена.

– Правда, а я и забыл, что он женатый человек.

– Он тоже об этом забыл. – Датч глянул в сторону. – Ты спрашивал о Чарли. Вон она. В это время сюда забегают почти все девушки выпить коктейль перед началом первого шоу. Оно начинается в девять.

Сейчас было восемь часов. Я посмотрел туда, куда кивком показал мне Датч. Потрясающая рыжая девушка входила в дверь. Высокая, огненные волосы коротко острижены, лицо скорее симпатичное, чем красивое. На ней было облегающее белое вечернее платье, поддерживаемое на обнаженных плечах бретельками, сверкающими бисером.

Она прошла к другому концу стойки бара и скользнула на высокое сиденье. Я услышал: «Мне мартини, Том. Сухой».

– Шоу имеет бешеный успех, – сказал Датч.

– Да, я об этом слышал.

– Кроме шуток, такого в Лас-Вегасе еще не было. Если бы «Арабский зал» был вдвое больше, он все равно был бы полон, особенно когда появится такая штучка, как Февраль.

– А что Февраль особенного из себя представляет?

– Ничего лучше здесь не видели. Даже когда за месяц до нее выступали красотка Рэйвен и Орландо Десмонд.

– Десмонд? Говорят, он здесь выступал вместе с Рэйвен Мак-Кенной. Так?

– Да. Он вел конферанс и пел. Ха" пел – он заводил свое «би-би-би».

– Согласен с тобой. Расскажи-ка мне еще что-нибудь об этом прекрасном времени.

Рэйвен Мак-Кенна была Мисс Декабрь, стало быть, появилась здесь в январе, а в феврале ее место займет Мисс Январь. Январь – бэнг! – черноволосая красавица лежала обнаженной на черном вулканическом песке пляжа на Гавайях. Волна волос закрывала ее лицо. Белая полоска прибоя пенилась у ее округлых загорелых коленей. Лоана Калеоха.

Датч продолжал:

– Эта птичка Мак-Кенна имела успех, деньги прямо-таки текли в кассу. Ничего лучше я не видел, пока не появилась эта гавайская красотка. Как ее... Кага... Калу?..

– Лоана.

– Да. Ох, братец! Я здесь уже полтора года и видел все и вся. Но это просто невероятно.

– Трудновато конкурировать с Рэйвен Мак-Кенной, Датч. Или даже с Блэкки, Сью Мэйфэйр.

Он энергично закивал:

– Так, так. Но первый приз – Лоане.

– А на этом шоу в январе Десмонд пользовался успехом?

– Ну, девки-то за ним табунами бегали – подавать себя он умеет, а может быть, все дело в том, как он складывает губки, когда начинает пищать. Но я заметил другое. Он здорово продулся. Очень здорово.

– И все за твоим столом?

– За всеми столами, какие есть. Он даже на игральных автоматах продулся.

– И много он проиграл?

– Много, не одну тысячу, много. Король проигрыша.

– А поточнее?

– Можно только гадать.

– Так угадай.

– Должно быть, тысяч сто, может, больше. Я же сказал – король проигрыша.

– Это случилось, когда он вел конферанс в шоу?

– И потом, несколько раз. Ты же знаешь, это как болезнь. Они всегда возвращаются, чтобы отыграться.

– И как? Отыгрался Десмонд?

– Должно быть. – Он пожал плечами. – Когда Эду становятся должны так много, дело приобретает личностный характер, а ты понимаешь, что тут Эд и убить может.

– А ты не знаешь, он не давил на Десмонда?

– Может быть. Такие разговоры – дело интимное, приятель. Я знаю, что Эд говорил с Десмондом пару раз и тот вышел из его кабинета бледный от испуга. – Датч отхлебнул из стакана. – Наверное, он расплатился, раз продолжает сшиваться здесь. Да еще ему пару раз повезло. Может быть, он и не отыграл всего, но полегче ему стало.

– А в последнее время что-нибудь случилось? В последнюю неделю или раньше?

– Нет. Все происходило два или три месяца тому назад, в апреле или в мае. Он за месяц выиграл тысяч тридцать.

– А Уэбли Олден здесь бывал?

– Олден? – Он нахмурился. – Слыхал я о нем. Так вот за чем ты охотишься, приятель?

– Частично за этим. Так Уэбб бывал здесь?

– Несколько раз. Может быть, продул пару кусков, так что из этого? Он же деньги не считает, то есть не считал. Да не тонну золота он проиграл. Потом, он не любил играть по высоким ставкам.

Датч взглянул на часы:

– Пора идти. – Он помолчал, потом сказал:

– Ты действительно хочешь насолить Эду?

– Нет, обнимусь с ним и нежно поцелуюсь. Датч весело глянул на меня:

– А это неплохо, Скотт. – Он улыбнулся. – В конце концов, ты уже достаточно пожил.

Я что-то прорычал ему в спину, потом подошел к бару и остановился рядом с рыжеволосой девушкой.

– Хэлло! – сказал я. – Вы Чарлина Лэйвел?

– Я мисс Лэйвел, – холодно заметила она.

– А я Шелл Скотт. Можно заказать вам мартини? Сухого?

Лед начал таять.

– А, я говорила с вами по телефону? А я подумала, что вы видели мой номер вчера и... Я улыбнулся:

– Вчера я вашего номера не видел, мисс Лэйвел. Но никакие силы не помешают мне это сделать сегодня. Я буду в первых рядах зрителей.

– Зови меня Чарли, брось ты это – мисс Лэйвел, мисс Лэйвел. – Она окинула меня взглядом и сказала:

– Можете заказать мне коктейль, мистер Скотт.

– Шелл для тебя.

Мы попивали свои напитки и обменивались общими фразами, после разговора со мной по телефону Чарли прочла в газетах о смерти Олдена и знала только то, что было в газетах. А там сообщались лишь голые факты и не было информации, которую я дал Фарли в полиции Медины.

– Я не задавала вопросов о Пэйджин, Шелл. Я все думала о том, что, по твоим словам, это небезопасно.

– Когда я это говорил, это было предположение. Но теперь я знаю это точно. Так что никому никаких вопросов. Хватит и того, что ты мне рассказала.

Она пожала плечами:

– Да я и не знаю ничего. Эд позвонил мне вечером в пятницу и попросил заменить Пэйджин.

– Он не сказал, почему потребовалась замена?

– Нет. Просто сказал, чтобы я в субботу была готова к выступлению. Он хотел, чтобы я начала уже в пятницу, но я была занята в этот вечер. А еще он сказал, что за две недели, когда я буду заменять Пэйджин, мне заплатят как за полный месяц, а это еще пять тысяч – чего еще надо?

В остальном же она лишь повторила то, О чем рассказал Датч. Никаких сведений о Пэйджин с пятницы. Эд Грей не очень нравился Чарли, а десять тысяч долларов – нравились.

– Уж очень этот Грей шустрый. – Она улыбнулась мне. – Я таких не люблю.

– А что он? Ну, в отношениях с девушками и все такое...

– Скользкий, как маслом намазанный. Это сразу можно заметить. Никогда ничего прямо не говорит, но понять дает. Я хочу сказать, что он не тянет рук, не хватает тебя, но у вас ощущение, что в любой момент он это сделает.

– Он ведь женат?

– Да, но это ему не мешает. По-моему, во время венчания он обручальное кольцо ей не на палец надел, а продел в ноздри. Говорят, она робкая домашняя мышка. Но со мной у Эда номер не прошел. Я знала, если я отопру дверь...

Я глянул на часы:

– Чарли, я попытаюсь найти хороший столик. А что это ты говорила о запертой двери? Это такое образное выражение?

– Нет. Ты просто об этом не знаешь – Она допила мартини. – Когда девушки из журнала появились здесь, все хорошие уборные уже были заняты. Поэтому сделали роскошную артистическую уборную специально для нас, рядом с апартаментами Эда. И эта комната сообщается с его комнатой через дверь. – Она улыбнулась. – Эту-то дверь я и держала запертой.

Я поблагодарил Чарли и сказал, что мы увидимся позже.

– Будь спокоен, меня-то ты точно увидишь.

До девяти я дважды спрашивал об Эде, но мне говорили, что он еще не появлялся в клубе. Я занял столик в «Арабском зале», но отнюдь не в первом ряду: он был далеко и сбоку от сцены. Можно было представить себе, что шоу происходит в Лас-Вегасе, а я нахожусь в Рино. Банкнот, который я продемонстрировал администратору, никакого действия на него не оказал; в столь поздний час он уже ничего сделать не может.

Я вышел на стоянку взять кое-что в багажнике «кадиллака», где я держал набор инструментов, необходимых в моей работе. Сегодня мне понадобился маленький бинокль, складывающийся в небольшую коробочку, формой и размерами напоминающую портсигар. Я положил бинокль в карман, вернулся к своему столику и заказал обед.

Обед был хорош, обслуживание потрясающее, а шоу – просто великолепное. Я закончил есть и заказал кофе перед началом первой части номера Чарли Первая часть ее номера была предельно проста. Она ничего не делала – только раздевалась. Подчеркиваю слово «только».

Весь смак номера состоял в том, что она появлялась в обычной одежде: аккуратный серый деловой костюм, белая блузка, туфли на высоком каблуке, нейлоновые чулки, розовое белье. А происходило все как бы в обычной, хорошо обставленной спальне. Девушка, исполняющая стриптиз, снимая с себя по частям экзотические одежды, расхаживая по сцене и пронзительно вскрикивая, – это одно. Но роскошная, великолепно сложенная девушка, раздевающаяся у себя в спальне, – это совершенно другое. В результате все зрители как бы превратились в человека, подсматривающего в замочную скважину, как Чарлина Лэйвел снимает с себя одежду в спальне. Только почему-то это считалось нормальным.

Настал момент, когда Чард осталась лишь в маленьких розовых трусиках, да и то было ясно, что они вот-вот исчезнут. Когда она взялась за верхний край трусиков, я достал свой бинокль.

Сомнений насчет Чарли у меня почти не оставалось, но для полной уверенности нужно было убедиться, что у нее нет веснушек (вы помните где). Чарли стояла спиной к публике, и было бы просто глупо этим не воспользоваться.

Трусики медленно начали опускаться; ниже, ниже скользили они... потом чуть замедлили движение... опять пошли вниз... ниже, ниже... и вот они упали на пол. Она переступила через этот розовый лоскуточек, выпрямилась и потянулась, как бы зевая. Но, смею вас заверить, в зале никто не зевал. Потом она наклонилась, чтобы поднять трусики с пола.

Я как бешеный крутил винт французского бинокля. Что-то мешало, я крутнул винт – вот! полная резкость, опять смутно. Я еще подкрутил винт – ага! До этого я даже не подозревал, как сильно сокращает расстояние мой бинокль. Я искал веснушки как бы с расстояния четверть метра. Ни одной! Ни одной. «Ай да старина Чарли!» – мысленно вскричал я. Я знал, что она хорошая девочка. Ни одной веснушки на попке у Чарли.

Внезапно посветлело, и я услышал где-то рядом вопль. Через пару столиков от меня какой-то жирный тип показывал на меня пальцем и что-то кричал. Головы за соседними столами поворачивались в мою сторону, похоже, им все это нравилось.

Я быстро сложил бинокль и, поскольку он был похож на портсигар, сделал вид, что достаю из него сигарету. Поздно. Я никого не обманул. Я выглядел виновато, чувствовал свою вину и был виновен.

Было плохо, но стало еще хуже. За столом у стены недалеко от моего столика на меня смотрел знакомый человек.

Безупречно одетый мужчина с вкрадчивым лицом сидел за этим столом с платиновой блондинкой. Эд Грей.

Он нес ко рту вилку, когда его глаза встретились с моими, и он сморщился, словно от зубной боли.

Я положил бинокль в карман и подошел к столику Грея. По дороге я подошел к жирному и небрежно спросил:

– Ты меня звал, приятель?

Он ничего не ответил. Но готов держать пари, что он рот теперь откроет не скоро. Эди Грей – очаровательный, улыбающийся, спокойный – смотрел на меня.

– Мистер Скотт, не так ли?

– Ага. Но об этом тебе сказал не Дэнни Экс. Его было нелегко огорошить, но это его потрясло. Он сморщился, но тут же согнал морщины с лица:

– Чего вы хотите, Скотт?

– Хочу поговорить с тобой.

– Не можем же мы говорить здесь.

– А я и не говорил, что здесь. Он посмотрел на свою тарелку, потом швырнул на нее салфетку:

– Ну, пойдемте в мой кабинет. Платиновая блондинка ворчливо заговорила:

– Но, Эди, не можешь же ты просто так встать и уйти...

– Заткнись. Я улыбнулся ей:

– Расставанья сладкая печаль...

– Кончай, Скотт. – Грей потерял свой любезный вид, но меня это не волновало.

Он величаво двинулся прочь, я повернулся, чтобы следовать за ним. Блондинка выкатила на меня глаза и спросила:

– Какого черта, что ты сказал?

Я помахал ей рукой и пошел за Греем. Нельзя дать ему за моей спиной перемигиваться с одним из многих его мальчиков. На сцене опять появилась Чарли, но я не смотрел, что она там делала. Чарли еще будет шесть недель здесь выступать, а я не был уверен, что проживу еще шесть недель. Поэтому я глаз не спускал с Грея.

Мы вышли из зала, пересекли холл и вошли в просторный кабинет: темный ковер на полу, стены отделаны дубовыми панелями, кожаные кресла, маленький стол красного дерева и мягкое вертящееся кресло около него. Справа была еще одна закрытая дверь, возможно, именно она и вела в уборную девушек.