Текст книги "Дом детства №3"

Особая атмосфера была на празднованиях ЮБИЛЕЕВ детского дома. Съезжались выпускники разных лет со всей страны. Обязательно приходили сотрудники, находившиеся на пенсии. Была официальная торжественная часть: доклад директора, выступления желающих, награждение сотрудников, концерт. Потом было застолье, но не помню драк, скандалов и сильно пьяных. Дети в это время были в лагерях. На ночь нас размещали в младшей и средней группе. И тут было самое интересное – вспоминали, кто какой был в детстве, разные смешные случаи. На следующий день обменивались адресами, обнимались и разъезжались по своим домам.

Этот Дом заменил нам родительский. Его у нас уже давно нет – продали, но мы раз за разом туда возвращаемся, как только появляется возможность. Воспитатели и сотрудники стали для нас собирательным образом родителей. Сейчас, общаясь с воспитателями, которые работали в 1980–2000-е годы, я стал понимать, что и они в какой-то степени считают детдомовцев своими детьми. Вот такой симбиоз получился. Жизнь свела детей разных возрастов и национальностей вместе, и мы стали как родные – это говорю сейчас, с высоты прожитых лет. С кем-то стали, как сводные братья и сестры, с кем-то – как дальние родственники, а с кем-то и сейчас не хочется общаться…

Отличие от обычной семьи в том, что после выпуска из детдома каждый выплывал по жизни в одиночку – других вариантов не было. Важным критерием того, каким было детство, является ощущение и понимание самого человека. Под словами Лены Будник подпишутся многие из нас: «Как бы там ни было, но я всегда считала, что у меня было счастливое детство. Оно мое, другого у меня нет, и я благодарна жизни за это светлое и радостное время».

3. Гаджеты и кинжики

Сейчас у детей гаджеты. Наше поколение играло в «войняшки». Хочу рассказать о самой захватывающей игре своего детства – в «кинжики». Прошло уже много лет, и сейчас я бы многое не вспомнил. Однако, будучи еще молодым 24-летним человеком, я записал воспоминания об этой игре и привожу их здесь практически без изменений.

В «кинжики» – то есть в кинжалы. Кинжалами у нас служили палки, щепки от дров, ветки деревьев. Палки небольшие, длиной примерно от 10 до 25 см, чтобы при попадании в человека не ушибали сильно, но достаточно увесистые, чтобы хорошо летели.

«Отцом» этой игры для нас был старшеклассник Саша Строев – он первым сколачивал команды. Сначала все собравшиеся играть ребята выбирали «маток», двух самых сильных мальчишек (близкое понятие «капитаны», но это не совсем так). «Матки» делят всех остальных на две команды. Каждый мальчишка подыскивает себе примерно одинаковую пару, загадывают слова-антонимы, например один – «небо», а второй – «земля». «Матки» по очереди гадают каждую пару. Выбранный таким образом игрок становится на сторону своего «матки». Все это делалось чинно. «Матки» присаживались где-нибудь на бревнышке, а к ним уже скапливалась очередь из делящихся пар. Только сейчас до меня дошло, что термин «матки» и процесс деления взяты из пчелиной жизни. Обычно ребята в паре, которая собирается делиться, кладут по одной руке на плечи друг другу и ждут своей очереди. «Матки» же, конечно, хотят выбрать себе мальчишку посильнее. А если есть взаимная симпатия, то стараются заранее договориться или дать друг другу знак. Обычно все уже заранее знают, кто к кому хочет попасть, поэтому любые попытки сговора всячески пресекаются. За более сильным из делящихся смотрит во все глаза вторая команда, которая также хочет заполучить его к себе. Особо хитрых могут вообще повернуть спинами.

Другой способ деления пар – это когда берут в одну руку камешек, а другой кулак остается пустой. Прячет камешек более слабый, а второй только загадывает: «Ты пусто, а я густо», имея в виду, что он пойдет в команду того «матки», кто укажет на руку с камешком. Те, кто уже разделились, вовсю помогают своим маткам делить остальных. Команды в любом случае набирают по принципу равенства. Положим, есть уже два довольно сильных игрока в одной команде, тогда третьего уже без дележки могут записать в другую, более слабую команду. Часто бывает так, что кто-нибудь один остается без пары, – обычно самый слабый. «Вот вам в придачу!» – говорит более сильная команда. Если команды уже сравнительно большие, по семь-восемь человек, то могут и последнюю пару самых маленьких кинуть в одну команду, а перевес в количестве тоже немало дает. Главное, чтобы все было справедливо – этим качеством я старался руководствоваться всю свою жизнь. Реально команды каждую игру менялись по составу и количеству, то есть договоренности срабатывали редко. В противном случае игра бы быстро выродилась, а мы играли в нее несколько лет. Как сейчас понимаю, сначала я относился к сравнительно слабым, а потом к средним, но лидером не был.

Ну вот, разделились. Далее гадают, кто обороняется, а кто нападает. Кидают жребий, а иногда более сильная команда великодушно скажет: «Ну ладно, идите, прячьтесь, вы слабее». Обороняться в какой-то степени легче.

Еще до начала игры, пока собирается народ, каждый подыскивает себе кинжики. Основное место сбора кинжиков – где-нибудь в дровянике или у поленницы. Был у нас Алешка Пушкарев, старший брат Кольки, которого звали «псих». У него были кинжики, как целые поленья, – его всегда неохотно брали в игру. У Сашки Строева кинжики тоже были приличные, но все с этим мирились: он был хорошим организатором и специально сильно не кидал. Малышей в игру не брали. Один кинжик в руке наготове, несколько штук в другой, а остальные рассованы за поясом, в сапогах; некоторые, помню, прямо толкали за пазуху, трико или рубашку, эта одежда аж отвисала спереди. Количество кинжиков не ограничивали, да и в любой момент можно пополнить свои запасы уже кинутыми. Но когда их слишком много, уже трудно передвигаться и увертываться.

Сразу же договаривались, как играть: со щитами или без. Чаще со щитами, поскольку нападать незащищенными против укрытых защищающихся – трудно. Самым лучшим щитом считалась крышка от большой алюминиевой кастрюли (бачка): под ней можно было полностью укрыться, она легкая и с ручкой. Но это была редкость. Делали прямоугольные щиты из фанеры и других материалов. Помню, щитом служило целое оцинкованное корыто – очень удобно: ты закрыт с трех сторон.

Но это не та игра, когда команда занимала определенное место и на нем защищалась. Играли по всей территории, иногда включая и Дом пионеров, стоявший напротив. Чаще ставилось условие: «За территорию не выходить!», потому что воспитатели ругались, а кого заметят, тот считался «убитым». Местами засад были обычно конный двор, дровяник, иногда сеновал, огород, поленницы на улице, у канцелярии, садики, домик на маленькой площадке и горка на большой.

Итак, одна команда уходит прятаться, а по пути вырабатывает план действий: кто где прячется и как приходить на подмогу друг другу. Тут мы действовали, как настоящие полководцы, придумывая хитроумнейшие планы. Обдумывала свои действия и нападающая сторона, хотя им было трудней. Они разбивались на группы, посылая одного вперед, на разведку. Если кто-то прятался на конном дворе, то обходили с дровяника или сеновала, где у обороняющихся тоже мог быть пикет. Всего и не вспомнишь. Обороняющиеся нередко принимали и такую тактику: один явно привлекал к себе внимание, заманивая неприятеля. Затем неожиданно появлялись остальные, и тут завязывалась баталия. Как хитрость, самого хиленького и сообразительного могли заслать в «обкружную». Я помню, часто в роли «засланного» выступал Серега Яковлев. Такой один мог истребить полкоманды неприятеля, выбрав удачную позицию и удобный момент для атаки.

Бывали случаи, когда у кого-нибудь кончались кинжики, и тогда его можно было брать «голыми руками»: просто подбежать и ткнуть кинжиком, чтобы уже точно попасть и «не тратить» оружие зря. Иногда, если становилось совсем туго, кто-нибудь из защищавшихся мог запаниковать и кидал сразу же всю пачку кинжиков в надежде, что хоть один попадет в цель. Иногда бывали спорные моменты: один кричит, что попал, а другой отрицает. Тут ввязывались в спор свидетели – «убитые», наблюдавшие бой со стороны. Вся команда выходила из укрытия и начинала яростно доказывать свою правоту. Но иногда среди своих находился мальчишка, который говорил: «Я видел, что попал». И тут споры сразу же прекращались. Обороняющиеся снова занимали свои позиции, и бой продолжался.

Окончанием игры считалось, когда в одной из команд все были «убиты». Могли быть и ничьи. Затем те, что прятались, становились нападающими, и игра возобновлялась до тех пор, пока не прозвучит: «Старшие, ужинать!».

За все время никто не получил ни одной серьезной травмы. Может быть, поэтому воспитатели смотрели на такую игру сквозь пальцы. А вообще, думается, они нас понимали.

4. Детдом и Осинское педагогическое училище

Выпуск 1950 года. Детдомовцы наносят «ответный удар»

Ранее я писал, что дети выпускаются из детдома 14–15-летними, в силу возраста явно не готовыми к самостоятельной жизни. Но был период, когда в наш детский дом привозили по их желанию ребят после окончания седьмого класса (в те времена еще не было восьмилеток, не говоря о сегодняшней девятилетке), и они жили в нем до девятнадцати-двадцати лет! Секрет в том, что в Осе, в отличие от многих других городов тогдашней Молотовской области, было свое педагогическое училище (ОПУ). Сюда они и приезжали учиться. И на кого бы вы думали? На учителей? Нет! На воспитателей детских домов! И это, мне кажется, довольно мудрое решение. Детских домов по области было очень много – десятки, если не сотня и более! Кому, как не им, прошедшим детдомовскую школу, поднимать и готовить к жизни других обездоленных детей…

Итак, 1946 год, август – первый послевоенный год. Первый набор студентов-детдомовцев ОПУ. К нам приезжают наиболее успешные дети из детских домов Молотовской области (по названию населенных мест): Маленский, Кыновский, Таушинский, Бубинский, Кленовский, Усть-Зулинский, Усинский, Усольский, Оханский, Обвинский, Верхне-Калинский, Краснослудский, Вознесенский, Бик-Бардинский, Устиновский, Плишкаринский, Гомишкаринский, Дубровский, Шлыковский – всего 39 человек. Одна девочка – Оля Симотко – осталась из московского детского дома. Все остальные, эвакуированные к нам во время войны, к этому времени уже уехали обратно со своими педагогами. Роза Говоркова приехала в 1948 году учиться на третий курс. И еще одна девочка, Маша Дворяшина, поступила из Сталинградской области, похоже, из семьи репрессированных, поскольку в документах о ней в графе «родители» написано, что место жительства отца – Воркута. И направление после окончания ОПУ она получила особенное – в Дагестанскую АССР, воспитателем детского дома. Итого набралось 42 человека, из них четверо парней. Из Книги учета детей известно, что только у двоих были матери, у троих отцы, у двоих братья и у двоих сестры. Все остальные – круглые сироты.

Николай Тихонович Будусов – преподаватель педучилища, Валентина Ивановна Симсон – классный руководитель, Ника Федоровна Иконникова – классный руководитель, Семен Григорьевич Контарович – завуч педучилища, Вениамин Алексеевич Ситенов – директор педучилища, Павел Федорович Гусев – директор детского дома, Зоя Васильевна Суханевич – завуч детского дома, Нина Васильевна Гусева – воспитатель детского дома, Ангелина Васильевна Никольская (Пчелинцева по мужу) – преподаватель педучилища, Яков Иванович Тетерин – преподаватель педучилища. В первом ряду: Люда Щеглова, Эмилия Меньшикова, Лена Дьячина, Лида Павлова, Маша Семенова, Маша Дворяшина, Юля Пикулева. Во втором ряду: Нина Макарова, Калерия (Клара) Шарапова, Маша (?) Полтавец, Вася Первомайский, Ваня Зубреньков, Леня Кейт, Илларион Щеглов, Вера Сесюнина, Лида Архипова, Рая Разуванова. В третьем ряду: Надя Барсукова, Оля Кочевашева, Лена Селиванова, Галя Бойко, Тося Жукова, Роза Антипина, Надя Глущенко, Аня Оравайнина, Маша Жукова. В четвертом ряду: Валя Поздеева, Галя Зинченко, Нина Столярова, Оля Симотко, Нина Горянская, Вероника Петухова. В пятом ряду: Лида Суворова, Вера Опалева, Софья Ильченко, Клава Кашина, Роза Говоркова, Нина Карелова, Гелия Мошкова

Нина Горянская

Лена Дьячина

Лида Павлова

До середины 1952 года детдом представлял собой подобие студенческого кампуса, но с регламентированным режимом и строгой дисциплиной. Младших детей не было, практически все – студенты ОПУ разных курсов, комсомольцы. Это вообще было круто: лучших детдомовцев послать на учебу, чтобы они потом воспитывали других детдомовцев. Но взрослели и становились личностями они именно у нас – в нашем детском доме № 3 (тогда он еще был № 28 по московской нумерации). И главный «виновник» этого – строгий, но справедливый директор Павел Федорович Гусев. Он был ярким последователем Макаренко. Римма Александровна говорила, что так и звала его – Антон Семенович! Благодаря его твердой руке поддерживался порядок и сложился дружный сплоченный коллектив. Сейчас это многим просто непонятно, кажется шаблонным набором слов, но так было.

Был такой талантливый воспитанник – музыкант Леонид Кейт. Его наградили скрипкой. Дальнейшая судьба Леонида складывалась очень интересно, но об этом позже. Девушек-отличниц тоже поощряли по тогдашним возможностям: «Воспитанниц Мошкову Г., Карпову Н., Дьячину Л., Оравайнину А. за успешное окончание учебного года с оценками 4 и 5 премировать отрезами сатина по 3 метра каждую». Еще: «Премировать воспитанницу Нину Карелову за хорошую учебу – книгой “Два капитана”».

Учиться было непросто. Теснота, – ведь количество воспитанников тогда достигало 150 и более человек, при оптимальным составе (как при нас) 90 человек. Да и, как говорят, дело молодое – на одной фотографии запечатлена девушка с ребенком.

Как бы то ни было, четыре года учебы пролетели. Определились пять воспитанниц, которые поступили учиться в пединститут: Нина Горянская, Маша Жукова, Нина Карелова, Гелия Мошкова, Аня Оравайнина. Еще несколько воспитанников отмечены как лучшие в альбоме детского дома того года, благодаря чему сохранились их портреты. Основной костяк, не менее 30 человек, распределился в детдома области воспитателями. Приведу географию распределения по детским домам, кроме уже упомянутых выше: Березниковский, Чермозский, Тюинский, Сивинский, Верещагинский, Чернушинский, Юго-Осокинский, Пермско-Ильинский, Краснокамский, Частинский.

О кусочке тогдашней жизни новоиспеченных воспитателей первого выпуска мы можем узнать из сохранившегося письма Лиды Архиповой и Клары Шараповой, недавно приехавших в Нытвенский детский дом: «Живем мы вдвоем с Кларой. Комнатка маленькая, но ничего, как-нибудь проживем годик. Нам из детского дома выдали кровати, матрацы, подушки, по 3 простыни, по 2 наволочки, одеяла байковые, посуду необходимую и выписали продукты. В детском доме всего около 100 человек. Ребята ленинградские, пережившие блокаду. Очень нервозные и упрямые, особенно девочки. Месячная зарплата 650 рублей. Очень скучно здесь. В нашем 28-м в тысячу раз лучше. Мы с Кларой не раз вспоминали свой детский дом».

Юля Пикулева

Двое ребят – Иван Зубреньков и Илларион (Лорик) Щеглов, не паиньки, которым и выговоры давали, поступили в военное училище и пишут письма своему любимому директору. Вот яркая цитата из письма И. Зубренькова: «Мы в это училище подошли как затвор оружия на свое место. Против общей массы, я бы сказал, что мы подготовлены неплохо и развиты всесторонне. И ваша работа в этом деле выделяется, как лозунг из красного материала на сером фоне стены. Училище мне нравится, его дисциплина, режим и предметы. Двоек и троек оба не имеем, получили по одной благодарности». Через 31 год (!), на 40-летие детского дома в 1981 году, Иван приезжал как офицер Советской армии, сделавший хорошую карьеру.

А вот под словами уже студентки института Нины Горянской (публикация в журнале «Советский Союз»), наверное, подписались бы все выпускники: «Какими все кажутся дорогими и близкими, так как детский дом и коллектив работников оставили хорошие воспоминания. Ой, как хочется побыть еще раз воспитанницей! Но, увы, надо работать…».

Люда Щеглова

Можно смело констатировать, что в 1950 году осинские детдомовцы подготовили первый отряд, который призван был нанести удар по разрушительным последствиям войны, по беспризорности и сиротству, помочь детям войны перейти к нормальной жизни. Детдомовцы у меня – это не только воспитанники-студенты, но и сотрудники, воспитатели с директором во главе, ставшие единым целым.

Подготовил я заметку о первом выпуске детдомовцев – студентов ОПУ. История уже давняя – 70 лет прошло, а считая с даты рождения тех детей – все 90! Для порядка, как обычно это делаю, решил все же погуглить. И меня ждала настоящая сенсация! В первых же ссылках поисковика выскочило: «ЛЕОНИД ЮРЬЕВИЧ КЕЙТ ОТМЕТИЛ СВОЕ 90-ЛЕТИЕ». У меня что-то екнуло внутри, и я сразу же подумал: это наш Кейт!

Ожидания не обманули. Есть в Свердловской области город Алапаевск. Там и прожил более 60 лет скромный, но очень авторитетный преподаватель детской музыкальной школы, при этом – известный художник-реставратор, оригинальный в своих увлечениях человек.

По понятным причинам Леонид не любил вспоминать свое детство. Во всех публикациях о нем говорится: «В 1946-м Кейт навсегда прощается со своим детдомовским детством – осенью поступает в Осинское педагогическое училище». Это неточность в его биографии: четыре года в ОПУ – это и четыре года в Осинском детском доме № 28 (позднее № 3). Именно здесь впервые проявились его музыкальные и художественные таланты. Его так и называли – Леня-музыкант (см. фото).

Вот приказ 1948 года: «Воспитаннику Кейту Леониду, проявившему незаурядные способности в музыке и живописи, а также за большую работу по оформлению зданий детского дома плакатами, лозунгами, картинами, приобрести за счет детского дома и подарить скрипку, стоимостью в 200 руб.». Надо сказать, что паинькой он не был, а обладал смелым и решительным характером, пример тому – описанный его ученицей прыжок с восьмиметрового обрыва ласточкой в воду.

20 августа 1950 года Леонид выпустился из детского дома и был направлен на работу в г. Молотове, воспитателем в детский дом. Три года (1951–1954) служил в армии – в авиации, был авиационным техником, ему было присвоено звание лейтенанта. После демобилизации учился в Свердловском музыкальном училище им. П. И. Чайковского на дирижерско-хоровом отделении. По окончании училища, по приглашению друга – директора детской музыкальной школы – приехал в Алапаевск и связал с ним свою судьбу. Вел класс фортепиано. И в 70 лет учил детей. Многие его ученики стали профессиональными музыкантами, больше 10 человек работали педагогами в этой же музыкальной школе. Все они с большим пиететом, огромным уважением отзываются о своем учителе.

Леонид Кейт в разные периоды жизни

Кроме музыки, у него была еще одна великая страсть – живопись. Работы Леонида Кейта приобретали областной музей, Министерство культуры, но большая часть разошлась по частным коллекциям. В Алапаевске есть Свято-Троицкий собор XVIII века, в котором до 1992 года размещался хлебозавод. Над центральной аркой собора большая – во всю его ширь – фреска «Нагорная проповедь», которая была покрыта краской и толстым слоем штукатурки. На протяжении четырех лет, сантиметр за сантиметром, Л. Кейт один раскрывал фрески столетней давности. В алтарь ведут вырезанные им из сибирского кедра Царские врата. На вратах – написанные им иконы: «Благовещение» и евангелисты. Он работал над ними в своей однокомнатной квартире час за часом, день за днем, месяц за месяцем, а ему уже было далеко за 60. Работал на энтузиазме, за очень небольшие, символические деньги – зарплату научного работника музея, которая и выдавалась-то зачастую не вовремя. Один раз дали премию 3000 рублей на шесть человек. Ранее Леонид Юрьевич принимал участие в реставрации и восстановлении фресок Нижне-Синячихинского Спасо-Преображенского храма. Свердловские друзья-художники не раз пытались уговорить Кейта вступить в Союз художников СССР. От него требовалось только заявление, но он тактично отказывался.

Если вы думаете, что ежели музыкант-художник – значит хлюпик, то глубоко ошибаетесь. Вспоминает его друг Ю. С. Трофимов: «Я тогда, осенью 1960-го, предложил следующим летом махнуть на велосипедах в Старый Крым на могилу Александра Грина. Леня согласился. И тут выяснилось, что ездить на велосипеде он не умеет. Но он сказал, что до лета научится. Я к его намерению отнесся с сомнением – от Алапаевска до Старого Крыма 3620 километров, не всякому, даже тренированному, велосипедисту под силу… Но Леня не отступился – тренировался всю зиму, а весной для пробы – выдержит ли – поехал до Свердловска. Выдержал – утром выехал из Алапаевска, вечером был в Свердловске, это 160 километров. И мы поехали: Свердловск – Пермь – Казань – Москва – Курск – Харьков – Симферополь – Крым. Каждый день по 10–14 часов крутили педали, и через 24 дня были в Крыму…» История про велосипед на этом не закончилась – она растянулась на целых 12 лет. Трофимов и Кейт совершили еще четыре велопробега, оставив за спиной более 14 000 километров: в 1962 году – от Ленинграда до Риги; в 1967-м – от Риги через Белоруссию, Карпаты и Молдавию до Одессы; в 1968 году – по Золотому кольцу России и дальше на Вологду, Кижи и Петрозаводск; наконец, в 1972-м – снова по Закарпатью. Занялся фотографией и привозил фотоснимки из своих путешествий.

Он не умел стоять на коньках, но за короткое время не просто научился кататься: освоил дорожки, вращения, прыжки – настолько прочувствовал все эти элементы фигурного катания, что его стали приглашать судить областные соревнования. Научился играть в шахматы и дошел до 1-го разряда. Вот такой это был человек.

Высокий профессионализм музыканта и художника отмечен орденом Почета, знаком Министерства культуры СССР «За отличную работу», Премией главы МО «город Алапаевск» (1999) и другими наградами. В июне 2020 года Леонид Кейт отметил 90-летие, а через полтора месяца его не стало. В некрологе сказано: «Светлая память Мастеру…».