Текст книги "Чувства: Нейробиология сенсорного восприятия"

Стресс – это только одна из эмоциональных и физиологических реакций, которые поддаются управлению при помощи музыки. Талия Уитли и ее коллеги применили так называемую умную анимацию, чтобы отразить эмоции, и это позволило исследовать эмоциональный контекст музыки у студентов Дартмутского колледжа и членов племени креунг из Камбоджи. Ученые использовали хитроумное устройство под названием Мистер Болл, чтобы оценить эмоциональный уровень и музыкальные предпочтения.

Мистер Болл – упругий красный мячик. Можно менять его внешность и тем самым моделировать разные эмоции. Внешний вид Мистера Болла контролируется пятью скользящими регуляторами, которые человек может перемещать, чтобы выразить эмоцию. В одном эксперименте с использованием анимации группу испытуемых попросили манипулировать Мистером Боллом, используя один из пяти регуляторов, показывающих счастье, печаль, спокойствие, гнев или страх. В другой анимации регуляторы представляли некоторые аспекты музыки, соответствующие определенным характеристикам движения. Так, например, первый регулятор контролировал скорость подпрыгивания и скорость музыки. Второй отвечал за нервные подергивания и скачки музыки. Плавное движение и согласованные с ними музыкальные звуки возлагались на третий регулятор. Четвертый управлял размером шага и изменениями нот, а пятый – направлением шага и сменой тонов. Ключ к эксперименту заключался в том, что одна группа испытуемых использовала движения Мистера Болла, не слыша музыку, как способ выражения эмоции, а другая использовала музыку, не видя движения, для выражения запрашиваемой эмоции.

Интересно, что, когда человека просили сделать, скажем, сердитого Мистера Болла, положения регуляторов для музыки и для движения практически совпадали (рис. 19.1). Аналогичный результат получился, когда камбоджийцы из племени креунг прошли тот же тест, что указывает на кросс-культурный контекст при выполнении этой задачи. Данный эксперимент фактически затрагивает вопросы о кроссмодальности зрения и звука, но в эмоциональном контексте. Результат показывает, что и движение, и музыка активируют области мозга, связанные с эмоциями, которые находятся глубоко в мозге – в лимбической системе, где они и обрабатываются. Эта неоспоримая связь эмоций с музыкой также очевидна в случае с литературой и искусством. Разница в том, как чувственная информация попадает в мозг и куда она потом перемещается.

В 2005 году, за два года до того, как Джона Лерер предположил, что Пруст был нейробиологом, журнал Nature опубликовал статью нейробиолога Патрика Каваны, где тот написал, что художники веками успешно занимались изучением нейробиологии и визуальных процессов. Он представил несколько интригующих примеров из искусства эпохи Возрождения, где художники умело использовали игру света и тени. Они прибегали к таким хитроумным методам применения освещения и полутонов, которые наблюдатель редко замечает, если замечает вообще. Эти трюки включают в себя использование подсветки и затемнений зданий для создания перспективы за счет невозможных физических атрибутов теней и полутонов. Кавана сделал очень интересный вывод о том, что некоторые атрибуты искусства не менялись в течение тысячелетий. Например, линейный рисунок использовался еще на ранней стадии истории известного искусства. Наскальные рисунки, сделанные пятнадцать тысяч лет назад в пещерах Ласко во Франции, похожи на изображения животных из V века, а также на современные линейные рисунки. Кавана указывает, что древние художники экспериментировали с рисованием линий, чтобы зрители могли воспринимать и идентифицировать объекты, которые они пытались изобразить. И, судя по самым ранним из известных картин, на которых запечатлены животные, у них это получалось. Эта техника проявляется и в скульптурах и восходит так же далеко, как рисунки в пещере Ласко, о чем свидетельствует превосходно вырезанная в камне лошадь из скального убежища, известного как Абри-де-Кап-Блан во Франции (которой тоже пятнадцать тысяч лет).

Рис. 19.1. Мистер Болл в разных ипостасях (счастливый слева, злой справа), как его представляют участникам опроса Уитли и ее коллеги

Когда эта техника освоена, остальное сводится к тому, что по сути и представляет собой искусство, – к созданию интересных, необычных и странных способов игры с ней. Как говорил известный нейробиолог Вилейанур Рамачандран (см. главу 12), который много вложил в развитие идей о связи искусства и нейробиологии: «Цель искусства состоит в том, чтобы усиливать, превосходить или даже искажать реальность». Это базовое знание – художественный прием, от которого нельзя «отучить», он «вшит» в мозг художников и тех, для кого они работают. Рамачандрана раскритиковали за упрощенное объяснение искусства как нейробиологического процесса, потому что его высказывание минимизирует значимость эмоций, памяти и интеллектуального намерения. Но то, что предлагает Рамачандран, можно считать хорошей отправной точкой, потому что искусство начинается с наших чувств. Если существуют сложные петли обратной связи с эмоциями, памятью и намерением, то это все вторично по отношению к тому первоначальному впечатлению, которое производит на нас искусство. Кавана показывает это следующим образом: «Расхождения между реальным миром и миром, изображаемым художниками, раскрывают столько же о мозге внутри нас, сколько художник раскрывает о мире вокруг нас». Итак, изучение художников и людей, которые любуются их работами, стало интересным и продуктивным способом узнать не только то, из чего сделано искусство с нейробиологической точки зрения, но и то, как работает наш мозг в целом.

Другие художественные методы – прозрачность картины, использование двух измерений для передачи трехмерных изображений, неполное изображение, заставляющее зрителя мысленно дополнить его, а также рассуждения об искусстве – также имеют нейробиологический характер. Здесь Кавана снова приводит несколько прекрасных объектов искусства с нейробиологическими объяснениями производимых ими визуальных эффектов. (Читателям стоит обратиться к оригинальной статье в журнале Nature, чтобы получить представление о связи нейробиологии и живописи.)

Одно из моих любимых художественных направлений – кубизм. Часто в кубизме представлено достаточно от предмета, чтобы заставить мозг определить, что именно видит глаз. Мне нравятся работы кубистов, потому что они вызывают во мне основную биологическую реакцию: сначала я просто смотрю на них, а затем позволяю своему воображению разгуляться. Эта способность воспринимать произведения искусства кубистов и идентифицировать изображенные объекты – неврологическая функция, которая, скорее всего, развилась у наших общих предков в далеком прошлом. С точки зрения эволюции важно, чтобы любая зрительная информация, которую собирает сетчатка, была моментально идентифицирована, чтобы мы могли быстро решить: убежать от объекта, съесть его или попытаться спариться с ним. Иногда в природе сетчатка глаза собирает информацию только о фрагментах объекта: представьте себе пресловутую змею в траве или торчащую из-за скалы морду гиены. Но организмам нужно быстро принимать необходимое для выживания решение об увиденном предмете. Кубизм использовал эту основную визуальную нейронную функцию «заполнения» и манипулировал ею для создания интригующих и впечатляющих произведений искусства. Наконец, кубизм взывает не только к нашему так называемому мозгу ящерицы или рептилии. Эффект, производимый им, гораздо шире, потому что волны сигналов посылаются по всему мозгу после того, как объект распознается в его внутренней части. Вероятнее всего, эта информация для постобработки перемещается в те же самые области мозга, что и информация об абстрактных произведениях искусства, таких как «живопись действия» Джексона Поллока, или о картине эпохи Возрождения, такой как «Мона Лиза» Леонардо да Винчи.

Один из способов проанализировать то, что связано с восприятием искусства, – это имитировать искусство с очевидными, устоявшимися в восприятии арт-объектами, а затем анализировать реакцию людей на симулированное искусство. Используя компьютерное моделирование произведений искусства с помощью программы, которая называется Painting Fool, исследователи предприняли попытки проанализировать, как делается искусство на неврологическом уровне.

Эта компьютерная программа – детище Саймона Колтона; есть и сайт для производства имитированного искусства. Поработав с ней некоторое время, я понял, что Painting Fool обладает личностью и определенной степенью гордости за свою работу, в результате чего иногда получаются очень интересные визуальные продукты. И действительно, Painting Fool была запрограммирована на имитацию рациональных движений и художественных приемов по мере создания произведения искусства. Исследователи могут перевернуть этот подход с ног на голову и запрограммировать его на иррациональные действия, а затем задать вопрос: «Что происходит?» Как ни странно, Painting Fool выдает довольно своеобразное галлюциногенное искусство, если подправить те рациональные правила искусства, по которым она обычно работает. Этот результат показывает, что творчество и галлюцинации связаны в искусстве интересным и убедительным образом. Достаточно взглянуть на «глючное» искусство сюрреалистов, чтобы увидеть логику этого подхода.

Есть наблюдения, говорящие, что способности к искусству развиваются в семьях, что свидетельствует о генетическом компоненте. Любое ориентированное на искусство генетическое исследование почти обязательно касается визуального ввода и оценки эстетических предпочтений. Сетчатка глаза – своего рода портал, через который информация об искусстве попадает в нервную систему. Следовательно, любая черта, тесно сопряженная с усиленным функционированием сетчатки, может быть похожа на идеальный слух, взаимодействующий с музыкой, и, возможно, напрямую связана с искусством. Поскольку мы много знаем о структуре сетчатки, изучение ее составных частей может быть правильным шагом к тому, чтобы связать гены с восприятием искусства и предпочтениями. Первое, и главное, требование к строению сетчатки глаза для просмотра произведений искусства – это правильное развитие палочек и колбочек. Без этих собирающих световые волны клеток возникает слепота. Это не значит, что слепые люди не могут наслаждаться искусством – у них все еще остается осязание. Знакомство с фреской «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи в монастыре Санта-Мария делле Грацие в Милане – это потрясающий визуальный опыт. А совсем рядом с этим шедевром в большой комнате находится трехмерная рельефная скульптура знаменитой сцены. Ее поместили туда специально для слепых, но, даже если вы можете видеть, лучше закрыть глаза и ощупать рельеф руками, чтобы испытать очень сильное переживание.

Следующим структурным аспектом сетчатки будет то, какие виды палочек и колбочек существуют в ней, и касается он опсинов, встроенных в их мембраны. В главе 9 мы рассмотрели, что люди, известные как тетрахроматы, имеют дополнительные гены опсина, и те делают белки чувствительными к цветам, которые нормальные люди (или трихроматы) не видят. В дополнение к цветовосприятию опсины в палочковых и колбочковых клетках собирают информацию о восприятии размытого изображения и глубины. В ходе ряда исследований были изучены художники-тетрахроматы для установления взаимосвязи этой черты со способностью создавать и воспринимать произведения искусства. Результаты показали, что тетрахроматы совсем по-другому воспринимают и создают искусство, нежели обычные трихроматы. Это не означает, что работы тетрахроматов качественно лучше или что они воспринимают искусство лучше, чем трихроматы; скорее созданные ими картины сделаны в уникальной с сенсорной точки зрения манере. Другие аспекты зрения тоже улучшают наше восприятие и интерпретацию световых волн. Зрительный поток в человеческом мозге очень хорошо известен, и в конечном итоге, возможно, будет доказано, что некоторые нейронные связи в этих областях мозга влияют на то, как мы создаем и воспринимаем искусство.

Наши органы чувств получают информацию из внешнего мира и преобразуют ее в восприятие, а затем в смысл. Из приведенных в этой главе примеров следует, что при поступлении информации в мозг процессы у большинства высших организмов, особенно у позвоночных, схожи. Однако не менее очевидно и то, что наш вид (по сравнению с другими живущими на этой планете организмами) однозначно превращает исходную информацию в нечто уникальное. Удивительно осознавать, что человек постоянно пытается улучшить свои чувства и, следовательно, свое восприятие внешнего мира. Практически нет пределов тому, как мы можем и будем воспринимать все, что нас окружает. Отсутствие этих ограничений означает, что у нас есть возможность исправить недостатки некоторых наших собратьев в области чувств. Но это также дает надежду и на то, что какие-то аспекты вселенной, которые мы пока не видим, не чувствуем, не слышим, не ощущаем на вкус или не определяем по запаху, в скором времени будут нам доступны.

20. Нет пределов
Пределы работы органов чувств и будущее чувств

Впервые я увидел его на сцене проекта TED[61]61
  TED (аббревиатура от англ. technology, entertainment, design; технологии, развлечения, дизайн) – американский частный некоммерческий фонд, известный прежде всего своими ежегодными конференциями, которые проводятся с 1984 года в городе Монтерей (США), а с 2009 года – в городе Лонг-Бич (США). Миссия конференции состоит в распространении уникальных идей (ideas worth spreading), избранные лекции доступны на веб-сайте конференции. Темы лекций разнообразны: наука, искусство, дизайн, политика, культура, бизнес, глобальные проблемы, технологии и развлечения.


[Закрыть]. Я не знал, кто это был, поэтому в качестве первой реакции на его наряд выдал: «О чем он думал, когда выходил из дома?» Он был одет в яркую синюю рубашку, розовый пиджак, ярко-желтые брюки, а на его ногах красовались черно-белые кожаные туфли, как у Элвиса Пресли. Я даже боюсь подумать, какого цвета носки он носит. Это был человек по имени Нейл Харбиссон. Он художник и один из самых известных на планете людей с монохромным зрением. Если помните, в главе 10 я рассказывал, что монохроматы различают только черный и белый цвета, поэтому Харбиссон видит мир, как он любит говорить сам, как будто смотрит телевизор в 50-е годы прошлого века, то есть ему доступно только черно-белое изображение с оттенками серого. Но у этого человека есть одна интересная особенность, за что он называет себя «киборгом». Он носит на голове небольшой прибор, похожий на камеру, который крепится на затылке и издает звуки, когда в его поле зрения попадает цветной предмет. Когда Нейл наводит камеру на грязный желтый носок, та издает высокий писк, а когда на красный носовой платок – более низкий и мягкий звук. Харбиссон научился использовать звуковую вибрацию, издаваемую прибором, чтобы различать цвета. После того как он стал «киборгом», в его черно-белой жизни появился цвет.

Как мы видели в этой книге, наши чувства имеют физические ограничения, налагаемые на них структурами, которые собирают и интерпретируют информацию из внешнего мира. Но не эти сдерживающие факторы накладывают рамки на чувства человека. Наша способность видеть ограничена, потому что сетчатка воспринимает только узкий спектр электромагнитных волн, составляющих свет. Электромагнитные волны занимают общий спектр волн с длиной 100 000 километров (100 000 000 000 метров) до 1,0 пикометра (0,000000000001 метра), то есть более двадцати четырех порядков величин. Видимый человеком спектр включает всего несколько сотен нанометров. Другими словами, диапазон световых волн, которые доступны людям, составляет какие-то ничтожные 0,0000000000000000000001 от всего спектра. При этом мы знаем, что излучение от всех остальных волн тоже существует, поэтому мы даже разработали вспомогательные средства, которые помогают нам либо увидеть его, либо зафиксировать результат, который дает свет, приносимый не видимыми глазом волнами.

Если говорить о звуке, мы слышим звуковые волны в диапазоне от 20 до 20 000 Герц – это больше четырех порядков. Все остальные звуки неразличимы для человеческого уха. Однако известно, что эти неслышимые звуки существуют, поэтому мы и создали инструменты для их определения, ведь физическому и нейрологическому механизму человека эта возможность недоступна. Как мы видели на примере с запахами, у нас относительно большое количество генов обонятельных рецепторов, и в результате мы способны чувствовать довольно обширный спектр запахов. По одной из версий, упомянутых в этой книге, – более 10¹² (более триллиона). Это огромное количество, но тем не менее всего лишь малая часть того, что существует на планете. При этом, опять же, мы можем охарактеризовать и те запахи, которые с точки зрения нашей нейробиологии ничем не пахнут.

Нейробиологические механизмы вкусов и запахов очень похожи, оба они хемосенсорные. При этом вкусовых рецепторов у нас намного меньше, и есть всего пять категорий, которые распознает наша вкусовая сенсорная система. И да, мы знаем, что количество молекул, взаимодействующих с нашими вкусовыми сосочками, намного больше, чем мы способны воспринимать. У нас просто-напросто нет рецепторов для восприятия этих молекул, но мы знаем, что они существуют, и пытаемся найти методы, с помощью которых сможем их определить. Ведь вполне возможно, что мы, обладая столь изобретательным умом, таким как у Чарльза Спенса (см. главу 15), найдем способ различить даже больше запахов, чем тот триллион, которые уже можем почувствовать.

Ограниченность диапазона восприятия тех чувств, которыми мы располагаем, – результат того, насколько хорошо биология нашего организма настроена на наши чувства. Но, когда наши научные, культурные или социальные потребности превысили диапазон биологических чувств, мы нашли способ сделать так, чтобы природа нас не ограничивала, и это не менее важно для существования современного человека. Рентген, звуковой эхолокатор, магнитно-резонансная томография и микроскопия – вот лишь малая часть из великого множества изобретений, ежедневно позволяющих нам выходить за рамки собственной биологии.

Мой любимый пример – ДНК-секвенирование. Еще шестьдесят лет назад наш вид даже не идентифицировал молекулу ДНК как наследственный материал и понятия не имел, из чего она состоит и как образуется. Вплоть до 50-х годов XX века исследователи в области химии и физики открывали потрясающую информацию о структуре «невидимых» соединений, таких как белки и углеводы (компоненты живых организмов), что было еще одним не менее впечатляющим достижением, расширяющим наши горизонты. Однако люди смогли преумножить знания по химии, потому что вышли за пределы диапазона своих чувств. Для визуализации трехмерной структуры молекул использовали рентгеновские лучи. И действительно, огромным шагом в области расшифровки физической структуры этой важной молекулы было использование рентгеновских лучей для изучения кристаллических структур молекул, таких как ДНК. В 1953 году Джеймс Уотсон, Фрэнсис Крик, Морис Уилкинс и Розалинд Франклин смогли зафиксировать структуру ДНК в виде двойной спирали диаметром 10 ангстрем. Этот диаметр на несколько порядков выходит за пределы диапазона, который мы обычно способны видеть глазами. Но эта структура была важна, потому что, как несколько иронично отметили Уотсон и Крик в статье 1953 года в журнале Nature, предложенная структура не избежала их внимания, «и, если посмотреть на эту парную структуру, становится понятен возможный механизм копирования генетического материала». Чтобы увидеть двойную спираль и понять, как она работает при переносе генетической информации, было необходимо, чтобы человек научился видеть в рентгеновском диапазоне электромагнитного излучения. После получения этих данных следующим шагом становилось выяснение механизма, с помощью которого ДНК передает наследственную информацию. В нескольких главах этой книги я показал вам, что представляют собой последовательности ДНК и почему они важны. Но как на самом деле ученые «видят» те нуклеотиды (G, A, T и C), которые составляют последовательности? Размер нуклеотида слишком мал (даже меньше чем 10 ангстрем – диаметр двойной спирали ДНК), чтобы его можно было увидеть даже через самые мощные используемые учеными электронные микроскопы. Прочтение состава жизни (так называют наш геном) – отличный пример преодоления сенсорного шума и способности выйти за ограниченный диапазон восприятия и интерпретации набора предложенных сенсорных ориентиров, которые не имели бы никакого смысла для любых других видов на планете. В этом отношении способ, которым мы видим ДНК, – по сути «тайное знание», и только несколько миллионов человек на Земле могут получить сенсорную информацию, собранную с целью прочитать последовательность генома и понять его. В основном ученые использовали химическую природу нуклеотидов и ДНК для усиления сигналов, чтобы дать нам визуальную последовательность нуклеотидов, которую мы интерпретируем как последовательность ДНК. Вместо световых волн, воспринимаемых в качестве сенсорной информации, используются химические реакции. Затем на выходе они интерпретируются в зрительную информацию на экране компьютера, и уже ее можно увидеть глазами. Это похоже на волшебство, хотя на самом деле есть несколько базовых, но оригинальных изобретений, позволяющих прочитать эти маленькие молекулы за пределами нашего визуального диапазона. Это не просто способность видеть маленькие объекты, которые мы обнаружили. Большинство тех, кто сейчас занимается астрономией и астрофизикой, берут данные, которые не имеют почти ничего общего с нашей развитой способностью видеть, и преобразуют их в изображения, которые мы можем видеть и интерпретировать. Хотя оптический телескоп усиливает способность сетчатки поглощать световые волны, исходящие от предметов на ночном небе, радиотелескоп принимает радиоволны в несколько раз длиннее тех длин волн, которые мозг использует для интерпретации света, и преобразует данные радиоволн в потрясающе информативные изображения планет и солнц, находящихся за много световых лет от Земли.

В конце 70-х годов XX века я учился в магистратуре в Сент-Луисе и хорошо помню момент, когда мне надо было найти решение для некоего набора данных. У меня было только около ста позиций данных, но мне нужно было сделать вычисления для 10 395 возможных перестановок. В то время подобные проблемы решались с помощью карандаша и блокнота, как в фильме «Скрытые фигуры», номинированном на «Оскар» в 2017 году. Группа одаренных в математике людей получила бы данные и провела бы расчет для всех десяти тысяч с лишним перестановок. Мой дипломный проект не был связан с национальной безопасностью и не имел отношения к НАСА, поэтому у меня не было такой роскоши, как целая армия преданных карандашей, готовых вмиг произвести любые вычисления. И тогда я обратился к новой возможности – компьютеру. Дело было на заре развития технологий, программы и данные кодировались на перфокартах и считывались с помощью гигантской машины. Затем требовалось много времени, чтобы получить бело-зеленую распечатку, с которой уже можно было работать. Способ неуклюжий по меньшей мере. Мой первый аспирант написал свою диссертацию в конце 80-х годов прошлого века на Apple Macintosh, который он использовал для выполнения большинства вычислений, подобных тем, что я делал для моей диссертации. Потом у этого аспиранта появились свои аспиранты, и те уже использовали iMac для выполнения работ, а их ученики – iBook. И все это в течение пятнадцати лет. Нынешнее поколение аспирантов использует MacBook Pro, который в десятки тысяч раз мощнее, чем iMac и iBook, и эти современные компьютеры могут подключаться к кластерам процессоров, которые дают им вычислительную мощность в миллиарды раз мощнее, чем использовал мой первый студент. Этот пример просто показывает, что возможности научных вычислений расширились как функция времени по закону Мура.

Гордон Мур еще в 60-х годах XX века осознал, что вычислительная мощность будет удваиваться каждый год. С течением времени пользователи делали все больше компьютерных вычислений, и те становились все более персонализированными – настолько, что о такой персонализации никто не мог раньше и мечтать, разве что те, кто занимался разработкой персонального компьютера – люди вроде Стива Джобса и Билла Гейтса. Эта персонализация день ото дня меняла наш образ жизни, но постепенно изменилось и то, как мы, люди, чувствуем внешний мир. И, учитывая, что закон Мура представляется реальным явлением, мы должны попытаться предвидеть рост вычислительных мощностей и, возможно, даже предугадать и новые изменения, которым подвергнутся наши чувства в результате развития компьютерных технологий.

Согласно опросу компании Nielsen, проведенному в 2016 году, в среднем взрослый житель западного мира проводит перед экраном компьютера или смартфона около десяти часов в день. Учитывая, что мы спим примерно по семь или восемь часов, это означает, что более половины времени бодрствования во многих странах тратится на то, чтобы пялиться на экран компьютера или смартфона, все время просматривая виртуальные изображения. Мы только начинаем осознавать влияние этого царства измененного восприятия на состояние человека. Норвежских десятиклассников исследовали на предмет понимания текстов, прочитанных с экрана компьютера и в старомодной печатной копии. Удивительным результатом было то, что школьники понимали слова на бумаге гораздо лучше, чем на экране. Почему так – не очень понятно, но это указывает на возможную дихотомию в том, как мы, люди, учимся и понимаем прочитанное. Понимание прочитанного следует за зрительным восприятием, и некоторые исследователи обеспокоены долгосрочным влиянием экранов компьютеров и смартфонов на человека и тем, как оно может сказаться на нашей зрительной системе. Эволюция не предполагала, что человек будет бесконечно всматриваться в маленький светоизлучающий прямоугольник. На самом деле наше поле зрения намного больше, чем тот экран смартфона, в который мы утыкаемся каждый день по нескольку часов. Как такое ограничение поля зрения скажется на наших глазах и как они будут развиваться в ходе эволюции дальше – пойди угадай. Зрительное восприятие – не единственное чувство, подвергаемое натиску современной жизни. Как отмечалось в главе 11, на современного человека воздействует неимоверное количество звуков (да еще высокой интенсивности и весьма широкого диапазона), с которыми наши предки никогда не сталкивались. Вопрос о том, как мы адаптируемся к этому измененному миру звуков, тоже уже назрел и требует изучения.

Под пристальным взглядом науки оказалась и еще одна область современной жизни, связанная с компьютерами, – игры. Сегодня молодые люди отдают слишком много времени компьютерным играм. Фатима Йонссон и Харко Верхаген провели исследование влияния игр на разные чувства. Их вывод состоит в том, что, хотя сами игры чрезвычайно сильно воздействуют только на зрение и слух, в игровой процесс вовлечен весь спектр чувств человека вплоть до вкуса и обоняния. На самом деле слуховой аспект видеоигр – это не только звуки, исходящие из компьютера, но и звуки вокруг него, например крики друзей, эмоционально выражающих радость от победы или огорчение от неудачи в игре. И неудивительно, что на вкусовые и обонятельные ощущения, связанные с играми, сильно влияют фастфуд и газировка. Эти восходящие или базовые сенсорные эффекты довольно легко определить, но исследователи также попытались изучить нисходящий эффект воздействия видеоигр на органы чувств. В этой области много сделала психолог Анжелика Ортис де Гортари. Она изучила явление, названное переносом игры, которое проявляется в результате серьезного увлечения этими компьютерными забавами. Некоторые геймеры настолько интенсивно переживают то, что с ними происходит в игре (и их психическое состояние достаточно восприимчиво), что в результате у них появляются псевдогаллюцинации. Также у них проявляются и последствия в работе зрительной системы, которые могут привести к неправильному восприятию реального мира. Ситуация ухудшается с увеличением продолжительности игр и влияет не только на зрительное и слуховое сенсорное восприятие, но также на тактильное и, возможно, на обоняние.

Рис. 20.1. Иллюзия резиновой руки. Человек слева может обмануться, посчитав, что резиновая конечность принадлежит ему

Виртуальная реальность (ВР) также стала доступной технологией. В период отпусков в 2016 году на 20 % увеличилось использование виртуальных гарнитур в Великобритании, другие западные страны их догоняют. Зрение и слух – не единственные чувства, подвергающиеся действию виртуальной реальности. Предприниматели и инженеры – и Адриан Дэвид Чок один из них – предположили, что воздействовать с помощью ВР-аппаратуры можно на все пять аристотелевских чувств. Но как может повлиять ВР на них и на наше восприятие мира? Оказывается, можно заранее приспособиться к миру виртуальной реальности. Андреа Стивенсон Вон и ее коллеги предполагают наличие этой интересной возможности из-за явления, называемого гомункулярной гибкостью. Абстрагирование от реальности под действием ВР может дезориентировать, вызывая физиологические и психологические эффекты. Но гомункулярная гибкость помогает преодолеть эти проблемы и расширить опыт, приобретенный в ВР. Идея гомункулярной гибкости основана на ранних экспериментах с фантомными конечностями. Люди, лишившиеся руки или ноги, часто испытывают сильную боль в том месте, где раньше была их потерянная конечность. Нейробиолог Вилейанур Рамачандран, с которым мы уже встречались на страницах этой книги, изучая синдром Капгра (см. главу 12) и нейробиологию искусства (см. главу 19), просил испытуемого, ощущавшего фантомные боли, поместить свою поврежденную руку или ногу в ящик, в котором по центру было расположено зеркало. Затем тому надо было посмотреть в зеркало так, чтобы поврежденная конечность визуально казалась замененной неповрежденной. И, когда человек двигал неповрежденной конечностью, возникала иллюзия двух нормально движущихся конечностей. После того как человек испытывал эту иллюзию, фантомно-болевой синдром либо уменьшался, либо вовсе пропадал.

Другой пример гомункулярной гибкости – иллюзия резиновой руки (рис. 20.1). Для подобной иллюзии человек, сидящий слева, помещает одну руку под стол, чтобы ее не было видно. Отдельная резиновая рука находится на столе. Человек, сидящий справа, одновременно поглаживает кончики пальцев скрытой руки и резиновой кисти. Человек слева скоро начинает чувствовать, что резиновая рука принадлежит ему. Это чувство обладания означает, что если кто-то справа размахивает молотком, угрожая ударить резиновую руку, то человек слева будет в ужасе дергаться.

И иллюзии фантомных конечностей, и иллюзии резиновой руки демонстрируют, что людей можно заставить переконфигурировать образ их тела, визуально обманывая их мозг. Другими словами, наш мозг достаточно гибок, чтобы изменить конфигурацию нашего сенсорного гомункула (о котором мы подробно говорили в главе 3). Виртуальная реальность подобна превращению всего тела в «призрачную конечность», или же можно считать, что ваш виртуальный аватар превращается в подобие резиновой руки. Наш мозг вполне способен на это.