Текст книги "Темные проемы. Тайные дела"

Первоначальный вид комнаты был полностью изменен, когда установили решетчатый каркас, отделявший ванную, покрытый вздутым темно-коричневым лаком. За ним я, сама того не ожидая, наткнулась на гору порченных временем игрушек. Детская комната, надо полагать. Сквозь щель между распашной дверью и ее рамой я изучила решетки на окнах – ужасно прочные с виду; затем снова посмотрела на игрушки – и только теперь поняла, что это чучела реальных животных. Они были заплесневелыми и изъеденными молью, но все равно было видно, что некоторым досталось не только от времени и условий, но и от чьей-то жестокой руки. В нескольких дюймах от туловища барсука лежала его разлагающаяся лапа; еще чуть поодаль – отрубленная чем-то вроде садового секатора голова птицы с причудливым узором оперения. Вид зловещий – как, впрочем, и любой другой вид в этом доме.

Что Салли делала целыми днями? Как я и подозревала, точно не убиралась здесь. Все, что мне оставалось изучить, – кухонные помещения и библиотеку покойного доктора.

В подвале нашлись странные остатки еды и свидетельства того, что недавно здесь что-то готовили, хотя и без успеха. Я была почти удивлена, обнаружив, что Салли питается не одной лишь солнечной энергией. Но в целом подвал не вызывал ничего, кроме знакомого чувство изумления перед масштабами и сложностью приготовления пищи в домах наших прадедов среднего класса.

Я огляделась в поисках свечи. Заглянула в ящики, шкафы, пошарила по тумбочкам. Нигде – и ничего. В любом случае, подумала я, недоверчиво косясь на тени, углубленные подступающими сумерками, одной свечи мне бы не хватило, чтобы осветить библиотеку от угла до угла. В следующий раз захвачу мощный отцовский фонарик.

Кажется, пришла пора уходить. Хорошо, что я не сняла пальто. В доме ничего такого, что указывало бы на разгадку тайны Салли, не нашлось. Может, она принимала наркотики? Нет, как-то уж слишком надуманно. Я выключила свет на кухне, поднялась на первый этаж, а затем, закрыв входную дверь, спустилась обратно в сад. Я посмотрела на сломанные входные ворота с новым подозрением. Спустя некоторое время я вспомнила, что не заперла ни одну из внутренних дверей в доме.

На следующее утро я посетила больницу.

– В некоем смысле, – сказала мисс Гарвис, – вашей подруге гораздо лучше, что весьма удивительно.

– Могу я ее увидеть?

– Боюсь, что нет. К сожалению, у нее была очень беспокойная ночь. – Мисс Гарвис сидела за столом с большой рыжей кошкой на коленях. Пока она говорила, та смотрела ей в лицо с выражением тихого интереса на мордочке.

– Ее мучают боли?

– Не совсем. – Мисс Гарвис почесала кошку за ухом, помолчала, а потом добавила: – Она всю ночь напролет плакала. И разговаривала сама с собой. Скорее в истерике, чем в бреду. В конце концов нам пришлось перевести ее в отдельную палату.

– И что она говорила?

– Было бы низко по отношению к нашим пациентам пересказывать то, что они говорят, будучи очевидно не в себе.

– Я вас понимаю. И все же…

– Могу только признать, что совершенно не понимаю, что с ней сейчас происходит. Что творится у нее в голове. Да, это шок… но какая эмоция провоцирует его, я пока сказать не могу. – Кошка спрыгнула с колен мисс Гарвис на пол, прошла мимо меня, потерлась о мои ноги. Хозяйка проследила за ней взглядом. – Вы же были у нее дома?

– Да, заскочила на несколько минут.

– Там все в порядке? – Она явно хотела задать гораздо более детальный вопрос, но ее что-то остановило.

– Да, насколько могу судить, – решила и я обойтись кратким ответом.

– Тогда, пожалуйста, принесите оттуда кое-какие вещи… ну, когда навестите Салли в следующий раз. Думаю, я могу поручить вам такое дело.

– Хорошо, попробую. – Вспомнив о доме, я задумалась, что́ оттуда так срочно могло понадобиться. – Загляну к вам завтра. – Кошка, мурча, проводила меня до двери. – Надеюсь, я смогу увидеть Салли.

Мисс Гарвис только кивнула.

И все-таки я не могла проигнорировать ту заднюю комнату, где не горел свет. Да, я ее боялась, но любопытство было сильнее страха – даже страха перед неизведанным, который сам по себе сильнее оторопи перед чьей-то скверной тайной. Ох, если бы я только смогла заручиться чьей-то помощью! Увы, но только сейчас я остро осознала – как только Салли выбыла из моей жизни, я осталась практически в одиночестве.

Снова войдя в гостиную, я сняла намокшие под дождем плащ и берет и, проявив некое благоразумие, оставила их не слишком далеко от входной двери; немного постояла у зеркала, расчесывая спутавшиеся волосы. Смеркалось; порывистый ветер направлял струи дождя прямо в большое эркерное окно, укрепляя власть темноты в доме и превращая мир снаружи в отгороженную волнистой мембраной недостижимую даль. Оконная рама, как я заметила, сильно протекает – на полу уже собрались лужи.

Подняв воротник свитера, я достала фонарик и направилась прямо к интересующей меня комнате. Почти сразу луч электрического света помог мне найти выключатель. Он располагался на обычной высоте, но примерно в трех футах от дверного проема – будто бы специально, чтобы тот, кто входил сюда, не мог дотянуться до него в первые же секунды.

Я много раздумывала о том, что ждет меня здесь, но открытие все равно удивило меня. «Родные» стены комнаты кто-то обложил каменной кладкой в три ряда – заползающей даже на потолок, образуя подобие арочного свода. Кладка была уложена неумело, выглядела так, будто свод вот-вот рухнет. Внутренняя часть двери была укреплена одним листом железа. Окна вообще не осталось; примитивная система электрического освещения имелась, но ни отопления, ни вентиляции, похоже, не было предусмотрено. Вероятно, предназначалась эта комната для пережидания воздушных налетов – она явно успела «пожить» в подобном виде какое-то время. Тем страннее было обнаружить в этом каменном мешке следы чьего-то бытования.

В этом жутком помещении стояло с десяток книжных полок из неотделанного дерева, заставленных заплесневелыми фолиантами, несколько потертых кресел, большой рабочий стол, заваленный бумагами, и койка, которая, как и кровать наверху, имела следы недавнего использования. Самыми странными вещами были маленькая пепельница рядом с кроватью, заваленная окурками, и пустая чашка из-под кофе. Я подняла подушку; белье Салли лежало под ней – не сложенное, а просто засунутое кое-как. Трудно было устоять перед неприятной мыслью, что сперва она спала в комнате наверху, а потом по каким-то причинам спустилась в эту комнату-пещеру, из которой, как она сама говорила, ее отец никогда не выходил.

Видит Бог, я руководствовалась больше воображением, чем доводами рассудка, когда предполагала, что доктор Тесслер в какой-то момент жизни обезумел, и это помещение ему заменило палату с мягкой обивкой стен. Казалось невероятным, что все детство Салли ее отец провел в своего рода заточении. Кроме того, комната ужасным образом напоминала склеп. Возможно, доктор возомнил себя кем-то из тех провидцев, которые посвящали себя размышлениям о Конце и окружали себя символами смертности, как Донн с его саваном? Трудно было представить Салли в этой же роли. Думаю, какое-то время я сопротивлялась осознанию мало-мальски правдоподобных сценариев, придавая серьезный вес всяким иным догадкам, лезущим мне в голову. Хорошо, если все-таки каземат, а не склеп и не место заточения, – значит, в этом доме есть от чего защищаться? Допустим. Вполне убедительно. Запертые двери, запустение верхнего этажа, странное поведение Салли – все это укладывается в картину. Я погасила тусклую лампочку, висящую на витом шнуре.

Запирая дверь библиотеки, я задавалась вопросами о неизвестных бедствиях, которые мог повлечь вчера мой несвоевременный уход отсюда. Я сделала несколько шагов обратно по коридору из библиотеки в гостиную, вся в своих мыслях, но при этом – настороже. Но мысли на поверку оказались неглубоки, а моя бдительность – недостаточна; ибо, когда я вернулась в гостиную при почти полностью исчезнувшем дневном свете, я увидела его и вся обмерла, не готовая к зрелищу.

Он явил себя на считанные секунды, как мимолетная вспышка. Он, похоже, с умыслом встал прямо у большого эркера, дающего какое-никакое освещение с улицы – точно хотел, чтобы я его видела. Он стоял вполоборота, так, чтобы лицо – кипенно-белое и усушенное, как у мумии, с проступающим сквозь кожу черепом, – все же различалось хотя бы отчасти; угадывалась и высокая линия тонких, как паутина, волос. Думаю, он был одет в черное – во что-то вроде фрака или сюртука. Единственное, что я разглядеть не смогла, – это, конечно, глаза. Излишне говорить, что он исчез почти сразу, как только я обратила на этот чуждый, слегка ссутуленный силуэт внимание; сразу – но все же почти, не в мгновение ока, оставив мне целую секунду, чтобы моргнуть. Первой моей мыслью было то, что мне явился сам доктор Тесслер – живой или мертвый, – но уже вскоре я сочла, что такого всяко не может быть.

В тот вечер я попыталась рассказать обо всем отцу. Я всегда считала его добрейшим из людей, но могучие волны взрослой жизни уж слишком разнесли нас по сторонам. Что ж, от него я хотя бы смогу получить неожиданный, нетривиальный ответ. Когда я закончила свой рассказ – хотя я не выложила ему прямо-таки все, – он, до этого крайне внимательно слушавший и задававший проницательные вопросы касательно тех или иных лакун моей истории, сказал:

– Если тебе интересно мое мнение, я им поделюсь.

– Конечно, давай!

– Как по мне, тут все просто. Вся эта кутерьма с Салли – совершенно не твоя забота. – Эти слова прозвучали резковато, и он улыбнулся – хотя взгляд его остался очень серьезным.

– Но я… я неравнодушна к Салли. Кроме того, мисс Гарвис попросила меня…

– Мисс Гарвис попросила тебя заглянуть и посмотреть, не пришла ли почта – и все ли в порядке в целом. Изучать дом сверху донизу при этом необязательно, правда же?

Тут он, конечно, был прав – но не железно прав.

– Салли не позволяет почтальону доставлять почту, – возразила я. – Она забирала свои письма из почтового отделения сама – до того, как ее сбили. Понятия не имею почему.

– И не пытайся понять, – сказал отец.

– Но кого я видела? Черт с ним, с правом ходить по чужому дому, – тот человек…

– Мел, – сказал мой отец, – кто из нас писатель? Разве к этому времени ты не заметила, что жизнь каждого человека полна вещей, которые другим понять попросту не дано? Если что-то тебе до конца и понятно – это ситуация из ряда вон. Знавал я одного типа – свел знакомство, когда только приехал в Лондон… – Тут он умолк ненадолго и развивать мысль не стал. – К счастью, жизнь и не требует от нас всеохватного понимания. И уж точно она не требует от нас слишком пристального интереса к делам других.

Совершенно сбитая с толку, я ничего не сказала. Отец похлопал меня по плечу.

– Знаешь, иногда, при плохом свете, людям всякое чудится… особенно тонко чувствующим девочкам вроде тебя, Мел. – Прошло уж столько лет с моего детства, а он все еще зачем-то называл меня «девочкой».

Когда я поднималась наверх, чтобы лечь спать, мне пришло в голову, что снова кое-что забыла; а именно – забрать «кое-какие вещи» Салли.

Естественно, мисс Гарвис первым делом спросила меня именно о них.

– Мне очень жаль. Я забыла. Наверное, из-за дождя, – рассыпалась я в извинениях, как ученица перед учительницей.

Мисс Гарвис слегка цокнула языком. Но ее мысли были заняты другим. Она прошла к двери, выходящей из ее кабинета на сестринский пост.

– Серена!

– Да, мисс Гарвис? – донесся голос младшей медсестры.

– Проследи, чтобы меня не беспокоили какое-то время, хорошо? Я скажу тебе, когда закончу свои дела.

– Да, мисс Гарвис. – Дверь робко затворилась изнутри.

– Я хочу сказать вам кое-что по секрету, – сказала она, повернувшись ко мне.

Я улыбнулась. Заранее оказанное доверие редко бывает оправданным.

– Вам известны наши распорядки. Мы взяли ряд анализов у Салли. Один результат у нас вызвал весьма конкретные подозрения. – Мисс Гарвис чиркнула спичкой о запальник у себя на столе и, кажется, на мгновение забыла, что это все – ради сигареты, зажатой у нее в пальцах свободной руки. – Вы знали, что ваша подруга беременна?

– Нет, – ответила я. – Но это, в принципе, могло бы кое-что объяснить.

– Конечно, я вам о таком говорить не должна. Частная жизнь наших пациентов – дело неприкосновенное. Но состояние Салли до того аномально… говорите, вы не знаете, есть ли у нее живые родственники?

– Их нет. Я к вашим услугам.

– Вы не могли бы поселить ее у себя? Не прямо сейчас, конечно, а как мы выпишем ее – хотя бы на первое время. Салли явно нужна компания.

– Она не согласится жить со мной. Я ей уже предлагала.

Мисс Гарвис удивленно выпустила дым:

– Зачем?

– Боюсь, это мое дело.

– Вы не знаете, кто отец?

Я промолчала.

– Не то чтобы Салли была молодой девушкой. Честно говоря, есть в ее состоянии такие особенности, которые мне решительно не нравятся.

Настала моя очередь задавать вопросы.

– Разве авария не сказалась на здоровье плода?

– Как ни странно, нет. Не иначе как чудом… или по безмерно счастливому стечению обстоятельств, – добавила мисс Гарвис, явно рассчитывая щегольнуть широтой взглядов на вещи. Похоже, дальше с ней не продвинуться.

Заверив мисс Гарвис, что, когда придет время, я приглашу Салли к себе еще раз, я снова поинтересовалась, могу ли повидать ее.

– Мне жаль, но о том, чтобы Салли с кем-то встречалась, не может быть и речи, – было мне ответом.

Ну, хорошо уже то, что мисс Гарвис больше не просила меня разыскать «кое-какие вещи», – хоть я и чувствовала себя виноватой из-за своей забывчивости. Но у меня не было теперь никакого желания возвращаться в тот дом. Я не могла объяснить мисс Гарвис мои истинные причины, но преданность Салли продолжала тяготить меня – срочно стоило что-то по этому поводу предпринять. Более того, нельзя допустить, чтобы кто-то отправился в тот дом вместо меня. Похоже, оставалось только порыться по собственным закромам – и выдать свой скарб за вещи Салли. Не думаю, что в ее нынешнем состоянии она не примет подмену.

Но на следующее утро я задалась уже другим вопросом – реально ли положить конец злу в доме Салли? Может, мне стоит принять там какие-то меры? Состояние моей подруги едва ли обнадеживало – меня пока волновала не столько ее беременность, сколько именно что здоровье души, – и сомневаться в том, что нужно предпринимать скорейшие действия того или иного рода, не приходилось. Но что я могу? Пригласить священника? Спалить этот дом? Вряд ли первое поможет против чего-то столь зримого, как тот человек у окна; вряд ли второе уничтожит ту комнату-каземат, укрепленную кладкой. Может, мне и впрямь надо отступиться, сдаться?.. Я обдумывала идею долго, серьезно. До сих пор казалось, что моим самым сильным мотивом в этом деле оставалась всеохватная жалость к Салли.

И я не отступилась.

Снова в больницу я решила не ходить, не зная, что там делать и о чем говорить с мисс Гарвис. Вместо этого я снова направилась в дом. Несмотря на мой ужас перед этим местом, я решила, что смогу найти новую подсказку, а там уже и разработаю план действий. Стоило повнимательнее изучить старые бумаги, заглянуть в библиотечные книги. Идея спалить дом все еще не шла у меня из головы – если о чем и стоило печься, то лишь о риске для соседей. Мой волюнтаристский настрой, слава богу, не до конца отметал здравый смысл.

Но за распашными воротами я вдруг совершенно пала духом – чего со мной никогда ранее не случалось ни в ходе этих событий, ни в какую-либо более раннюю пору. Мне стало очень плохо, и я даже испугалась, что потеряю сознание. Напряженное до предела, мое тело будто утратило реальность, его границы размылись.

Затем я поймала на себе взгляд мальчишки-посыльного из магазина мистера Орберта. Он смотрел на меня от крыльца зубоврачебной клиники, стоящей через дорогу. Я, сдается мне, представляла собой странное зрелище – во взгляде парнишки читалось недоумение пополам с любопытством, и он даже слегка разинул рот. Мне этот посыльный был знаком, и уж на его-то глазах по целой уйме причин мне стоило вести себя как следует – за худыми плечами мальчишки маячило все совокупное общественное мнение нашей округи. Сделав глубокий вдох, а за ним – еще один, я вытащила из сумочки увесистую связку ключей и как можно спокойнее поднялась по лестнице.

Оказавшись внутри дома, я пошла прямиком в подвал с надеждой выпить стакан воды. Теперь, когда курьер мистера Орберта больше не таращился на меня, я почувствовала себя даже хуже, чем на улице. Без оглядки рухнув на ближайший из двух колченогих кухонных стульев, взмокшая, в пропотевшей и казавшейся невыносимо тяжелой одежде, я не нашла в себе сил поискать стакан или даже добраться до крана.

Услышав тяжелую поступь на лестнице, ведущей в кухню, я все-таки потеряла сознание.

Я пришла в себя от звуков животного – от сопящего и хрюкающего вопля, идущего откуда-то сверху. Должно быть, я какое-то время прислушивалась и даже пыталась, хотя и тщетно, идентифицировать животное, прежде чем немного пришла в себя и заметила Салли – прислонившуюся к комоду и смотрящую на меня.

– Салли? Это ты?..

– А кто же еще, скажи на милость? Это ведь мой дом.

На ней больше не было засаленных брюк, она была одета весьма своеобразно – но здесь, полагаю, не стоит вдаваться в детали, дабы не порочить ничью честь; и еще в одном отношении перемена в ней стала слишком очевидна – глаза Салли обрели отталкивающую безжизненность. Ее лицо, невероятно миленькое и округлое прежде, побледнело и исхудало – за кожей теперь тоже угадывался череп. Голос стал напоминать сухое карканье – как если бы она перенесла какую-то неприятную операцию на гортани.

– Отдашь мне ключи?

Мне было трудно понять, что она говорит, и мое осоловелое состояние не облегчало ситуацию. Я встала крайне неуклюже, а Салли уставилась на меня своими изменившимися глазами. Я лежала на каменном полу. Острая боль пронзила затылок и шею.

– Рада, что ты чувствуешь себя лучше, Салли. Вот уж не ждала тебя встретить здесь.

Эти мои слова прозвучали невероятно глупо.

Она ничего на это не сказала, просто протянула руку – серую, костлявую, увитую ярко проглядывающими вспухшими венами. Я протянула ей увесистую связку ключей, на миг задумавшись, как она проникла в дом без нее. Животное над нами продолжало беспрерывно скулить; к его голосу присовокупился шум, похожий на ворчание борова. Я невольно и с некоторой опаской подняла взгляд к потолку.

Салли забрала ключи – плавным, мягким жестом, без резкости. Затем, будто подражая мне, она уставилась немигающими глазами вверх – и вдруг пронзительно, резко и визгливо, рассмеялась, застав меня врасплох.

– Ты любишь детей, Мел? – спросила она. – Хочешь посмотреть на моего ребеночка?

Меня этот вопрос пробрал до костей, и я точно не помню, как отреагировала. Салли теперь, казалось, была полна ужасной гордости.

– Поверь мне, Мел, – сказала она, – есть способы прийти в этот мир, которые ты даже не можешь себе представить.

Меня снова начало трясти, но Салли схватила меня своей серой рукой и потащила по лестнице в подвал.

– Хочешь, будешь крестной мамочкой? Познакомься со своим крестником, Мел.

Звуки доносились из библиотеки. Я вцепилась в перила. Несмотря на весь тот туман, что заволок мне ум, я все же поняла, что странные «хруп-хруп», вклинившиеся в звериную какофонию, издают книги доктора Тесслера, которые кто-то рвет. Но именно гортанные и хриплые завывания невидимого существа заставили мое сердце покрыться инеем.

Или сталью… ведь когда Салли потянулась, чтобы оттащить меня от перил и уволочь за собой в биб-лиотеку, я внезапно поняла, что у нее совсем нет сил. Что бы ни случилось с ней, этот опыт явно ее изрядно вымотал.

Я высвободилась из ее хватки, отпустила перила и поспешно зашагала к выходу. Тогда Салли принялась царапать мне лицо и шею; я энергично отпихивала ее и даже отвесила раз-другой суровую пощечину. Тогда Салли понесла своим неестественным ломким голосом громкую околесицу, будто выкликая существо в коридор. Она полосовала и терзала меня своими отросшими за время пребывания в больнице ногтями, попутно лопоча приторные, отдающие умопомешательством нежности в адрес звереныша в библиотеке.

Наконец я обнаружила, что мои руки сомкнулись на ее шее – ничем не прикрытой, несмотря на холодную погоду. Я больше не могла терпеть этот надломленный голос. Она принялась бить меня ногами; у ее туфель, казалось, были металлические носы – ну или сами ее ноги, пришла мне в голову абсурдная мысль, сделались стальными. Навалившись на нее всем телом и опрокинув на пол коридора, я сумела-таки сбежать из дома.

На улице меня встретила темень – но почему-то не такая густая, как внутри.

Оказалось, силы не оставили меня совсем – я даже смогла бежать.

Я уехала на две недели – хотя, в общем-то, это было последнее, чего мне хотелось. По истечении этого срока, когда приближалось Рождество, я вернулась в дом своих родителей. Как бы я ни боялась Салли, менять устоявшийся жизненный уклад из-за нее я не собиралась.

Зимой время от времени я оглядывалась на дом Салли, проходя мимо того тупика, где он стоял. Я ни разу не замечала, чтобы хоть одно окно горело, да и в целом логово доктора Тесслера имело все тот же запустелый вид. От мисс Гарвис я узнала, что Салли в какой-то момент просто исчезла из больницы.

– Исчезла? – переспросила я недоверчиво.

– Да, и задолго до назначенной выписки.

– И как это произошло?

– Медсестра на ночном обходе заметила, что ее кровать пуста.

Мисс Гарвис посмотрела на меня так, будто я что-то обо всем этом знала. Будь здесь неподалеку Серена, ее наверняка попросили бы проследить, чтобы нас не беспокоили.

Салли вернулась не так давно, чтобы ее пропажу заметили в городе. Вскоре о ней и вовсе перестали упоминать. Но затем, в день между Пасхой и Троицей, она сама объявилась у меня на пороге.

– Привет, Мел. – И снова разговор начала она – все та же, какой была всегда до своего странного прибытия прошлой осенью, беззаботная и рассеяно улыбающаяся. Теперь на ней красовалось простое белое платье.

– Салли! – только и воскликнула я.

Наши взгляды встретились. Она понимала, что ей придется сразу перейти к делу.

– Я продала свой дом.

– Говорила же я тебе, он слишком для тебя велик, – кое-как нашлась я с ответом. – Ну, ты заходи…

И она вошла.

– Вместо него купила коттедж на Кикладских островах.

– Чтобы работать там?

Она кивнула.

– Разумеется, это было недешевое жилье. Но отец оставил мне куда больше, чем я от него ожидала.

Я пробурчала в ответ нечто невразумительное.

Устроившись на большом диване, Салли поднесла руку к лицу и посмотрела на меня через пальцы.

– Мел, я бы хотела, чтобы ты переехала и осталась жить со мной. Правда, чего тебе здесь торчать? Ты – птица вольная, так будь же моей гостьей.

Психологи, вспомнила я, обнаружили, что относительная неполноценность женщин в том, что считается «сугубо интеллектуальной сферой», обусловлена тем, что еще в детстве их любознательность всячески подавляли.

– Спасибо, Салли. Но я вполне счастлива здесь, знаешь ли.

– Будь честна, Мел. Это ведь не так.

– Нет. Не счастлива.

– Ну что ж?..

Скорее всего, однажды я приму это предложение.