Текст книги "Темные проемы. Тайные дела"

– Я это понял.

– Дон угодил в переплет. Его подставили. Он был не из тех людей, кто разбирался в человеческой природе и всей ее… гнилости.

– Жаль, – посетовал Джеральд. – Я так понимаю, здесь его дела не выправились, так? Не лучшее место?

– Худшее, – ответил комендант, в его глазах всколыхнулось темное пламя, – для кого бы то ни было.

Фрина снова шевельнулась во сне – легонько вздрогнула, едва не проснувшись при этом. Оба мужчины молча застыли на месте и не издавали ни звука, пока вновь не услышали ее мерное дыхание. В тишине колокольный звон разносился еще громче. Казалось, ударами своими он проделывает в крыше гостиницы дыры.

– Шумно тут – вполголоса заметил Джеральд.

– И надо вам было приехать именно сегодня! – с жаром, но вполголоса произнес комендант.

– Этот перезвон, он ведь… не всегда?..

– Конечно нет. Всего раз в год.

– Почему нас не предупредили заранее?

– Обычно они не принимают бронь на этот день. Не имеют права. Когда заправлял Дон Паско, он за этим зорко следил.

– Вероятно, его супруга пожелала не упускать клиентов.

– Женщине нельзя доверять решение таких вопросов.

– Разве была альтернатива?

– В глубине души женщины всегда остаются порождениями тьмы. – Серьезный тон и горечь в голосе коменданта слегка обескуражили Джеральда.

– Моя жена не возражает против колоколов, – сказал он через мгновение. – Шутка ли, они ей даже нравятся. Не думаю, что это делает ее…

Комендант повернулся и уставился на него.

– Увезите ее отсюда, – перебил он ее тоном, не терпящим возражений, как если бы взрослый приказывал неразумному ребенку.

– Мы и так съедем через денек-другой, – как можно миролюбивее ответил Джеральд. – Увы, Холихэвен нас совсем не радует.

– Уезжайте сейчас. Пока еще не поздно. Живо!

Стальная уверенность в голосе Шоткрофта не могла не тревожить. Джеральд волей-неволей задумался над возможностью. Пустой вестибюль с его депрессивным декором и безликой мебелью вдруг показался ему поистине враждебной средой.

– Вряд ли они будут упражняться всю ночь напролет, – робко заметил он, но на этот раз его голос прозвучал приглушенно от страха.

– Упражняться? – От этого слова из уст коменданта повеяло ощутимым – особенно в этом пропаренном помещении – холодком. Они, по-вашему, упражняются?

– А что же еще?

– Они будят мертвых.

Дребезг ветра в дымоходе на мгновение привлек внимание к уже вовсю ревущему огню. Джеральд сильно побледнел.

– Это ведь фигура речи? – спросил он еле слышно.

– Где угодно, но не в Холихэвене. – Шоткрофт вновь обратил взгляд к огню.

Джеральд посмотрел на Фрину. Она дышала уже не так тяжело. Его голос упал до шепота.

– Что у вас тут происходит?

Комендант ответил – тихо, в тон ему:

– Никто не знает, сколько времени они будут звонить. Каждый год – по-разному. Не знаю, почему так. До полуночи ничего не случится. Может, и чуть позже. Но потом… потом мертвые восстанут. Сперва – один-другой, но некоторое время спустя – все, все они. Видели же, сегодня даже море отхлынуло от берегов. В городках вроде нашего каждый год тонет несколько забулдыг. В этом году мы, можно сказать, побили рекорд. Но утопленники – это малая часть нашей проблемы с мертвецами. Больше всего их лезет не из воды, а из-под земли. И, поверьте, это вовсе не прекрасное зрелище.

– И зачем они… вылезают? Куда идут?

– Думаете, я отслеживал? Вот уж нет. Я пока что в уме не повредился.

В глазах коменданта отражалось красное пламя. Повисла долгая пауза.

– Я не верю в воскрешение, – наконец нарушил молчание Джеральд. С каждым часом колокола звонили все неистовее и громче. – Во всяком случае, в воскрешение тела.

– А какое еще может быть воскрешение? Все остальное – так, пустые теории. Никто не может себе представить, что еще может воскреснуть.

Джеральду вспомнился полузабытый спор двадцатилетней давности. Давненько он не заговаривал с кем-либо на такие щекотливые темы.

– Ладно, – подвел черту он, – вы советуете мне хватать жену и бежать. Но куда?

– Да хоть куда. Без разницы. Подальше.

– У меня нет машины.

– Тогда топайте отсюда пешком.

– С ней? – Он указал на Фрину только глазами.

– Она молодая и сильная. – В словах коменданта звучала суровая нежность. – Она на двадцать лет моложе вас. Соответственно, на двадцать лет важнее.

– Да, – кивнул Джеральд, – тут вы правы. Но… как же вы? Что будете делать вы?

– Я торчу в этом аду уже не первый год. Я знаю, как быть и что делать.

– А Дон Паско?

– Он пьян. Если надраться до бесчувствия, сам черт не страшен. Да и потом, не за здорово живешь он все эти ордена получил.

– Но вы сами не употребляете алкоголь?

– Не пью с тех пор, как приехал в Холихэвен. Разучился.

Фрина неожиданно села.

– Доброго времени, – поздоровалась она с комендантом Шоткрофтом, не до конца проснувшись. – Ох, надо же! Колокола до сих пор звонят.

Комендант встал, отведя глаза.

– Я все сказал, – бросил он, обращаясь к Джеральду. – У вас еще есть время. – Кивнув Фрине, он покинул гостиную, строго чеканя шаг.

– На что у нас есть время? – потягиваясь, спросила Фрина. – Он что, пытался обратить тебя в какую-то веру? Держу пари, он – перекрещенец[10]10
  Перекрещенцы – название участников радикального религиозного движения эпохи Реформации (XVI столетие) в основном в Германии, Швейцарии, Нидерландах, полученное ими от своих противников. Сами предпочитали называть себя «крещенцами», то есть «крещёнными» (нем. Täufer), подчеркивая крещение как сознательный выбор. Основным признаком движения стал призыв к повторному крещению в сознательном возрасте. Представители радикальной части перекрещенцев (многие из которых придерживались коммунистической идеи общности имущества, а некоторые – и общности женщин) приняли участие в Крестьянской войне в 1524–1525 гг., образовали Мюнстерскую коммуну (1534–1535) и в конце концов были разгромлены.


[Закрыть].

– Кто-то в этом роде, – ответил Джеральд, пытаясь собрать бегающие мысли воедино.

– Может, пойдем в номер? Ох, я так хочу спать, ты уж извини…

– Не извиняйся.

– А хочешь, пойдем еще погуляем? Прогулка меня взбодрит. Может быть, начался прилив.

Джеральд, хотя и наполовину презирал себя за это, не мог объяснить ей, что следует уйти немедленно; без транспорта и пункта назначения; идти всю ночь, куда глаза глядят, если необходимо. Он сказал себе, что, вероятно, не пустился бы в такую авантюру сам, даже и будучи один, без жены.

– Если хочешь спать – это, наверное, к лучшему.

– Джеральд!..

– Я про эти колокола. Бог знает, когда они смолкнут. – Тут же он ощутил новый укол страха от того, что сказал.

Из двери, ведущей в бар – напротив проема, через который удалился комендант, – появилась миссис Паско, неся поднос с двумя дымящимися стаканчиками. Она огляделась вокруг, будто желая удостовериться, что Шоткрофта взаправду больше нет поблизости.

– Это угощение вам на ночь, – сказала она. – Какао с пряностями.

– Спасибо, – поблагодарила Фрина. – Лучше и придумать было нельзя.

Джеральд поставил стаканы на плетеный стол и быстро допил коньяк.

Миссис Паско принялась передвигать стулья и поправлять подушки на диванах. У нее был изможденный вид.

– А этот ваш комендант, он ведь из перекрещенцев? – полюбопытствовала Фрина и отхлебнула прямо из горячей чашки, отчего Джеральд поморщился.

Миссис Паско на мгновение оторвалась от подушек.

– Не уверена, что вы имеете в виду, – ответила она.

– Он забыл книгу, – заметила Фрина, и миссис Паско бросила равнодушный взгляд в ту сторону, куда она указывала. – Интересно, что он читает. Ставлю на «Книгу мучеников» Джона Фокса. – После короткого сна Фрина странным образом оживилась, хотя обычно случалось ровно наоборот.

– Я-то знаю, что он читает, – сварливо бросила миссис Паско. – У него эта книга не меняется. «Пятнадцать величайших баталий в истории человечества». Он мусолит ее с тех самых пор, как приехал сюда. Как дойдет до конца – возвращается к первой странице.

– Может, я ему верну ее? – спросил Джеральд – не из вежливости или сочувствия, а скорее из страха, что Шоткрофт вернется в гостиную и устроит всем перекрестный допрос.

– Было бы прекрасно! – Миссис Паско просияла, словно избавившись от тех же опасений. – Он живет в первом номере. Рядом с самурайскими доспехами. – Сказав это, она вернулась к своему занятию. Наблюдая за тем, как она ворочает подушки, Джеральд вдруг понял, что его воспаленным нервам это зрелище ничуть не идет на пользу.

Он пошел наверх, по дороге изучая книгу. Явно подарочный экземпляр – в кожаном переплете, с позолоченным обрезом. Выйдя из гостиной, Джеральд взглянул на титульный лист – размашистым почерком там было выведено: «Моему дорогому сыну Реглану за его заслуги, признанные Королевой. От гордого отца, генерал-майора Б. Ш.». Под надписью красовался уродливый военный крест, оттиснутый грубо сделанным штемпелем.

Самурай притаился в темном углу – как и сам комендант во время их первой встречи. Лицо скрывал широкий козырек шлема, но усы топорщились из-под него весьма реалистично. Казалось, он стоит тут на страже, охраняя дверь позади себя. На двери не было номера, но, поскольку другой поблизости не оказалось, Джеральд решил, что пришел-таки по адресу. Чуть дальше в пустом, тускло освещенном коридоре виднелось окно с древней подъемной рамой. Рьяный перезвон колоколов заставлял стекло отчетливо дребезжать.

Джеральд резко постучался.

Если ему и ответили, он этого не услышал из-за колоколов – поэтому повторил свой жест. Не дождавшись ответа и после третьего стука, он осторожно открыл дверь. Ему нужно было узнать, могут ли они рассчитывать на благоприятный исход, если просто запрутся на пару с Фриной у себя в номере до рассвета. Джеральд заглянул в комнату – и обмер.

Искусственный свет не горел, но шторы, если они вообще были, были отдернуты от единственного окна, а нижняя створка поднята, насколько возможно, вверх. На полу, в сумрачной пустоте, в водовороте звуков стоял на коленях комендант – его подстриженные седые волосы слабо отражали безлунный свет, а голова лежала на подоконнике, совсем как у человека, которого собираются казнить на гильотине. Его лицо было закрыто руками, но отвернуто слегка вбок, так что Джеральд мог получить смутное, искаженное представление о его выражении. Кто-то мог бы назвать его восторженным, экстатическим – но Джеральду оно показалось полным дичайшей муки. Ничего страшнее за свой короткий отпуск в Холихэвене он еще не видел. Внутри номера набат ревел, будто разгневанный лев.

Некоторое время Джеральд простоял, совершенно не в силах пошевелиться. Он не мог определить, знал ли комендант о его присутствии. Шоткрофт не подал прямого знака, но тело его пару раз дернулось в том направлении, где стоял Джеральд, – как у беспокойного спящего, бессознательно реагирующего на чуждое присутствие. Поглядев на книгу у себя в руке, Джеральд решил все-таки оставить ее в номере – главным образом потому, что сама мысль о дальнейшем контакте с ней была ему подспудно неприятна. Он на цыпочках прошел вглубь комнаты и положил ее на едва различимый в темноте деревянный сундук, стоявший около простой металлической кровати. Другой мебели в комнате, казалось, не было. За дверью свисающие пальцы манекена-самурая в доспехах коснулись его запястья.

Джеральд вернулся быстро, но миссис Паско успела за время его отсутствия снова приложиться к бутылке. Она закончила уборку только наполовину, оставив гостиную в полубеспорядке, и теперь сидела у камина, поглощая виски из темного стакана. Фрина еще не допила свое какао.

– Как долго эти колокола еще будут звонить? – спросил Джеральд с порога. Он уже твердо решил, что заберет Фрину и уйдет отсюда – хоть бы даже и под предлогом невозможности спокойного сна при такой-то какофонии.

– Вряд ли миссис Паско знает больше нашего, – ответила Фрина.

– Прежде чем принимать бронь, вы должны были предупредить нас об этих ваших… ежегодных традициях.

Миссис Паско отпила еще виски – неразбавленного, как заподозрил Джеральд.

– Никто не знает заранее, когда это начнется, – хрипло сказала она, глядя в пол.

– Что ж, мы съезжаем, – гневно выпалил Джеральд.

– Джерри! – Фрина схватила его за руку.

– Предоставь это мне, дорогая, – сказал он и обратился к миссис Паско снова: – Само собой, плата за номер остается. Будьте добры, вызовете нам такси.

Уставившись на него осоловелыми глазами, хозяйка неприятно усмехнулась, когда прозвучало слово «такси». Потом выражение ее лица переменилось. Произведя над собой зримое усилие, она сказала:

– Знаете, ни к чему воспринимать трепотню коменданта всерьез.

Фрина бросила быстрый взгляд на мужа. Виски у миссис Паско кончился, и она с усилием грянула пустой стакан о каминную полку.

– Никто не воспринимает коменданта Шоткрофта всерьез, – продолжала она, – даже его ближайшие друзья.

– У него есть друзья? – удивилась Фрина. – По-моему, он – грустный одиночка.

– Он… талисман нашей с Доном команды, – пробормотала она; ее язык уже слегка заплетался, но даже выпитый алкоголь не утихомирил ее острый язык.

– Но, думаю, он – человек с твердыми убеждениями, – закончила мысль Фрина.

– И с этим добром, и много с чем другим. – Миссис Паско хмыкнула. – Но только это его не спасло.

– От чего?

– От поругания, приведения под трибунал, лишения всех наград, преломления шпаги о колено, – перечислила хозяйка с садистским воодушевлением.

– Бедный старик. Уверена, его осудили несправедливо.

– Вы его не знаете, милочка. – Миссис Паско явно ждала, что Джеральд предложит ей еще виски.

– Такое трудно пережить, – размышляла вслух Фрина, сидя с поджатыми под себя ногами. – Вот почему он такой странный. Он знает, что попал под судебную ошибку.

– Говорю же, никакой ошибки не было, – сердито бросила миссис Паско.

– Откуда нам знать?

– Вам-то? Ниоткуда. А я – знаю. И получше многих. – Гнев в ее голосе мешался с глубокой, затаенной печалью.

– Если вы хотите получить деньги, – вмешался Джеральд, – выпишите нам уже счет, в конце-то концов. Фрина, иди наверх и собирай вещи. – Все-таки зря он убедил ее разобрать чемодан между прогулкой и ужином.

Фрина медленно опустила ноги на пол и поднялась. Она явно не хотела собираться и отчаливать, но и перечить тоже не собиралась.

– Надеюсь, ты мне поможешь, – пробормотала она.

С миссис Паско произошла еще одна перемена. Теперь она выглядела испуганной.

– Не уезжайте. Прошу вас, не надо. Не сейчас. Уже слишком поздно.

Джеральд резко повернулся к ней.

– Слишком поздно для чего? – резко спросил он.

Миссис Паско побледнела.

– Для… для т-т-такси, – запинаясь, выдала она. – Они в такой час не… не ездят.

Джеральд закатил глаза и взял Фрину за руку:

– Кто куда, а мы – наверх, собираться.

Но миссис Паско предприняла еще одну попытку отговорить их:

– С вами ничего не случится, если вы останетесь. Правда. – Ее обычно резкий голос звучал так слабо, что совсем потонул в колокольном звоне. Джеральд заметил, что хозяйка где-то успела подхватить очередную бутыль виски и теперь наполняет стакан трясущимися руками. Все так же держа супругу за руку, он первым делом подошел к массивной входной двери гостиницы. Удивительно, но она оказалась не запертой ни на ключ, ни даже на засов – от легкого толчка открывшись на улицу. Колокола гремели во все небо, их дьявольские голоса неистовствовали повсюду, в каждом закоулке.

Фрина, как отметил Джеральд, впервые показалась напряженной, павшей духом.

– Ты прав, уж слишком долго они звонят, – сказала она, прижимаясь к мужу. – Вот бы уже перестали.

– Мы собираем вещи и уходим. Мне нужно было знать, сможем ли мы выбраться этим путем. Как бы эту дверь закрыть потише…

Петли, будто в пику ему, отчаянно взвизгнули, и Джеральд нерешительно замер. Вдруг что-то темное и бесформенное – с рукой, которая, казалось, придерживала черное одеяние над головой, – пронеслось через острые углы улиц, словно летучая мышь, вниз по узкому, плохо освещенному тротуару… почти что без звука. Первое движущееся существо на улицах Холихэвена – и как же Джеральд радовался тому, что увидел его только он, а жена как раз в этот момент отвернулась! Дрожащей рукой он резко захлопнул дверь.

Но он тревожился понапрасну – набат заглушал собой все. В гостиной безутешно рыдала миссис Паско, и Джеральд мысленно похвалил Фрину за то, что она не стала здесь задерживаться и расспрашивать, чем можно помочь. Поднявшись наверх, первым делом они уперлись в дверь номера коменданта: им пришлось пройти вплотную к самураю, чтобы свернуть в левый коридор.

Вскоре они оказались в своих покоях и закрыли дверь на ключ.

– Господи, – выдохнул Джеральд, опускаясь на двуспальную кровать. – Чертовщина какая-то творится. – Не в первый раз за вечер он – даже сильнее, чем прежде, – испугался непреднамеренной уместности своих слов.

– Чертовщина, верно, – спокойно согласилась Фрина. – И поэтому мы останемся здесь. Переждем.

Он не понимал, что́ жене известно, о чем она догадалась или что́ вообразила; поэтому любые попытки объясниться могли сыграть с ним дурную шутку. Но силы бороться с этим ее характерным упрямством тоже едва ли у него имелись. Фрина глядела из окна на главную улицу.

– Знаешь, их можно слышать, но не слушать, – предложила она устало.

Джеральда куда больше напугало бы сейчас отсутствие набата, а не его звучание. Но надеяться на то, что незримые пономари будут трезвонить до первых лучей солнца, – затея, вернее всего, бесполезная. Вот одна группа колоколов смолкла: иного объяснения тому, что звук явно притих, в голову не приходило.

– Вот видишь, унимаются, – сказала Фрина. Джеральд резко сел на край кровати.

Почти сразу еще какие-то пономари сдали свои полномочия, за ними – еще одни, и еще, еще… Пока не осталась лишь одна группа, с которой все, похоже, и началось. Потом колокольная полифония сменилась ударами лишь одного колокола. Он пробил пять, шесть, семь раз… и тоже смолк.

Тишина обрушилась на город.

В голове Джеральда все еще гремело звонкое эхо, заглушаемое лишь стуком сердца.

– Боже мой, – выдохнула Фрина, отвернувшись от окна и вытянув над головой руки. – Нет, серьезно, давай завтра уедем в другое место. Без разницы, был ты там или нет. – Она начала раздеваться.

Они быстро улеглись в постель и заключили друг друга в объятия. Джеральд силой отводил взгляд от окна. Фрина не предложила открыть его – хотя обычно они проветривали спальню ночь напролет.

– Раз мы спим на такой кровати, может, задернем полог? – спросила Фрина. – Чуть-чуть уюта не помешает. После этого-то проклятого трезвона…

– Мы задохнемся.

– У нас ведь была кровать с пологом. И что, кто-то задохнулся?

– Полог был нужен только для тех случаев, когда в спальню входили люди.

– Милый, что-то ты весь дрожишь. Давай все-таки закроем…

– Лучше ляг ровно, дорогая, и люби меня.

Но все его нервы ужасно напрягала эта тишина. Не было слышно никаких звуков ни за пределами отеля, ни внутри него; ни скрипа половиц, ни крадущейся кошки, ни далекого крика совы. Он боялся смотреть на часы теперь, когда перестали звонить колокола, и сама мысль о том, сколько сумрачных часов пройдет, прежде чем они смогут навсегда покинуть Холихэвен, угнетала. Видение коменданта, стоящего на коленях у темного окна, отчетливо предстало перед его глазами – как если бы обшитые деревянными панелями стены были сделаны из театральной сетки; и образ того угловатого существа, увиденного им на улице, до сих пор носился по его памяти взад-вперед.

Но вскоре в нем начал раскрываться бутон страсти, медленно, лепесток за лепестком, как алый цветок иллюзиониста, который без земли, солнца и воды растет прямо на глазах. Затхлая комната наполнилась нежной истомой, волшебными ароматами. Прозрачная кисея вновь превратилась в прочную стену, а пророчества старика – в обычное безумие. В такой час улица наверняка пуста – что тогда, что сейчас; ему что-то почудилось в темноте, всего-то…

Хотя, скорее всего, его обмануло не зрение, а страсть – она заставила забыть о часах, пролетевших после воцарения тишины. Ибо в какой-то момент Фрина прижалась к нему очень плотно, всем телом, и он услышал шаги на улице – и чей-то громкий зазывной глас. Каблуки громко стучали по мостовой; поступь человека была слышна даже сквозь окно с закрытыми ставнями, а в голос звучал резко и исступленно, как у уличного проповедника.

– Мертвые идут!

Ни сильный буколический акцент, ни зычное vibrato[11]11
  Вибрато (итал. vibrato, от лат. vibratio – колебание) – периодические изменения высоты, силы (громкости) или тембра голоса (или звука в принципе).


[Закрыть] не скрывали и не перевирали смысл этих слов. Поначалу Джеральд лежал тихо, весь обратившись в слух, сосредоточив внимание на приближающихся звуках. Но потом он вскочил-таки и подбежал к окну.

По улице бежал плотный длинноногий мужчина в матросской рубашке – его фигура то на секунду ослепительно вспыхивала в свете фонарей, то пропадала во тьме, обращаясь в нечеткий призрак. Он кричал – не то радостно, не то в ужасе, – петляя от одной стороны улицы к другой, размахивая над головой руками. В один из моментов «высветления» этой фигуры Джеральд обратил внимание на искаженные черты обветренного лица моряка.

– Мертвые идут!

За ним уже собралась целая толпа. Люди выходили из своих домов, спускались из комнат над магазинами – мужчины, женщины и дети. Почти все – полностью одетые, будто все это время они только молча сидели в темноте и ждали окончательного призыва; но были и такие, кто выскочил прямо в пижаме или ночной сорочке или нацепил на себя первую попавшуюся одежку. Кто-то двигался группами, рука об руку, как рейдеры, набегающие на Блэкпульские пески[12]12
  Битва при Блэкпул-Сэндс была результатом попытки французского рейда на порт Дартмут, Южный Девон, Англия, в апреле или мае 1404 года. Местные силы нанесли поражение рейдерам, взяв несколько пленных и убив французского полководца.


[Закрыть], – но больше попадалось одиночек, в исступленном восторге едва ли не приплясывавших. Снова и снова они вразнобой выкрикивали одни и те же слова:

– Мертвые идут! Мертвые идут!

Джеральд вдруг понял, что Фрина стоит рядом.

– Комендант предостерег меня, – упавшим голосом произнес он. – Стоило уехать.

– За нами все равно не прислали бы машину. – Фрина, качнув головой, взяла мужа за руку. Ее голос, хоть она и старалась это скрыть, подрагивал от страха, она таращилась перед собой ничего не видящими глазами. – Не думаю, что от них нам будет много вреда.

Джеральд быстро задернул толстые плюшевые шторы, оставив их в полной темноте.

– Мы переждем, – сказал он; голос от страха звучал немного театрально. – Черт с ними. – Он подошел к выключателю, но по щелку свет не зажегся. – Они что, отключили нам электричество? Ох… давай просто ляжем в постель.

– Джеральд! Помоги мне, прошу.

Он вспомнил, что Фрина боялась темноты; прошел ней наугад и провел к кровати.

– Прости, я не смогу продолжить в этой темени, – сказала она, стуча зубами.

– Ничего страшного, дорогая. – Джеральд поцеловал жену в губы со всей нежностью, на какую был только способен.

– Я заметила, что они бегут к морю, – робко произнесла она.

– Давай просто даже думать о них не будем.

Но шум все нарастал. Казалось, весь город высыпал на улицу, скандируя раз за разом одни и те же ужасные слова.

– Думаешь, мы сможем?

– Да, – кивнул Джеральд. – Нужно только дождаться завтрашнего дня.

– Они ведь не могут быть опасными по-настоящему, – сказала Фрина. – Иначе их бы остановили местные власти.

– Конечно, ты права.

Теперь толпа слилась воедино, как всегда и бывает, и принялась скандировать хором – как мятежники, выкрикивающие лозунги, или толпа нарушителей спокойствия на матче. Но в то же время шум постепенно стихал. Процессия, похоже, двигалась по определенному маршруту – шум от нее разносился из квартала в квартал, то приближаясь и насылая на Фрину с Джеральдом холодные волны паники, то почти затихая где-то вдалеке. Возможно, именно эта большая изменчивость громкости звука заставила Джеральда поверить в то, что всеобщий гомон нарушали явственные паузы; промежутки времени, когда гомон вытесняли беспорядочные аплодисменты. Ему также почудилось, что они теперь выкрикивают другие слова, но никак не мог их разобрать, хотя против своей воли напрягал слух.

– Кто бы знал, что можно испытывать такой ужас, – сказала Фрина, – когда тебе, по сути, ничто напрямую не угрожает.

– Спасибо, что сказала, – выдохнул Джеральд. – Я как раз о том же самом подумал.

– Извини, если сняла с языка. Или если это глупость…

– Да брось. Лучше говорить хоть что-то, чем молчать.

…Да, толпа теперь определенно пела – Джеральд никогда прежде не слышал этой песни, но, судя по мелодии, это был религиозный гимн или псалом, переложенный на мотив старой популярной песенки. Толпа снова приближалась; неумолимо, но на сей раз почему-то безо всякой спешки.

– А теперь-то какого черта они делают? – мрачно вопросил Джеральд. Его нервы уже давно были на пределе.

Очевидно, толпа завершила свой маршрут и возвращалась с моря на главную улицу. Певцы задыхались и сбивались с ритма, словно устали от веселья, как дети на празднике. Кто-то надсадно хрипел, кто-то завывал. Но никто никуда не торопился.

– По-моему, они танцуют, – проговорила Фрина. Она качнулась, будто собиралась выйти и посмотреть.

– Нет, нет! – испугался Джеральд, отчаянно прижимая ее к себе.

На первом этаже под ними что-то страшно загрохотало. Входную дверь явно сорвали с петель. Было слышно, как гостиницу ворвалась орава, гарцующая и голосящая.

 
И всяк, кто жив, и хладный труп,
Все вместе в пляс пустились вдруг,
Пора настала, пробил час —
Когда плясать, коль не сейчас?
 

Только теперь Джеральд смог разобрать слова.

Повсюду хлопали двери, мебель, судя по звукам, ломалась и разбивалась в щепки. Звенели стаканы, трескался фарфор, падали вазы из бирмингемской меди. Через мгновение Джеральд услышал, как на пол рухнули, звеня, опрокинутые самурайские доспехи. Фрина издала придушенный вскрик. В следующий миг мощное плечо, задубевшее от соленой воды и ветра, протаранило панельную обшивку, и дверь в их номер распахнулась.

Рука об руку, через тускло-серый проем двери, танцоры ввалились внутрь, поющие неистово, но надрывно, экстатичные, но измученные. В душной черноте они раскачивались и шатались, их становилось все больше и больше, пока комната, должно быть, не оказалась забита ими до отказа.

Фрина снова закричала:

– Смердит! Боже, как от них смердит!..

Это была та самая вонь, с которой они столкнулись на пляже; в переполнившейся комнате он казался уже не просто неприятным, а натурально нестерпимым.

Фрина забилась в истерике. Она перестала контролировать себя, царапалась, рвалась и кричала – снова и снова. Джеральд попытался удержать ее, но один из танцоров в темноте ударил его с такой силой, что она вырвалась из его рук. Мгновенно показалось, что ее тут же стерла с лица земли зомбированная толпа.

Танцоры толпились повсюду, их конечности вихрились, а легкие разрывались от ритма песни. Джеральду было трудно даже окликнуть Фрину по имени. Он попытался рвануться за ней, но тут же удар вспухшего локтя опрокинул его на пол, к невидимым топочущим ногам.

Но вскоре танцующие снова ушли, причем не только из их номера, но, казалось, и из всего здания. Раздавленный и измученный, Джеральд все же слышал, как на улице звучит песня, как разномастные спонтанные союзы образуются, чтобы скоротечно распасться. Для Джеральда весь мир ужался до мельтешения в темноте и бьющего по ноздрям запаха гнили; ему стало так плохо, что пришлось буквально цепляться за свое меркнущее сознание. Он не мог ни думать, ни двигаться – несмотря на отчаянную потребность и в том, и в другом.

Затем он с трудом перебросил тело в сидячее положение и опустился на разорванные простыни кровати. В течение неопределенного времени он ничего не замечал, но в конце концов услышал шаги, приближающиеся по темному проходу. Дверь оттолкнули с дороги, и вошел комендант, держа в руке зажженную свечу. Казалось, он не обращал внимания на потоки горячего воска, который уже успел застыть на большей части его узловатого сухого предплечья.

– Она в безопасности, – сказал он. – Не вашими трудами, конечно…

Комендант ледяным взором окинул распластанную фигуру Джеральда, пытавшегося встать. Он был весь в синяках и так возбужден, что сомневался, не схлопотал ли сотрясение мозга в кутерьме. Но облегчение от известия окрылило его.

– Значит, вашими?

– Ее затянули в пляс. К остальным. – Глаза коменданта блестели в свете свечи. Пение и танцы почти утихли.

Джеральд не мог ничего сделать, кроме как сесть на кровати. Его голос был низким и невнятным, как будто исходил не из его тела.

– Они… кто-то из них…

Комендант ответил, как никогда презирая свою слабость:

– Ее схватили двое. Один держал за одну руку, другой – за другую…

Джеральд не нашел в себе сил встретиться с ним взглядом.

– И что вы сделали? – спросил он все тем же чужеродным голосом.

– То, что должен был сделать. Надеюсь, я поспел вовремя. – Он выдержал небольшую паузу и добавил: – Она ждет вас внизу.

– Спасибо… спасибо вам. Звучит, конечно, глупо… но что еще остается?..

– Идти сможете?

– Думаю, да.

– Я провожу вас вниз. – Тон коменданта был как всегда бескомпромиссен.

В гостиной горели еще две свечи, и Фрина, одетая в чужое женское пальто с поясом, сидела между ними и пила. Миссис Паско, полностью одетая, пряча глаза, возилась среди обломков. Казалось, будто она завершает дело, которое прежде оставила незаконченным.

– Дорогой, ты цел? – Голос жены все еще был надломлен истерикой, но звучал так же нежно, как и всегда. Джеральд, забыв о синяках и мыслях о сотрясении мозга, повлек ее к себе в объятия. Они долго стояли молча, обхватив друг друга, а затем Джеральд нашел в себе силы взглянуть ей в лицо.

– Я с тобой, – сказала она и отвела глаза. – Не беспокойся.

Тихо и незаметно комендант Шоткрофт отступил в тень. Не видя его, Фрина допила свой напиток. Джеральд предположил, что этот коктейль подала ей миссис Паско.

В том углу, где возилась хозяйка гостиницы, было очень темно, но ее труды, похоже, мало что приносили; и ни она ничего не сказала своим постояльцам, ни они – ей. У дверей Фрина вдруг сняла с себя чужое пальто и бросила его на стул. Ее ночная рубашка порвалась так основательно, что она предстала практически обнаженной. И, хотя света, как и прежде, было мало, Джеральд все же увидел, как враждебно блеснули глаза хозяйки, обращенные к красивому телу Фрины.

– Можно взять одну свечу? – спросил он, чувствуя, как понемногу приходит в норму.

Миссис Паско его вежливость не оценила, продолжая злобно сверлить пару взглядом и застыв в окостенелой позе. Так что супруги сами посветили себе путь, пробираясь сквозь дебри сломанной мебели к развалинам снятого ими номера. Доспехи самурая так и валялись на полу, дверь в покои коменданта была плотно закрыта.

Вонь мертвецов к тому моменту почти уже выветрилась.

Они спустились вниз в семь утра. Несмотря на ранний час, миссис Паско успела на удивление многое восстановить, и гостиная стала выглядеть почти как раньше.

В вестибюле никто не дежурил, и Джеральд с Фриной отбыли, не попрощавшись.

По Рейк-стрит колесил молочник, но Джеральд заметил, что на его тележке написано название другого города. Однако маленький мальчик, которого они встретили чуть позже, идущий к неясной, но однозначно определенной цели, вполне мог быть местным жителем; и когда супруги достигли Стейшн-роуд – увидели небольшой участок земли, где уже молча работали люди с лопатами в руках. Они были толстыми, как мухи на ране, и такими же иссиня-черными. Над их головами, на высокой калитке, стальные литеры складывались в:

НОВОЕ МУНИЦИПАЛЬНОЕ КЛАДБИЩЕ

В сумерках прошлого вечера Джеральд и Фрина их не заметили.

Теперь же, в мягком свете осеннего утра вид траурных молчаливых тружеников был ужасен; но Фрина, похоже, так не считала. Наоборот, ее щеки залил румянец, а мягкие губы вдруг чувственно очертились, мимолетно напрягшись.