Текст книги "Черви"

– Так точно, сэр! Не успел тогда толком рассмотреть. Больно уж все неожиданно случилось. Да и быстро как-то все это…

– Что «все»?

– Ну, этот, сэр… несчастный случай…

– Вон оно как! Не успел, говоришь. Уж не считаешь ли ты, что сержант намеренно двинул этого рохлю? Так, что ли? Отвечай!

Уэйт все еще колебался. Он чувствовал, как в комнате вдруг начала нависать какая-то тяжесть, как напряглись стоящие рядом с ним солдаты. «Все они, – подумал он, – побывали на стрельбище и научились там стрелять, их обучили, как ходить строем, бегать, пользоваться штыком и ножом. При случае они могут швырнуть человека через бедро, сломать ему руку или ногу, выдавить пальцами глаза, размозжить череп, задушить руками. А уж дать сапогом в пах какой-то там грязной сволочи, двинуть его так, чтобы свалился замертво, – этому они и подавно обучены. Как же иначе, коль они – подготовленные убийцы! Отборное войско! Элита! Тогда что же сейчас с ними происходит? Почему так перетрусили? Да потому, что вдруг поняли, что кто-то может открыть рот. Вот хотя бы он – рядовой Уэйт. Откроет рот да и крикнет: „Сэр, этот мерзкий садист, подлый сукин сын сержант Магвайр ни с того, ни с сего развернулся и с ходу засадил бедняге Куперу сапогом в пах. Мы все видели это своими глазами“. Вот было бы здорово. Поглядеть бы на эту элиту, на этих патентованных убийц, как они в штаны наложат с перепугу. В форменные штаны рядовых корпуса морской пехоты Соединенных Штатов. „Ах, нет, нет, сэр! – сразу же завопили бы эти трусливые подонки. – Он все врет, сэр. Не было ничего подобного. Никто вовсе и не бил старину Купера. Просто произошел несчастный случай, сэр, печальное недоразумение, и только. Мы все уверены, сэр, совершенно уверены!“ Наверняка так вот и было бы. Точно!» Вслух же Уэйт ответил:

– Сэр, это был несчастный случай. Я совершенно уверен.

– Ладно, парень, – одобрительно ответил сержант. – Ладненько. Но только намотай себе на ус: ты – командир отделения. Стало быть, лицо официальное, ответственное. А это значит, что ты, черт побери, должен и сейчас, и потом стоять уже насмерть на своем, быть хозяином своего слова. Так как же, еще раз: это был несчастный случай или нет?

На какое-то мгновение взгляд Уэйта встретился с глазами Мидберри. Но тут же вновь скользнул куда-то вверх, на стену. Этот странный допрос уже начинал сбивать его с толку, ему даже подумалось, а не собирается ли сержант действительно выяснить, что же произошло на самом деле. Как будто бы он сам не знал, случайно или нет ударил Магвайр нерасторопного солдата.

Да только скорее всего все это вовсе не так. Мидберри просто-напросто ловит его, проверяет, твердо ли он стоит на своем. У этих «эс-инов» есть, говорят, специальные приемы, как выявлять, кому из солдат можно доверять, а кому нет. И этот из того же теста, что и остальные. Да только и у солдат есть свои приемчики. Что бы ему ни твердили начальники, как бы ни обхаживали, он всегда должен стоять на своем. Таков уж солдатский закон. И рядовой Уэйт должен жить только по нему.

– Сэр, я совершенно уверен. Это был несчастный случай. Купер дернулся назад и прикладом нечаянно ударил себя в пах.

Мидберри даже присвистнул, резко повернулся на стуле и вышел из-за стола. Подошел к окну, посмотрел на улицу, помолчал.

«Он что, разочарован? Недоволен? Ждал другого, что ли? – подумал Уэйт. – А может, все-таки действительно хочет докопаться до правды? Но-но, солдат! Не хватало еще, чтобы ты схватил эту наживку. Тут ведь ухо надо востро держать. А ну-ка, вспомни, как ты тогда попытался пожаловаться ему на Магвайра. Как он тебя отчитал. Вот и теперь то же самое. Попробуй только, распусти сопли, век потом не забудешь. Пусть он какой хочет спектакль разыгрывает, да только ты на это не ловись. Какой бы он там ни был, а все равно „эс-ин“. На такие штучки только дешевка может клюнуть. А мы – ни-ни!»

– Так, стало быть, вы все стоите на своем? – не поворачиваясь от окна, глухо сказал Мидберри. – Это был несчастный случай? Никаких сомнений?

– Так точно, сэр, – разом ответили все шестеро.

– Не слышу!

– Так точно, сэр! – рявкнули солдаты во все горло…

Сержант повернулся к строю, одобрительно кивнул:

– Ну что ж, так и запишем. С этим, стало быть, покончено. Добро!

«Действительно, Магвайр всегда прав, – подумал Мидберри. – Что бы там ни случилось, а солдаты всегда будут твердить одно и то же – несчастный случай, и все. Тут все предельно ясно». Не ясно только, как он сам относится к этому происшествию. Он действительно был в какой-то мере разочарован тем, как вели себя солдаты. Однако в то же время чувствовал и явное облегчение. Что же его разочаровало? То, что Магвайр снова оказался прав? Или то, как трусливо ведут себя новобранцы? А может быть, он надеялся, что теперь в его руках появится улика, которой при случае можно будет пригрозить Магвайру? Что-то такое, что в конце концов уравняет его со штаб-сержантом? Что же касается чувства облегчения, то тут у Мидберри, к сожалению, была полная ясность – если бы хоть один солдат заявил, что видел, как Магвайр умышленно ударил Купера, ему непременно пришлось бы выбирать чью-то сторону. Выступить открыто против Магвайра или же ополчиться на этого парня, во что бы то ни стало заставить его замолчать. И он, как ему казалось, вовсе не был уверен в своем выборе. Как бы все-таки он поступил, если уж быть откровенным? С одной стороны, Магвайр его прямой и непосредственный начальник, и он обязан служить ему верой и правдой. А чем он обязан перед солдатами? Ничем. А перед собой? «Да ну его к черту, – одернул он себя. – На кой это мне нужно, голову ломать. Если бы да кабы… Все уже решилось само собой. Нечего, стало быть, вола за хвост вертеть. Спасибо солдатам, избавили от сомнений. Теперь, надо думать, они на попятный уже не пойдут, будут везде твердить одно и то же. Вот и ладненько. А я стану им подпевать, и дело с концом».

Он давно уже принял свое главное решение. Тогда еще, когда решил стать сержантом-инструктором. Как он тогда радовался! И теперь отступать совсем ни к чему. Зря что ли их тогда учили: кто хочет смыться из морской пехоты, должен сделать это до того, как началась война, и ни в коем случае не после.

– Марш в кубрик и стать там к койкам, – приказал он солдатам. Те быстро вышли. Мидберри направился следом.

Когда он вошел в дверь, взвод стоял по стойке «смирно».

– Очевидно, будет начато официальное расследование, – обратился он к строю. – Понабегут золотые козырьки, начнут всех хватать, допрашивать, уговаривать. Будут из кожи вон лезть, чтобы выбить что-нибудь этакое… В общем, чтоб беду на нас накликать, навредить. Это уж будьте уверены. У них всегда так. Только и стараются, чтобы людям жизнь испортить. Понапридумывали всяких уловок хитрых. Добренькими дяденьками станут прикидываться, обещать черт-те что. Вроде, мол, не бойся, клепай все, что хочешь, мы тебе за это спасибо скажем, а потом в другую часть переведем. А то еще начнут обещать, мол, раньше срока в выпуск поставим, досрочно звание присвоим – рядового первого класса. Только согласись нафискалить на своих, натявкай. А главное, в душу лезть станут, расспрашивать, как и что. И не только про Купера, а и про то, как сержанты-инструкторы с вами обращаются, бьют ли, обижают, как вообще наказывают. Ну и всякое такое.

К чему я это вам все толкую? Да к тому, чтобы вы, парни, наперед знали и помнили: всем этим золотым козырькам на вас ровным счетом начхать. Плевать они на вас хотели с высокой колокольни. Они что, вкалывали тут вместе с вами все эти одиннадцать недель? Жили хоть один час с вами в кубрике? Учились, как вы, с утра до ночи и еще ночью? И беды ваши для них – тьфу да и только! У них своя корысть, одно на уме – на вашем горбу в рай въехать. Какой-то там дурак им намелет с три короба, наплетет, они и рады-радехоньки. Сейчас же все запишут и побегут скорее наверх фискалить. А все зачем? Да чтобы чины понахватать, вверх пролезть. Одно только это у них на уме, ничего больше. Так что еще раз предупреждаю: хотите себе добра, помните – что бы эти начальнички вам ни обещали, что бы ни сулили, хоть чины, хоть златые горы, не поддавайтесь. Стоит только одной шавке тявкнуть, одному гаденышу рот раскрыть, всем вам крышка. Перво-наперво всех вас до единого запишут в свидетели, и пошло-поехало. Сперва следствие, потом доследование, затем суд. А суды у нас тут, знаете, какие? Другой раз не только по неделе, а по месяцу тянутся. И все свидетели, конечно, сидят на месте. Никакого выпуска, никаких назначений. Значит, вон сколько времени вам тут лишнего придется вкалывать. Зря сидеть без дела, конечно, не дадут. Прибавят занятий – строевой, походов, марш-бросков. А когда все это, наконец, закончится, то может оказаться, что взвод-то надо расформировывать. Золотым козырькам наплевать, что вы что-то уже знаете, чему-то научились, да и меж собой притерлись. Распихают куда попало, скорее всего, к начинающим, а это значит, что придется вам все по новой проходить, еще не одну неделю торчать на этом острове. Есть тут такие, кому это улыбается, или нет?

– Никак нет, сэр, – дружно закричал взвод.

– А раз так, то, стало быть, всем надо стоять заодно. Петь одну песню. Покрутятся, повертятся начальнички, да и уйдут ни с чем. А нам только того и надо. Скоро ведь выпуск, дел невпроворот. Зачеты же сдавать лучше всего вместе, своим взводом. Так как, будем сдавать вместе?

– Так точно, сэр! – солдаты заорали что есть мочи.

«Вон как заговорили! Вместе! Как трогательно», – подумал Адамчик. Впервые он увидел, что кто-то из сержантов отнесся к взводу так, будто сам был его неотъемлемой частичкой. И это даже растрогало его, наполнило теплом. Он почувствовал гордость, что тоже является частичкой этого дружного целого. Неужели же его, как и других солдат, сержанты признают уже настоящим бойцом, морским пехотинцем? Не паршивым червяком, дерьмом, скотиной, а подготовленным солдатом. Видят в нем своего, считают, что ему можно доверять, что на негр можно положиться даже. Ну разве не здорово! И все это после случая с Купером. Этот случай как бы сплотил взвод, поставил все на свое место. Сержанты попали в передрягу и сразу почувствовали, что им надо опереться на своих солдат. Во взводе не стало уже ни важных «эс-инов», ни паршивых червей. Все они превратились в одно – в морскую пехоту, бойцов.

– Это что за взвод передо мной? – неожиданно рявкнул Мидберри.

– Сэр, – дружно отозвались шестьдесят с лишним глоток, – это взвод о-дин де-вя-нос-то семь!

Мидберри строжайшим образом следовал указаниям Магвайра. И сейчас лишний раз почувствовал, насколько тот был дальновиден. Да, штаб-сержант Магвайр досконально знал, как управлять новобранцами, как держать их в шорах и направлять туда, куда надо. Ничего не скажешь. Прямо тебе профессор солдатских душ.

– Какой взвод самый лучший здесь на острове, парни?

– Сэр! Взвод о-дин де-вя-нос-то семь!

– Какой взвод будет первым в выпуске?

– Сэр! Взвод о-дин де-вя-нос-то семь!

– В каком взводе лучшие солдаты?

– Сэр! Во взводе о-дин де-вя-нос-то семь!

– Так должны ли вы, парни, гордиться, что служите в этом славном взводе?

– Так точно, сэр!

– Горды? Действительно?

– Так точно, сэр!

– Уверены?

– Так точно, сэр!

От неуемного рева вошедших в раж шестидесяти здоровых парней буквально звенели стекла в кубрике. А сержант все подогревал их.

– Кто сюда припрется завтра совать нос в дерьмо, вынюхивать да подкапываться под нас?

– Золотые козырьки, сэр!

– Они станут науськивать нас друг на друга. Чтобы потом вырядиться в парадные мундиры и просиживать задницы в трибунале. В прохладненьком зале да за хорошие денежки. Будут стараться расколоть нас и сожрать поодиночке. Согласимся мы на это?

– Никак нет, сэр!

– Чтобы нас раскололи и сожрали поодиночке?

– Никак нет, сэр!

– Или же будем все заодно? Один за всех и все за одного?

– Так точно, сэр!

– Покажем им, что такое настоящий взвод морской пехоты. Такой, какого не сколотишь, просиживая задницу в кабинете с кондиционером. Да с маникюром на пальчиках. Верно, парни?

– Так точно, сэр!

– Покажем же им, что такое настоящая морская пехота.

– Так точно, сэр!

– Что настоящий морской пехотинец может вынести все, что он все осилит и еще добавки попросит! Покажем?

– Так точно, сэр!

– И что настоящие морские пехотинцы горой друг за друга?

– Так точно, сэр!

– И что взводу один девяносто семь второй роты первого батальона не с руки всяким там лейтенантишкам да капитанишкам с мишурой на плечах в жилетку плакаться. Что мы сами с усами, за себя постоять можем. Верно?

– Так точно, сэр!

– Ну, так кто же хочет напакостить нашему взводу?

– Золотые козырьки, сэр!

– А кому мы кукиш покажем и ни шиша не расскажем?

– Золотым козырькам, сэр!

– Добро, парни. – Мидберри надел на голову шляпу, вытер пот со лба. – Добро! – Он еще раз глубоко вздохнул. – А оружие у вас вычищено?

– Так точно, сэр!

– Уверены?

– Так точно, сэр!

Сержант посмотрел на часы.

– До отбоя у нас еще девяносто минут… Осмотр оружия, пожалуй, отложим на завтра… – По рядам прошел легкий шумок. Мидберри недовольно повел головой, и он тут же затих. – Этот вечер я дарю вам. Личное время. – Крикнул и сразу же предостерегающе поднял руку: – Но только чтобы тихо. Занимайтесь, кто чем хочет, поболтайте, письма домой напишите и все такое. Но без шума, чтобы соседи не услыхали. Ясненько?

– Так точно, сэр! – радостно заорали солдаты. Несколько голосов даже выкрикнули: – Спасибо вам, сэр!

– «Вам»? – В голосе сержанта снова зазвучало неодобрение. Взвод сразу же смолк. На лицах появились растерянность, тревога.

– «Вам»! Ишь ты! «Спасибо вам». Забылись, черви? Я вам покажу! Чего удумали – «вам»! Смотрите у меня.

Но в тот же момент лицо его снова преобразилось. Гримасу гнева сменила широкая, во весь рот улыбка.

– Ладно уж, черт с вами. Время-то ведь личное. Валяйте! Ну, чего уставились как остолопы? Р-разойдись!

– Есть, сэр! – крикнул взвод, бросаясь врассыпную.

– Вон он, оказывается, какой, – криво усмехнулся Уэйт, как только за сержантом Мидберри захлопнулась дверь. – Добренькая сестричка, вишь ты. Ну и дает!

Адамчик укоризненно взглянул на соседа. Хотел что-то сказать, даже рот уже приоткрыл, но потом передумал и промолчал. «Странный человек. Вечно над всем насмехается. Ничего святого нет. Как таким людям понять, что у другого на душе. Ну, вот, что хотя бы взвод сейчас переживает. На все ему наплевать. Только себя и знает. Вот уж действительно чужак. Отщепенец какой-то. А еще командир отделения называется».

– Ты чего это рот раскрыл? – неожиданно повернулся к нему Уэйт.

– Да так, ничего…

22

– Так что же я должен делать? – допытывался Адамчик. – Ну скажи ты мне? У тебя ведь всегда на все ответ есть.

Уэйт внешне невозмутимо продолжал заниматься делом – вдевал нитку в иголку. Продел, спокойно завязал узелок, посмотрел, как получилось…

– Дай-ка мне китель, карман что-то прохудился…

Адамчик, сидевший рядом с ним на рундуке, повернулся, взял лежавший на верхней койке китель, подал его хозяину.

– Так как же мне быть?

– Чего ты пристал ко мне? Я ведь только спросил, что ты тогда видел, вот и все. Хотел узнать, что же произошло на самом деле. И твое мнение. Ну, а раз ты не хочешь об этом говорить, так и ладно. Кончим, стало быть, на этом. Дело-то ведь твое.

– Это-то верно. Да только… – уставившись куда-то в пол, Адамчик ломал пальцы. Перещелкал всеми суставами левой руки, взялся за правую. – Будто я не понимаю. Отлично знаю, куда гнешь. И ты тоже знаешь… что я знаю. Ужасно смешно!

– Тогда чего же ты кипятишься?

– Ничего я не кипячусь. Даже и не думаю. Просто я не такой дурачок, как ты считаешь. Не ловлюсь по дешевке. На твой или на чьи еще приемчики.

– Тьфу ты, гад! – Уэйт дернул рукой. На кончике пальца рубиновой точкой наливалась капелька крови. Он сунул палец в рот, пососал. – Какие еще там приемчики? Чего ты мелешь?

– Ты отлично сам знаешь какие.

– Да нет же. Правду говорю.

– А, брось. Просто добиваешься, чтобы я, как последний дурак, высунул башку, а мне ее – тяп! И поминай как звали. Хитрый больно. Подъезжаешь на кривой. Друга-приятеля разыгрываешь. А все только для того, чтоб я первым рот раскрыл. За чужого дядю вылез. Мне потом пинка под задницу, а ты – чист как стеклышко. Будто и знать ничего не знаешь. Как в тот раз, когда я за Клейна пытался вступиться. Думаешь, я забыл? Где ты тогда был? Где?

Адамчик с горечью усмехнулся. Эта усмешка показалась Уэйту фальшивой, надуманной и в то же время нервозной. Однако он ничего не сказал. Молча слушал…

– Я теперь уж не такой дурак, как был, – снова начал Адамчик…

– Это ты так думаешь?

– Ничего я не думаю. Я точно знаю.

– Да нет, я о том, что будто бы я тебя подбиваю.

– А почему бы и нет?

– Да потому, что смысла же никакого нет в этом. Ну какая мне от этого корысть, сам посуди?

Адамчик неопределенно развел руками. Уэйт вздохнул:

– Так вон, оказывается, куда ты гнешь. Мне, мол, высовываться опасно, и без того на волоске повис, того и гляди в выпуск не попаду. Пусть лучше другие, которые понадежнее себя чувствуют. Так ведь, верно?

– А хоть бы и так! Взять вон тебя и меня. Сам знаешь, какая разница. Тебе бояться нечего. Да ты послушай…

– Чего там еще слушать. Сам-то что собираешься делать?

– Нет, нет! И не уговаривай. Я и думать даже не хочу. – Адамчик в возбуждении вскочил с рундука, сделал движение, будто собирается уйти. – Ты что, по правде что-то задумал? Или только делаешь вид, будто собираешься за Купера вступиться? Так я все равно тут ни при чем, и не рассчитывай. Сделай одолжение, оставь меня в покое. Не хватало еще мне в это дерьмо влезать.

Он демонстративно засунул руки в карманы брюк, снова делая вид, что собирается уйти. И снова не ушел…

– Так тебе что, действительно оч-чень хочется узнать, что я тогда видел? – заговорил он после некоторого раздумья. – Хочется? О'кей! Тогда слушай…

Уэйт поднял голову. Его сосед странно улыбнулся, привалился боком к стойке, которая соединяла верхнюю и нижнюю койки, огляделся…

– То же самое, что и ты, вот что, – сказал он негромко. – Точно то же. Вот так-то. Это тебя устраивает?

– Но если ты видел, то, наверно, и другие тоже видели?

– Какое еще там «наверно»? Все точно видели, и сомнений быть не может. Да только что с того? Даже если бы это видел весь взвод. Все равно ведь никто не признается. Даже рта не раскроет.

– А может, раскроют? Ну не все, так хоть кто-нибудь?

– А может, в дерьме изваляются? Никто – это ведь не просто слово. Никто – значит, что ни ты, ни я, ни кто-нибудь третий, у кого есть в голове хоть капелька здравого смысла, не сделает этого. Да это и не играет роли. Ну пусть кто-нибудь и раскроет рот. Пусть даже не один, а двое. Скажем – ты и я. Думаешь, это что-либо изменит? Ровным счетом ничего. Было нас двое, так двое и останется. Ни одна душа не поддержит. И ты это отлично знаешь. Видел вон этих двух – Брешерса и Тейлора? Решился бы на них рассчитывать? Вот то-то и оно. Останемся вдвоем и вылетим оба с острова коленом под зад, а мордой в дерьме. Только и всего.

«Это же надо, – думал Уэйт. – Кроет меня моими собственными доводами. Как будто бы сам себя в записи прослушиваешь. Ничего себе, сыграла судьба шуточку – бумерангом по мне все полетело. Верно говорят, что посеешь, то и пожнешь. Научил на свою голову».

На его лице теперь блуждала легкая улыбка. Она становилась все шире, и в конце концов он рассмеялся вслух, тряся головой от разбиравшего его смеха.

– С чего это тебя раскололо? – удивился Адамчик.

– Да над тобой смеюсь. И над собой тоже. В общем, над всем понемножку. – Он сдерживал смех, постепенно успокаиваясь. Потом посмотрел внимательно на Адамчика и снова взялся за иголку.

– Ничего, в общем, особенного, – сказал он через несколько минут. – Забудь об этом. Смеялся-то я, пожалуй, всего больше над собой. – С трудом проколов плотную ткань, он выдернул иголку, потянул, сделал стежок.

Адамчик вдруг схватил его за руку:

– А ты не крути, – он резко дернул товарища. – Не крути, говорю. Сейчас же отвечай, чем это я тебе смешон? Чем?

– Отстань, – спокойно отмахнулся Уэйт. – беда с тобой, право. Шуток не понимаешь. Легче жить, парень, надо. Легче. С чувством юмора, – он продолжал работать, зашивая разорванный карман. – Ведь коли все всерьез принимать, недолго и шишек нахвататься…

Адамчик все еще не отпускал его руку. Он смотрел, как шьет Уэйт, и все силился понять, что же у того на уме. Но никак не мог решить. Попробуй пойми этого человека: то он вроде бы прямо рубаха-парень, все ему трын-трава, то вдруг начинает на полном серьезе за Купера заступаться, а потом ни с того ни с сего хохочет. А может быть, все это просто проверка? Может, он хочет выяснить, что за человек этот Адамчик? Что из него можно выжать? От таких всего ведь ждать можно, того и гляди вокруг пальца обведет. Все чего-то крутит, дураков из умных делает. Да еще при этом норовит на чужом горбу в рай въехать – пусть, мол, дураки стараются, шею под топор подставляют. А он, умник, всегда в сторонке, только посмеивается. Да уж чувство юмора у таких типов развито здорово, ничего не скажешь. Все мы для них только объекты для проделок и насмешек, не более. Всю ночь, наверно, может о Купере рассусоливать, а самого все это и на ломаный грош не трогает. Он ведь сам ничего делать не собирается, что же не потрепаться. Не попытаться кого-нибудь другого втравить. Авось получится, риск-то невелик.

Протянув правую руку, Уэйт расцепил сжимавшие кисть левой руки горячие Адамчиковы пальцы, снял его руку:

– Говорю тебе, забудь обо всем этом. Я ведь просто так. Спросил только. А теперь – ступай. Ладно?

Ничего себе, пошутил, называется. Адамчик чуть не взорвался. Его просто трясло от обиды, распирало от возмущения за свою тупость, за то, что он так глупо позволяет этому парню водить себя за пос. Вынюхивал, выспрашивал, делал вид, будто всерьез озабочен, что-то думает, решает. А сам тем временем, оказывается, просто китель зашивал и от нечего делать решил маленько потрепаться. Ну и тип. Прикидывается, что сочувствует, а сам в душе, поди, все время издевается. В конце концов даже не удержался, хохотать, подонок, начал…

– Видишь, у меня дел по горло, – говорил ему Уэйт. – Да и тебе, наверно, тоже чем-нибудь заняться надо бы. Чего сидишь?

Это переполнило чашу терпения Адамчика.

– Ах ты, двуличная сволочь! Мразь! Дрянь! – взорвался он. Рванув что есть силы, он выдернул из рук Уэйта его китель, швырнул на пол. Его всего трясло от бешенства. – Подлюга фальшивая! Вот ты кто – фальшивая подлюга!

Уэйт даже не шелохнулся.

– Положи китель на место, – ровным голосом сказал он.

– Только и умеешь, что болтать, – не мог сдержать своего гнева Адамчик. – Людям в душу лезть да поганить. А у самого только слова. Одни слова. Кроме слов, ничего за душой нет!

– Тебе что сказано: сейчас же положи китель на место! А не то пожалеешь!

– Ну, конечно же! Как же иначе. Вишь, задница здоровая выискалась. Любому покажет, как же! Да только не больно задавайся. Коли ты такой умный да сильный, чего же вокруг меня весь вечер увивался? Чего крутил? Шел бы сразу к Магвайру, да и выкладывал! Ну как, пойдешь? Черта лысого! Такие, как ты, никуда не ходят. Кишка тонка. Одно цыплячье дерьмо внутри, ничего больше.

– Не заставляй меня вставать, – все еще сохраняя внешнее спокойствие, процедил Уэйт. – Добром прошу. Не то плохо будет. Я ведь серьезно. Так дам, что и костей не соберешь. Ну!

– Ах, какие мы здоровые да грозные. Большой белый босс. Да я…

– Последний раз говорю: подай китель…

Протянув руку, Уэйт ждал. Адамчик даже не пошевелился. Он вдруг почувствовал, как затихло в кубрике, как десятки глаз сверлили его спину, ожидая, чем же все это кончится. Многие солдаты, как по команде, придвинулись к их койкам, образовав широкий полукруг. И от этой тишины злоба, так резко рванувшая минуту назад его сердце, вдруг сразу куда-то ушла, и вместо нее осталось только ощущение ужасной слабости и пустоты. Ну зачем он все это затеял? Что ему надо? К чему все это?

– Да ну тебя к чертям собачьим, – нагнувшись, он поднял с полу китель, швырнул его Уэйту. – Связываться не хочется. Стоило бы уж…

Протискиваясь сквозь сгрудившихся солдат, он услышал, как ему вдогонку кто-то присвистнул, другой хохотнул, мяукнул… Чьи-то пальцы больно ущипнули за руку, толкнули в бок.

– Ух ты, парень! Ну и трус! Истинно Двойное дерьмо. Да еще и брюхо желтое…

Обойдя вокруг коек, он подошел к окну, невидящим взглядом уставился в стекло. Слышал, как в его адрес выкрикивали новые оскорбления, как над ним открыто глумились. Постепенно насмешки затихли, сменились обычным негромким гулом голосов, и Адамчик перевел дух. Вроде бы и выбрался. Да только кого он этим обманул? Все видели, какой он трус. Последний жалкий трус, другого имени нет. Пыжился, хорохорился, а чего добился! Только окончательно все напортил. Был и будет впредь Двойным дерьмом. Другого и не достоин. Жалкий бесхребетник. Подонок. Ворона в дерьме. Почему бы Уэйту и не смеяться над ним? Вон весь взвод теперь хохочет. И сержанты тоже. И Магвайр, и Мидберри. Как бы он ни старался, что бы ни делал, а как был, так и останется дерьмом, козлом отпущения. Таким же парией, как Хорек и Купер. Десятипроцентник несчастный. Все, поди, уверены, что кому-кому, а уж ему-то никак не суждено в выпуск попасть. Кишка, мол, тонка. Не из того материала сделан, что надо.

– О господи… – прошептал он со вздохом. Что есть силы уперся в подоконник кулаком, деревянный край больно врезался в руку, и от этого сразу стало легче. На глаза навернулись слезы, щеки начали гореть, в горле будто напильником прошлись. До чего же в этот миг он был сам себе противен! Чем такое терпеть, не лучше ли застрелиться. Разом покончить со всеми мучениями. Или бежать прочь из этого отвратительного кубрика. Бежать куда глаза глядят. А то еще можно утопиться. Пускай акулы сожрут, все не так мерзко будет…

Долго еще стоял он так у окна, то проклиная, то жалея себя, возмущаясь и прощая. Слышал, как за спиной Уэйт полез в рундук, видно, собираясь в душевую. «О боже, – мелькнула тут же мысль, – до чего же он ненавистен мне. Да и не только он один, а все они, отвратительные, злобные, жестокие люди, сержанты или червяки, все едино, вся эта мразь. Все они заодно, только и делают, что стараются любой ценой не допустить меня до выпуска, не дать мне стать таким, как все. И совершенно ясно почему. Да потому, что я им всем ненавистен. С первых же дней появления здесь и до этой вот последней минуты. Ненавистен из-за рыжих волос, молитв, четок, да из-за всего буквально. Что бы я ни говорил, что бы ни делал – все встречается в штыки. Взвод считая и считает меня чужаком, не желает допускать в свои ряды, вечно отталкивает. А ведь я так старался – и на стрельбище, и на занятиях по истории и традициям, везде, везде. Они видят, что я не совсем уверен в себе и в своих силах, вот и делают все, чтобы окончательно сбить с толку, отталкивают, не желают оставить мне даже самого мизерного шанса на удачу. Да и какое им дело до меня. У них же одно на уме – сломать, растоптать, отбросить прочь чужака. У всех у них, а у Уэйта в особенности. Только за свою шкуру и трясется, о себе только и думает. Как и все, ищет, за чей бы счет выкарабкаться, удержаться на поверхности. Они же рады бросить меня на съедение Магвайру, пусть жрет, лишь бы на них поменьше внимания обращал…»

Рукавом рабочей куртки он вытер глаза, поглядел на кулак. Сжал и снова разжал. От упора в подоконник костяшки покраснели, даже больно стало. «Ну и дурак я был бы, если б решился. А эти мерзавцы уже и рты пораскрывали в ожидании спектакля. Надеялись, видать, что Уэйт меня так измолотит, что впору будет в лазарет отправлять. Им только того и надо – проваляюсь, от взвода отстану, глядишь, и отчислят. Да черт с ними со всеми. Я вовсе не обязан кому-то доказывать свои права. И уж, во всяком случае, не этому сброду. Надо будет, с Уэйтом и потом посчитаюсь, после выпуска. Конечно, если это будет необходимо. Да только уж я сам решу, когда и где. А не когда этому сброду заблагорассудится. Вот наберусь сил и опыта, тогда и посчитаюсь. Ишь ты, больно умные выискались. Да только и я не дурак. Стану зря силы тратить, когда их надо для дела беречь, к выпуску готовиться. Вот где надо постараться, а не в драке, где всякий дурак может выкладываться. Зато уж как попаду в выпуск, так всем нос утру. Всем этим умникам, я им докажу, куда следует силы употреблять. Тем более что, в общем-то, не в силе дело. Пусть я не такой уж здоровый, да тоже парень не промах. Я в своем деле силен. Какой-нибудь дурак все, знай, в драку лезет, а что толку. Дела-то не знает, пользы не принесет. А я не боюсь: пусть и побьют, так что особенного? С меня как с гуся вода. Давай еще, я жилистый, все выдержу. Меня так просто не сломаешь. Все вытерплю, а своего добьюсь. Главное сейчас – выпуск. Тут я сил уж не пожалею. Вот увидите. Рядовой Адамчик будет в выпуске, чего бы то ни стоило».