Текст книги "Архангел"

Странно.

Он медленно повернулся вокруг себя, осматривая местность в бинокль. Лес. Покосившиеся стены лачуг. Обломки. Лес. Могилы. Тропа. «Тойота». Снова лес.

Он опустил бинокль, нахмурился и зашагал к машине по следам О'Брайена. Это заняло несколько минут. Одно было очевидно: никто другой по этому пути не шел. Две пары следов вели к вырубке и одна пара – в обратном направлении. Он приближался к машине, удлинив шаги и стараясь точно ступать в отпечатки сапог О'Брайена. Он мог точно воспроизвести каждое его движение: сюда, затем сюда… и…

Келсо остановился в нерешительности. Американец явно подошел к задней дверце «тойоты», достал металлический кейс с камерой – ее не было на месте, Келсо это заметил, – а потом как будто что-то его отвлекло, и вместо того чтобы вернуться на тропу к поселку, следы его резко свернули и побежали в сторону от машины, под прямым углом, по направлению к лесу. Он снова окликнул О'Брайена. Затем, охваченный паникой, поднес ко рту сложенные ладони и закричал изо всех сил.

И снова тот же приглушающий эффект, как будто деревья тотчас поглотили его слова.

Келсо осторожно вошел в подлесок.

Боже, он всегда ненавидел лес! Даже рощи в окрестностях Оксфорда с поэтичными полосами кроваво-пыльного солнечного света, мхом под ногами, внезапно открывающимися и тут же исчезающими новыми перспективами. И эти ветки, что беспрерывно бьют по лицу… Нет уж, извините. Я предпочитаю ясный день и открытое пространство. Холмик, вершину скалы, море, сияющее в лучах солнца…

– Эр-Джей! – Как глупо звучит это имя, тем более когда приходится кричать, но он продолжал звать, громче и громче: – Эр-Джей! Эр-Джей!

Следы здесь обрывались. Под ногами твердый наст. Келсо чувствовал где-то неподалеку гниловатый запах болота, отвратительный, как изо рта собаки. Начинало темнеть. Надо двигаться очень осторожно, подумал он, стараясь все время держаться спиной к дороге, потому что, зайдя подальше, он потеряет направление и в конце концов будет удаляться от машины, а не приближаться к ней. Останется только лечь в снег и замерзнуть.

Внезапно слева от него раздался какой-то непонятный треск и следом за ним, как эхо, еще и еще. Сначала ему почудилось, что кто-то бежит, но затем он понял, что это снег время от времени опадает с верхних веток на землю.

Он снова поднес ко рту сложенные ладони.

– Эр-Джей!

И тут он услышал стон. Стон? Или всхлип?

Он попытался определить, откуда доносится звук. Тот повторился ближе, вроде бы откуда-то сзади. В просвет между двумя деревьями Келсо протиснулся на крошечную поляну и там увидел раскрытый кейс с камерой, а чуть дальше – самого О'Брайена: он висел вверх ногами, слегка раскачиваясь, едва касаясь снежного покрова кончиками пальцев, подвешенный за левую ногу длинной промасленной веревкой.

26

Веревка была закреплена на вершине высокой березы, согнувшейся чуть ли не пополам под тяжестью О'Брайена. Он стонал и почти потерял сознание.

Келсо опустился на колени возле его головы. При виде его О'Брайен слабо пошевелился. Он, похоже, не был в состоянии произнести что-нибудь членораздельное.

– Все будет в порядке, – сказал Келсо. Он старался скрыть тревогу. – Не волнуйтесь, сейчас я вас освобожу.

Келсо снял перчатки. Освободить его. Но как? У него был перочинный ножик для карандашей, но он остался в машине. Келсо похлопал себя по карманам и нашел зажигалку. Зажег ее и показал пламя О'Брайену.

– Сейчас я вас высвобожу. Смотрите. Все будет хорошо.

Он приподнялся и, дотянувшись, схватил веревку возле лодыжки О'Брайена. Петля глубоко впилась в сапог. Навалившись всем своим весом, Келсо опустил висящее тело, чтобы поднести пламя к тугой веревке чуть повыше пятки. Плечи О'Брайена лежали в снегу.

– Я его видел, – выдавил он. – Его…

Веревка оказалась сырая. Прошла целая вечность, прежде чем пламя зажигалки начало действовать. Келсо потушил ее и потряс. Пламя становилось синим и затухало, едва опаляя веревку. Но затем под тяжестью О'Брайена и под действием пламени волокна поддались. Последнее из них лопнуло, и согнутая ветка распрямилась, вопреки всем усилиям Келсо удержать ее и ноги О'Брайена свободной рукой. О'Брайен тяжело рухнул в снег.

Он попытался присесть, опираясь на локти, но снова упал. И все время что-то шептал. Келсо наклонился к нему.

– Все в порядке. Все будет хорошо. Мы выберемся отсюда.

– Я его видел…

– Кого видел? Кого вы увидели?

– Господи Иисусе! Чертовщина!

– Вы можете согнуть ногу? Она не сломана? – Келсо прополз по снегу на коленях и начал выкапывать руками петлю веревки, въевшуюся в сапог О'Брайена.

– Непредсказуемый… – О'Брайен поднял руку, отчаянно сгибая и разгибая пальцы. – Помогите мне встать.

Келсо тянул его за руку, пока О'Брайен не принял сидячее положение. Затем обхватил его за грудь, и они общими усилиями поднялись на ноги. О'Брайен стоял, тяжело опираясь на Келсо и переместив всю тяжесть своего тела на правую ногу– Вы в состоянии идти?

– Не знаю. Пожалуй. – Он неуверенно сделал несколько шагов. – Подождите минутку.

Он стоял спиной к Келсо, вглядываясь в заросли. Когда его дыхание стало более или менее ровным, Келсо спросил:

– Кого вы видели?

– Я видел его, — сказал О'Брайен, повернувшись. У него были дикие, испуганные глаза, пристально смотревшие на лес за спиной Келсо. – Я видел этого человека. Я видел, как он выглядывает из этих чертовых зарослей неподалеку от машины. Бог мой! Как будто выскочил откуда-то из-за моей спины.

– Что вы хотите сказать? Какой человек?

– Я сделал шаг к нему – с поднятыми руками, я тебе друг, белый человек пришел с добрыми намерениями, – и он тотчас исчез. Просто исчез. Я хочу сказать, как сквозь землю провалился. Я толком его так и не разглядел. Слышать – слышал, и, пожалуй, он мелькнул между деревьями где-то впереди, правее – приземистая фигура, этакий полузащитник. И очень быстрый. Такой шустрый, что в это трудно даже поверить.

Знаете, он двигался, как обезьяна. А в следующее мгновение весь мир перевернулся вверх тормашками. Он заманивал меня, Непредсказуемый. Понимаете вы это? Заманивал меня в этот чертов капкан. Он, наверное, сейчас там, следит за нами.

Силы возвращались к О'Брайену быстро, наверное, под воздействием страха.

Он сделал несколько шагов. Попробовал переместить тяжесть на левую ногу и покачнулся. Но нога двигалась, это было уже кое-что. Наверняка не сломана.

– Нужно идти. Нужно выбираться отсюда. – Он неловко нагнулся и защелкнул замок на кейсе с камерой.

Келсо не надо было убеждать. Но действовать нужно осторожно, сказал он. Нужно подумать. Они уже угодили в две его ловушки – одна на дороге и вторая здесь, – и кто может знать, сколько их еще заготовлено? Когда все завалено снегом, увидеть что-нибудь трудно.

– Давайте держаться моих следов, – предложил Келсо.

Но непрерывный снегопад быстро заметал следы.

– Кто он такой, Непредсказуемый? – прошептал О'Брайен, пока они пробирались между деревьями. – Я хочу сказать, что он собой представляет? Чего он так боится?

Он сын своего отца, подумал Келсо, вот кто он. Параноик сорока пяти лет, если такое возможно.

– О боже, – прошептал О'Брайен. – Что это? Келсо остановился.

Это был не снег, свалившийся внезапно с верхушки ели, – определенно нет. Тяжелый, нескончаемый шорох где-то впереди.

– Это он, – сказал О'Брайен. – Он снова движется. Он хочет нас обойти спереди. – Шум внезапно оборвался, они стояли, прислушиваясь. – Что он делает?

– Наверное, следит за нами.

Келсо изо всех сил напрягал глаза, вглядываясь в сумерки, но ничего не мог разглядеть. Густой подлесок, обширные темные пятна тени, внезапно оживающие от летящего с веток снега, – он не мог ни за что зацепиться; ничего похожего на эти места ему не приходилось видеть. Он вспотел, несмотря на холод. Кожа покрылась мурашками.

И тут начался вой – оглушающий, нечеловеческий. Только через несколько секунд Келсо понял, что сработала сигнализация «тойоты».

Затем раздались два выстрела, почти без интервала, последовала пауза и вслед за ней – третий выстрел.

Воцарилась тишина.

Позже Келсо так и не мог сказать, сколько времени они там простояли. Он помнил только деморализующее чувство ужаса, паралич мысли и действия, идущий от осознания собственного бессилия. Кем бы этот человек ни был – он знал, где они. Он выстрелил в их машину. Он уставил капканами весь лес. Он мог прийти за ними в любой момент. Или оставить их там, где они стояли. Ждать избавления было неоткуда. Он был их полным хозяином. Невидимым. Всевидящим. Всемогущим. Безумным.

Через минуту-другую они рискнули посовещаться. Телефон, сказал О'Брайен. Что, если он повредил спутниковый «Инмарсат»? Телефон – их единственная надежда, но он лежит в багажнике «тойоты».

Может быть, он не представляет себе, как выглядит спутниковый телефон, предположил Келсо. Сейчас они останутся там, где стоят, а когда совсем стемнеет, попытаются его достать…

Вдруг О'Брайен сильно сжал его локоть.

Сквозь ветви на них кто-то смотрел.

Келсо сперва ничего не заметил, лицо было абсолютно неподвижным; прошло какое-то время, прежде чем он выделил из лесных образов некие невнятные пока элементы и соединил их в нечто, имеющее человеческий облик.

Темные, бесстрастные, немигающие глаза. Черные, выгнутые дугой брови. Жесткие черные волосы, свободно ниспадающие на лоб. Борода.

И капюшон из непонятного коричневого меха.

Призрак кашлянул и что-то пробормотал.

– То-товарищи, – произнес он. Слово прозвучало не вполне внятно, голос скрипучий, как на пленке, запущенной не на ту скорость.

Келсо почувствовал, что у него встают дыбом волосы.

– Господи Иисусе, – простонал О'Брайен. – Боже ты мой!

Снова послышался кашель, так обычно прочищают горло перед тем, как заговорить. Желтый сгусток метнулся в снег.

– То-товарищи, я человек грубый. Не стану отрицать. Я долго не знал человеческого общества. И вот оно явилось. Ну? Чего вы хотите? Чтобы я вас пристрелил?

Он появился перед ними быстрым резким движением, не потревожив ни единой ветки. На нем была старая армейская шинель – вся в заплатах, обрезанная выше колен и перехваченная вместо ремня веревкой, кавалерийские сапоги, заправленные в них бесформенные брюки. Руки большие, без перчаток, в одной он держал старое ружье. В другой был мешочек с дневником Анны Сафоновой.

Келсо почувствовал, что О'Брайен сильнее сжал его руку.

– Об этой тетради и идет речь? Да? Бумаги это доказывают! – Он слегка наклонился в их сторону, покачал головой, пристально их изучая. – Так вы те самые? Это правда?

Он подошел ближе, не отрывая от них своих темных глаз, и Келсо уловил запах его тела, кислый запах застоялого пота.

– Или же вы пауки-кровопийцы?

Он отступил на шаг, быстро вскинул ружье, целясь от живота, и положил палец на спусковой крючок.

– Да, мы те самые, – быстро проговорил Келсо. Человек изумленно изогнул бровь.

– Империалисты?

– Я – товарищ из Англии. А этот товарищ – американец.

– Ничего себе! Англия и Америка! А Энгельс был евреем! – Он засмеялся, обнажив темные зубы, и сплюнул. – Но вы до сих пор не потребовали от меня доказательств. Почему?

– Мы вам верим.

– «Мы вам верим». – Он снова засмеялся. – Империалисты! Как всегда, сладкоголосые, а потом убьют за копейку. За копейку! Если бы вы были теми самыми, вы бы потребовали доказательств.

– Мы требуем доказательств.

– У меня они есть, – сказал он решительно. Потом перевел взгляд с одного на другого, опустил ружье, повернулся и быстро зашагал в сторону леса.

– Что теперь? – спросил О'Брайен.

– Один Бог знает.

– Может быть, попробовать отнять у него ружье? Все-таки нас двое.

Келсо посмотрел на него с ужасом.

– Не смейте даже думать об этом.

– Вы заметили, какие у него стремительные движения? И он совершенно безумен. – О'Брайен издал нервный смешок. – Посмотрите. Что он делает?

Он ничего не делал. Просто невозмутимо стоял между деревьями и ждал их.

Не оставалось ничего другого, как следовать за ним, и это было нелегко, учитывая скорость, с которой он передвигался, глубокий снег и вывихнутую ногу О'Брайена. Келсо пришлось нести кейс с камерой. Несколько раз они даже теряли его из виду, но ненадолго.

Через несколько минут они снова выбрались на тропу между «тойотой» и заброшенным поселением.

Человек ни разу не остановился. Он вел их прямо по тропе в глубь леса.

Нехорошо, подумал Келсо, когда они миновали открытый участок и оказались в сумеречной тени деревьев. Он незаметно, не сбавляя шага, засунул руку в карман и вырвал страницу из своего желтого блокнота, скатал ее в шарик и бросил на тропу у себя за спиной. Он делал это каждые пятьдесят метров, как в школьной игре «Заяц и собаки», только теперь он был и зайцем, и собакой одновременно.

– Прекрасная мысль, – прошептал у него за спиной запыхавшийся О'Брайен.

Они вышли на неширокую вырубку, в центре которой стояла избушка. Он сложил ее, судя по всему, недавно, притащив строительный материал из поселка. Почему он это сделал, Келсо так никогда и не узнал. Наверное, на старом месте было слишком много привидений. Или же он хотел устроить себе жилище в месте еще более уединенном, где легче было бы обороняться. В тишине леса Келсо уловил шум воды и понял, что они находятся неподалеку от реки.

Избушка была сложена из привычных глазу серых бревен, с одним маленьким окном и дверью в рост хозяина, расположенной в метре над землей. К ней вели четыре деревянные ступеньки. Возле нижней он поднял палку и глубоко воткнул ее в снег. Посыпался сноп снежной пудры, что-то выпрыгнуло и захлопнулось. Он вытащил палку – на ней был большой капкан, ржавые металлические зубья глубоко врезались в дерево.

Он аккуратно отложил капкан в сторону, поднялся по ступенькам к двери, снял висячий замок и вошел внутрь. Взглянув на О'Брайена, Келсо двинулся следом, низко наклонив голову в дверном проеме, и оказался в маленькой комнате. Было темно и холодно, стоял запах – с чем его сравнить? – одинокого безумия, острый и едкий дух немытого тела. Келсо прижал ладонь ко рту. Он слышал, как за его спиной О'Брайен задержал дыхание.

Хозяин зажег керосиновую лампу. В тени мелькнули белесые черепа медведя и волка. Он положил мешочек с тетрадью на стол возле тарелки с недоеденной черной костлявой рыбой, поставил на плиту чайник с водой и наклонился, чтобы растопить старую железную печку, все время держа под рукой ружье.

Келсо представил себе его действия часом раньше: как он услышал звуки приближающейся машины, встал из-за стола, взял ружье, притушил огонь, установил капкан…

Кровати в комнате не было, лишь тонкий матрас с вылезающей наружу набивкой, свернутый и связанный веревкой. Рядом стоял старый советский транзисторный радиоприемник небольшого размера и заводной патефон с потускневшей медной трубой.

Человек залез в мешочек и вынул клеенчатую тетрадь. Раскрыл ее и показал им фотографию гимнастки на Красной площади. Вот, видите? Они кивнули. Он положил тетрадь на стол. Затем потянул грязный кожаный шнурок у себя на шее, и тянул, пока не извлек из потайных глубин одежды маленький кусок полиэтилена. Он подал его Келсо. Полиэтилен был теплый от тела, в него была завернута миниатюрная фотография, тщательно сложенная – виднелось лишь лицо Анны Сафоновой.

– Вы те, кого я поджидал, – сказал он. – А я тот, кого вы ищете. И вот доказательство.

Он поцеловал самодельный амулет и снова спрятал его в одежде. Затем снял с ремня короткий нож с широким лезвием и кожаной рукояткой. Повертел, демонстрируя остроту лезвия. Усмехнулся. Отшвырнул носком сапога угол коврика, опустился на колени и открыл потайной люк.

Пошарив, вытащил из подпола большой потрепанный чемодан.

Он распаковал свои реликвии и, как священник, благоговейно разложил их на грубом деревянном столе, превратив его в некое подобие алтаря.

Первыми появились священные тексты: тринадцать томов собрания сочинений и мыслей Сталина, изданные в Москве после войны. Он показал титульный лист каждого тома Келсо, потом О'Брайену. Все они были надписаны одинаково: «Будущим поколениям. И. В. Сталин» и основательно зачитаны. На некоторых томах корешки потрескались и едва держались. Страницы были испещрены пометками, многие углы загнуты.

Далее последовала военная форма – каждая вещь была аккуратно завернута в плотную бумагу. Отутюженный серый мундир с красными эполетами. Черные брюки, тоже отутюженные. Шинель. Черные кожаные сапоги, сияющие, как отполированный антрацит. Mapшальская фуражка. Золотая звезда в пурпурной кожаной коробочке с тиснением в виде серпа и молота. Келсо понял, что это награды Героя Советского Союза.

Потом пошли памятные сувениры. Фотография (глянцевая, в деревянной рамке) Сталина, стоящего за своим письменным столом, с той же надписью, что и на книгах: «Будущим поколениям. И. В. Сталин». Трубка «данхилл». Конверт с прядью жестких седых волос. И, наконец, стопка граммофонных пластинок старого образца, на 78 оборотов, толстых, как тарелки, каждая в фабричном конверте: «Полюшко-поле», «Жди меня», «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат», «И. В. Сталин: Речь на Первом Всесоюзном съезде колхозников-ударников 19 февраля 1933 г.», «И. В. Сталин: Отчетный доклад на Восемнадцатом съезде ВКП(6) 10 марта 1939 г.»…

Келсо сидел не шелохнувшись. Он был не в состоянии произнести хоть слово. Первый шаг сделал О'Брайен. Он посмотрел на хозяина, дотронулся до своей груди, показал на стол и получил в ответ одобрительный кивок. Он нерешительно протянул руку, чтобы взять фотографию. Келсо понимал, о чем он подумал: сходство и в самом деле было поразительным. Не точная копия, конечно, – ни один человек не выглядит точно так, как его отец, – но все-таки несомненное, несмотря на бороду и всклокоченные волосы. Что-то в посадке глаз, чертах лица и, пожалуй, в мимике: тяжеловесная сообразительность, некая генетическая тождественность, какой не добъется и самый талантливый имитатор.

Русский усмехнулся, взял нож и указал острием на фотографию, затем потеребил бороду. Да?

Келсо не понял, что он имеет в виду, но О'Брайен сразу сообразил.

Да. Он энергично кивнул. О да. Конечно, да.

Тот быстрым движением откинул назад жесткие черные волосы и выпятил вперед лицо с ребяческим озорством в глазах. Он повторял это движение еще и еще раз, и в том, как он это делал, заключалось что-то шокирующее, особенно в небрежных манипуляциях с острым ножом – туда-сюда, к своему горлу, с очевидным пренебрежением к возможному членовредительству. Нет ничего такого, понял Келсо, нет такого акта насилия, на который этот человек не был бы способен. Внезапно он схватил сзади свои волосы и, собрав их в конский хвост, отрезал очень близко к корням. Затем несколькими широкими шагами пересек комнату, открыл дверцу железной печки и швырнул волосы в жаркое пламя, на мгновение вспыхнувшее и тут же превратившее их в дым и прах.

– Черт знает что, – прошептал Келсо. Он не верил своим глазам, а О'Брайен начал открывать кейс с камерой. – Нет, нет! Ни в коем случае!

– Почему же?

– Он сумасшедший.

– Половина людей, которых видишь на экране, сумасшедшие. – О'Брайен вставил новую кассету и улыбнулся, услышав характерный щелчок. – Пора начинать.

Позади него русский склонился над котелком с кипящей водой. Он разделся, оставшись в грязной желтой майке, и намылил лицо. Звук лезвия ножа по его щетине заставил Келсо поежиться.

– Посмотрите на него, – сказал Келсо. – Он, наверное, даже не знает, что такое телевидение.

– Тем лучше.

– Боже! – Келсо закрыл глаза.

Русский повернулся к ним, вытирая лицо майкой. У него было угреватое лицо, покрытое мелкими кровавыми точками. Однако к тяжелым усам, черным, как вороново крыло, он не прикоснулся. Трансформация лица оказалась поразительной. Перед ними стоял Сталин 1920-х годов, Сталин в расцвете лет, со всей своей животной силой. Что там такое предсказывал Ленин? «Этот повар будет готовить только острые блюда».

Он надел маршальскую фуражку. Потом мундир. Немного свободный впереди, но впору. Застегнул пуговицы и прошелся по комнате взад-вперед несколько раз, его правая рука делала круговые движения, полные имперского величия.

Он взял том собрания сочинений, открыл его наугад взглянул на страницу и протянул книгу Келсо.

Затем улыбнулся, поднял палец вверх, кашлянул в кулак и начал говорить. Он делал это очень умело, Келсо сразу определил. Он не только говорил слово в слово. Это было не главное. Видимо, он долго заучивал пластинки, час за часом, год за годом, с самого детства. У него в голосе звучала непоколебимая беспощадность, грубые, возбуждающие нотки. Он умел передать тяжелый сарказм, мрачный юмор, силу, ненависть.

– Троцкистско-бухаринская кучка шпионов, убийц и вредителей, пресмыкавшаяся перед заграницей, проникнутая рабьим чувством низкопоклонства перед каждым иностранным чинушей и готовая пойти к нему в шпионское услужение, – его голос начал подниматься, – кучка людей, не понявшая того, что последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства, – теперь он почти кричал, – кому нужна эта жалкая банда продажных рабов, какую ценность она может представлять для народа и кого она может «разложить»?

Он посмотрел вокруг, отметая их всех: Келсо с раскрытой книгой, О'Брайена с камерой, прижатой к глазу, стол, печку, черепа – все, что может стоять у него на пути.

Он держался очень прямо, выпятив вперед подбородок.

– В тысяча девятьсот тридцать седьмом году были приговорены к расстрелу Тухачевский, Якир, Уборевич и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховный Совет СССР. Выборы дали Советской власти девяносто восемь и шесть десятых процента всех участников голосования.

В начале тысяча девятьсот тридцать восьмого года были приговорены к расстрелу Розенгольц, Рыков, Бухарин и другие изверги. После этого состоялись выборы в Верховные Советы союзных республик. Выборы дали Советской власти девяносто девять и четыре десятых процента всех участников голосования. Спрашивается, где же тут признаки «разложения» и почему это «разложение» не сказалось на результатах выборов? – Он прижал кулак к сердцу. – Таков бесславный конец противников линии нашей партии, ставших потом врагами народа.

«Бурные аплодисменты, – было написано дальше. – Все делегаты встают и приветствуют оратора. Крики „Ура товарищу Сталину!“, „Да здравствует товарищ Сталин!“, „Ура Центральному Комитету нашей партии!“

Русский покачивался в такт крикам воображаемой толпы. Он слышал эти крики, слышал, как люди топают ногами, слышал их приветствия. Он скромно наклонил голову. Улыбнулся. Начал аплодировать в ответ. Возбуждение гудело в тесной комнатенке, вырывалось за ее пределы и катилось по заснеженной вырубке к молчаливым деревьям.