Текст книги "Небесный фермер. Среди планет. Космическое семейство Стоун (сборник)"

Найдя фамилию Сондерса, я показал ее Джорджу, на что он лишь буркнул: «Невелика потеря». Была там и фамилия Горлопана Эдвардса, – возможно, я все-таки видел его в приемном пункте, хотя с тех пор больше не встречал. Мне пришла в голову мысль загнать его на корабле в угол и наставить ему шишек, но, честно говоря, весь интерес у меня пропал. Я продолжал читать.

Я рассчитывал найти фамилию Хэнка Джонса, но ее там не обнаружилось. Внимательно перечитывая список, я начал замечать в нем некую закономерность.

Наконец вернулся агент и отпер дверь. Отец коснулся моей руки:

– Идем, Билл.

– Погоди, Джордж, – сказал я. – Ты прочел все фамилии?

– Да.

– Я тут подумал… знаешь, Джордж, что-то мне не хочется числиться среди этих болванов.

Отец задумчиво пожевал губами:

– Прекрасно понимаю, о чем ты.

Именно тогда я принял решение:

– Можешь поступать как хочешь, Джордж, но домой я возвращаться не собираюсь.

Отец с несчастным видом посмотрел на меня.

– Я должен забрать Пегги, Билл, – после долгого молчания сказал он. – Без меня и Молли она не полетит. А лететь она должна.

– Да, знаю.

– Понимаешь, Билл, каково мне?

– Да, пап, понимаю.

Он направился подавать заявление, насвистывая мелодию, которую насвистывал сразу после смерти Энн. Вряд ли он сам это замечал.

Я подождал его, и мы вместе ушли.

На следующий день я перебрался обратно на ферму. Не к Шульцам – к себе. Я спал в комнате Пегги и занимался ремонтом дома, готовясь посеять аварийный запас семян.

А потом, недели за две до того, как должен был стартовать «Крытый фургон», Пегги умерла, и необходимость возвращаться на Землю для всех нас отпала.

Отец передал печальное известие с Йо Шульцем, который тогда был в городе. Йо разбудил меня и все рассказал. Я поблагодарил его в ответ.

Он спросил, не хочу ли я пойти вместе с ним в их дом. Я ответил, что мне бы побыть одному. Пообещав зайти на следующий день, он ушел.

Я лежал на кровати Пегги.

Она умерла, и я ничем не мог помочь. Она умерла, и виноват в этом был я сам… если бы я ее постоянно не подбадривал, ее удалось бы убедить вернуться, прежде чем стало слишком поздно. Сейчас она была бы на Земле, ходила бы в школу и росла здоровой и счастливой – в Калифорнии, а не в этой проклятой дыре, где она не могла жить, где вообще никогда не предполагалось жить человеческим существам.

– О, Энн, Энн! – рыдал я, кусая подушку. – Позаботься о ней, Энн, – она такая маленькая и не знает, как ей быть!

Потом я перестал рыдать и прислушался, отчасти надеясь, что Энн ответит мне и скажет, что позаботится о Пегги. Но сперва я ничего не услышал… а потом раздались очень тихие, едва различимые слова: «Выше голову, Билли. Выше голову, сынок».

Вскоре я встал, умылся и быстро зашагал в город.

18. Команда первопроходцев

Мы все жили в комнате Пегги, пока я и отец сажали семена, а потом начали пристраивать к ней новый дом, на этот раз сейсмостойкий, с большим окном, выходившим на озеро, и еще одним, смотревшим в сторону гор. Мы проделали окно и в комнате Пегги, отчего та стала выглядеть совсем иначе. Наконец мы пристроили еще одну комнату, словно чувствуя, что она может нам понадобиться. Во всех помещениях имелись окна, а в гостиной стоял камин.

Весь второй сезон после землетрясения мы с отцом были страшно заняты. Семян к тому времени хватало, и мы засеяли пустую ферму через дорогу. Потом туда въехали новоприбывшие по фамилии Эллис и заплатили нам за урожай. Всего лишь обычная сделка, но она помогла нам сократить долг перед комитетом.

Через два ганимедских года после парада небесных тел ничто не напоминало о случившемся. Не осталось ни одного разрушенного дома, население составляло сорок пять с лишним тысяч человек, а город процветал. Новые колонисты прибывали с такой скоростью, что им удавалось продавать комитету часть продукции вместо земли.

Неплохо шли дела и у нас самих: появился улей с пчелами, а также Мейбл Вторая, Марджи и Мами, и я отправлял излишки молока в город на проезжавшем по дороге раз в день грузовике. Я приучил Марджи и Мами к ярму и использовал их для вспашки – мы обработали еще пять акров – и заходил даже разговор о том, чтобы обзавестись лошадью.

У некоторых лошади уже были, например у Шульцев. Совет сначала сопротивлялся, но в конце концов одобрил ввоз новых животных, хотя консерваторы пытались держаться за трактора. Однако у нас пока не было оборудования для производства тракторов, а политика состояла в том, чтобы сделать планету самодостаточной, так что сторонники живой силы в итоге победили. Лошади способны производить новых лошадей, чему никогда не научишь ни один трактор.

Более того, хотя я и воротил нос, живя в Сан-Диего, бифштекс из конины восхитителен на вкус.

Как оказалось, дополнительная комната нам действительно потребовалась – для двух мальчиков-близнецов. Новорожденные младенцы на первых порах вызывают желание побыстрее от них избавиться, но со временем становятся все симпатичнее, хоть и не сразу. Я купил им в подарок колыбель, сделанную на самом Ганимеде, из скрепленной синтетическим каучуком стеклоткани. Появилась возможность приобретать все больше товаров местного производства.

Я сказал Молли, что, когда малыши подрастут, я приму их в ряды скаутов-волчат. Теперь я чаще присутствовал на сборах, поскольку у меня снова был свой патруль – патруль имени Даниэля Буна, в основном состоявший из новых ребят. Зачеты я так до сих пор и не сдал, но всего сразу не сделаешь. Как-то раз я уже собрался этим заняться, но именно в тот день у нас опоросилась свинья. Но своих планов я не менял – мне хотелось снова стать скаутом-орлом, пусть даже в моем возрасте нашивки как таковые меня уже не особо интересовали.

Может показаться, будто выжившие ни словом не вспоминали погибших в катастрофе, но это неправда – просто когда трудишься изо дня в день, мысли твои заняты совсем другим. В любом случае мы были не первой колонией, лишившейся двух третей населения, и наверняка не последней. Горевать можно лишь до поры до времени, а потом горе превращается в жалость к самому себе. По крайней мере, так утверждает Джордж.

Джордж все еще хотел, чтобы я вернулся на Землю и завершил учебу, и я сам не раз над этим размышлял. До меня начало доходить, что научился я далеко не всему. Идея мне нравилась – она не имела ничего общего с паническим бегством сразу после землетрясения. Будучи владельцем собственности, я сам мог заплатить за перелет. Стоимость была весьма существенная – пять акров, – и в итоге я оказался бы почти на мели, к тому же мою часть работы пришлось бы выполнять Джорджу и Молли. Но оба они были только за.

Кроме того, у отца имелись на Земле заблокированные счета, позволявшие оплатить мое обучение. Воспользоваться деньгами отец все равно не мог – в качестве платы за доставленные извне товары комитет принимал только обработанную землю. А если бы городской совет выиграл длившуюся на Земле судебную тяжбу, заблокированные средства отца даже могли пойти в счет оплаты за перелет, который в этом случае не стоил бы нам ни единого квадратного фута земли. Так или иначе, отказываться не имело никакого смысла.

У нас уже зашел разговор о том, чтобы я улетел на «Новом ковчеге», когда возник актуальный вопрос – о проведении разведки на планете.

Кроме Леды, Ганимед нуждался и в других поселениях – это было ясно еще тогда, когда мы на нем высадились. Комитет планировал построить два космопорта возле двух новых энергостанций, чтобы на планете было три центра, из которых могла бы распространяться цивилизация. Нынешним колонистам предстояло построить новые города – приемные пункты, гидропонные ангары, лазареты и так далее, за что им платили импортными товарами. Соответственно, должна была расти иммиграция, в чем комитет был теперь крайне заинтересован, располагая кораблями для доставки большого количества людей.

Команды первопроходцев собирались доставить к выбранным местам на старом «Паникере». В их числе были и Хэнк с Сергеем.

Мне отчаянно хотелось отправиться вместе с ними. За все время, что я провел на Ганимеде, я ни разу не был дальше пятидесяти миль от Леды. Если бы кто-то спросил меня на Земле, как там на Ганимеде, я, честно говоря, ничего не смог бы рассказать, – по сути, я нигде не бывал.

У меня был шанс слетать на спутник Барнарда в качестве временного сотрудника проекта «Юпитер», но из этого ничего не вышло – из-за близнецов. Мне пришлось остаться и заниматься фермой.

Я поговорил на эту тему с отцом.

– Такое ощущение, будто на Землю тебе совсем не хочется, – с серьезным видом сказал он.

Я заметил в ответ, что речь идет всего о двух месяцах.

– Гм… – хмыкнул он, – ты еще не сдал свои зачеты?

Отец и так знал, что я их не сдал. Я сменил тему, сказав, что с разведчиками отправляются Хэнк и Сергей.

– Но они оба старше тебя, – ответил он.

– Не так уж и намного!

– Однако мне кажется, что они уже достигли надлежащего возраста, а ты еще нет.

– Слушай, Джордж, – возразил я, – законы создаются для того, чтобы их нарушать. Ты сам так говорил. Наверняка для меня найдется место – скажем, повара.

Именно эту работу я и получил, став поваром.

Я всегда умел прилично готовить, хотя вряд ли оказался бы лучшим учеником в классе мамы Шульц. Во всяком случае, в нашей команде никто не жаловался.

Капитан Хэтти высадила нас в заданной точке в девяти градусах севернее экватора и на ста тринадцати градусах западной долготы – примерно в трех тысячах ста милях от Леды, на дальней стороне планеты, где Юпитер был уже не виден. Как говорит мистер Хукер, в ближайшие сто лет температура на Ганимеде повысится примерно на девять градусов по мере таяния все новых древних ледников – к тому времени Леда окажется в субтропиках, а планета станет пригодной для жизни на половине территории, удаленной от полюсов. Пока же колонии предстояло основывать на экваторе или в его окрестностях.

Я жалел, что нашим пилотом была капитан Хэтти – невыносимая старая мегера. По ее мнению, пилоты космических кораблей принадлежат к особой расе сверхлюдей, – по крайней мере, именно так она себя ведет. Не так давно Комитет заставил ее взять пилота-сменщика – для одного пилота работы было попросту чересчур много. Ей пытались также навязать пилота-стажера, неявным образом намекая на будущую отставку, но она отказалась наотрез, вдобавок еще и угрожая поднять «Паникер» в небо и врезаться на нем в землю. Никто не осмелился объявить ее слова блефом – от «Паникера» полностью зависело все.

Изначально «Паникер» предназначался лишь для транспортировки грузов и пассажиров между Ледой и станцией проекта «Юпитер» на спутнике Барнарда – но это было в те времена, когда корабли с Земли садились в Леде. Потом появился «Мэйфлауэр», и «Паникер» стал играть роль челнока. Шли разговоры о еще одном челноке, но пока что у нас его не было, что и позволяло капитану Хэтти бить в самое больное место, вызывая в воображении комитета образ нагруженного корабля на орбите Ганимеда, который бесконечно кружит вокруг планеты, не имея возможности спуститься, словно застрявший на дереве котенок.

Стоило, однако, отдать Хэтти должное – с кораблем она управлялась идеально. Казалось, будто ее нервные окончания находятся в его обшивке. В ясную погоду она могла даже садиться планируя, несмотря на разреженный воздух. Но, думаю, она предпочитала хорошенько встряхнуть своих пассажиров, садясь на двигателях.

Высадив нас, «Паникер» взял на борт запас воды и улетел. Капитану Хэтти предстояло доставить на место другие три команды. Всего «Паникер» обслуживал еще восемь команд первопроходцев. За нами он должен был вернуться примерно через три недели.

Главой нашей команды был Поль дю Морье, новый помощник скаут-мастера отряда Ауслендеров и тот самый парень, который посодействовал, чтобы меня взяли поваром. Он был младше некоторых своих подчиненных, более того, он брился, из-за чего выделялся словно белый петух в свинарнике и выглядел еще моложе. Точнее говоря, он брился раньше, но в этом путешествии начал отращивать бороду.

– Лучше подровняйте свою растительность, – посоветовал я.

– Что, не нравится моя борода, Доктор Бурда?

Этим прозвищем он наградил меня за «рагу-омнибус», мое собственное изобретение; впрочем, я на него не обижался.

– Ну, – заметил я, – вашу физиономию она прикрывает, так что толк от нее есть, вот только вас могут спутать с неотесанным колонистом. Вряд ли подобное достойно благородных господ из Комитета.

– Может, мне только этого и надо, – загадочно улыбнулся он.

– Может быть, – кивнул я. – Но если станете носить такую бороду на Земле, вас в зоопарк посадят.

Он должен был вернуться на Землю тем же рейсом, на который рассчитывал я, – на «Крытом фургоне», через две недели после завершения разведки.

– Что ж, значит, так тому и быть, – снова улыбнулся он и сменил тему.

Столь приятного во всех отношениях человека, как Поль, я никогда прежде не встречал. Нельзя было отказать ему и в уме – он окончил Южноафриканский университет и в придачу к нему аспирантуру Института Солнечной системы на Венере, получив диплом эколога, специализировавшегося на освоении новых планет.

Он командовал нашей разношерстной компанией индивидуалистов, не повышая голоса. Настоящему лидеру вовсе не обязательно прибегать к силе.

Но вернемся к нашей разведке. Я мало что видел, поскольку по уши зарылся в кастрюльки и сковородки, но знал, что происходит. Долина, в которой мы высадились, была выбрана на основе сделанных с «Паникера» фотографий, и теперь в задачу Поля входило решить, насколько идеально она подходит для колонизации. Одно из преимуществ заключалось в том, что долина находилась в прямой видимости энергостанции номер два, но оно не имело особого значения – передаточные станции можно было разместить в любом месте в горах (пока безымянных) к югу от нас. В большинство новых поселений энергию в любом случае пришлось бы передавать посредством ретрансляторов. За исключением фактора безопасности для тепловой ловушки, создавать дополнительные энергостанции не имело смысла – всей планеты бы не хватило, чтобы использовать потенциал единственного преобразователя массы.

Все занялись делом – инженеры изучали возможность прокладки дренажной системы и оценивали вероятные водные ресурсы за год, топографы снимали рельеф местности, химики и агрономы исследовали различные каменные образования на предмет их пригодности в качестве почвы, а архитектор составлял проект будущего города, фермы и космопорта. В команде были и другие специалисты, вроде минералога мистера Вильи, который занимался поисками руды.

Поль, будучи «специалистом общего профиля», осмыслил все полученные данные, что-то посчитал на логарифмической линейке, долго таращился в небо, а затем выдал окончательный ответ. Для данной долины ответ оказался отрицательным, и мы переместились в следующую по списку, водрузив на спины все наше снаряжение.

У меня появился один из немногих шансов осмотреться вокруг. Ведь мы высадились на восходе солнца – на этой долготе он приходился примерно на пять утра среды, – и наша цель заключалась в том, чтобы сделать как можно больше за время каждой светлой фазы. Свет Юпитера хорош, когда работаешь у себя на поле, но от него нет никакого толку, когда разведываешь неизвестную территорию, а здесь не было даже света Юпитера, только Каллисто каждую вторую темную фазу, или, точнее, каждые двенадцать с половиной суток. Соответственно, мы трудились всю световую фазу не прерываясь, принимая таблетки для бодрости.

Вот только человек, который сидит на таблетках, ест вдвое больше, чем тот, который регулярно спит. Говорят, у эскимосов есть поговорка: «Поспать – все равно что поесть». Мне приходилось готовить горячую пищу каждые четыре часа, круглые сутки, и на осмотр достопримечательностей просто не оставалось времени.

Прибыв в лагерь номер два, мы поставили палатки, я соорудил на скорую руку поесть, а Поль раздал снотворное. К тому времени солнце уже зашло, и мы в буквальном смысле свалились замертво часов на двадцать, разложив подстилки из стеклоткани и накрывшись прорезиненной стеклотканью.

Я снова покормил народ, Поль раздал очередную порцию снотворного, и мы опять заснули. Поль разбудил меня днем в понедельник. На этот раз я приготовил легкий завтрак, а затем развернулся на всю катушку, намереваясь устроить пиршество. К тому времени все как следует отдохнули, и снова ложиться спать никто не собирался. В итоге все наелись до отвала.

После мы несколько часов сидели и разговаривали. Я достал свой аккордеон, который взял с собой по просьбе народа – или, вернее, по предложению Поля, – и сыграл несколько мелодий. Потом мы еще поговорили.

Начался спор о том, как возникла жизнь, и Джок Монтэг, химик, вспомнил старую теорию, что солнце когда-то светило намного ярче.

– Попомните мои слова, – сказал он. – Когда мы соберемся исследовать Плутон, окажется, что жизнь была там до нас. Жизнь постоянна и неизменна, словно закон массы-энергии.

– Чушь, – очень вежливо ответил мистер Вилья. – Плутон даже не настоящая планета; когда-то он был спутником Нептуна.

– Ну, значит, Нептун, – настаивал Джок. – Жизнь существует во всей вселенной. Попомните мои слова: когда проект «Юпитер» наконец доведут до ума и он заработает, жизнь найдут даже на поверхности Юпитера.

– На Юпитере? – взорвался мистер Вилья. – Брось, Джок! Там сплошной метан с аммиаком, он холоднее, чем тещин поцелуй. Или ты шутишь? Да на поверхности Юпитера даже света нет – одна тьма кромешная.

– Говорю и буду говорить, – ответил Монтэг. – Жизнь постоянна и неизменна. Везде, где имеются масса и энергия и есть условия для возникновения крупных устойчивых молекул, будет жизнь. Взгляните на Марс, на Венеру, на Землю – самую опасную планету из всех. Взгляните на Разрушенную планету.

– Что скажете, Поль? – спросил я.

– Ничего, – мягко улыбнулся босс. – У меня недостаточно данных.

– Вот! – заявил мистер Вилья. – Вот слова умного человека. Скажи-ка, Джок, с чего ты вдруг стал авторитетом в данной области?

– У меня есть преимущество, – гордо ответил Джок. – Я слишком мало об этом знаю. В философских дебатах факты лишь помеха.

Тему сменил главный агроном мистер Сеймур:

– Меня не столько беспокоит, откуда возникла жизнь, сколько то, куда она идет. Во всяком случае, здесь.

– То есть? – поинтересовался я.

– Во что мы собираемся превратить эту планету? Мы можем сделать с ней все, что захотим. На Марсе и Венере имелись местные культуры. Мы не осмеливаемся чересчур их изменять и никогда их особо плотно не заселяли. Спутники Юпитера – совсем другое дело; в данном случае решать только нам. Говорят, будто человек способен бесконечно приспосабливаться. Я же утверждаю обратное: человек не столько приспосабливается сам, сколько приспосабливает к себе окружающую среду. Именно этим мы здесь и занимаемся. Но каким образом?

– Я думал, все уже решено, – сказал я. – Основываем новые центры, прибывают новые люди, и мы распространяемся дальше, так же как и в Леде.

– Да, но чем это закончится? У нас теперь есть три корабля, совершающих регулярные рейсы. Вскоре корабли начнут прибывать каждые три недели, потом по кораблю в неделю, потом каждый день. Если не соблюдать крайнюю осторожность, в конце концов придется вводить нормированное распределение еды, как и на Земле. Билл, ты знаешь, насколько быстро растет земное население?

Я признался, что не знаю.

– С каждым днем людей становится на сто с лишним тысяч больше, чем накануне. Посчитай.

Я посчитал:

– Получается… э… где-то пятнадцать – двадцать кораблей в день. И все же мне кажется, что корабли для перевозки такого количества построить можно.

– Да, но куда нам их всех девать? Представь, что каждый день здесь высаживается вдвое с лишним больше людей, чем уже живет на всей этой планете. И не только по понедельникам, но и по вторникам, по средам, по четвергам – все последующие недели, месяцы и годы, лишь ради того, чтобы удержать население Земли на стабильном уровне. Говорю тебе – ничего из этого не выйдет. Наступит день, когда нам придется полностью прекратить иммиграцию.

Он агрессивно огляделся, словно ожидая, что ему станут возражать.

Разочароваться ему не пришлось.

– Да брось, Сеймур! – сказал кто-то. – Думаешь, тебе принадлежит эта планета, потому что ты первым сюда добрался? Ты просто сумел проскользнуть, пока правила никого особо не ограничивали.

– С математикой не поспоришь, – настаивал Сеймур. – Ганимед должен как можно скорее стать самодостаточным – а затем мы захлопнем двери!

– Это не потребуется, – покачал головой Поль.

– Ха! – буркнул Сеймур. – Почему? Отвечайте. Вы же представляете комитет. Какой красивый ответ они придумали?

– Никакого, – ответил Поль. – И ваши цифры верны, только выводы ошибочны. Да, Ганимед должен стать самодостаточным, но можете забыть о своей страшилке насчет десятков кораблей с иммигрантами в день.

– И почему же, осмелюсь спросить?

Поль обвел взглядом палатку и улыбнулся, словно извиняясь.

– Готовы выдержать краткое изложение диссертации по динамике народонаселения? Боюсь, я не обладаю преимуществом Джока – в этой теме я кое-что смыслю.

– Не мешайте ему, – сказал кто-то. – Пусть говорит.

– Ладно, – продолжал Поль, – вы сами согласились. Многие полагали, что конечная цель колонизации – уменьшить перенаселенность и нехватку продуктов питания на Земле. Но ничто не может быть дальше от истины.

– Как? – сказал я.

– Немного терпения. Маленькая планета не только физически не в состоянии принять на себя прирост населения большой планеты, как справедливо заметил Сеймур, но есть и еще одна причина, по которой притока в сто тысяч человек в день у нас никогда не будет, – чисто психологическая. Желающих эмигрировать, даже если их не отбирать, никогда не станет столько же, сколько рождается новых людей. Большинство просто не покинет родину. Многие даже не покинут свою родную деревню, не говоря уже о том, чтобы отправиться на далекую планету.

– Согласен, – кивнул мистер Вилья. – Добровольный эмигрант – весьма странная порода. И редкая.

– Верно, – кивнул Поль. – Но предположим на секунду, что ежедневно готовы эмигрировать сто тысяч человек и Ганимед вместе с другими колониями способны их принять. Облегчит ли это ситуацию дома – в смысле, на Земле? Ответ: нет.

Похоже, на этом он закончил.

– Прошу прощения за мою тупость, Поль, – наконец спросил я, – но почему нет?

– Ты изучал экологию, Билл?

– Немного.

– А математическую теорию народонаселения?

– В общем… нет.

– Но тебе наверняка известно, что после любых крупных войн на Земле население всегда становилось больше, чем до них, независимо от числа погибших. Жизнь не просто постоянна и неизменна, как выражается Джок, она имеет взрывной характер. Базовая теорема математической теории народонаселения, для которой никогда не существовало исключений, гласит, что население всегда растет, не только в пределах имеющегося количества пищи, но и сверх него, вплоть до минимальной поддерживающей жизнь диеты – по сути, грани голодной смерти. Иными словами, если мы будем отправлять с Земли по сто тысяч человек в день, население продолжит увеличиваться, пока прирост не составит двести тысяч в день, или максимум для новой экологической динамики Земли.

Какое-то время все молчали – сказать было нечего. Наконец подал голос Сергей:

– Мрачную картину вы нарисовали, босс. И каков же ответ?

– Его не существует, – сказал Поль.

– Я не об этом, – возразил Сергей. – Я имел в виду – каков выход?

Когда Поль ответил, все услышали лишь единственное слово, произнесенное столь тихо, что, если бы не наступившая тишина, его невозможно было бы разобрать:

– Война.

Послышался шорох ног и ропот – подобное казалось просто немыслимым.

– Да бросьте, мистер дю Морье, – сказал Сеймур. – Может, я и пессимист, но не настолько. Войны больше невозможны.

– В самом деле? – спросил Поль.

– Хотите сказать, что Космический патруль нас подведет? – воинственно заявил Сеймур. – Другой причины для начала войны просто нет.

– Патруль нас не подведет, – покачал головой Поль. – Но остановить войну они не смогут. Полицейских сил вполне достаточно для прекращения отдельных конфликтов и подавления их в зародыше. Но когда конфликт охватывает всю планету, никаким полицейским силам не хватит ни средств, ни сил, ни ума. Естественно, они отважно попытаются вмешаться, но у них ничего не выйдет.

– Вы в самом деле в это верите?

– Таково мое твердое убеждение. И не только мое, но и комитета. Нет, я имею в виду не политиков, а карьерных ученых.

– Тогда о чем, черт побери, думает комитет?

– О строительстве колоний. Мы считаем, что это стоит того само по себе. Колонии вовсе не обязательно должны пострадать от войны – собственно, вряд ли это вообще случится. Будет примерно так, как с Америкой в конце девятнадцатого века, – проблемы Европы обошли ее стороной. Скорее следует ожидать, что война, когда она случится, станет столь масштабной и продолжительной, что межпланетные полеты надолго прекратятся. Вот почему я говорил, что эта планета должна стать самодостаточной. Чтобы поддерживать межпланетные путешествия, требуется высокотехнологичная культура, а на Земле она вскоре может исчезнуть.

Думаю, слова Поля застигли врасплох всех присутствующих – меня уж точно. Сеймур ткнул в его сторону пальцем:

– Если вы во все это верите, то почему тогда возвращаетесь на Землю?

– Я никуда не возвращаюсь, – снова тихо ответил Поль. – Я намерен остаться здесь и стать поселенцем.

Внезапно я понял, почему он начал отращивать бороду.

– Значит, ожидаете скорого начала войны, – сказал Сеймур, и слова его прозвучали как утверждение, а не как вопрос.

– Раз уж я столь далеко зашел, – поколебавшись, проговорил Поль, – отвечу прямо. Война случится не раньше чем через сорок земных лет и не позже чем через семьдесят.

Послышался всеобщий вздох облегчения.

– От сорока до семидесяти, говорите? – продолжал за всех Сеймур. – Но в таком случае нет никакого смысла сюда переселяться – вряд ли вы доживете до войны. Хотя это вовсе не значит, что из вас не выйдет хорошего соседа.

– Я вижу эту войну, – настаивал Поль. – Я знаю, что она будет. Хочу ли я такой судьбы для моих гипотетических детей и внуков? Нет. Только здесь я найду свой покой. И если я женюсь, то здесь. Я не собираюсь воспитывать потомство в радиоактивной пыли.

Кажется, именно в этот момент в палатку просунул голову Хэнк, поскольку я не помню, чтобы Полю кто-то ответил.

– Эй, джентльмены! – крикнул он, откидывая клапан. – Европа взошла!

Мы кучей вывалились наружу, возможно пытаясь преодолеть охватившее всех замешательство – слишком уж откровенен был с нами Поль. Хотя, вероятно, мы все равно бы вышли – пусть дома мы и видели Европу каждый день, но сейчас зрелище было совершенно иным.

Поскольку Европа обращается вокруг Юпитера внутри орбиты Ганимеда, она постоянно находится в непосредственной близости от Юпитера, если можно назвать таковой отдаление на тридцать девять градусов. Мы находились на ста тринадцати градусах западной долготы, Юпитер висел на двадцать три градуса ниже нашего восточного горизонта, а это означало, что Европа на максимальном удалении к западу от Юпитера оказывалась максимум в шестнадцати градусах над истинным горизонтом.

Прошу прощения за арифметику. Поскольку практически рядом с нами к востоку располагалась гряда высоких холмов, все это означает, что раз в неделю Европа всходила над холмами, едва их касаясь, висела так около суток, а затем разворачивалась и заходила на востоке, точно там же, где и взошла, двигаясь вверх-вниз словно лифт.

Если вы никогда не бывали вне Земли, не говорите мне, что такого не может быть. Так уж вышло, что Юпитер и его спутники порой ведут себя довольно странно.

Во время нашего путешествия подобное случилось впервые, так что все мы смотрели, как по холмам, словно по волнам, скользит маленькая серебристая лодочка с поднятыми вверх рогами. Начался спор, продолжает ли она восходить или начинает снова садиться, и многие стали сверяться с часами. Некоторые заявляли, что могут заметить ее движение, но не могли прийти к единому мнению, в какую сторону. Вскоре я замерз и вернулся в палатку.

Но так или иначе я был рад, что нас прервали. У меня возникло чувство, что Поль сказал нам гораздо больше, чем намеревался, и намного больше, чем ему хотелось бы вспоминать после наступления светлой фазы. Я решил, что виной всему снотворное. Порой без него не обойтись, но оно зачастую развязывает язык, заставляя выбалтывать правду, которую хотелось бы скрыть.

19. Иные

К концу второй светлой фазы стало ясно – во всяком случае, Полю, – что вторая долина вполне подойдет. Она была вовсе не идеальной, и, возможно, за горным хребтом нашлась бы получше, но жизнь слишком коротка. Поль присвоил ей рейтинг в девяносто два процента, рассчитанный по какой-то замысловатой системе, которую придумал комитет, и он на семь процентов превышал проходной. Идеальная долина могла и подождать, когда ее найдут колонисты… что рано или поздно наверняка случилось бы.

Мы назвали ее Долиной Радости, просто на счастье, а горы к югу от нее – Павловыми вершинами, несмотря на протесты Поля. Он сказал, что название все равно неофициальное, но мы ответили, что постараемся приложить все усилия, чтобы оно стало официальным. Главный топограф Эби Финкельштейн нанес вершины на карту, и мы подтвердили данный факт своими подписями.

Третья светлая фаза ушла на сбор подробностей и подведение итогов. После можно было возвращаться назад, если бы у нас была такая возможность. Но возможность отсутствовала, и нам ничего не оставалось, кроме как пережидать очередную темную фазу. Некоторые нашли себе занятие, круглыми сутками играя в покер, но я держался от них подальше, поскольку не мог себе позволить что-либо проиграть и не обладал талантом угадывать прикуп. Иногда мы заводили разговоры на какую-нибудь тему, но они ни разу не принимали столь серьезного оборота, как в первый раз, и никто больше не спрашивал Поля, что он думает о перспективах на будущее.

К концу третьей темной фазы мне окончательно наскучил вид нашего лагеря, и я попросил Поля отпустить меня прогуляться.

С самого начала третьей темной фазы мне помогал Хэнк. Он работал помощником топографа, делая фотографии рельефа местности, и собирался сделать панорамный снимок долины с возвышенности на юге, когда над кряжами на западе случилась солнечная вспышка.

Хэнк недавно обзавелся собственной камерой и радостно щелкал все подряд. На этот раз он попытался сделать кроме официальной фотографии и свою собственную, но официальная у него так и не вышла, к тому же он не успел защитить глаза от ярких солнечных лучей. В итоге повредил зрение, и его определили ко мне помощником на кухню.