Текст книги "Уловка «Прометея»"

Сенатор Джеймс Кэссиди чувствовал на себе взгляды коллег – то скучающие, то настороженные. Он тяжело поднялся, положил руки на хорошо отполированные деревянные перила и заговорил приятным, звучным баритоном:

– На заседаниях палат и комиссий мы – все мы – занимаемся важными делами, обсуждаем нехватку ресурсов и назревающие опасности. Мы говорим о том, как наилучшим образом обойтись с нашими тающими природными ресурсами в эпоху, когда, как может показаться, все продается и все покупается, когда на всем стоит ценник и штрих-код. Ну что ж, сегодня я хочу говорить еще об одной грозящей опасности, еще об одном исчезающем товаре – о самом понятии частной жизни. Тут я прочел высказывание одного знатока Интернета. Он говорит: «Тайны частной жизни больше не существует. Можете о ней забыть». Что ж, вы меня знаете, и знаете, что я не намерен о ней забывать и от нее отказываться. Остановитесь и оглядитесь по сторонам – говорю я вам. Что вы видите? Видеокамеры, сканеры, безразмерные базы данных – вот что определяет теперь понимание человека. Дельцы от маркетинга могут проследить за любой стороной нашей жизни, от первого телефонного звонка, который мы делаем поутру, до того момента, как включенная сигнализация сообщает, что мы ушли из дома, от видеокамер на таможенных постах до кредитных карточек, по которым мы платим за ленч. Присмотритесь, и вы увидите, что каждое наше действие отслеживается и фиксируется так называемыми специалистами по информации. Частные компании обращаются в Федеральное бюро расследования с предложением купить у бюро их архивы, их информацию, как будто информация – это имущество, приватизированное правительством. Это очень тревожная тенденция – рождение прозрачного государства. Общества, живущего под надзором.

Кэссиди обвел присутствующих взглядом и понял, что наступил редкостный момент: он на самом деле завладел вниманием своих коллег. Некоторые из них застыли, словно пригвожденные к месту, некоторые смотрели скептически. Но все они слушали его.

– И я спрашиваю вас: в каком мире вы хотите жить? Я не вижу ни малейших причин надеяться, что наше заветное понятие права на частную жизнь имеет хоть малейшие шансы выстоять в борьбе против тех сил, что ополчились на нее, – против чрезмерно рьяных национальных и межнациональных организаций, занимающихся поддержанием правопорядка, против дельцов от маркетинга, корпораций, страховых компаний, их новообразующихся конгломератов, против миллионов щупалец, опутывающих каждый частный и правительственный концерн. Люди, желающие поддерживать порядок, и люди, желающие выжать из вас каждый пенни, – силы порядка и силы коммерции: это страшный союз, друзья мои! Вот чему противостоит частная жизнь, наша с вами частная жизнь. Это решительное и чудовищно неравное сражение. И я задаю почтенным коллегам, сидящим в этом зале, лишь один простой вопрос: «На чьей вы стороне?»

Глава 9

– Не смотри туда, – тихо приказал Брайсон, продолжая рассматривать толпу через увеличивающий видоискатель. – Не верти головой. Насколько я понимаю, их тут трое.

– На каком расстоянии? – тихо и напряженно спросила Лейла, продолжая при этом улыбаться. Эффект получился причудливый.

– Семьдесят-восемьдесят футов. Равнобедренный треугольник. На три часа от тебя[5]5
  Брайсон использует систему ориентации, при которой человеку предлагается представить, что он стоит в центре циферблата часов, лицом к цифре 12. В частности, во время Второй мировой войны ею пользовались летчики. (Прим. пер.)


[Закрыть] стоит белокурая женщина в блейзере и слишком больших солнечных очках, с подобранными волосами. На шесть часов стоит крупный бородатый мужик в черном, одетый священником. И на девять часов – мускулистый мужчина под сорок, смуглый, в темной рубашке с коротким рукавом и темных брюках. У всех с собой бинокли, и я уверен, что все они вооружены. Ясно?

– Все ясно, – едва слышно отозвалась Лейла.

– Один из них – командир группы; они ждут его сигнала. А сейчас я буду указывать тебе на разные виды, чтобы ты их якобы засняла. Скажешь мне, когда засечешь этих троих.

Брайсон широким, размашистым жестом оператора-любителя указал на портик собора и протянул видеокамеру своей спутнице.

– Джонас! – встревоженно произнесла Лейла. Она впервые назвала его по имени – пусть даже и вымышленному, не его собственному. – О господи, кровь! Твоя рубашка!

– Со мной все в порядке, – быстро произнес Брайсон. – К несчастью, они засекли это кровавое пятно.

Встревоженное выражение на лице Лейлы тут же сменилось причудливой, неуместной улыбкой, и женщина захихикала, играя на публику – прежде всего, на троих преследователей. Потом Лейла приникла к видоискателю, а Брайсон тем временем провел видеокамеру по широкой дуге.

– Белокурая женщина, фиксирую, – сообщила Лейла. Несколько секунд спустя она добавила: – Бородатый священник в черном, фиксирую. Тип помладше, в темной рубашке, фиксирую.

– Отлично, – Брайсон улыбнулся и кивнул, продолжая разыгрывать представление. – Я так полагаю, они стараются избежать повторения событий у полицейского заграждения. Не то чтобы им действительно не хотелось убивать случайных, ни в чем не повинных прохожих, – но они постараются по возможности обойтись без этого, хотя бы для того, чтобы избежать политических последствий. А иначе они меня уже бы пристрелили.

– Или, возможно, они не уверены, что это и вправду ты, – заметила Лейла.

– Судя по их расположению, можно сказать, что, если несколько минут назад у них еще и были какие-то сомнения, теперь они развеялись, – понизив голос, произнес Брайсон. – Эти трое движутся вполне целенаправленно.

– Но я не понимаю – кто они такие? Ты, похоже, что-то о них знаешь. Для тебя они не просто безликие преследователи.

– Я знаю их, – подтвердил Брайсон. – Я знаю их методы, знаю, каким образом они действуют.

– Откуда?

– Я читал их учебные пособия, – загадочно откликнулся Брайсон, давая понять, что он не склонен вдаваться в подробности.

– Если ты их знаешь, то должен хотя бы отчасти представлять, чего от них ожидать. Ты сказал о «политических последствиях» – следует ли из этого, что они работают на какое-то правительство? На американцев? На русских?

– Думаю, здесь лучше всего подойдет слово «транснациональный». Над ними никто не стоит – ни русские, ни американцы, ни французы, ни испанцы. Это организация, которая действует меж границ, в подполье – там, где границы перестают иметь значение. Они работают с различными правительствами, но не на них. Похоже, они сейчас наблюдают, выжидают, когда вокруг меня образуется свободное пространство. Судя по расстоянию, на котором они стоят, они учитывают вероятность погрешности. Но если я сделаю какое-нибудь резкое движение, скажем, попытаюсь смыться, – они откроют огонь, и к черту случайных прохожих.

Со всех сторон их окружали туристы и паломники. Толпа была такой плотной, что через нее трудно было пробиться. Брайсон продолжил:

– А теперь я хочу, чтобы ты сняла блондинку. Только действуй очень осторожно, когда будешь вынимать пистолет – они могут следить за каждым твоим движением. Может быть, они не знают, кто ты такая, но знают, что ты со мной, а больше их ничего и не интересует.

– Это в каком смысле?

– В таком, что они считают тебя по крайней мере моей соучастницей, а возможно, и полноправной напарницей.

– Чудно! – простонала Лейла и улыбнулась. Улыбка совершенно не вязалась с ее тоном.

– Извини. Мне очень жаль – но я ведь не просил тебя вмешиваться.

– Знаю, знаю. Я сама ввязалась.

– До тех пор пока нас со всех сторон окружает эта толпа, ты можешь совершенно свободно двигать руками ниже уровня пояса. Но исходи из предположения, что они видят каждое твое движение, проделанное чуть выше.

Лейла кивнула.

– Скажешь мне, когда вытащишь пистолет.

Лейла снова кивнула. Брайсон увидел, как женщина потянулась к своей большой матерчатой сумке.

– Готово, – сообщила она.

– Теперь левой рукой сними камеру с шеи и сфотографируй меня на фоне собора. Сделай широкоформатный снимок – так ты сможешь попутно наблюдать за блондинкой. Повозись с ним подольше: ты всего лишь любитель и не слишком уверенно управляешься со всей этой техникой. Никакой спешки, никаких уверенных или профессиональных движений.

Лейла поднесла камеру к лицу и прищурила правый глаз.

– Отлично. Теперь я забавляюсь и пытаюсь заснять, как ты фотографируешь меня. Как только я подниму камеру, изобрази раздражение – я испортил тебе отличный кадр. Резко опусти камеру. Такое внезапное движение отвлечет наблюдателей и собьет их с толку. Потом прицелься и стреляй. Сними блондинку.

– С такого расстояния? – недоверчиво переспросила Лейла.

– Я видел, как ты стреляешь. Ты – один из лучших стрелков, какие только мне встречались. Так что в тебе я не сомневаюсь. А потом не мешкай ни секунды – сразу ныряй вправо и падай.

– А ты? Что ты сам собираешься делать?

– Стрелять в бородача.

– Но здесь же трое…

– Мы не в состоянии снять троих сразу. Из-за их чертова построения такая попытка будет чистейшим безумием.

Лейла еще раз нацепила на лицо неискреннюю улыбку, а потом поднесла свою видеокамеру к глазам, одновременно с этим правой рукой поднимая «хеклер и кох» на уровень пояса.

Брайсон проказливо улыбнулся и тоже поднял видеокамеру. Одновременно с этим его свободная рука аккуратным, едва заметным движением скользнула за пояс и извлекла из кобуры «беретту». Руки у Брайсона дрожали; дышал он с трудом.

Бородатый лжесвященник – он стоял точнехонько за Лейлой, футах в шестидесяти-восьмидесяти, и его прекрасно было видно через объектив камеры, – опустил бинокль. Что бы это значило? Уловки Брайсона сбили их с толку и они решили покамест не стрелять? Или они не хотят открывать огонь в таких условиях, когда вокруг полно посторонних, ни в чем не повинных людей? Если это и вправду так, они с Лейлой получили небольшую отсрочку, небольшой выигрыш во времени.

Если же нет…

Внезапно бородач встряхнул кистью руки – на вид совершенно невинный жест. Ну подумаешь, затекла у человека рука, он и восстанавливает циркуляцию крови. Но это явно был сигнал. Несколько кратких мгновений, и Брайсон осознал, что сейчас произойдет. Нет!

У них не осталось времени, совсем не осталось.

Пора!

Ник бросил видеокамеру, вскинул пистолет и трижды подряд выстрелил поверх плеча Лейлы.

В тот же самый миг Лейла отпустила свою камеру, и та закачалась на ремне, – а Лейла, стремительно поворачиваясь из стороны в сторону, принялась палить из своего «магнума» 45-го калибра поверх голов толпы.

Последовало секундное замешательство, тут же сменившееся вспыхнувшей пальбой. Выстрел следовал за выстрелом с молниеносной скоростью, и со всех сторон зазвучали крики ужаса. Брайсон бросился на землю, но успел еще увидеть, как бородач зашатался и осел – очевидно, он словил-таки свою пулю. Лейла нырнула вниз и упала рядом с Брайсоном, попутно сбив с ног какую-то молодую женщину. В человека, стоящего совсем рядом, ударила шальная пуля, и он упал – раненный, но, к счастью, несерьезно.

– Готово! – выдохнула Лейла, перекатившись на бок. – Блондинка готова – я видела, что она упала.

Пальба прекратилась так же внезапно, как началась, но в воздухе по-прежнему висели перепуганные крики.

Двое предполагаемых убийц Брайсона вышли из игры – возможно даже, навсегда. Но по крайней мере еще один оставался в строю – Паоло, наемник из Чивидали. И можно было не сомневаться в наличии других; братец Паоло наверняка находился где-нибудь в ближайших окрестностях.

Разбегающиеся люди то и дело врезались в лежащих Брайсона и Лейлу и спотыкались об них. Пинки получались весьма чувствительные. Толпа обратилась в паническое бегство, и Брайсон с Лейлой снова оказались посреди разбушевавшегося хаоса. Они кое-как поднялись на ноги и тоже припустили бежать, затерявшись среди обезумевшей толпы.

Петляя среди людского потока, Брайсон вдруг увидел отходящую от площади узкую улочку, мощенную камнем. Она была лишь чуть шире переулка – там с трудом могла проехать машина. Брайсон бросился туда, пробивая себе дорогу через толпу. Он твердо вознамерился добраться до этой улочки и уйти по ней как можно дальше, дабы скрыться от братьев-итальянцев и всех прочих, кто мог гнаться за ним. Насколько можно было судить на первый взгляд, эта улочка, застроенная старинными домами, была полна небольших двориков и переулочков, выходящих на другие улочки. Словом, настоящий лабиринт, в котором нетрудно затеряться.

Раненое плечо Ника запульсировало, кровь потекла горячим ручейком – рана, начавшая было подсыхать, снова открылась. Боль сделалась нестерпимой. Но Брайсон все-таки заставил себя бежать быстрее. Лейла без усилий держалась рядом с ним. Их шаги эхом раскатились по пустынной улочке. Брайсон оглядывался на бегу, выискивая дворик, подворотню, магазинчик – любое укрытие, куда можно было бы нырнуть. Вот маленькая романская церковь, притулившаяся меж двух каменных зданий, на вид еще более древних, – но она заперта; написанное от руки объявление, висящее на тяжелой деревянной двери, сообщало, что церковь закрыта на ремонт. Похоже, в этом городе величественных церквей и соборов церкви поменьше, которые не привлекали особого внимания туристов, не могли рассчитывать на хороший уход и приличное финансирование.

Поравнявшись с церковью, Брайсон внезапно остановился, вцепился в массивное железное кольцо, служащее дверной ручкой, и дернул.

– Что ты делаешь? – встревоженно спросила Лейла. – Шумно же! Оставь ее, уходим!

Дыхание женщины было учащенным, грудь тяжело вздымалась, лицо покраснело. По улице грохотали приближающиеся шаги.

Брайсон не ответил. Одним мощным рывком он наконец-то одолел дверь. Висячий замок был маленьким и проржавевшим, а петли, в которые он был продет, – еще более ржавыми, и они с громким треском оторвались от двери. Как правило, люди не врываются в церковь силой; замок выполнял чисто символическую функцию, а большего от него в этом набожном городе и не требовалось.

Брайсон распахнул дверь и вошел в темный центральный портал. Лейла, издав раздраженное ворчание, последовала за ним, не забыв затворить дверь. Теперь полумрак притвора нарушал лишь тусклый свет, проникающий через маленькие пыльные оконца в виде четырехлистника, расположенные под самым потолком. Пахло сыростью и плесенью, воздух пробирал холодом. Брайсон быстро огляделся, потом прислонился к холодной каменной стене. Его сердце бешено колотилось от перенапряжения; изматывающая боль в раненом плече и потеря крови лишали Ника сил. Лейла двинулась вдоль нефа, вероятно, выискивая то ли дверь, то ли укрытие.

Несколько минут спустя дыхание Брайсона успокоилось, и он вернулся к входной двери. Сломанный замок непременно должен был привлечь внимание любого человека, хоть немного знающего этот город; его следовало либо повесить обратно так, чтобы он казался целым, либо убрать вовсе. Но когда Ник взялся за ручку двери и уже готов был ее отворить, послышались приближающиеся шаги.

Снаружи донесся топот, а затем раздался голос, выкрикивающий что-то на странном языке, который не был ни испанским, ни галисийским. Брайсон застыл, глядя на дверь и на узкие полоски света, пробивающегося сквозь расположенные у самого пола вентиляционные отверстия. Опустившись на колени, Ник приник ухом к отверстию и замер, прислушиваясь.

Язык казался ему странно знакомым.

– Niccolo, o crodevi di velu viodut! Ju par che strade ca. Cumo o controli, tu continue a cjala la plaza!

Брайсон узнал этот язык и понял слова. «Кажется, я его вижу, Никколо! – произнес этот голос. – Там, дальше по улице. А ты следи за площадью!»

Это был малоизвестный, исчезающий язык – фриульяно. Брайсону уже много лет не доводилось слышать его. Некоторые утверждали, что это древний диалект итальянского, другие же считали его самостоятельным языком. На нем говорило лишь ничтожно малое количество крестьян, проживающих в северо-восточном углу Италии, рядом со словенской границей.

Брайсон, чья способность к языкам часто оказывалась такой же полезной для выживания, как и его умение стрелять, выучил фриульянский лет десять назад, когда нанял на работу двух молодых крестьян из глухого горного района близ Чивидали, выдающихся охотников и убийц. Двух братьев. Наняв Паоло и Никколо Санджованни, Брайсон решил выучить их странный язык – в основном для того, чтобы приглядывать за братьями и слушать, о чем те разговаривают между собой, – но никогда не давал понять, что понимает их речь.

Да, это был Паоло. Он действительно вышел живым из перестрелки на Празо-до-Обраидоро и сейчас обращался к своему брату. Эти двое итальянцев были превосходными охотниками и никогда не подводили Брайсона, безукоризненно выполняя все его задания. От них трудно было скрыться, но Брайсон и не намеревался скрываться.

Он услышал шаги Лейлы и поднял голову.

– Найди какую-нибудь веревку или канат, – прошептал он.

– Веревку?

– Скорее! Из церкви должна вести какая-нибудь дверь – к дому приходского священника, к ближайшей уборной, ну хоть куда-нибудь. Пожалуйста, скорее!

Лейла кивнула и побежала обратно в неф, в сторону алтаря.

Брайсон быстро поднялся, слегка приоткрыл дверь и выкрикнул несколько слов на фриульянском. Поскольку Ник обладал практически безукоризненным слухом во всем, что касалось различных языков и наречий, он мог воспроизвести любой акцент. Кроме того, Брайсон напряг связки, добиваясь, чтобы его голос звучал выше, как можно ближе к тембру голоса Паоло. Он всегда считал эту способность к подражанию одним из самых полезных своих талантов. Несколько коротких, приглушенных фраз – возгласов, словно доносящихся откуда-то издали и искаженных эхом, – заставят Паоло поверить, что он слышит своего брата.

– Ou! Paulo, pessee! Lu ai, al e ju! (Эй! Паоло, скорее! Я нашел его – он готов!)

Ответ последовал мгновенно:

– La setu? (Ты где?)

– Ca! Li da vecje glesie – cu le sieradure rote! (В старой церкви – тут сломан замок!)

Брайсон быстро метнулся в сторону и распластался вдоль одной из стен портика, рядом с дверным косяком, сжимая «беретту» в левой руке.

Топот шагов ускорился, потом сделался медленнее, затем приблизился. Послышался голос Паоло – на этот раз буквально из-за двери:

– Никколо!

– Ca! – отозвался Брайсон, прижав ко рту рукав, чтобы голос звучал глуше. – Moviti! (Да! Иди сюда!)

Секундная заминка – и тяжелая дверь отворилась. В дверной проем хлынул поток света, и в этом свете Брайсон увидел смуглую кожу, поджарое, мускулистое тело и тугие черные завитки коротко подстриженных волос. Паоло сощурился. На лице его застыло жестокое, неприятное выражение. Он осторожно вошел в церковь, опустив оружие и поглядывая по сторонам.

Брайсон метнулся вперед и со всего маху врезался в Паоло. Его правая рука жестко хлестнула итальянца по гортани и смяла хрящ – достаточно сильно, чтобы лишить Паоло возможности внятно говорить, но недостаточно, чтобы привести к смерти. Паоло испустил вопль боли и изумления. Одновременно со всем этим Брайсон прицелился и левой рукой ударил Паоло рукоятью «беретты» по затылку.

Паоло без сознания рухнул на пол. Но Брайсон знал, что он устроил итальянцу лишь легкое сотрясение и что тот вскоре придет в себя. Он подхватил пистолет итальянца, «люгер», и быстро обыскал тело, выискивая припрятанное оружие. Поскольку Ник сам обучал братьев Санджованни оперативной работе, то твердо знал, что еще какое-нибудь оружие непременно обнаружится, и знал, где его искать: под широкой штаниной, пристегнутым к левой икре. Брайсон забрал и этот пистолет, а потом вытащил из висящих на поясе ножен зазубренный рыбацкий нож.

Лейла наблюдала за всем этим в некотором ошеломлении. Но теперь она поняла, что к чему. Женщина бросила Брайсону большой моток электропровода в изоляционной оплетке. Да, не совсем то, что надо, но провод хотя бы крепкий. И, во всяком случае, выбирать тут не приходится. Соединенными усилиями они сноровисто скрутили итальянцу руки и ноги, с таким расчетом, чтобы узлы на путах затягивались тем сильнее, чем сильнее он вздумает брыкаться. Это предложила Лейла, и предложение было весьма разумным. Брайсон проверил узлы, удостоверился, что держат они хорошо, и с помощью Лейлы отнес убийцу в ризницу, расположенную в поперечном нефе. Здесь было еще темнее, но их глаза уже приспособились к подобному освещению.

– Впечатляющий экземпляр, – бесстрастно произнесла Лейла. – Сильный, как сжатая пружина.

– Они с братом – прирожденные атлеты, на редкость одаренные. Оба – охотники, с врожденными навыками и инстинктами горного льва. И с его безжалостностью.

– Он когда-то работал на тебя?

– В прошлой жизни. Он и его брат. Несколько мелких, краткосрочных заданий и одно крупное, в России.

Лейла вопросительно взглянула на Брайсона; он решил, что особо скрытничать смысла нет. Особенно сейчас, после всего, что эта женщина для него сделала.

– В Кольцово, под Новосибирском, расположен некий институт под названием «Вектор». В середине и конце восьмидесятых среди американских спецслужб циркулировали слухи о том, что этот самый «Вектор» – не просто научно-исследовательский институт, что на самом деле он связан с разработкой и производством компонентов биологического оружия.

Лейла кивнула:

– Поставленные на поток сибирская язва, оспа, даже чума. Да, были такие слухи…

– По словам одного перебежчика, который перешел на нашу сторону в конце восьмидесятых, – он в прошлом был заместителем руководителя советской программы по развитию биологического оружия, – русские наметили в качестве цели для первого удара биологического оружия главные города США. Техническая разведка почти ничего не могла нам сказать. Скопление невысоких зданий, обнесенных оградой. Через ограду пропущен ток, территорию патрулируют вооруженные охранники. Вот и все, что было известно обычным американским разведслужбам, ЦРУ или АНБ. А без конкретных доказательств ни правительство США, ни правительства других стран, входящих в НАТО, не желали ничего предпринимать.

Брайсон покачал головой.

– Пассивное поведение, очень типичное для части бюрократов от разведки. И потому меня отправили с очень рискованным заданием, за которое прочие разведслужбы просто не посмели бы взяться. Мне следовало проникнуть в этот институт. Я собрал собственную команду, составленную из специалистов по взлому и боевиков – туда входили и эти два парня. Мои работодатели составили список заказов: качественные снимки защитного оборудования, воздушных шлюзов, ферментационных баков, предназначенных для выращивания вирусов и вакцин. Но сильнее всего им хотелось получить образцы микробов – чашки Петри.

– О господи… Твои работодатели – но ты сказал, что прочие разведслужбы даже не пытались за это браться… Разве ЦРУ…

Брайсон пожал плечами:

– Оставим это.

«А впрочем, где та грань, на которой стоит остановиться?» – подумал он.

– Эти парни, братья Санджованни, должны были взять на себя часовых – как-нибудь ночью снять их, быстро и бесшумно. Они были боевиками, причем высочайшей категории. – Брайсон мрачно улыбнулся.

– И как твои боевики управились?

– Мы получили то, что хотели.

Пока Паоло лежал в беспамятстве, Лейла сходила к входной двери, вернула на место сломанную дужку и примостила замок так, чтобы он казался целым. Брайсон тем временем приглядывал за итальянцем. Минут через двадцать Паоло начал шевелиться, и глазные яблоки задвигались под опущенными веками. Потом он сдавленно застонал и открыл глаза, но взгляд его все еще оставался расфокусированным.

– Al e pasat tant timp di quand che jerin insieme a Novosibirsk, – сказал Брайсон. (Много лет прошло после Новосибирска.) – Я всегда знал, что понятия верности для тебя не существует. Где твой брат?

Глаза Паоло расширились.

– Кольридж, ты ублюдок!

Он попытался освободить руки и скривился: тонкий провод врезался ему в запястья. Итальянец прорычал сквозь испачканные кровью зубы:

– Bastard, tu mi fasis pensa a che vecie storie dal purcit, to tratin come un sior, a viodin di lui, i dan dut chel che a voe di ve, e dopo lu copin.

Брайсон улыбнулся и перевел для Лейлы:

– Он повторяет одну старую крестьянскую поговорку на фриульянском, насчет свиньи. Дескать, с ней носятся, кормят, холят и лелеют – а потом в один прекрасный день забивают на мясо.

– И кто в данный момент подразумевается под свиньей? – поинтересовалась Лейла. – Ты или он?

Брайсон повернулся обратно к Паоло и произнес пофриульянски:

– Мы сейчас сыграем в одну небольшую игру под названием «правда или последствия». Ты скажешь мне правду или столкнешься лицом к лицу с последствиями. Начнем с несложного вопроса: где твой брат?

– Нигде!

– Ну что ж, на один мой вопрос ты уже ответил – ты сообщил мне, что Никколо явился сюда вместе с тобой. Вы чуть не убили меня там, на площади. Так-то вы решили отблагодарить вашего прежнего руководителя?

– No soi ancimo freat dal dut! – проревел Паоло. (Я тебя еще не отблагодарил!) Он снова дернулся в путах и снова скривился.

– Нет, – с усмешкой отозвался Брайсон. – Как и я тебя. Кто вас нанял?

Итальянец плюнул Брайсону в лицо.

– Пошел на хрен! – крикнул он по-английски – одна из немногих английских фраз, которые он знал.

Брайсон стер плевок рукавом.

– Я спрошу тебя еще раз, и если не получу правдивого ответа – ключевое слово здесь «правдивый», – я буду вынужден воспользоваться вот этим, – и он продемонстрировал «беретту».

Лейла подступила поближе и негромко произнесла:

– Я пойду понаблюдаю за дверью. А то все эти вопли могут привлечь нежелательное внимание.

– Хорошая мысль, – кивнул Брайсон.

– Ну давай, убей меня! – насмешливо произнес наемник на своем родном языке. – Только это ничего не изменит. Здесь вокруг полно других. Возможно, мой брат будет иметь удовольствие прикончить тебя лично – это будет мой предсмертный подарок ему.

– О, я вовсе не собираюсь тебя убивать, – холодно отозвался Брайсон. – Ты – храбрый человек; я сам видел, как ты без страха смотрел смерти в лицо. Смерть тебя не пугает – это одна из причин, делающих тебя столь хорошим в своем ремесле.

Итальянец с подозрением сощурился: он пытался сообразить, что бы все это значило. Брайсон видел, как Паоло шевелит то ногами, то кистями рук, пробуя путы на прочность. Но слабины в них не было.

– Нет, – продолжил Брайсон. – Вместо этого я отниму у тебя единственное, что ты ценишь, – твою способность охотиться: неважно, на какую дичь, твоего драгоценного дикого кабана или на человека, за голову которого лжецы, втайне манипулирующие правительством, объявили награду.

Он на миг умолк и прицелился в колено наемника.

– Если ты лишишься одного колена, ты, конечно же, сможешь ходить – в наши дни протезирование достигло таких высот! Но ты наверняка не сможешь больше бегать. А если ты останешься без обоих колен… ну, это наверняка лишит тебя радости жизни, ведь верно?

Лицо убийцы залила мертвенная бледность.

– Ах ты, шкура продажная! – прошипел он.

– Это так они тебе сказали? И кому же, по их утверждению, я продался?

Паоло смотрел все так же вызывающе, но нижняя его губа дрожала.

– Итак, я спрашиваю еще раз. Подумай хорошенечко, прежде чем отказываться отвечать или пытаться лгать мне. Кто тебя нанял?

– Пошел на хрен!

Брайсон выстрелил. Итальянец закричал. Его штанина мгновенно окрасилась кровью. Похоже, большая часть его коленной чашечки просто перестала существовать. Отныне ему не светило наслаждаться охотой ни на человека, ни на животных. Паоло скорчился от боли и принялся пронзительным голосом выкрикивать ругательства на фриульяно.

Внезапно раздался треск двери, за ним последовал возглас какого-то мужчины и низкий, горловой выкрик Лейлы. Брайсон стремительно обернулся. Что случилось? Ее ударили? Он бросился к выходу и увидел в полумраке две сцепившиеся в схватке фигуры. Одна из них – Лейла, а кто второй? Брайсон вскинул пистолет и выкрикнул:

– Стоять – или ты покойник!

– Все в порядке, – долетел в ответ голос Лейлы. Брайсон почувствовал, как его захлестнула волна облегчения. – Ублюдок просто попытался пустить в ход грязные приемы.

Пришелец оказался братом Паоло, Никколо, и руки его уже были скручены за спиной. С шеи у него свисал провод – все, что осталось от гарроты, которую Лейла, очевидно, затянула у него на горле в то мгновение, когда итальянец ворвался в церковь. Проступившая на шее тонкая темно-красная полоса красноречиво свидетельствовала о том, что Никколо едва не сделался удавленником. На стороне Лейлы была внезапность, и женщина сумела воспользоваться этим преимуществом; она так искусно соорудила путы, что в результате чем сильнее Никколо старался освободить руки, тем туже затягивалась петля у него на горле. Но ноги у него, однако, не были связаны, и, даже лежа на полу, итальянец продолжал брыкаться и не оставлял попыток подняться.

Брайсон прыгнул на грудь Никколо, вышибив из того дух. Сильный удар и навалившаяся тяжесть на миг ошеломили наемника. Лейла воспользовалась предоставившейся возможностью, набросила провод сперва на колени, потом на лодыжки Никколо и крепко связала ему ноги. Никколо взревел, как взбесившийся бык, и его вопли вплелись в поток проклятий, которыми сыпал его брат, валяющийся в ризнице.

– Довольно! – с отвращением произнес Брайсон. Он оторвал от рубашки Никколо полосу ткани и, скомкав, засунул итальянцу в рот, чтобы заглушить его рев. Лейла притащила откуда-то моток прочной упаковочной ленты – наверное, из того же чулана, где она раздобыла провод, – и закрепила кляп, чтобы Никколо не мог его выплюнуть. Брайсон оторвал от рубашки Никколо еще кусок, вручил его Лейле и попросил позаботиться о втором брате.

Пока Лейла занималась этим делом, Брайсон оттащил Никколо в глубину нефа и засунул его в исповедальню.

– Твой брат только что получил рану, причем очень скверную, – сообщил Брайсон итальянцу, помахивая «береттой». – Но, как ты можешь слышать, он еще жив. Правда, он больше не сможет ходить.

Никколо яростно замотал головой и взревел так, что было слышно даже через кляп. Он брыкался и катался по каменному полу – живое воплощение немого, животного неповиновения и ярости.

– А теперь, старый приятель, я собираюсь упростить для тебя эту ситуацию, насколько это будет в моих силах. Я хочу, чтобы ты сказал мне, кто тебя нанял. Я хочу получить полные словесные портреты, коды, имена и пароли. Одним словом, все. Я желаю, чтобы ты начал говорить сразу же, как только я выну кляп. И не вздумай кормить меня побасенками, потому что твой брат уже кое-что рассказал мне. И если твои слова разойдутся с его рассказом, я буду исходить из предположения, что солгал он. И я убью его. Потому что я терпеть не могу лжецов. Ты меня понял?

Никколо, уже переставший брыкаться, лихорадочно закивал; его широко раскрытые глаза шарили по лицу Брайсона. Угроза явно оказалась действенной – Брайсон отыскал единственное уязвимое место убийцы.