Текст книги "Лебединая песнь"

«Всего шаг, – подумала она. – Шаг, потом другой, и так постепенно ты дойдешь туда, куда нужно. Но что, если ты не знаешь, куда идти?»

– Эй! – крикнула она Арти. – Хотя бы поищите зонтик! И постарайтесь найти себе сумку, как у меня, чтобы вам было куда положить пищу и прочее!

«Господи, – подумала она, – этот парень не пройдет и мили! Надо идти с ним, хотя бы ради того, чтобы он не свернул себе шею».

– Подождите меня! – попросила она.

Сестра Жуть прошла несколько ярдов к фонтану, возникшему из разбитого водопровода, и встала под струю, смывая с тела пыль, пепел и кровь. Затем открыла рот и пила до тех пор, пока у нее в животе не забулькало. Но жажду сменил голод. Может, удастся найти что-нибудь поесть, а может, и нет, рассуждала она. Но по крайней мере, жажда теперь ее не мучает.

«Один шаг, – подумала она. – По одному шагу».

Арти ждал. По привычке Сестра Жуть подхватила несколько кусков стекла поменьше, куда вплавились камешки, завернула их в драный голубой шарф и положила в сумку. Женщина быстро прошлась по краю развала – рая для таких, как она, помоечников, и нашла нефритовую шкатулку. Когда она открыла крышку, заиграла мелодия. Нежная музыка среди такого обилия смертей опечалила ее.

Сестра Жуть оставила шкатулку посреди кучи мусора и зашагала к Арти по холодному дождю, прочь от руин ее волшебного уголка.

Глава 17
Пришла старуха с косой

– Суслик в норе! – бредил Поу-Поу Бриггс. – Господи наш, пришла старуха с косой…

Джош Хатчинс не имел представления, сколько времени они пробыли в подвале. Он долго спал и видел ужасные сны про Рози и мальчиков, бегущих от огненного смерча. Он поражался, что все еще может дышать. Воздух был спертый, но казался терпимым. Джош ожидал, что вскоре просто закроет глаза и не проснется. Боль от ожогов можно было терпеть, если не двигаться. Борец лежал, слушая бормотание старика, и думал, что умереть от удушья не так уж плохо, вроде как поперхнешься во сне, не будешь даже по-настоящему знать, что легкие страдают от нехватки кислорода. Больше всего ему было жаль девочку.

«Такая маленькая, – думал он. – Такая маленькая. Даже не успела вырасти».

Сглотнув ком в горле, он переключил свое внимание.

«Ну ладно, – решил он, – усну-ка снова. Может, в последний раз».

Джош подумал о людях, ждавших его на ринге в Конкордии, и ему стало интересно, сколько из них мертвы или умирают сейчас, в эту минуту. Бедный Джонни Ли Ричвайн! Сломать ногу, а на следующий день – такое! Черт! Это несправедливо. Совсем несправедливо.

Что-то уцепилось за его рубашку. На мгновение он даже слегка испугался.

– Мистер? – спросила Сван. Во мраке она подползла к нему на звук его дыхания. – Вы меня слышите, мистер?

Она опять для верности потянула за его рубашку.

– Да, слышу. Что случилось?

– Мама заболела. Вы не поможете?

Джош сел.

– Что с ней?

– Она странно дышит. Пожалуйста, помогите ей. – Голос у девочки звучал напряженно, но плакать она не собиралась.

«Крепкая малышка», – подумал он.

– Хорошо. Возьми мою руку и веди к ней.

Он протянул ладонь, и через несколько секунд Сван в темноте нашла и стиснула три его пальца в ладони. Она повела его. Вдвоем они продвигались через подвал к тому месту, где на земле лежала ее мать. До этого девочка спала, свернувшись рядом. Ее разбудил звук, похожий на скрип ржавой дверной петли. Тело Дарлин было горячим и влажным, но ее бил озноб.

– Мама, – прошептала Сван, – я привела великана помочь тебе.

– Мне нужен только покой, родная, – ответила мать сонным голосом. – У меня все хорошо. Не беспокойся обо мне.

– У вас ничего не болит? – спросил ее Джош.

– Идиотский вопрос. У меня болит все. Господи, не понимаю, что же со мной такое. Еще совсем недавно я чувствовала себя вполне хорошо, всего-то солнечный ожог. Но вот гадство! У меня ведь бывали солнечные ожоги и посильнее этого. – Она с трудом сглотнула. – Хорошо бы пивка.

– Может быть, здесь есть что-нибудь.

Джош начал искать, вскрыл несколько смятых банок. Без света он не мог определить, что в них находится. Он был голоден и хотел пить, зная, что девочка тоже должна испытывать голод. И Поу-Поу наверняка следовало напоить. Джош нашел банку чего-то, что зашипело и потекло, когда он открыл крышку. Он попробовал жидкость на вкус. Сладкий персиковый сок. Он поднес банку ко рту женщины, чтобы та могла утолить жажду. Дарлин отхлебнула, потом слабо оттолкнула от себя его руку.

– Вы что, решили меня отравить? Я сказала, хочу пива!

– Извините. Это все, что я смог сейчас найти.

Он передал банку Сван и посоветовал попить.

– За нами не идут, чтобы откопать нас из этого сортира?

– Не знаю. Может быть… – Он помолчал. – Может быть, скоро.

– У меня один бок горит, будто его поджаривают, а другой мерзнет. Это так неожиданно!

– Все будет хорошо, – заверил Джош.

Смешно, но он не знал, что еще сказать. Он чувствовал, девочка сидит около него, молчит и слушает.

– Отдохните, и силы к вам вернутся, – обратился он к Дарлин.

– Вот видишь, Сван? Я же говорила тебе, со мной все будет хорошо.

Больше Джошу делать тут было нечего. Он взял у Сван банку с персиковым соком и подполз к бредившему Поу-Поу. «Идет с косой, – бормотал старик. – О боже… Ты нашел ключ? Как же я теперь заведу грузовик без ключа?»

Джош дотронулся до его лба, приподнял старику голову и поднес вскрытую банку к его губам. Поу-Поу и трясся в ознобе, и горел в жару.

– Попейте, – сказал Хатчинс. Старик, послушный, как ребенок, припал к жестяному краю.

– Мистер? Мы собираемся выбираться отсюда?

Джош не думал, что девочка снова рядом. Голос у нее был все такой же спокойный, и говорила она шепотом, чтобы не услышала мать.

– Конечно, – ответил он.

Ребенок промолчал, и у Джоша снова возникло ощущение, что Сван даже в темноте видит: он лжет.

– Я не знаю, – прибавил он. – Может быть. Может быть, нет. Это зависит…

– Зависит от чего?

«Да уж точно не от меня», – подумал он.

– Это зависит от того, что сейчас творится там, снаружи. Ты понимаешь, что произошло?

– Что-то взорвалось, – ответила она.

– Правильно. Но и во многих других местах тоже что-то взорвалось. Целые города. Там, вполне вероятно… – Он поколебался, говорить ли ей все, как есть. – Возможно, миллионы людей погибли или завалены так же, как и мы. Поэтому, может быть, не осталось никого, чтобы вызволить нас.

Она помолчала с минуту, потом сказала:

– Это не то, о чем я спрашивала. Я спросила: «Мы собираемся выбираться отсюда?»

Джош понял, что она имеет в виду: намерены ли они сами попытаться освободиться, вместо того чтобы ждать, что кто-то придет им на помощь.

– Ну, – вздохнул он, – если бы у нас под рукой имелся бульдозер, я бы ответил «да». А так – я не думаю, что мы в ближайшее время сможем что-нибудь предпринять.

– Моя мама действительно больна, – сказала Сван, и на этот раз голос ее дрогнул. – Я боюсь.

– Я тоже, – признался Джош.

Девочка всхлипнула, но тут же утихла, совладав с волнением огромным усилием воли. Джош протянул руку и коснулся ее локтя. На ее коже лопнули волдыри. Мужчина вздрогнул и отдернул руку.

– А ты как? – спросил он Сван. – Болит что-нибудь?

– Кожа. Как будто ее колет и царапает. И живот еще. Меня уже давно тошнило, а недавно все-таки вырвало, но я сделала это там, в углу.

– Да, я тоже нехорошо себя чувствую.

Ему хотелось помочиться, и он уже подумывал, как бы устроить какую-нибудь систему санитарии. У них имелась масса консервированных продуктов, фруктовых соков и трудно сказать чего еще, заваленного землей.

«Прекрати!» – приказал он себе, потому что эти мысли оставляли ему капельку надежды.

Воздух скоро закончится! В их положении нет никакого способа выжить!

Но он понимал, что они находятся в единственном месте, которое могло защитить их от взрыва. Из-за огромной толщи земли, наваленной сверху, радиация не могла сюда проникнуть. Джош устал, у него ломило суставы, но ему больше не хотелось лежать и умирать. Если он сдастся, то девочке придется остаться здесь замурованной. Если же он поборет слабость и станет действовать, наведет порядок в банках с едой, он сможет добиться того, что они проживут еще… сколько? Ему стало интересно. Еще день? Неделю?

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Девять, – ответила девочка.

– Девять, – тихо повторил Джош и покачал головой.

Гнев и печаль боролись в его душе. Девятилетний ребенок должен играть на летнем солнышке. Девятилетний ребенок не должен сидеть в темном подвале, одной ногой в могиле. Это несправедливо! К чертям собачьим, как это несправедливо!

– Как тебя зовут? – спросила она.

Прошла минута, прежде чем он обрел дар речи.

– Джош. А тебя – Сван?

– Сью Ванда. Но мама зовет меня Сван. А как вы стали великаном?

В его глазах стояли слезы, но ему удалось улыбнуться.

– Наверно, в детстве хорошо ел кашу, когда был примерно в твоем возрасте.

– И от каши вы стали великаном?

– Ну, я всегда был большим. Раньше я играл в футбол, сначала в университете в Оберне, затем за «Нью-Орлеан сэйнтс».

– А сейчас?

– Сейчас – нет. Я… я борец, – сказал он. – Профессиональная борьба. Выступаю в роли плохого парня.

– А-а-а… – Сван задумалась.

Она вспомнила, что один из ее многочисленных «дядей», дядя Чак, раньше ходил на борцовские матчи в Уичито и смотрел их по телевизору.

– Вам это нравилось? Я имею в виду быть плохим парнем?

– По правде говоря, это просто игра. Я лишь изображал плохого. И даже не знаю, нравилось мне это или нет. Просто я умел это делать.

– Суслик в норе! – вскрикнул Поу-Поу. – Господи, пусть он уйдет!

– Почему он все время говорит про суслика? – спросила Сван.

– Ему очень больно. Он не понимает, что говорит.

Поу-Поу бредил о тапочках, о том, что злакам нужен дождь, потом опять умолк. От тела старика несло жаром, как из открытой печки, и Джош понимал: долго тот не протянет. Одному богу было известно, что произошло в его мозгу, когда он смотрел на взрыв.

– Мама сказала, что мы едем в Блейкмен, – сказала Сван, отвлекая его внимание от старика. Девочка осознала, что тот уже при смерти. – Она говорила, мы едем домой. А вы куда?

– В Гарден-Сити. Я должен был там выступать.

– Там ваш дом?

– Нет. Мой дом в Алабаме, далеко-далеко отсюда.

– Мама говорила, что мы едем к дедушке. Он живет в Блейкмене. А в Алабаме живет ваша семья?

Он подумал о Рози и сыновьях. Но теперь они – часть чьей-то другой судьбы, если, конечно, еще живы.

– У меня нет никакой семьи, – сказал Джош.

– Разве у вас нет никого, кто вас любит? – спросила Сван.

– Нет, – ответил он. – Думаю, нет.

Он услышал стон Дарлин и сказал:

– Последи за мамой.

– Да, сэр.

Сван поползла было от него, но потом оглянулась на великана.

– Я знала, что случится что-то ужасное, – сказала она. – Я поняла это в ту ночь, когда мы покинули трейлер дяди Томми. Я пыталась объяснить это маме, но она не поняла.

– Как же ты узнала?

– Мне сказали светлячки, – ответила она. – Я поняла это по их свечению.

– Сью Ванда, – слабым голосом позвала Дарлин. – Сван? Где ты?

– Тут, мама. – Девочка поползла назад к матери.

«Светлячки ей сказали, – подумал Джош. – Правильно. По меньшей мере, у ребенка развито воображение. Это хорошо. Иногда воображение может стать лучшим укрытием, когда дела идут совсем неважно».

Но вдруг он вспомнил стаи саранчи, в которые попал его автомобиль. «В последние два-три дня они летели с полей тысячами», – говорил Поу-Поу. Странно.

«Может, саранча как-то узнала про то, что должно произойти на этих полях? – удивился Джош. – Наверное, насекомые умеют предчувствовать катастрофу. В этот раз, может быть, они уловили запах беды в ветре? Или в самой земле?»

Мысли его перешли к более важным вопросам. Сначала ему нужно найти место, чтобы справить нужду, иначе его мочевой пузырь лопнет. Прежде ему не приходилось делать это, сидя на корточках. Но если с воздухом все будет в порядке и они еще сколько-нибудь протянут, то с этим что-то надо придумать. Ему не улыбалось ползать по своему добру, как, впрочем, и по чужому. Пол состоял из бетона, но весь растрескался от толчков… И тут Хатчинс вспомнил про мотыгу, на которую наткнулся где-то в завале. Можно выкопать отхожее место.

Джош решил обследовать на четвереньках подвал, собирая консервы и все, что попадется в руки. Здесь явно много припасов, а в банках может быть достаточно воды и соков, чтобы продержаться какое-то время. Больше всего они нуждались в свете; Джош никогда прежде не подозревал, как он станет скучать по электричеству.

Он отполз в дальний угол, чтобы помочиться.

«Долго придется ждать до следующей ванны, – подумал он. – Зато в ближайшее время не понадобятся солнечные очки».

Его передернуло, и он поморщился. Моча, вытекавшая из него, жгла, как аккумуляторная кислота.

«Однако я жив! – подбодрил он себя. – Может, не так уж много в мире того, ради чего стоит жить, но я жив. Завтра, может, я и умру, но сегодня я жив и писаю, стоя на коленках».

В первый раз после взрыва он позволил себе подумать, что когда-нибудь каким-нибудь образом он еще сумеет снова увидеть мир снаружи.

Глава 18
Сделать первый шаг

Темнота спустилась внезапно. В июльском воздухе стоял декабрьский холод, черный ледяной дождь продолжал поливать руины Манхэттена.

Сестра Жуть и Арти Виско стояли на гребне гряды, образованной развалинами зданий, и смотрели на запад. На другом берегу Гудзона на нефтеперегонных заводах Хобокена и Джерси-Сити все еще полыхали пожары, там бушевало оранжевое пламя. На западе же пожаров не было. Капли дождя стучали по сморщенному пестрому зонтику, который Арти нашел в руинах магазина спорттоваров. Магазин этот снабдил их и другими сокровищами: светоотражающим ярко-оранжевым рюкзаком, который теперь висел за плечами Арти, и новой парой кроссовок для Сестры Жуть. В сумке «Гуччи», висевшей у нее на плече, лежали обгоревшая буханка ржаного хлеба, две банки анчоусов с ключиками на крышках, пакет жареных ломтиков ветчины и чудом уцелевшая, пережившая катастрофу бутыль канадского имбирного эля. Путникам потребовалось несколько часов, чтобы пересечь пространство между началом Пятой авеню и первым пунктом назначения – туннелем Линкольна. Однако туннель обрушился, и река затопила его до самых ворот для сбора платы за проезд, возле которых горой лежали раздавленные автомобили, бетонные плиты и трупы.

Они молча отвернулись. Сестра Жуть повела Арти на юг, к туннелю Холланда и другим путям под рекой. Прежде чем они дошли, стемнело, и теперь им приходилось ждать утра, чтобы выяснить, не обвалился ли и туннель Холланда. Последний указатель, найденный Сестрой Жуть, гласил: «Двадцать вторая Западная улица», но он валялся на боку в золе и мог быть заброшен сюда взрывом издалека.

– Ну, – тихо сказал Арти, глядя за реку, – непохоже, что там кто-нибудь живет?

– Нет.

Сестра Жуть вздрогнула и поплотнее запахнула норковое манто.

– Холодает. Нужно найти какое-нибудь укрытие.

Она поглядела на смутно проступавшие в сумерках уцелевшие дома. Любой из них мог обрушиться на их головы, но Сестре Жуть куда больше не нравилось, как быстро падает температура.

– Пошли, – позвала она и зашагала к одному из сооружений.

Арти молча последовал за ней.

За время путешествия они встретили лишь четырех человек, не погибших в катастрофе, и трое из них оказались так изувечены, что жизнь в них едва теплилась. Четвертый – страшно обгоревший мужчина в полосатом костюме строгого покроя, – когда они приблизились к нему, взвыл, как собака, и нырнул обратно в расщелину. Сестра Жуть и Арти шли буквально по трупам, и ужасный лик смерти перестал их страшить. Теперь они вздрагивали, заслышав в завалах чей-то стон, а один раз их испугали хохот и визг вдалеке. Они пошли на голоса, но так и не увидели никого живого. Безумный смех преследовал Сестру Жуть. Он напомнил ей о том, что она услышала в кинотеатре, – о смехе человека с горящей рукой.

«Думаю, что там, снаружи, есть и другие уцелевшие, – сказал он. – Вероятно, прячутся где-нибудь. В ожидании смерти. Хотя долго им ждать не придется. Вам тоже».

– Это мы еще посмотрим, гаденыш, – сказала вслух Сестра Жуть.

– Что? – спросил Арти.

– А, ничего. Я просто… думала.

«Думала!» – внезапно поняла она.

Этим она не привыкла заниматься. Последние несколько лет прошли для нее в каком-то угаре, а до них была тьма, нарушаемая только вспышками ярко-голубого света и демоном в желтом дождевике.

«Мое настоящее имя не Сестра Жуть! – вдруг осознала она. – Мое настоящее имя…» Но она не помнила его, как не помнила, кто она и откуда появилась.

«Как я попала сюда?» – спрашивала она себя, но не могла найти ответа.

Они забрались в руины здания из серого камня. Для этого им пришлось вскарабкаться на кучу обломков и проползти через дыру в стене. Внутри оказалось черным-черно, а воздух был пропитан запахом тины и дымом, но по крайней мере они укрылись от ветра. Они на ощупь шли по наклонному полу, пока не наткнулись на угол. Устроившись там, Сестра Жуть полезла в сумку за буханкой хлеба и бутылью с элем. Ее пальцы коснулись стеклянного кольца, обернутого смятой полосатой рубашкой, которую она сняла с манекена. Другие осколки, завернутые в голубой шарф, лежали на дне сумки.

– Вот. – Она отломила хлеба и дала Арти, потом взяла ломоть себе.

Вкус был горелый, но все же лучше, чем ничего. Она сковырнула крышку с бутылки эля, который сразу запенился и полез наружу. Тут же приложив горлышко ко рту, женщина сделала несколько глотков и передала бутылку Арти.

– Терпеть не могу имбирный эль, – сказал он, когда утолил жажду. – Но это лучшее из того, что я когда-либо пил в своей жизни.

– Не выпивай все сразу.

Сестра Жуть задумалась, стоит ли открывать анчоусы, ведь они соленые и пить захочется еще сильнее. Ломтики ветчины были слишком большой роскошью, чтобы съесть их сейчас. Она отломила еще один кусок хлеба для спутника, затем такой же для себя и убрала буханку.

– Знаете, что я ел на ужин, перед тем как это случилось? – спросил Арти. – Говядину. Большое такое ребрышко в одном заведении на Пятидесятой Восточной. Потом я и еще несколько парней пошли по барам. Это был вечерок, скажу я вам! Чертовски здорово провели время!

– Хорошо вы живете.

– Ага. А что вы делали в ту ночь?

– Ничего особенного, – ответила она. – Просто находилась неподалеку.

Арти на время затих, жуя хлеб. Потом продолжил:

– Перед тем как выйти, я позвонил жене. Кажется, я наврал ей – сказал, что пойду прогуляюсь, хорошо поем и вернусь в отель. Она просила меня быть осторожным и сказала, что любит меня. Я заверил, что люблю ее и через пару дней вернусь.

Он умолк и вздохнул. Сестра Жуть услышала, как у него перехватило дыхание.

– Боже, – прошептал он, – я рад, что позвонил ей. Рад, что услышал ее голос до того, как это случилось. Эй, леди, а что, если в Детройт тоже попали?

– Попали? Что значит – попали?

– Ядерной бомбой, – сказал он. – Что еще, вы думаете, могло сотворить такое? Ядерная бомба! Может, даже не одна. Возможно, их сбросили по всей стране! Вероятно, попали во все города, и в Детройт тоже!

В голосе Арти зазвучали истерические нотки, и мужчина заставил себя остановиться и успокоиться.

– Нас бомбили эти сволочи-русские, леди. Вы что, не читали газет?

– Нет, не читала.

– А что же вы делали? Жили на Марсе? Любой, кто читает газеты и смотрит телик, мог сообразить, что это свинство не за горами! Русские разбомбили нас к чертовой матери… и я думаю, мы сполна ответили им тем же.

«Ядерная бомба?» – удивленно подумала Сестра Жуть.

Она едва вспомнила, что это такое. Ядерная война – уж о ней-то она беспокоилась меньше всего!

– Надеюсь, если попали в Детройт, то она умерла быстро. Я имею в виду, что надо бы надеяться на такое. Чтобы она умерла быстро, без страданий. – произнес Арти.

– Да. Думаю, это правильно.

– Хорошо ли… правильно ли, что я солгал ей? Но эта была «белая» ложь. Я не хотел, чтобы она беспокоилась обо мне. Она волнуется, что я много пью и делаю глупости. Я не умею пить. Правильно ли, что вчера вечером я сказал ей «белую» ложь?

Сестра Жуть поняла: он умолял ее подтвердить, что поступил правильно.

– Конечно, – сказала она ему. – Многие в тот вечер сделали хуже. А она легла спать, не волнуясь о…

Что-то острое кольнуло Сестру Жуть в левую щеку.

– Не двигайтесь, – предупредил женский голос. – А лучше не дышите. – Голос дрожал: тот, кто говорил, сам был испуган до смерти.

– Кто здесь? – спросил Арти, у которого душа ушла в пятки. – Эй, леди! Как вы?

– В порядке, – ответила Сестра Жуть.

Она ощупала щеку и почувствовала нажим острого, как нож, куска стекла.

– Я сказала не двигаться. – Осколок уперся в нее. – Сколько еще ваших?

– Только один.

– Арти Виско. Меня зовут Арти Виско. Где вы?

Последовала длинная пауза. Затем женщина спросила:

– У вас есть еда?

– Да.

– Вода? – На этот раз прозвучал мужской голос, откуда-то слева. – Есть вода?

– Не вода. Имбирный эль.

– Давай посмотрим, на что они похожи, Бет, – сказал мужчина.

Вспыхнуло пламя зажигалки, такое яркое во тьме, что Сестре Жуть пришлось на несколько секунд зажмуриться. Незнакомка поднесла огонь к ее лицу, а потом к лицу Арти.

– Думаю, все нормально, – сказала она мужчине, который вышел на свет.

Сестра Жуть смогла разглядеть женщину, присевшую около нее. Лицо у нее было распухшее, на переносице – рана, но все же она выглядела молодо, может, чуть старше двадцати пяти лет. На покрытой волдырями голове осталось несколько свисающих колечек от кудрявых светло-каштановых волос. Брови выжгло, темно-голубые глаза опухли и покраснели. Девушка была стройной, одета в синее полосатое платье в пятнах крови. Длинные тонкие руки сплошь покрыты волдырями. На ее плечи было накинуто что-то вроде куска шитого золотом занавеса.

На мужчине были лохмотья полицейской формы. Он был старше – вероятно, ближе к сорока годам, и его темные, коротко стриженные волосы сохранились только на правой стороне головы, а на левой сожжены до мяса. Это был крупный, грузный мужчина. Его забинтованная левая рука висела на перевязи, сделанной из той же грубой, с золотистыми прошивками материи.

– Боже мой! – сказал Арти. – Леди, мы нашли полицейского!

– Откуда вы? – спросила Бет.

– Не отсюда. А вам-то что?

– Что здесь? – Женщина кивнула на сумку.

– Вы так интересуетесь или хотите ограбить?

Та в нерешительности поглядела на полицейского, потом опять на Сестру Жуть, опустила кусок стекла и заткнула его за пояс.

– Я вас просто спрашиваю.

– Обгорелый хлеб, пара банок анчоусов и немного ломтиков ветчины.

Почти увидев, как девушка сглотнула слюну, Сестра Жуть залезла в сумку и вынула хлеб:

– Вот. Ешьте на здоровье.

Бет отломила кусок и передала уменьшившуюся буханку полицейскому, который тоже взял себе немного и засунул в рот так, будто это была манна небесная.

– Можно? – И Бет потянулась за элем.

Сестра Жуть позволила ей и, когда оба, девушка и полицейский, напились, почувствовала по весу бутылки, что осталось не больше трех хороших глотков.

– Вся вода заражена, – сказала Бет. – Вчера один из нас попил из лужи. Вечером его стало рвать кровью. Примерно через шесть часов он умер. Мои часы все еще ходят. Смотрите.

Она показала Сестре Жуть свой «Таймекс». Стекло помутнело, но старые часы продолжали тикать. Было восемь двадцать две.

– Один из нас, – сказала она.

– Сколько же вас? – спросила Сестра Жуть.

– Еще двое. Ну, на самом-то деле всего один. Латиноамериканка. Мистер Каплан скончался прошлой ночью. Парень вчера тоже умер. А миссис Айверс умерла во сне. В живых остались только четверо.

– Трое, – уточнил полицейский.

– Ах да. Правильно. Осталось трое. Латиноамериканка там, внизу. Мы не могли заставить ее двинуться с места, и никто из нас не знает испанского. А вы?

– Нет. Извините.

– Я Бет Фелпс, а он Джек… – Она не могла вспомнить его фамилию и покачала головой.

– Джек Томашек, – подсказал он.

Арти опять представился, но Сестра Жуть спросила:

– А почему вы сидите не здесь, наверху, а там, в подвале?

– Там теплее, – ответил ей Джек, – и безопаснее.

– Безопаснее? Это почему? Здание старое. Если его снова тряхнет, все это свалится вам на головы.

– Мы только сегодня вышли наверх, – объяснила Бет. – Парень – ему было около пятнадцати, думаю, – был самым крепким из нас. Он был эфиопом или кем-то вроде того и почти не говорил по-английски. Он вышел поискать еды и принес несколько банок тушеной говядины, кошачьей еды и бутылку вина. Но… они выследили его. И нашли нас.

– Они? – спросил Арти. – Кто они?

– Трое. Так обожжены, что трудно разобрать, кто из них мужчина, а кто женщина. Они пришли за ним сюда – с молотками и розочками от бутылок. У одного был топор. Они хотели забрать нашу еду. Парень подрался с ними, и тот, с топором…

Голос Бет дрогнул, глаза остекленели и уставились на оранжевый огонек зажигалки в ее руке.

– Они обезумели, – сказала она. – Они… они были бесчеловечны. Один из них порезал мне лицо. Думаю, я еще счастливо отделалась. Мы сбежали от них, и они забрали нашу еду. Не знаю, куда они ушли. Но я помню… от них пахло… словно горелыми чизбургерами. Не смешно? Но именно так я и подумала – горелыми чизбургерами. Поэтому мы стали прятаться в подвале. Теперь уже невозможно понять, что еще может случиться наверху.

«Вы не знаете и половины того, что случилось», – подумала Сестра Жуть.

– Я пытался отбиться от них, – сказал Джек. – Но мне кажется, я больше не в боевой форме.

Он повернулся к ним спиной, и Арти с Сестрой Жуть вздрогнули. Спина Томашека от плеч до пояса представляла собой багровую гноящуюся массу обожженной ткани. Он опять повернулся к ним лицом.

– Худший дерьмовый солнечный ожог, который когда-либо получал этот старый поляк, – горько улыбнулся он.

– Мы услышали вас наверху, – сказала им Бет, – и подумали, что те твари вернулись. Мы поднялись, чтобы разведать, и поняли, что вы едите. Послушайте… Латиноамериканка тоже не ела. Можно, я возьму ей немного хлеба?

– Покажите нам подвал. – Сестра Жуть встала. – Я открою ветчину.

Бет и Джек повели их в вестибюль. Сверху лилась вода, образуя на полу большую черную лужу. От вестибюля пролет деревянных ступенек без перил спускался во тьму. Лестница опасно шаталась под их ногами.

В подвале действительно было теплее, всего на пять-шесть градусов, но изо рта все равно шел пар. Каменные стены еще оставались целы, а потолок почти не поврежден, если не считать нескольких трещин, через которые дождевая вода просачивалась вниз.

«Это старое здание, – подумала Сестра Жуть, – а тогда строили не так, как сейчас. Через равные промежутки потолок поддерживали каменные опоры, некоторые из них покрылись трещинами, но ни одна не обрушилась. Пока не обрушилась».

– Вот она.

Бет прошла к фигуре, прижавшейся к основанию одной из колонн. Черная вода стекала рядом с ее головой. Девушка сидела в растекающейся луже зараженного дождя и что-то держала в руках. Зажигалка проводницы погасла.

– Извините, – сказала Бет. – Трудно держать, потому что она нагревается, и мне не хочется тратить бензин. Это зажигалка мистера Каплана.

– Что вы сделали с телами?

– Мы убрали их подальше. Тут много коридоров. Мы оттащили их в конец одного из них и там оставили. Я… я хотела произнести над ними молитву, но…

– Что «но»?

– Я забыла, как надо молиться, – ответила она. – Молитвы… кажется, теперь не имеют большого смысла.

Сестра Жуть что-то промычала и полезла в сумку за пакетом с ветчиной. Бет наклонилась и протянула латиноамериканке бутылку с элем. Дождевая вода попала ей на руку.

– Вот, – сказала Бет, – немного питья. Эль дринко.

Латиноамериканка издала хнычущий, жалобный звук, но не ответила.

– Она так и сидит здесь, – пояснила Бет. – Вода попадает на нее, но она не переходит на сухое место. Хотите есть? – спросила она латиноамериканку. – Кушать, есть? Боже, как можно жить в Нью-Йорке, не зная английского?

Сестра Жуть стянула с ветчины почти весь пластик. Она оторвала кусочек ломтика и встала на колени около Бет Фелпс.

– Посветите еще зажигалкой. Может, если она увидит, что у нас есть, нам удастся сдвинуть ее с места.

Вспыхнула зажигалка. Сестра Жуть взглянула на покрытое волдырями, но все еще милое лицо латиноамериканки, которой, вероятно, было не больше двадцати лет. Длинные черные волосы обгорели на концах, и там, где локоны были выжжены, виднелась кожа. Девушка не прореагировала на свет. Ее большие влажные карие глаза были устремлены на то, что она держала в руках.

– О, – слабо охнула Сестра Жуть. – О… нет.

Ребенку, девочке с блестящими, как у матери, волосами, было, вероятно, года три. Сестра Жуть не видела ее личика. И не хотела видеть. Одна застывшая маленькая ручка выгибалась вверх, как будто тянулась к матери, тело неуклюже лежало на руках девушки, и Сестра Жуть поняла, что ребенок мертв.

Вода текла через дыру в потолке, омывая волосы латиноамериканки и ее лицо черными слезами. Женщина стала тихонько напевать, нежно баюкая труп.

– Она не в своем уме, – сказала Бет. – Вот так и сидит с прошлой ночи, когда ребенок умер. Если она не уйдет из этой воды, тоже умрет.

Сестра Жуть слышала Бет очень смутно, словно издалека. Она протянула руки к латиноамериканке.

– Послушайте, – сказала она странным голосом, незнакомым для нее самой. – Я возьму ее. Дайте ее мне.

Дождевая вода черными ручьями стекала по ее ладоням. Латиноамериканка запела громче.

– Дайте ее мне. Я возьму ее.

Девушка стала качать труп еще сильнее.

– Дайте ее мне.

Сестра Жуть услышала, что ее голос отдается безумным эхом, и вдруг мысленно увидела вспышки голубого света.

– Я… возьму… ее.

Падал дождь, и гром гремел, как глас Божий: «Ты!.. Ты, грешница! Ты, пьяная грешница, убила ее и теперь должна заплатить…»

Она опустила взгляд. На ее руках лежал труп маленькой девочки. Светлые волосы ребенка были в крови, а открытые глаза заливал дождь. Вращалась голубая мигалка патрульной машины, и полицейский в желтом дождевике, нагнувшись к женщине, сидящей на дороге, мягко сказал:

– Давайте же. Вы должны отдать ее мне.

Он оглянулся через плечо на напарника, который устанавливал сигнальные знаки возле покореженного перевернутого автомобиля.

– Она не в себе. Я чувствую запах алкоголя. Мне нужна твоя помощь.

И тогда они оба, два демона в желтых дождевиках, подошли к ней, чтобы отобрать у нее ребенка. Она отпрянула и стала отбиваться от них, выкрикивая:

– Нет! Вы ее не получите! Я не дам вам ее отнять!

Но громовой голос приказал: «Отдай ее, грешница, отдай ее». А когда она закричала и зажала уши ладонями, чтобы не слышать голос Судии, они взяли у нее дитя.

Из руки девочки выпал стеклянный шар, забавная безделушка, внутри которой таился снежный пейзаж игрушечной деревни в сказочной стране.

«Мама, – вспомнила она возбужденный детский голос, – смотри, что я выиграла на дне рождения. У меня получился самый лучший хвостик для ослика!»