Текст книги "Лебединая песнь"

Сестра кинулась к нему и тоже не устояла на ногах. Она запихнула стеклянное кольцо поглубже в сумку и покатилась на животе, будто на санках. Арти – за ней.

Вслед им несся бешеный крик, разрываемый порывами ветра:

– Я найду тебя! Я найду тебя, гадина! Ты не сможешь убежать!

Она оглянулась и увидела через завесу бури, что Хэлланд пытается вытащить из глаза осколок стекла. Неожиданно земля ушла у него из-под ног, и он упал на крыльцо.

– Я найду тебя! – пообещал он, изо всех сил стараясь подняться. – Ты не сможешь…

Рев штормового ветра заглушил его голос, и Сестра поняла, что еще быстрее заскользила по холму, покрытому льдом цвета чая.

Прямо перед ней замаячила обледенелая машина. Не было никакой возможности разминуться. Сестра съежилась и нырнула под автомобиль, по дороге разорвав обо что-то шубу, а затем заскользила дальше, не в силах остановиться. Оглянувшись, она увидела, что Арти крутится на льду, как блюдце, но его путь пролег рядом с машиной.

Они спускались с холма, точно двое саней, неслись по улице между мертвыми и разрушенными домами. Ветер гнал их вперед, мокрый снег жалил лица.

«Мы найдем убежище еще где-нибудь, – подумала Сестра. – Может быть, в другом доме. У нас много еды. Есть дрова, чтобы разжечь огонь».

Правда, не было ни спичек, ни зажигалки, но раз уж они спаслись, то, конечно, найдут способ получить искру.

И еще у нее было кольцо. Некто, называвший себя Дойлом Хэлландом, сказал правду: кольцо несло надежду, и Сестра готова была сделать все, чтобы эта надежда не исчезла. Никогда. Однако в кольце было и что-то большее. Что-то особенное. Что-то, по словам Бет Фелпс, магическое. Но какова цель этой магии – она пока не могла понять.

Они собирались выжить – и уносились по льду все дальше и дальше, прочь от чудовища в облачении священника. «Я найду тебя!» Ей все еще слышался его голос. «Я найду тебя!» И она боялась, что когда-нибудь так или иначе это может случиться.

Путники скатились к подножию холма, миновав множество брошенных машин, и скользили еще около сорока ярдов, пока не врезались в бордюр. На этом их дорога закончилась. Но путешествие только начиналось.

Глава 28
Стон боли

Время шло.

Течение дней Джош оценивал по количеству пустых банок, сваленных там, где, по его представлениям, раньше находился туалет. Этот угол они со Сван использовали как уборную и бросали туда пустые жестянки. Они придерживались нормы: в один день съедали банку овощей, а на следующий – банку консервированного колбасного фарша. Джош исчислял ход времени с помощью своего кишечника. Он работал как часы. Горка пустых банок давала ему обоснованную оценку для календаря: Джош вычислил, что к настоящему моменту они пробыли в подвале уже от девятнадцати до двадцати трех дней. Значит, было между пятым и тринадцатым августа. Конечно, точно неизвестно, сколько суток минуло, пока они достаточно пришли в себя, чтобы организовать размеренный ход жизни, но Джош полагал, что никак не больше семнадцати, а в целом это означало, что истек примерно месяц.

Он нашел в грязи упаковку батареек для фонарика, и на этот счет они были спокойны. При свете лампы выяснилось, что они уже истратили половину своих запасов. Пора было начинать копать. Когда Джош взял лопату и мотыгу, то услышал суслика, который жизнерадостно шуршал среди брошенных консервных банок. Маленький зверек пировал на объедках, которых оставалось немного. Он вылизывал банки так чисто, что в них можно было смотреться, однако этого-то Джошу вовсе и не хотелось.

Сван дремала, спокойно дыша в темноте. Она много спала, и Джош решил, что это хорошо. Она сберегала энергию, подобно зверьку, впавшему в зимнюю спячку. Но когда Джош будил ее, она тут же просыпалась, сосредоточенная и настороженная. Он спал в нескольких шагах от нее, и его удивляло, насколько чутко он прислушивался к ее дыханию; обычно оно было глубоким и медленным, но иногда становилось быстрым и неспокойным, вызванным обрывками воспоминаний или плохими снами. Когда оно звучало так, то Джош, очнувшись от тревожного забытья, часто слышал, как Сван звала маму, и ее лицо искажалось от ужаса, будто что-то преследовало ее через пустыню кошмара.

У них имелось много времени для разговоров. Она рассказывала ему о матери и «дядях», о том, как ей нравилось ухаживать за своими садиками. Джош спросил ее об отце, она сказала, что он был рок-музыкантом, но больше ничего не добавила.

Она поинтересовалась, каково это – быть великаном, и он ответил, что если бы получал четверть доллара каждый раз, когда стукался головой о притолоку, то давно стал бы богачом. Кроме того, трудно найти одежду достаточно большого размера – Джош предпочел умолчать, что ремень становится ему маловат, – а ботинки приходится шить специально, на заказ.

– Подозреваю, – сказал он, – что это накладно – быть великаном. А в остальном я такой же, как и любой другой человек.

Вспоминая Рози и мальчиков, Джош очень старался, чтобы его голос не дрожал. Спокойно он мог говорить о людях, которых знал только по фотографиям. Он рассказал Сван, как когда-то был футболистом и его признали «Лучшим игроком» в трех матчах.

– Борьба была не таким уж плохим способом заработать, – сказал он ей.

Во всяком случае, это были честные деньги, и для такого громадного человека, как он, это являлось одним из лучших законных способов заработка. Мир был слишком мал для великанов. Дверные проемы сооружали непомерно низкими, мебель была чересчур хрупкой, и не было такого матраса, который бы не трещал и не скрипел, когда Джош ложился спать.

Во время их разговоров он никогда не включал фонарь – не хотел видеть покрытое волдырями лицо девочки и опаленные короткие волосы и вспоминать, какой милой она была раньше. И конечно, старался избавить ее от созерцания своей отталкивающей физиономии.

Поу-Поу Бриггс сгорел дотла. Они не говорили об этом совсем, но призыв сберечь дитя продолжал звучать в голове Хатчинса, подобно звону железного колокола.

Джош зажег свет. Сван свернулась клубочком на своем обычном месте. Корка подсохшей жидкости, вытекшей из волдырей, блестела на ее лице. Лоскуты кожи свисали со лба и щек, словно слои засохшей краски, под ними виднелась свежая алая плоть, набухшая новыми волдырями. Он осторожно потряс Сван за плечо, и она тотчас открыла глаза – красные, со слипшимися ресницами, зрачки сжались до крохотных точек. Он отвел от нее свет:

– Пора вставать. Нам нужно копать.

Она кивнула и села.

– Если мы будем работать вместе, дело пойдет быстрее, – сказал Джош. – Я буду рыть, а ты оттаскивай землю, которую я набросаю. Хорошо?

– Хорошо, – ответила Сван и, встав на четвереньки, приготовилась следовать за ним.

Джош собрался было ползти к норе суслика – и вдруг в луче фонарика заметил кое-что, чего не видел здесь раньше. Он снова посветил туда, где обычно спала девочка.

– Сван? Что это?

– Где? – Ее взгляд последовал за лучом.

Хатчинс отложил лопату и кирку и нагнулся. Там, где спала Сван, пробились сотни крошечных изумрудно-зеленых ростков травы. Они в точности повторяли очертания свернувшегося калачиком тела ребенка.

Джош потрогал траву… не совсем траву, понял он. Какие-то побеги. Крошечные ростки… кукурузы?

Он посветил вокруг. Мягкая, нежная зелень росла только на том месте, где спала Сван, и больше нигде. Он вырвал несколько травинок, чтобы изучить их корни, и заметил, что Сван вздрогнула.

– Что случилось? – спросил Джош.

– Мне не нравится этот стон, – ответила девочка.

– Стон? Какой стон?

– Стон боли.

Джош не понял, о чем она, и покачал головой. Корни были приблизительно два дюйма величиной, тонкие нити жизни. Они, очевидно, росли здесь уже некоторое время, но Джош не представлял, как ростки могли пробиться в этой утрамбованной почве без единой капли воды. Они были единственным кусочком зеленой жизни, который он видел с тех пор, как попал в эту ловушку. Наверняка существовало простое объяснение, и Джош решил, что семена были занесены сюда ветром и как-то пустили корни и проросли. Только и всего.

«Да уж, – подумал он, – пустили корни без воды и проросли без единого лучика солнечного света. В этом столько же здравого смысла, сколько в том, что Поу-Поу решил изобразить из себя фейерверк „римская свеча“».

Хатчинс опустил зеленые ростки обратно. Сван тут же взяла горсть земли и несколько секунд с явным интересом мяла ее пальцами, а затем присыпала травинки.

Джош слегка отодвинулся, подтянув колени к груди.

– Они растут только там, где ты спишь. Это довольно странно, тебе не кажется?

Сван пожала плечами. Она чувствовала, как Джош осторожно разглядывает ее.

– Ты сказала, будто что-то слышала, – продолжал он. – Что это был за звук?

Ответом снова стало пожатие плечами. Девочка не знала, как объяснить. Никто еще не спрашивал ее об этом.

– Я ничего не слышал, – пояснил Джош, опять придвигаясь к росткам.

Сван схватила его ладонь, прежде чем он дотянулся до травы.

– Я сказала… болезненный звук. Стоны. Я не знаю точно.

– Когда я их вырвал?

– Да.

«Господи, – подумал Джош. – Я созрел для комнаты с мягкими стенами!»

Глядя на зеленые ростки в грязи, он подумал, что они появились здесь потому, что тело девочки заставило их вырасти. Ее биохимические процессы или еще что-то, взаимодействующее с почвой. Безумная идея, но ведь ростки существовали…

– На что это было похоже? На голос? – спросил он.

– Нет. Не на голос.

– Я бы хотел, чтобы ты рассказала мне об этом.

– В самом деле?

– Да, – ответил Джош, – правда.

– Моя мама всегда говорила, что это просто воображение.

– А это так?

Сван поколебалась, затем уверенно сказала:

– Нет.

Ее пальцы притронулись к новым росткам – нежно, едва касаясь их.

– Один раз мама взяла меня в клуб послушать оркестр, – начала рассказывать Сван. – Дядя Уоррен играл на барабане. Я услышала звук, похожий на стоны боли. И я спросила, что это так звучит. Она сказала, что это электрогитара, из таких, которые кладут на колени и на них играют. Но в этом стоне были и другие звуки. – Она посмотрела на Джоша. – Как ветер. Или как гудок поезда вдалеке. Или как гром, прогремевший до того, как увидишь молнию. Много звуков.

– С каких пор ты слышишь это?

– С самого детства.

Джош не мог не улыбнуться. Сван неправильно истолковала его реакцию.

– Ты смеешься надо мной? – спросила она.

– Нет. Может быть, и я бы хотел слышать подобные звуки. Ты знаешь, что это?

– Да, – ответила Сван. – Смерть.

Его улыбка дрогнула и погасла.

Девочка набрала горстку сухой и ломкой земли и покрошила ее в пальцах.

– Летом хуже всего. Когда люди подстригают газоны.

– Но… это всего лишь трава, – сказал Джош.

– Бывают разные стоны боли, – продолжала Сван, словно не слыша его. – Похожие на тяжелые вздохи – когда осенью опадают листья. Потом, зимой, они замирают, и все спит.

Она стряхнула комочки грязи с ладони, и те смешались с остальной землей.

– Когда снова теплеет, солнце заставляет всех думать о пробуждении, – сказала она.

– Думать о пробуждении?

– Все может думать и чувствовать по-своему, – ответила Сван и взглянула на него.

«Ее глаза похожи на глаза мудрой старухи», – подумал Джош.

– Насекомые, птицы, даже трава – у всех есть свои способы общаться и узнавать что-то. Все дело только в том, можешь ли ты их понимать, – говорила она.

Джош хмыкнул. Насекомые, сказала девочка. Он вспомнил стаю саранчи, которая пролетела через его «понтиак» в тот день, когда произошел взрыв. Он никогда раньше не задумывался о том, о чем говорила Сван, но понимал, что в этом есть доля истины. Птицы знали, что при смене времени года нужно мигрировать, муравьи строили свои дома, при этом активно общаясь между собой, цветы расцветали и увядали, но их пыльца продолжала жить, – все в соответствии с великим таинственным расписанием, которое он всегда считал само собой разумеющимся. Это было очень просто, как рост травы, и в то же время очень сложно, как сияние светлячков.

– Откуда ты об этом знаешь? – спросил он. – Кто-то научил тебя?

– Никто. Я просто догадалась.

Она вспомнила свой первый садик, в песочнице на школьной площадке. Давным-давно она обнаружила, что не все, держа в ладонях землю, ощущают покалывание в ладонях, словно от крохотных иголочек, и не все могут сказать, что означает жужжание осы – хочет ли она ужалить или просто исследует ваше ухо. Сама Сван всегда знала, что есть что.

– Ух ты! – сказал Джош, глядя, как девочка роется пальцами в земле.

Ладони Сван покалывало, они были теплыми и влажными.

Он снова посмотрел на зеленые ростки.

– Я всего лишь борец, – проговорил он тихо. – Вот и все. Я имею в виду… Черт возьми, я просто никто!

«Сберегите дитя, – вспомнил он. – Сберечь от чего? От кого? И почему?»

– Какого черта я ввязался в это? – прошептал он.

– А? – переспросила Сван.

– Ничего, – ответил Джош.

Ее глаза снова стали глазами маленькой девочки. Она смешала теплую землю со своих рук с землей вокруг ростков.

– Нам надо бы начинать копать. Ты готова? – уточнил он.

– Да.

Сван взяла лопату, которую он положил рядом. Горячее покалывание в ее ладонях медленно отступало.

Но сам Джош был еще не совсем готов.

– Сван, послушай меня минутку. Я хочу быть с тобой откровенным, потому что думаю, ты можешь это перенести. Мы попытаемся выбраться наружу, но это вовсе не значит, что нам это удастся. Нам придется выкопать достаточно широкий туннель, чтобы я, такой большой, смог пролезть через него. Это займет некоторое время, и, конечно, это будет нелегко. Если туннель обрушится, нам придется начать все сначала. Я это говорю потому, что не уверен, выберемся ли мы отсюда. Совсем не уверен. Понимаешь?

Она молча кивнула.

– И еще, – добавил он, – если… когда… мы выберемся отсюда… мы, возможно, не обрадуемся тому, что там обнаружим. Возможно, все изменилось. Это может быть так… будто мы встали после самого страшного сна, какой только можно придумать, и обнаружили, что он пришел следом за нами в явь. Понимаешь?

Сван снова кивнула. Она и сама уже думала о том, что он сейчас говорил, и о том, что никто не придет и не вытащит их отсюда, как уверяла ее мама. Она сделала самое серьезное и взрослое выражение лица, ожидая, что же он будет делать дальше.

– Хорошо, – сказал Джош. – Начнем копать!

Глава 29
Странный цветок

Джош Хатчинс всмотрелся вперед, прищурился и часто заморгал.

– Свет, – сказал он. Стены туннеля сдавливали его плечи и спину. – Я вижу свет!

В тридцати футах позади, в подвале, Сван спросила:

– Далеко?

Она была вся перепачкана; казалось, в нос ей набилось столько земли, что хоть сады сажай. Эта мысль заставила ее несколько раз хихикнуть: звуки, которые, как ей казалось, она уже не издаст никогда.

– Футов десять-двенадцать, – ответил Джош, продолжая копать руками и отгребать землю назад, проталкивая затем ее ногами вглубь туннеля.

Кирка и лопата требовали героических усилий, и после трех дней работы стало понятно, что лучший инструмент – это руки. Он продвинулся вперед, взглянул на слабое красное мерцание у выхода из сусличьей норы и подумал, что прекраснее света он еще не видел. Сван пролезла следом за ним в туннель, собрала откопанную землю в большую банку, отнесла ее обратно в подвал и высыпала в канаву. Ее руки, ладони, лицо, ноздри, колени – все было покрыто грязью, тело ломило, пыль въелась чуть ли не до костей. Ей казалось, что позвоночник горит в огне. Молодые зеленые ростки в подвале вытянулись уже на четыре дюйма.

Лицо Джоша было облеплено грязью, которая даже скрипела на зубах. Грунт был тяжелым, клейким, и ему пришлось сделать передышку.

– Джош! Ты в порядке? – спросила Сван.

– Да. Сейчас, минутку, переведу дух.

Его плечи невыносимо болели – последний раз он так устал, когда провел десять знатных боев подряд в Чаттануге. Свет оказался дальше, чем он предполагал сначала, словно туннель, который они одновременно и любили, и ненавидели, удлинялся, играя жестокую шутку с восприятием. Джош чувствовал себя так, будто заполз в некое подобие китайской трубочки, куда можно вставить палец, но практически невозможно его вытащить. Все его тело было словно стиснуто путами.

Он вновь взялся за работу обеими руками, откапывая землю и пропихивая ее назад, как будто плавал в грязи.

«Моя мама вырастила себе суслика», – подумал он и невольно усмехнулся, несмотря на усталость. Привкус во рту создавал впечатление, будто он наелся пирогов из глины.

Выкопано еще шесть дюймов. Еще фут. Приблизился ли свет? А может, отдалился? Джош протискивался вперед, думая о том, как мать, бывало, бранила его за немытые уши. Еще фут, и еще. Позади Сван с неутомимостью маятника вползала в туннель и уносила выкопанную землю, снова и снова. Свет приближался. Джош был в этом уверен. Но теперь радости у него поубавилось. Свет был нездоровый, совсем не похожий на солнечный.

«Болезненный свет, – подумал Джош. – А может быть, и смертельный».

Но он продолжал работать – одна двойная горсть за другой, – медленно продвигаясь вперед, наружу.

Неожиданно ему на шею посыпалась земля. Он замер, ожидая обвала, но туннель выдержал.

«Ради бога, не останавливайся!» – подумал он и потянулся за следующей горстью.

– Мы почти выбрались! – закричал он, но земля поглотила его голос. Он не знал, слышала ли его Сван. – Осталось всего несколько футов!

Однако лаз сузился, теперь в него не проходил даже кулак, и Хатчинсу пришлось снова остановиться и отдохнуть. Он лежал, неотрывно глядя на свет в отверстии в трех футах от него. Теперь он чувствовал запах, который шел снаружи: горький аромат горелой земли, выжженной кукурузы и щелочи. Он двинулся вперед. Земля около поверхности оказалась очень крепкой, полной камней и металлических осколков. Огонь превратил влажную почву во что-то похожее на асфальт. Джош копал и копал, его плечи дрожали от напряжения, и он не сводил взгляда с безобразного света. Вот уже достаточно близко, чтобы высунуть в дыру руку.

Он решился и сказал:

– Я почти выбрался, Сван! Я почти наверху!

Джош отбросил землю назад, и его рука оказалась у отверстия. Но нижняя сторона последнего слоя грунта над ним напоминала гальку, и мужчина не мог просунуть в дыру пальцы. Он сжал кулак, покрытый белыми и серыми крапинками, и ударил. Сильнее. Еще сильнее.

«Давай, давай! – думал он. – Толкай, черт побери!»

Что-то сухо треснуло. Сначала Джош подумал, что хрустнула его рука, но не почувствовал боли и продолжал бить по грунту, словно пытаясь пробить небо.

Земля снова захрустела. Края дыры начали крошиться и расширяться. Кулак вышел наружу, и Джош попытался представить себе, как это может выглядеть для стороннего наблюдателя: торчащий из земли полосатый, как зебра, кулак, словно странный цветок, проросший из мертвой почвы. Кулак раскрылся, и пальцы растопырились, как лепестки, под слабым красным светом.

Джош высунул руку из дыры почти по локоть. Холодный ветер обдувал его пальцы. Это движение ветра подбодрило и встряхнуло его, словно пробудив от долгого забытья.

– Есть! – закричал он, едва не всхлипывая от радости. – Сван! Мы выбрались!

Она сзади жалась к нему:

– Ты что-нибудь видишь?

– Попробую-ка высунуть голову наружу, – сказал Джош и протиснулся вперед – рука, потом плечо, – ломая дыру, расширяя ее.

Теперь его рука оказалась почти целиком снаружи, макушка была готова пробиться следом. Он вспоминал рождение сыновей, как их макушки старались выйти в мир. Он чувствовал головокружение и боялся внешнего мира, как, возможно, любой младенец. Сван подталкивала его сзади, помогая ему вырваться наверх.

С треском разбивающегося горшка земля раскололась. Огромным усилием Джош просунул голову в отверстие – и оказался под порывами ураганного ветра.

– Ты уже там? – спросила Сван. – Что ты видишь?

Джош зажмурился и поднял руку, чтобы защититься от летящего песка.

Он видел безлюдный серо-коричневый ландшафт без каких-либо ориентиров, не считая искромсанных остатков своего «понтиака» и «камаро» Дарлин. Над головой висело низкое небо, придавленное толстыми серыми облаками. От одного мертвого горизонта до другого медленно плыли, точно катились, облака, и то тут, то там мелькали блеклые алые вспышки. Джош оглянулся. Примерно в пятнадцати футах позади него влево уходил большой холм, земля которого перемешалась со стеблями кукурузы, кусками дерева и металлическими обломками бензонасосов и машин. Он догадался: вот могила, в которой они были похоронены. В то же время он понимал, что, если бы огромная масса грунта не накрыла их, они были бы сожжены заживо. Вокруг этого холма земля была выскоблена начисто.

Ветер бил ему в лицо. Джош выполз наружу и сел на корточки, разглядывая пустыню вокруг себя.

Из норы вылезла Сван. Холод пронизывал до костей, и глаза девочки в кровавых отеках недоверчиво оглядывали то, что превратилось в пустыню.

– О, – прошептала она, но ветер отнес ее голос, – все исчезло…

Джош не слышал ее. Ему никак не удавалось сориентироваться. Он знал, что ближайший город – или то, что от него осталось, – Салина. Но где запад, где восток? Где солнце? Песок и пыль скрыли все, что находилось дальше чем в двадцати ярдах. Где шоссе?

– Здесь ничего не осталось, – сказал Джош, в основном себе. – Не осталось ни черта!

Сван увидела неподалеку знакомую вещь. Девочка встала и, сопротивляясь ветру, пошла к маленькой фигурке. Почти вся синяя шерсть сгорела, но пластиковые глаза с черными вращающимися зрачками уцелели. Сван наклонилась и подняла игрушку. Со спины куклы свисал шнурок с колечком. Девочка дернула за него и услышала, как Коржик медленным искаженным голосом попросил еще печенья.

Джош поднялся.

«Так, – подумал он, – вот мы и на поверхности. Но что теперь делать? Куда идти?»

Он уныло покачал головой. Возможно, идти некуда и везде все так же, как здесь. Какой смысл покидать их подвал? Он угрюмо посмотрел на нору, из которой они вылезли, и на секунду подумал: а не забраться ли в нее обратно, чтобы провести остаток своих дней, как гигантский суслик, вылизывая банки и справляя нужду в противоположном углу?

«Осторожно!» – предупредил он себя.

Нора вела обратно в подвал – в могилу – и неожиданно стала слишком притягательной. Слишком, слишком притягательной. Он заставил себя шагнуть прочь от отверстия и постарался размышлять более последовательно.

На глаза ему попалась Сван. Она тоже была вся в грязи, разодранная одежда развевалась по ветру. Девочка глядела вдаль, щурясь против ветра, баюкая безответную куклу. Джош долго смотрел на нее.

«Я смогу сделать это, – сказал он себе. – Я смогу заставить себя сделать это, потому что так будет правильно. Может быть… Наверное. Если весь мир похож на этот пейзаж, то ради чего жить?»

Джош разжал руки, затем сжал их снова.

«Я могу сделать это быстро, – подумал он. – Она ничего не почувствует. А потом я покопаюсь на этой свалке, найду хороший металлический осколок с острым краем и покончу с собой. Так будет правильно».

«Сберегите дитя», – вспомнил он, и глубокий, невыносимый стыд охватил его.

«Как же, сбережешь тут, – подумал он. – Господи Исусе, ведь все исчезло! Все разлетелось к чертям собачьим!»

Сван повернула голову, и их взгляды встретились. Она что-то сказала, но Джош не разобрал. Она подошла к нему поближе, дрожа и сгибаясь под ветром, и прокричала:

– Что мы будем делать?

– Не знаю! – крикнул он в ответ.

– Ведь не везде же так? – спросила Сван. – Где-то должны быть другие люди!

– Может быть. А может, и нет. Черт. Как холодно!

Джош дрожал; он одевался для жаркого июльского дня, и теперь на нем были изодранные брюки.

– Мы не можем просто так стоять здесь! – сказала Сван. – Надо куда-нибудь идти!

– Хорошо. Выбирай, куда мы пойдем, юная леди. Мне все направления кажутся одинаковыми.

Сван глядела на него еще несколько секунд, и Джошу снова стало стыдно. Она повернулась поочередно в каждую сторону, словно пытаясь выбрать направление. Неожиданно ее глаза наполнились слезами, которые оказались такими жгучими, что она едва не закричала, но прикусила нижнюю губу почти до крови. В этот момент она ощутила, что мама нужна ей как никогда: подсказать, куда идти, что делать. Это несправедливо, что ее мама погибла. Несправедливо, неправильно!

«Я рассуждаю как маленькая», – решила девочка.

Мама ушла домой, в далекий тихий край, и Сван придется самой принимать решения. Начиная с этой минуты.

Сван подняла руку и показала в том направлении, куда дул ветер.

– Туда, – решила она.

– Для этого есть какая-то причина?

– Да. – Сван обернулась и посмотрела на него так, что он почувствовал себя полным идиотом. – Потому что ветер будет дуть нам в спину, это подтолкнет нас, и идти будет не так тяжело.

– Ого, – негромко сказал Джош.

Там, куда показала девочка, ничего не было видно, кроме пыльных вихрей и полного опустошения. Он не видел причин трогаться с места.

Сван почувствовала, что Джош готов сесть. Если этот великан сядет, она никак не сможет заставить его подняться.

– Когда мы выбирались из-под земли, нам пришлось тяжело! – крикнула она ему против ветра.

Он кивнул.

– Мы доказали, что можем что-то сделать, если действительно захотим, – продолжала она. – Ты и я! Мы команда! Мы хорошо поработали и теперь не должны останавливаться.

Он снова угрюмо кивнул.

– Надо хотя бы попытаться! – призвала его Сван.

Джош оглянулся на нору. В конце концов, там, внизу, было тепло. По крайней мере, у них была пища, и что плохого в том, чтобы остаться… Краем глаза он заметил какое-то движение. Маленькая девочка с Коржиком в руках двинулась в выбранном ею направлении. Ветер подталкивал ее в спину.

– Эй! – крикнул Джош.

Сван не остановилась и не замедлила шаг.

– Эй!

Она продолжала идти.

Джош шагнул следом за ней.

Ветер ударил его сзади по коленям. «Ого, словно обойму разрядил! Пятнадцатиярдовое пенальти!» – подумал он, и тут новый воздушный порыв толкнул его в спину, потащил вперед.

Хатчинс сделал второй шаг, потом третий и четвертый. И вот он уже шел за Сван. Ветер был такой сильный, что это больше походило на полет, чем на ходьбу. Он догнал девочку, пошел рядом с ней и снова почувствовал угрызения совести из-за своей слабости: Сван даже не удостоила его взглядом. Она шла с поднятым подбородком, словно бросая вызов окружавшей беспросветности. Джош подумал, что она похожа на маленькую королеву, у которой отняли ее королевство, – трагическую и решительную фигуру.

«Там ничего нет», – размышляла Сван.

Глубокая печаль охватила ее, и, если бы ветер не подталкивал ее вперед, она опустилась бы на колени. Все исчезло. Все исчезло. Две слезинки пробежали по корке грязи и волдырям на ее лице.

«Все не может исчезнуть, – сказала она себе. – Где-то должны остаться города и люди!»

Может быть, в миле от нее. Может быть, в двух. Или прямо перед ними, скрытые завесой пыли. Она продолжала идти, шаг за шагом. Джош Хатчинс шагал рядом с ней.

Суслик высунулся из норы и огляделся, потом тихонько свистнул и снова скрылся в безопасной земле.