Текст книги "Они жаждут"

Машина отъехала, Палатазин стоял и смотрел на размазанные по дороге хлеб и колбасу, а краснолицый мужчина хвастался перед зеваками, приговаривая, что никто не сможет ограбить его и уйти безнаказанным. Никто!

И вот теперь, за полмира от Фаунтейн-авеню, Палатазина захлестнула волна сожаления. Он снял со спинки стула пиджак и устало передернул плечами, надевая его. Почему все сложилось не так, как он планировал много лет назад? Он мечтал, что увезет жену и сына в маленький городок к северу от Сан-Франциско, где климат холодней, а самые опасные преступники – это дети, обворовывающие тыквенные грядки, и станет там руководить полицейским участком. Даже машина ему больше не понадобится, зато его будет знать и любить весь город. Джо откроет цветочный магазин, как всегда хотела, а сын станет квотербеком в школьной футбольной команде. Он застегнул пиджак и отпустил свои мечты, уплывшие прочь, словно облако мерцающей пыли. После второго мертворожденного ребенка врач сказал Джо, что еще одна попытка будет для нее очень опасной – как физически, так и эмоционально. Он предложил усыновить кого-нибудь и оставить все как есть. А Палатазина, как и всех вокруг, закрутил водоворот событий, который уносит тебя в сторону один раз, другой и в третий уже навсегда. Палатазин понимал, что, скорее всего, останется в этом городе до самой смерти, хотя временами, поздно ночью, ему казалось, что стоит закрыть глаза – и он увидит тот маленький городок с белыми штакетниками, чистыми улочками и трубами, долгой зимой выпускающими белые клубы вишневого дыма.

«Пора домой», – подумал он.

И тут что-то очень тихо прошуршало у него за спиной.

Вздрогнув, Палатазин обернулся к двери.

Там стояла его мать, такая же материальная, как и любой другой человек. В той же светло-голубой ночной рубашке, что была на ней в ночь, когда она умерла. Хрупкие кости отчетливо проступали под морщинистой бледной кожей. Она с пугающей пристальностью смотрела ему в лицо. Потом вытянула тонкую, как прутик, руку и указала пальцем на окно.

От потрясения кровь отхлынула от лица Палатазина, он попятился и наткнулся на острый край стола. Подставка для трубок опрокинулась, рамка с портретом Джо тоже. Папки с делами спланировали на пол.

Мать открыла рот, показав почти беззубые десны, и как будто попыталась что-то сказать. Ее пальцы дрожали, а лицо перекосилось от напряжения.

И тут Палатазин разглядел сквозь нее дверь и сверкающую дверную ручку, словно за пеленой сероватого дыма. Фигура матери заколыхалась, как паутина под сильным порывом ветра. И пропала.

Дыхание взрывом вылетело из легких Палатазина. Его колотил неудержимый озноб. Он вцепился пальцами в край стола и долго смотрел на то место, где только что стояла его мать. А когда провел над ним дрожащей рукой, ему показалось, будто воздух там на несколько градусов холодней, чем в остальных частях комнаты.

Он открыл дверь и высунул голову так резко, что детектив Цайтфогель, который сидел за ближайшим столом, пролил горячий кофе себе на колени. Цайтфогель выругался и вскочил, и тогда все остальные тоже заметили бледность и дико выкаченные глаза Палатазина. Он тут же снова юркнул в свой кабинет, но оставил дверь открытой. Он ощущал слабость и головокружение, как будто только что пришел в себя после выжигающей мозг лихорадки. Палатазин стоял и тупо смотрел на разбросанные по полу папки, потом нагнулся и принялся подбирать их.

– Капитан? – В дверях показался Цайтфогель, вытирающий брюки бумажными салфетками. – С вами все в порядке, сэр?

– В полном, – ответил он, не поворачивая головы, чтобы не выдать себя все еще подрагивающими от страха уголками губ.

Цайтфогель посмотрел на свои колени. «Господи! – подумал он. – Интересно, смогу ли я провернуть дело так, чтобы отдел оплатил мне счет за химчистку? Как же, дождешься от них!»

– Минуту назад у вас было такое лицо, будто вы увидели призрака, сэр!

– В самом деле?

Палатазин поднялся и бухнул папки на стол, поставил на место фотографию Джо и поправил развалившийся ряд трубок. Потом выудил из кармана ключи, торопливо покинул кабинет и запер дверь.

– Тебе разве нечем заняться? – бросил он на ходу Цайтфогелю и вышел из общей комнаты, простучав подошвами ботинок по плиточному полу.

«Странное дело», – подумал Цайтфогель, пожав плечами так, чтобы видели остальные, промокнул самое ужасное из пятен и сел обратно за свой стол. Прежде чем вернуться к работе, он задумался, нет ли доли правды в том, о чем пишут в газетах и шепчутся по всем углам: дескать, на капитана так давят из-за этой твари Таракана, что он под этим давлением начинает ломаться. Потом он продолжил печатать на машинке рапорт о молодом человеке, которого этим утром нашли застреленным в собственной постели. «Пусть лучше он, чем я».

Ночь залила баррио, как черная дождевая вода заливает воронку от взрыва, а то, что копошилось в глубине, не имело названия. Холодные мучительные ветры вгрызались в углы безмолвных полуразрушенных зданий, по узким переулкам шныряли в поисках еды крысы, и в их глазах отражались крошечные красные огоньки. Трое мальчишек-чикано в обтягивающих черных кожаных жилетах и черных банданах притаились за осыпью пыльных кирпичей и наблюдали за ветхим, размалеванным граффити домом меньше чем в сотне ярдов от них. Многоквартирные дома вдалеке, казалось, стояли под странными углами, как кривые ряды серых надгробий.

– Прошло больше часа, Мейвен, а там никто ни разу не шевельнулся, – хрипло прошептал левый из мальчишек, смуглый и тонкий, как плеть. – Нет там никого.

– А я говорю – есть.

Тот, что сидел по центру, был самым крупным из троих, на его руках бугрились мускулы. На левом бицепсе виднелась татуировка орла, вцепившегося когтями в змею, а ниже – имя: «МЕЙВЕН». Черные как смоль волосы выбивались из-под банданы, а глаза – глаза хитрого зверя – на плоском широкоскулом лице превратились в узкие щелки.

– Да-а, – прошептал он, – enemigos[38]38
  Враги, неприятели (исп.).


[Закрыть] там, и сегодня они за все заплатят.

– Должно быть, они перенесли свою штаб-квартиру, – сказал худой мальчишка. – Разведчики могли проглядеть.

– Они прячутся, – ответил Мейвен, – потому что до усеру боятся того, что мы им устроим.

Он оглядел крыши окрестных домов, где сидели другие «Головорезы», наблюдавшие за штаб-квартирой «Гадюк». Однако Мейвен никого не увидел, настолько хорошо они затаились. Затем он снова повернул голову в сторону дома и чуть сдвинулся, потому что висевший на поясе сорок пятый впился ему в живот. Двое его товарищей, Чико Мапазан и Джонни Паскаль, были вооружены примерно одинаково: Чико прихватил с собой девятидюймовый нож и пару шипованных бронзовых кастетов, а Джонни держал в руке бейсбольную биту с торчавшими из нее четырехдюймовыми гвоздями.

– Кто бы на их месте не обосрался от страха, зная, что «Головорезы» охотятся за ними? – тихо проговорил Мейвен.

– Выпотрошим этих засранцев, – шептал Джонни, сжимая биту и снова разжимая пальцы. – Они у нас поплатятся.

– Я выстрелю первым, – сказал Мейвен, и на его скулах заходили желваки. – Отомщу за то, что они сделали с Анитой. Должно быть, эти суки насиловали ее, пока она не умерла, а потом оттащили на свалку. Они хотят грубой игры, так мы им покажем, что это значит.

– Когда же мы начнем? – спросил Чико с нетерпеливым огнем в глазах.

– Когда я скажу. А пока ждем.

Примерно через пятнадцать минут входная дверь дома открылась. Мейвен напрягся, как туго натянутая колючая проволока. Двое мальчишек: один в армейской куртке, другой голый по пояс – вышли из дома и уселись на ступеньках крыльца. Похоже, они о чем-то разговаривали, и Мейвен в круговерти ветра различил их смех.

– Сучары! – выдохнул он. – Вы за все заплатите!

Эти двое сидели долго, потом одновременно поднялись и снова скрылись в доме.

Почти тут же, пригибаясь к земле и держась ближе к участкам густой тени, по стоянке прокралась крохотная фигурка. Это был Луис Сантос. Он пристроился рядом с Чико.

– Все готово, Мейвен, – сообщил он. – Зорро собрал бойцов вокруг задней двери.

– Отлично. Он принес свою «мамочку»?

– Ага.

«Мамочкой» Зорро называл обрез, украденный из оружейного магазина меньше месяца назад, но уже показавший себя в деле.

– Она может ему понадобиться, когда эти суки выбегут через заднюю дверь.

Мейвен вздохнул и сказал:

– Хорошо. Начинаем.

Он поднял голову, сунул два пальца в рот и пару раз резко, коротко свистнул.

– Ты пойдешь со мной, маленький боец, – сказал он Луису. – Заставь их заплатить за издевательства над твоей сестрой, чувак.

Мейвен протянул мальчишке выкидной нож с черной резной рукояткой. Потом издал еще один долгий и низкий свист, оборвав его на восходящей ноте. На парковке тут же зашевелились тени. Мейвен и остальные быстро поднялись и побежали сквозь темноту, готовые в любую секунду нырнуть в укрытие.

Они уже подобрались к самому дому, но никто так и не выскочил навстречу, не открыл огонь.

– Возьмем их спящими, – прошептал Мейвен. – Сотрем их в порошок.

Он добежал до дома первым, Луис не отставал. Мейвен выдернул чеку одной из двух гранат, купленных на черном рынке, и швырнул ее в ближайшее окно. Затем нырнул за угол и распластался на земле, успев заметить, что Луис сделал то же самое.

Граната взорвалась с глухим «бух!», и белые сверкающие осколки металла, словно шершни, с визгом вылетели из окна. Через мгновение Мейвен уже прыгал по ступеням с ордой «Головорезов» за спиной. Он выбил ногой дверь, запрыгнул внутрь и выпустил несколько пуль-сорокапяток раскаленной докрасна дугой. Луис щелчком выбросил лезвие, почувствовав отдачу в запястье. Он представлял себя солдатом Пломбиром, а Мейвена – сержантом Роком[39]39
  Сержант Рок и солдат Пломбир – персонажи популярного комикса. Солдат Пломбир, отличавшийся невысоким ростом, получил свое прозвище за хладнокровие в бою.


[Закрыть], кровь его кипела, а разум был кристально чистым. Он ворвался в открытую дверь, следом за ним – Джонни с Чико и остальные «Головорезы». Мейвен скорчился на полу в голубой дымке порохового дыма. В стене виднелись дыры от его пуль, но прихожая и коридор, проходящий через все здание, были пусты. Он не слышал ничего, кроме топота шагов и яростного дыхания своих бойцов.

– Здесь никого нет! – взвыл Чико.

– Заткнись! – крикнул Мейвен и встал на ноги, палец на спусковом крючке подергивался. – Они должны быть здесь! Где вы, засранцы?

Он различил очертания открытых дверей дальше по коридору.

– Гондоносы обосрались от испуга! – крикнул он. – Выходите – и мы немного повеселимся!

Он выстрелил вглубь коридора и услышал, как посыпалась дождем штукатурка.

– Чико, возьми Сальваторе и еще шестерых, поднимись по лестнице и проверь второй этаж. Не дай им сбежать. ЖИВЕЙ, ЧЕГО ТЫ ЖДЕШЬ? Остальные держитесь за мной!

Он пригнулся, словно пантера, и двинулся по коридору, заглядывая в одну комнату за другой.

– Эй, чувак, – произнес кто-то у него за спиной. – Не нравится мне эта…

– Закрой пасть и иди за мной! – крикнул Мейвен, но голос его на этот раз прозвучал неуверенно, и двое его бойцов застыли на месте.

Только Луис не отставал от своего сержанта Рока. На двери в самом конце коридора висел замок. Мейвен яростно прорычал и шагнул в соседнюю комнату, дважды выстрелил в закрытый шкаф, а потом рванул дверцу на себя, ожидая, что оттуда вывалится пара окровавленных трупов. Но там не было ничего, кроме висевшей на штанге вешалки для одежды. Луис воткнулся Мейвену в спину.

– Отойди, малыш! – сказал Мейвен и услышал стук шагов над головой – его бойцы осматривали верхний этаж.

А потом он посмотрел вверх.

Они уцепились за стропила, как летучие мыши.

Мейвен вскрикнул и поднял пистолет, но в этот момент сверху посыпались тела. Кто-то свалился ему на спину, дернул за волосы, и выстрел ушел в молоко. Мейвен упал и услышал шипение прямо над ухом. И вот уже по всему дому поднялись крики, призывы к Богу, ожесточенная ругань, стук падающих тел и грохот выстрелов, разносящих на куски деревянные брусья и штукатурку. Что-то тяжелое толкнуло Луиса в плечо и сбило с ног, он ударился головой об пол. Оглушенный, плывущий в красном тумане, Луис услышал, как бормочет Мейвен, умоляя о пощаде, как он жалобно, по-женски кричит. Громыхнул выстрел, и задняя дверь слетела с петель – в дом ворвались бойцы Зорро. Темные силуэты рванулись по коридору к ним навстречу, и теперь в темноте бушевала дюжина отдельных схваток. Трещали выстрелы, прорезая в воздухе короткие горячие полосы. Борясь с шумом в голове, Луис попытался подняться, но получил ногой по ребрам. Он согнулся пополам, слезы залили глаза, но пальцы пытались нащупать черную рукоять ножа. Кто-то еще закричал, и эхо пронеслось по всему дому. Кто-то набросился на Луиса и снова повалил его на пол. Он услышал стон, сопровождаемый странным, ужасающим… причмокиванием. «Я не хочу так умирать! – вспыхнуло в его мозгу. – Не хочу умирать, как…»

Ледяная рука схватила его за плечо и перевернула, словно соломенное чучело. Неясный силуэт с горящими глазами присел над ним, пригвоздив к полу. И тут Луис узнал в нем Передоза Засу, одного из предводителей «Головорезов», которого, как считалось, недавно убили «Гадюки».

– Передоз? – с облегчением проговорил он.

В конце концов, ему еще рано умирать, еще рано, еще…

Передоз оскалился в усмешке.

С четырех его желтых клыков, торчавших из верхней и нижней десны, капала жидкость. Нижние чуть загибались внутрь, как рыболовные крючки, верхние были скошены один к другому, образуя букву «V». Лицо Передоза сияло лунной белизной. Тонкие пальцы, напоминающие когти, глубоко впились в Луиса, не позволяя вырваться.

И вот Передоз подался всем телом вперед, глаза на жутком лице закатились в жадном нетерпении.

Луис выкрикнул единственное слово, вонзившееся в его мозг, словно раскаленное докрасна лезвие:

– Vampiro!

Передоз хихикнул и склонился над своим лакомством. Нижние клыки пронзили кожу и вцепились в горло. Передоз чуть повернул голову, удобней пристраиваясь к пылающей реке жизни, хлынувшей прямо из-под подбородка Луиса. Руки мальчишки взметнулись к голове Передоза, чтобы оттолкнуть его, но слишком поздно и слишком слабо. Клыки опустились буквой «V», и кровь брызнула Передозу в лицо. Он зажмурился и снова чуть изменил свою позицию, откуда-то из безмерного далека Луис услышал, как высасывают его кровь, – такой же звук, с каким пьют кока-колу через соломинку или втягивают носом с золотой ложечки чистый кокаин. Руки Луиса задрожали, палец вжался в уголок глаза Передоза. Но в то же мгновение он услышал голос в голове, мягкий и убаюкивающий: «Лежи тихо, маленький брат. Лежи очень тихо». Руки Луиса подбитыми птицами упали на пол.

Он ощутил холод, лютый холод, но там, где губы Передоза прижимались к его горлу, бушевал ад. Луис лежал очень тихо, а арктический холод проползал по венам безжалостно, дюйм за дюймом. Завывания ветра, поднявшегося в голове, оглушали его. А когда яремная вена сжалась и стала плоской, как раздавленный червяк, Луис уже спал непробудным сном.

Омерзительные высасывающие звуки эхом пробежали по всем комнатам и постепенно стихли. Но не прошло и пары минут, как их сменил другой шум – шорох перетаскиваемых по полу тел.

Таракан – молодой, гораздо моложе, чем сейчас, но с уже забродившим в мозгу отчаянным безумием – толчком открыл дверь.

В маленькой спальне с горчично-желтыми обоями и едким запахом табачного дыма и пота еще один чужак, раздвинув ноги его матери, жестко объезжал ее чавкающими толчками. Ягодицы и бедра чужака механически напрягались и расслаблялись при каждом движении, как у бездумной машины. Пальцы Бев, цепляясь за его плечи, оставляли на широкой спине рельефные царапины. Кровать ходила ходуном, пружины визжали под удвоенным весом.

У изножья кровати стояла пустая бутылка из-под виски. Таракан подошел, нагнулся и поднял ее. Он разглядел лицо Бев – бессмысленное, пьяное, опухшее. Казалось, она смотрела прямо на него, но глаза были похотливыми и зазывающими. В паху у него ненавистным ритмом забился барабан вожделения. Он поднял бутылку за горлышко и шагнул вперед, выбирая место, куда нанесет удар. Уже опуская руку, он услышал крик Бев: «НЕТ!» А затем бутылка обрушилась, но не на темноволосый череп чужака, а поперек правого плеча, потому что Таракан дернулся от крика. Бутылка разбилась о лопатку, зазубренная кромка впилась в плоть.

– Будь ты проклят, чокнутый мелкий ублю… – взревел чужак и наотмашь ударил его, угодив в нос и опрокинув на пол.

С повисшими под носом кровавыми соплями, Таракан вскочил на ноги и, завывая по-звериному, бросился вперед. Забыв про бутылку, он готов был теперь задушить этого парня голыми руками. Чужак изогнулся, отпихнув Бев, и крепко засадил мальчишке прямо в подбородок. Удар подбросил Таракана в воздух, а затем опустил обратно, словно ворох грязного белья.

– Держись от меня подальше! – крикнул чужак, торопливо нагибаясь, чтобы поднять разбитую бутылку. – Держись от меня подальше, или, Богом клянусь, я убью тебя!

Таракан снова шагнул вперед, черные бусинки его глаз были мертвы, как мрамор, но тут Бев шевельнулась, и он остановился. Между ее обнаженными бедрами блестели половые губы, как врата ко всем наслаждениям, которые он только мог вообразить в своих извращенных мечтах. Таракан повернулся к ней, забыв про чужака, и побрел к кровати на дрожащих ногах. Лицо Бев залила краска. Она свела бедра и натянула простыню до самой шеи. Ее сын стоял возле кровати, словно окаменевший, и рука его по медленной дуге опускалась к промежности.

– Бог мой! – прошептал чужак под шлепки падающих на пол капель крови. – Бог мой… и как давно… это все у вас…

– Это не то, о чем ты подумал, Ральф! – сказала она, избегая смотреть в безжизненные глаза сына. – Пожалуйста…

– Ты… с ним? – Взгляд чужака скакал с нее на него и обратно. – Со своим собственным сыном?

– Недолго, Ральф… Клянусь Богом, совсем недолго!

И тут он все понял.

– Тебе… Тебе это нравится? Боже! Тебе нравится делать это с собственным сыном?

И вдруг, прежде чем Бев успела остановиться, из нее вырвалось все это: гнев, страх и черная вина, которую она оставляла в наследство сыну.

– ДА, МНЕ ЭТО НРАВИТСЯ! – провизжала она. – Мне нравится, когда он меня трогает. Не смей на меня так смотреть… Убирайся отсюда! ЖИВО! УБИРАЙСЯ!

Чужак уже натянул штаны. Потом схватил рубашку со спинки стула и набросил на раненое плечо.

Бев снова закричала пронзительным пьяным голосом:

– И я довольна, что мы это делаем. В свои тринадцать он такой мужчина, каким ты никогда не будешь…

– Конечно, конечно, – сказал он, надевая ботинки. – Вы что, оба спятили? Господи, я знал, что он тронутый, но и ты, значит, тоже?

– УБИРАЙСЯ!

Чужак остановился в дверях, порылся в кошельке и бросил ей несколько купюр. Они закружились, как падающие листья, и опустились у ног мальчика.

– Может быть, тебе дадут такую же комнату в дурдоме, – сказал он и отвернулся.

Дверь открылась и захлопнулась снова, а затем наступила тишина, если не считать хриплого дыхания Бев. Она смотрела на сына, и слезы скользили по ее щекам.

– Это все не важно, – тихо проговорила она. – Ничуточки. Мы ведь нашли друг друга. И всегда будем рядом. Они просто не понимают, как плохо быть одной, правда же, Уолти? Больше ничего не важно. Начинай же. Скорее.

И он начал.

Спальня, Бев и стены горчичного цвета подернулись рябью, словно вода в пруду от брошенного камня. Волны усилились, задвигались все быстрей, и вся картина внезапно пропала, как будто ее засосало в темные глубины водоворота.

Таракан протер глаза и сел на кровати в своей сырой, холодной квартире. На улице было еще темно, где-то играл музыкальный автомат. В клетках шебуршали черные тараканы. Он встал, подошел к окну и посмотрел на Колорадо-стрит. Сон о матери так взволновал его, что на лице выступил пот. И разозлил, хотя он и не мог толком понять почему. Возможно, потому, что он знал, какой лживой она была. В конце концов, она его бросила, и это из-за матери его отправили в то ужасное место – сумасшедший дом, где люди все время смеялись и кричали, где его заставляли глотать таблетки и пить много воды. В глубине души он нуждался в матери и ненавидел эту нужду. Когда Таракан найдет свою мать – а Мастер пообещал, что однажды это случится, – ему больше не придется бояться, что он опять окажется в сумасшедшем доме. И все будет хорошо.

Он прошел через комнату к столу, на котором стояли маленькие клетки с тараканами. Их спины блестели в темноте, как черные доспехи. Он взял спички, чиркнул одной и поднес к клетке, тараканы расползлись подальше от нее. Когда пламя сжалось до крошечной красной точки, он услышал, как они снова забегали, перебираясь через сородичей.

Уолтера Бенефилда больше не было. Теперь его звали Таракан, и это имя ему нравилось. Получив четыре месяца назад работу дезинфектора в «Аладдине», он изучал их предсмертную агонию, после того как распылял дурсбан или диазинон в щели между стенами и полом. Порой тараканы выплескивались наружу в каком-то подобии танца, бегали, дергались и падали, когда начинали задыхаться от химикатов. Частенько среди них попадались крупные черные тараканы, настоящие быки в стаде, которые вдруг оживали и бросались наутек. Именно таких он ловил руками, бросал в пластиковый пакет и относил домой для экспериментов. Он преклонялся перед их силой, их невероятной стойкостью – мало что было способно справиться с мощным трехдюймовым быком. От диазинона они могли на время обезуметь, но без повторного опрыскивания быстро приходили в себя. Даже раздавить их было не так уж просто, на короткое время они притворялись мертвыми, а потом, словно неутомимые танки, уносились прочь, волоча за собой свисающие из брюха внутренности. Они были очень быстры, эти настоящие выживальщики, которые сохранялись практически неизменными миллионы лет. Месяц за месяцем он пытался сжечь их, потопить в унитазе, удушить, сварить в кипятке, проводил десятки других смертельных экспериментов. Мало что приносило результат. По чистой случайности пакетик с тараканами оказался при нем, когда он посадил к себе в машину ту первую девушку. Потом она умерла, а он задумался о том, задохнутся ли тараканы у нее во рту или нет, и взялся за работу. В конце концов они задохнулись, и он был очень доволен собой. И стал вдвое довольней, когда узнал из газет, что его прозвали Тараканом. Он посчитал это честью для себя и решил, что и дальше будет делать то же самое, просто забавы ради, потому что газеты и полиция, видимо, ожидали от него повторения.

Теперь, глядя на свое отражение в зеркале, он подумал, что становится похожим на них. Широкие, чуть сутулые плечи; большие, мускулистые руки, как стальные зажимы; тяжелый лоб с темными бровями и маленькие черные глаза, не пропускающие ничего. Когда-то у него были черные вьющиеся волосы, но, устроившись в «Аладдин», он коротко постригся, и остался лишь выпуклый, почти голый череп. Крохотные уши и костлявые, выпирающие локти довершали образ, который он сам себе представлял, – будто с ним происходят эволюционные изменения, которые преодолевают границу между человеком и насекомым, прибавляют ему силы и сообразительности, делают его почти непобедимым, как тараканы.

Он отклеил уголок вощеной бумаги, покрывавшей клетку, просунул руку и ухватил таракана большим и указательным пальцами. Таракан выскользнул, и пришлось потратить еще несколько секунд, чтобы поймать другого. Потом он приклеил бумагу на место, чтобы никто не смог сбежать, и, держа извивающегося таракана в левом кулаке, правой рукой включил освещение. Люстра наверху – полупрозрачный зонтик из грязноватого стекла – залила комнату резким светом, отбросив на пол огромную тень мужчины. Он подошел к плите, включил газ и подвесил таракана над пламенем. Насекомое отчаянно цеплялось за его пальцы. Он властвовал сейчас над жизнью и смертью – так же, как было с теми девушками, подружками Бев, которые смеялись над ним, когда думали, что он ничего не заметит. Он знал, что они смеются, потому что был намного умней, чем считал нужным показывать. Кое-кого из этих девушек он видел с Бев раньше, когда был еще маленьким и она часто выходила на панель. Они были ее подружками и прятали Бев от него.

Раньше он просто зажимал им рот ладонями, чтобы они больше не могли смеяться, но Мастер сказал, что это расточительство. Он сам хотел их заполучить и объяснил, что Таракан должен забрать с работы яд – жидкость или порошок – и с его помощью на время усыпить девушек. В субботу вечером Таракан брал со склада один из препаратов – сэвн даст, В-1, дурсбан, диазинон или какой-нибудь еще. Он мало что о них знал, за исключением того, что мистер Латруп велел надевать маску при работе с ними. Так он и поступал, когда смешивал химикаты в бутылочке над своей плитой. Потом отрывал кусок от старого полотенца, долго смачивал тряпку в растворе, сливая остатки коричневой маслянистой жидкости в бутылочку из-под апельсинового сока, которую хранил под раковиной. В первый раз он попробовал новый способ вечером следующего вторника, и Мастер очень рассердился на него, потому что девушка была уже мертва, когда Таракан привез ее на Блэквуд-роуд. С тех пор он разбавлял смесь вдвое большим количеством воды, и все получалось прекрасно.

Насекомое загорелось. Таракан понаблюдал, как оно поджаривается, а потом бросил в раковину корчиться от боли и бегать по кругу. Включил воду, и все еще дергающее лапами насекомое засосало в сливную трубу.

Вдруг глаза Таракана загорелись, он вскинул голову. Ему послышался слабый шепот, доносящийся сквозь щель в оконной раме и заполняющий собой комнату. Он подошел к окну, приложил ладонь к стеклу, вглядываясь в темноту, и стал слушать, наклонив голову набок. Мастеру понадобится еще одна жертва завтра ночью. А сегодня он желает, чтобы Таракан уснул и забыл обо всем плохом, думая только о завтрашнем дне и о грядущем новом царстве.

Несколько минут Таракан стоял, прижавшись лбом к стеклу, а затем подошел к стене и выключил свет. Уже оказавшись в постели, он подобрал с пола эспандер и принялся сжимать его. Сжать… держать… отпустить, сжать… держать… отпустить: он повторял это упражнение по двести раз перед сном. Пружины скрежетали в темноте, словно трущиеся друг о друга мандибулы.