Текст книги "Мистер Морг"

За стенами избушки преподобного Бертона сгущалась тьма, дождь сплошной стеной падал на эту Богом забытую землю, рокотал гром, небо прорезали молнии. Кто-нибудь мог бы сказать, что это просто еще одна ночь в Нью-Джерси.

Но в доме весело потрескивало и грело людей пламя в камине, огоньки свечей создавали приятельскую атмосферу таверны, а булькающее в чугунном котелке кроличье рагу источало такой аромат, что сама Салли Алмонд стала бы выпрашивать рецепт. Том доказал, что его действительно послал Бог, – во всяком случае, готовить он точно умел. За компанию с порубленной крольчатиной в котелок пошли грибы, черемша, картошка, морковка и немного бренди из фляжки, которую Грейтхаус предложил всем, на ком не было цепей и кто ходил на двух, а не на четырех ногах, и на короткое время в Нью-Юнити вернулся былой уют.

На стол поставили деревянные миски, рагу в них накладывалось деревянным черпаком. Порцию поменьше Том положил в миску для Джеймса, который, как заметил Мэтью, постоянно держался рядом с мальчиком. Два стула от камина были пододвинуты к столу и составили компанию двум, что уже стояли там, после чего Моргу оставалось только сказать:

– А я, значит, буду есть с собакой?

– Ты будешь есть на полу. Радуйся, что вообще дали.

Грейтхаус поставил миску перед арестантом. Шапка и камзол партнера Мэтью висели на колышке в стене за его спиной, рукава его рубашки были закатаны.

Священник с большим достоинством произнес:

– Мистер Грейтхаус, хочу напомнить вам, что это мой дом. За все время, что я здесь живу, ни одного гостя ни разу не заставили есть с полу. Я бы очень хотел, чтобы, во славное имя Христа, это гостеприимство осталось ничем не опороченным.

– Я считаю, что он должен…

– Он может сесть на скамейку для ног, – решительно прервал его Бертон. – Вы поможете ему подняться? Или будете смотреть, как это делает старик?

Грейтхаус, ища поддержки, посмотрел на Мэтью, но тот лишь пожал плечами: было ясно, что его преподобие Бертон не отступится от принципов человечности – даже по отношению к тому, кого нельзя назвать человеком в полном смысле этого слова. Стиснув зубы, Грейтхаус поставил для арестанта миску на стол, а наклоняясь, чтобы помочь Моргу подняться, с трудом сдерживался, чтобы не выругаться.

Мэтью принес скамейку для ног, и Морг сказал Бертону:

– Спасибо, сэр, за вашу доброту, но я хотел бы попросить вас еще об одной христианской милости. Из-за этих оков сидеть за вашим прекрасным столом будет просто пыткой для моей спины, поэтому не сочтете ли вы уместным, чтобы с меня…

– Нет! – Грейтхаус схватил его за шиворот. – Обойдешься.

– Секундочку. Мистер Морг, могу ли я попросить вас, если мы снимем с вас кандалы, поклясться, что вы будете вести себя как джентльмен и не причините никому беспокойства?

– Сэр! – Лицо Грейтхауса начинало наливаться кровью. – Он наш арестант, вы это понимаете? Он убийца! С него нельзя снимать кандалы!

– Клянусь, чем вам будет угодно, – сказал Морг. – Это правда, святой отец, я большой грешник, но правда и то, что против меня тоже много грешили.

Бертон кивнул. Том помог ему опуститься на стул, стоявший во главе стола.

– Снимите с него кандалы, – сказал священник. – Никто не должен сидеть за моим столом в цепях.

– Да ради всех… – Грейтхаусу пришлось прикусить язык.

– Совершено верно, – согласился Бертон и наклонил голову. – Слышите, какой дождь?

Грейтхаус вынул из-под рубашки ключ.

– Мэтью, возьми пистолет и неси сюда.

Мэтью выполнил его просьбу и взял пистолет наизготовку, а Грейтхаус отпер сначала кандалы на ногах, затем наручники. Цепи спали, и Морг встал во весь рост, хрустнув позвонками.

– А-ах! – Морг потянулся, воздев руки к потолку, и Мэтью стало не по себе: арестант будто бы вырос на пару дюймов по сравнению с тем, каким представлялся в лечебнице. – Ничто так не способствует аппетиту, как освобождение от оков. Я перед вами в долгу, святой отец.

Он устроился на скамейке для ног, поставленной между стульями, предназначенными для Мэтью и Грейтхауса, и напротив Тома.

Грейтхаус взял пистолет и сел, не сводя взгляда с Морга, а Том обошел вокруг стола с кувшином и разлил по коричневым чашечкам яблочный сидр. Когда все уселись, Бертон прочел короткую молитву, во время которой Грейтхаус и Мэтью глаз закрыть не рискнули, и Морг первым причмокнул губами и принялся за рагу, орудуя деревянной ложкой и пальцами.

Они ели, как едят голодные люди, – молча. Джеймс, проглотив свою порцию, подбежал за добавкой. Мэтью заметил, что Том немного поупрямился, а потом быстро достал из своей миски кусочек крольчатины и выдал другу.

Все то время, пока готовилось рагу, Мэтью изучал Тома. Парень он, очевидно, был молчаливый, замкнутый в своем собственном мире. Видно было, что он не любит, когда ему задают вопросы. Вначале он присматривался к гостям, но потом, похоже, они перестали его интересовать. Он был красив, с высоким лбом и чуть кривоватым – видимо, когда-то сломанным – носом. Голова его была обрита почти наголо. Мэтью когда-то ходил с такой же прической – чтобы не заводились вши. У Тома был волевой квадратный подбородок и густые черные брови над светло-серыми пронзительными глазами. Он был тонок и строен, но ничто в нем не говорило о слабости: судя по быстрым и ловким движениям, он был силен и расторопен. Мэтью подумал, что мальчику хорошо давались бы уроки фехтования у Грейтхауса. Он продолжал разглядывать Тома, когда тот поднял глаза от своей миски и окинул его с противоположной стороны стола пристальным взглядом пантеры, словно спрашивая: «Что ты высматриваешь?» Мэтью немедленно уставился в тарелку и сказал:

– Вкусно.

Том не ответил и продолжал есть, как будто ничего не было сказано.

– Я в сарае заметил, что у вас была лошадь, – сказал Грейтхаус, потягивая сидр; возле его миски лежал пистолет, обращенный в сторону Морга. – Моим кобылам не помешало бы задать овса. Но что случилось с вашей лошадью?

– Нам пришлось ее продать, – ответил Бертон. – Том на прошлой неделе поехал на ней в Бельведер и обменял на разные нужные вещи: свечи, соль, сахар и всякое такое.

– А как далеко от вас Бельведер?

– Да милях… в двенадцати.

– В четырнадцати, – не поднимая глаз, сказал мальчик.

Грейтхаус застыл с чашкой у рта:

– Ты хочешь сказать, что доехал до этого самого Бельведера на лошади, а обратно шел пешком четырнадцать миль с полным мешком продуктов и всякой всячины?

Том пожал плечами. Его молчаливый ответ означал: «Хорошо, я не буду этого говорить».

– Парень – герой! – Морг поднял чашку. – Побольше бы таких!

– Преподобный Бертон рассказал мне, как ты потерял отца и мать, – отважился вставить Мэтью; мальчик как будто не обратил на него никакого внимания. – Мои почти так же погибли. А другой родни у тебя нет?

Том ничего не сказал. Он заканчивал есть рагу, но кусочек кролика оставил для Джеймса. Потом заговорил, как будто этот вопрос нисколько его не трогал:

– Дедушка есть в Абердине. И все.

– Да здравствуют шотландцы! – провозгласил Морг.

– Я о себе сам могу позаботиться.

Том поднял на Мэтью колючий взгляд и, закрывая тему, хлебнул сидра.

Над крышей домика проворчал гром. Дождь хлестал по ставням. Джеймс, которого нимало не волновал шум разбушевавшейся стихии, сел рядом с ногой Тома и почесал место, где его укусила блоха.

– Грейтхаус… – Морг достиг дна своей миски и теперь слизывал с пальцев соус. – Фамилия мне незнакома, но где-то я вас, ей-богу, видел. Вы в цирке никогда не выступали?

– Нет. А ты?

– О, конечно. В юности я был акробатом. И довольно, я бы сказал, искусным. У меня была партнерша, мы вместе прыгали сквозь горящие обручи. Ты когда-нибудь был в цирке?

Последний вопрос был адресован Тому, который ответил лишь тем, что склонился над псом и потрепал его по спине.

– Мне жаль, что у вас тут все так случилось, – сказал Грейтхаус священнику. – Мы можем чем-нибудь помочь?

– Нет. Я лишь благодарю Господа за то, что страдания людей закончились. – Бертон потер правый висок, как будто ему было мучительно вспоминать прошлое. – Тут жили очень хорошие люди. Они были полны надежд. И какое-то время у нас все шло хорошо. Нью-Юнити начиналась как яблоневый сад. Ведь между тем местом, где мы находимся, и рекой лежат плодородные земли. Сюда приезжало все больше людей, и вдруг разразилась лихорадка. Сэр, это было что-то ужасное. Страшно было видеть, как все эти люди страдают и просят Бога над умирающими близкими о милости, но… все, что я мог делать, – это молиться. Привезли врача из Бельведера, и он делал все, что было в его силах, но… как победить такого врага? Врач заболел сам и умер. А потом… и моя жена. – Он приложил слабую руку ко лбу; где-то на востоке снова прокатился гром. – Мы прожили с ней пятьдесят два года, с моей прекрасной невестой. У нее был жуткий кашель, и до своего последнего мгновения она сжимала мою руку. Я шептал ей: «Подожди меня, Эбигейл, пожалуйста, подожди меня». Но через эти мучения проходило множество других людей. Я не мог думать только о себе и о своей утрате. Я должен был быть сильным – ради других. Ради умиравших маленьких детей, матерей, смотревших, как их малютки покрываются бледностью, переходящей в мертвенную белизну. И ради рослых молодых мужчин, у которых были такие большие мечты, и женщин, которые пришли сюда вместе с ними, чтобы строить здесь новую жизнь. И вот теперь они лежат в могилах. Надеюсь, им там спокойно. Но, господа, если б вы знали, что им пришлось пережить.

Воцарилась тишина, слышно было лишь, как потрескивает огонь да дождь хлещет по окнам.

И тут вдруг Тирантус Морг захохотал.

– А ну, закрой рот! – У Грейтхауса пылали щеки, он схватил арестанта за бороду и скрутил ее.

Морг не переставал смеяться, в глазах его блестели слезы не то веселья, не то боли.

– Прекрати, я сказал! – закричал Грейтхаус.

Джеймс вскочил на все четыре лапы и глухо, утробно зарычал, но Том положил руку псу на загривок, удерживая его.

– Простите меня! Простите! – Морг попытался подавить смех и закашлялся, да так сильно, что Грейтхаус отпустил его. Мэтью не знал, что и думать; похоже, пациент совсем слетел с катушек. – Извините! – повторил Морг, вытирая глаза и нос и долго, прерывисто втягивая в себя воздух. – Мне просто… Мне просто так смешно… Так потешно… никто из вас… черт возьми, понятия не имеет… – когда он произносил последние четыре слова, его взгляд прояснился, голос напрягся, и он поднес руку к подбородку под лоскутной бородой, чтобы потереть воспаленную кожу, – что такое настоящее страдание.

– Извинись перед его преподобием! – потребовал Грейтхаус с таким ожесточением, что на губах у него запенилась слюна. – Иначе, клянусь Богом, я тебе рожу расквашу!

Он уже сжал руку в кулак и готов был в любой миг обрушить удар.

Глядя на поднятый кулак, Морг засунул указательный палец в рот и нащупал кусочек крольчатины, застрявший между верхними зубами.

– Сэр, я извинюсь, – небрежно сказал он, – если собравшееся общество выслушает мой рассказ о страданиях.

Кулак должен был вот-вот въехать ему в лицо. Мэтью понимал: еще секунда, и все кончится кровавым месивом.

– Не надо, – предостерег он, и разъяренный взгляд Грейтхауса переметнулся на него.

Занесенный для удара кулак медленно разжался.

– Пусть говорит, – сказал преподобный Бертон, устремив мутный взгляд в пространство между Грейтхаусом и арестантом. – Рассказывайте, сэр, только, прошу вас, не упоминайте имя Господа нашего всуе.

– Спасибо. Можно мне еще чашечку сидра? Горло промочить.

Бертон кивнул, и Том налил арестанту.

Морг отхлебнул порядочный глоток, сначала пополоскал сидром рот и только потом проглотил. Отставив чашку на стол, он повернул ее пальцами с зазубренными ногтями, похожими на когти.

Вдали глухо загремел гром – снова заговорила приближающаяся буря.

– Жил когда-то мальчик, – начал Морг. – Трудолюбивый английский мальчишка. Его мать, пьяную, убили в кабацкой драке, когда ему не было еще и десяти лет, и ее кровь забрызгала ему ноги, но это не важно. Сей благонамеренный парнишка отправился с отцом на заработки, и судьба забросила их на рудники Суонси. Они стали углекопами. Работали кирками и лопатами. Под землей вкалывали. Отец и сын почернели и снаружи, и внутри, в глаза и зубы забилась черная пыль, целыми днями, час за часом, в их ушах звенела музыка копей, и все ради того, чтобы им в ладони упал желанный маленький пенни. Вернее, в ладонь отца: мальчику очень хотелось, чтобы его отец однажды разбогател и оседлал мир, получив титул графа или герцога. Чтобы он со временем стал кем-то важным, тем, кем можно гордиться. Понимаете?

Все молчали. Морг воздел палец к потолку:

– Ах, какой это был мальчишка! Настоящий трудяга. Врубался с отцом в породу, не вылезая из шахты с восхода солнца до захода. Или от захода до восхода? Что такое время, когда есть только свет фонарей и от зимы до зимы всегда сыро и затхло, как в могиле? А потом, джентльмены, случилось несчастье! – Он кивнул, переводя взгляд с одного лица на другое. – Несчастье, – повторил он шипящее слово. – Что-то тихо треснуло, как будто крыса вгрызлась зубами в кость. Потом загрохотало, все сильнее, это уже был рев, и стала рушиться кровля. С этим грохотом, господа, никакой гром не сравнится. А после, в темноте, послышались крики и стоны тех, кто попал под завал, крики становились все громче и эхом катились по выработкам, как в храме проклятых. В этой истощенной копи работали одиннадцать землекопов, они добывали последнее, что там оставалось. Пятеро погибли сразу. Шестеро оставались в живых, с увечьями разной степени. У одного была с собой трутница, и он развел огонь. В мешке у одного из погибших нашли два неразбитых фонаря и несколько свечей. Мальчик тоже был там и ждал, что их спасут, а отец лежал в нескольких футах от него с раздробленными ногами. Ох, как же кричал отец – словно кот на крыше! Мальчику, если честно, неловко было видеть его в таком жалком состоянии.

За ставнями молния полоснула белизной по небу, и пророкотал в вышине гром.

– Когда отцу заткнули рот рубашкой, снятой с мертвого, наконец стало слышно, что к ним идут на помощь, – продолжал Морг. – Они стали кричать, дабы другие углекопы услышали, что они живы. Воздуха хватало, дышать было чем. И пара фляжек с водой у них была. Они могли продержаться, пока за ними не придут. И тут – не знаю, сколько времени прошло, – снова что-то слегка треснуло, как будто от крысиных зубов, и – бах! – снова посыпались порода и пыль. Как будто целая буря поднялась, ураган. Но они снова зажгли фонари и продолжали ждать. Свечи догорали. Был съеден последний кусочек колбасы. И снова они услышали, как к ним идут углекопы. С каждым часом те были все ближе. Или с каждым днем? А потом опять грохнуло, стала падать порода, и на этот раз свалился замертво тот, у которого была трутница, а мозги его разлетелись по черной стене. После этого в живых осталось пятеро, если считать отца мальчика, который к тому времени корчился в агонии, когда человек становится… уже не совсем человеком.

Морг замолчал, снова отпил из чашки и облизал губы.

– Они все ждали. Углекопы приближались к ним. Остался только один фонарь и несколько свечей. И надежда еще не умерла. Даже когда отец испустил последний вздох, глаза его остыли, побелели и жизнь ушла из него, как злой туман… надежда оставалась. А потом один из них – старый солдат с седой бородой, из Шеффилда, – сказал: «Слушайте. Слушайте, я их больше не слышу». И конечно, они стали кричать во все горло, надрывая легкие, но из-за шума сверху опять посыпалось, и они испугались, что лишатся последнего фонаря, и стали просто сидеть и ждать в этом тесном подземелье, а оно наполнялось запахом мертвых тел. Они сидели и ждали, а свечи одна за другой догорали, фляжки пустели, и… о да… животы у них подводило от голода. Они все больше слабели. И наконец кто-то сказал: «Наверно, они нас бросили. Гнить здесь оставили». А другой сошел с ума и бормотал всякую чушь, пока ему не досталось камнем по голове, а еще один плакал в углу и на коленях молился Иисусу, но мальчик поклялся: «Я не умру здесь, в этой норе, я не останусь тут гнить, я же не мусор на свалке, чтоб меня черви сожрали».

На лице Морга играли красные отсветы огня. Он негромко продолжил:

– Один из углекопов рассказал, что однажды плыл на корабле, и на несколько недель они попали в штиль, а когда кончилась еда и люди стали умирать… нужно было решить для себя, как сильно ты хочешь жить. Мальчик слушал. Нужно было решить, готов ли ты взять клинок и отрезать себе поесть. А потом этот углекоп посмотрел на тело отца мальчика, поднял нож и сказал: «На бедрах достаточно мяса, чтобы мы еще пожили. И напиться мы из него можем. Он так страдал, пусть будет ради чего». И когда он стал орудовать ножом, мальчик просто сидел и смотрел. Понимаете, он был голоден, а может, уже и сам наполовину сошел с ума, и что было самое удивительное, самое неожиданное… что когда он съел первую полоску мяса… вонзил в нее зубы и сожрал сочную плоть… то подумал, что вкуснее блюда никогда не пробовал.

– Боже милостивый! – выдохнул священник.

– Это было похоже на свинину, – сказал Морг, глядя в пространство. – Только слаще. Мне говорили… Я слышал – прошу заметить, всего лишь слышал, – что если завязать человеку глаза и предложить на выбор говяжью вырезку, бок лошади и ягодицу человека, то он непременно возьмет ягодицу – мраморную, с массой жировых прожилок. И что, вкушая человеческое мясо, чувствуешь квинтэссенцию той еды и тех напитков, которые тело потребляло в более счастливые времена. Я слышал, что некоторые, если их предоставить самим себе, могут так приохотиться к человечине, что им уже ничего другого и не нужно. И это не говоря о внутренних органах – особенно сердце и мозге, – которые будто бы обладают чудодейственным свойством оживлять лежащих на смертном одре. Ах да! – жизнерадостно сказал он. – Закончу свой рассказ, джентльмены. Отчаянный мальчишка в конце концов выбрался из темного подземелья сквозь ходы, где только он и мог проползти. Двоих товарищей он, к сожалению, вынужден был оставить под завалом. А через некоторое время он пришел в дом Сэмюэля Додсона, владельца тех шахт. Он приставил нож к горлу господина Додсона, потом его прелестной жены и трех маленьких Додсонов и почикал их всех, а дом сжег вместе с ними. Это конец, но он же и начало.

Морг допил сидр и отсалютовал чашкой в честь героя своего повествования, и когда Грейтхаус выбил ее у него из руки и она упала на пол, а Джеймс снова залаял так, будто стреляли из пистолета, арестант обескураженно посмотрел на своего обидчика.

– Что ж такое? Вам не нравится, когда у истории хороший конец? – спросил Морг.

Мэтью не успел доесть свое рагу: на дне его миски оставался небольшой жирный кусочек коричневого мяса. Его подташнивало, он пальцем отодвинул миску от себя и застыл, пытаясь понять, вырвет его или нет.

– Не будете доедать? – спросил у него Том.

Мэтью помотал головой, и мальчик, протянув руку через стол, взял его миску и поставил на пол как добавку для Джеймса.

– Спасибо за вашу исповедь, – скрипучим голосом произнес преподобный Бертон, держа сложенные руки с побелевшими костяшками перед собой на столе. – Сожалею, что с вами случилось… такое несчастье.

– А кто сказал, что это было со мной? Я просто пересказал вам историю, которую когда-то услышал от знакомого. – Морг нахмурился. – Ваше преподобие, не настолько же я чудовище, чтобы съесть собственного отца, а?

– Ну у тебя совсем колпак сорвало, – сказал ему Грейтхаус. Краска постепенно сходила с его лица. Он потер лоб, как бы желая отогнать подальше кровавые картины, нарисованные Моргом, и обратился к Бертону: – Спасибо за ваше гостеприимство. Если разрешите нам переночевать в сарае, утром мы сразу же уедем.

– В Форт-Лоренс.

– Да, сэр.

– Тогда вам следует кое-что знать, – сказал Бертон, и Мэтью слегка подался вперед: тон старика не предвещал ничего хорошего. – В Форт-Лоренсе никого не было уже… в общем… за много лет до того, как начали строить Нью-Юнити. Больше тридцати лет назад бывали стычки с индейцами – так говорят в Бельведере. За несколько набегов дикари перебили почти всех жителей, а сам форт разрушили. Поэтому… мне не совсем понятно, зачем вы везете арестанта в Форт-Лоренс – там ведь одни руины.

Ни Мэтью, ни Грейтхаус не знали, что на это ответить. Но тут заговорил Морг:

– Они везут меня в Форт-Лоренс – вернее, на его развалины, – чтобы забрать деньги и безделушки, которые я там спрятал. Мы договорились, что я покажу им, где находятся эти сокровища, и отдам им, а они меня отпустят. Но дело вот в чем, сэр. Я думаю, они врут. Я думаю, что когда они заграбастают денежки, то или оставят меня в кандалах, или, что вероятнее, убьют. – Он помолчал, чтобы старик поразмыслил над этими словами; между тем оба его конвоира были так ошарашены, что потеряли дар речи. – Сэр, я вижу, у вас в углу лежит Библия. Не сделаете ли вы богоугодное дело и не попросите ли этих двоих поклясться на Священном Писании, что они исполнят обещанное?