Книга: Записки примата: Необычайная жизнь ученого среди павианов - Роберт Сапольски

«все детство и юность я провел в уверенности, что стану горной гориллой»

Нашему же читателю-павиану эти слова уже кажутся горькой мольбой о недостижимом для человеков благе, которое так и не было подарено этим несчастным животным Господом Нашим Тарзаном за грехи их до самого конца их существования на нашей планете. И вся книга просто пропитана этим подспудным желанием быть ближе к Природе, попытаться жить в Гармонии с ней и по ее Законам, как живут гордый полумифический Великий Народ Горных Горилл и близкий для автора, но все же недостижимый по духовному и моральному развитию Народ Древних Павианов. Ближе к концу книги пророк Боб максимально приближается к духовному прозрению. Эта часть, кстати, и послужила поводом для причисления Роберта Сапольского к лику Пророков. В исследовательской литературе она известна как «Девятый вещий сон Пророка Роберта»:

«сон был так трепетен, так нелепо сентиментален, так полон верований, которые я никогда не исповедую наяву, что я до сих пор ему дивлюсь. Мне снилось, будто некая религия оказалась истинной. Мне снилось, что Бог, и ангелы, и серафимы, и бесы существуют в самом буквальном смысле… И мне снилось, что дождевые леса Лунных гор – это место, куда Бог селит ангелов, родившихся с синдромом Дауна»

До конца непонятно, что за понятие («синдром дауна») использовал Роберт, однако это обычное дело, когда изучаешь литературу человеков, о многом приходится лишь догадываться, ибо сами человеки, и большинство понятий из их человеческой жизни навсегда канули в Лету. Оставим это богословам и историкам, пусть они ломают головы и чешут хвосты, пытаясь наполнить смыслом местами неудобоваримую лексику Сапольского и других человеческих авторов. Напомним, что главная задача этого исследования – попытка классификации и систематизации допавианской и раннепавианской литературы в контексте учения тарзанианства…

«Библия Павианов» автор Самсон Далилович Лохматый

«Павианы подходили для этого как нельзя лучше. Они живут большими группами со сложно организованной системой отношений, а предполагавшаяся для моего изучения популяция жила и вовсе по-королевски. Серенгети — огромная экосистема. Трава, деревья, животные — все как из телепередач о богатстве природы. Павианы заняты добыванием еды около четырех часов в день, смертельной опасности от хищников практически нет, так что около двенадцати дневных часов им остается на то, чтобы портить друг другу нервы. Совсем как у людей: редко кто-то зарабатывает себе гипертонический криз физической нагрузкой, никто не горюет из-за стихийного голода, нашествия саранчи или предстоящей битвы на топорах с боссом на парковке в пять вечера. Жизнь у нас вполне благополучна, так что мы можем позволить себе роскошь гробить собственное здоровье чисто психологическим стрессом, зарабатывая его в общении с себе подобными. Точно так же, как эти павианы.»

Запомнить каждого павиана из стада в 60 особей непросто. Поэтому, Сапольски был вынужден дать им «обычные» запоминающиеся имена, в подборе которых проявляется замечательное чувство юмора автора:

«Ветхозаветные имена мне всегда нравились, но я бы поостерегся назвать собственных детей Авдием или Иезекиилем, так что шесть десятков павианов пришлись очень кстати. Вдобавок мне остро помнились те годы, когда я пачками таскал в школу популярные брошюры по эволюции и предъявлял их учителям иврита, которые приходили в ужас от такого святотатства и требовали убрать книги с глаз долой; сейчас я с наслаждением мстил им тем, что раздавал имена патриархов членам стада павианов в африканской саванне. А кроме того, несколько извращенное воображение — без которого, подозреваю, редко обходится работа приматологов — подзуживало меня дождаться того неминуемого дня, когда в полевой дневник можно будет записать что-нибудь вроде «Навуходоносор с Ноеминью самозабвенно спаривались в кустах».

А теперь представьте только: одно дело, когда в роли действующего лица выступает безликий «павиан с черным пятном», а совсем другое, когда это «павиан Самуил»! Павианы под пером Сапольски уже обретают личность, что сложно передаваемо через сухие номера, указанные в отчетах по исследованиям, но полностью соответствует действительности. В отличие от остальных книг автора, сугубо научных, таких, как «Биология добра и зла» (см. мою рецензию), в этой книге научных теорий, результатов исследований и интересных данных нет. Более того, даже сами павианы занимают в книге далеко не первое место. Обычно короткое описание текущего положения вещей в стаде открывает каждую главу, а дальше… а дальше происходит самое интересное. Это не значит, что читатель не узнает ничего нового про павианов. Чего только стоит необычное приветствие самцов, доказывающее, что рукопожатие человечество придумало не зря (возможно пандемия COVID-19 изменит эту точку зрения):

«У самцов павианов есть обыкновение: когда они натыкаются на дружественного самца, то вместо всяких «добрый день, прекрасная погода, не правда ли?» они дергают друг друга за пенис. Для них это, видимо, что-то вроде способа сказать: «Мы друзья, в эту самую минуту я полностью тебе доверяю — настолько, что позволяю тебе меня подергать». Точно так же собаки откидываются на спину, открывая брюхо и позволяя другому псу обнюхать пах. Среди приматов-самцов такой жест означает доверие, и все самцы приветствовали своих приятелей именно так.»

А вечная тема «любви», наложенная на жесткую иерархию у приматов, дает интересные цифры для размышления, например, о вероятности отцовства у высокорейтинговых самцов:

«Средняя самка — более популярная, чем Руфь, но не такая желанная, как Девора, — в начале периода набухания половой кожи в течение недели спаривается с пятью-шестью самцами. Самый захудалый из них приходит в первый день, когда овуляция еще не произошла. На следующий день его отгоняет более престижный самец и так далее, вплоть до павиана высокого ранга (возможно, альфа-самца), который спарится с ней в самый благоприятный день. И если через пять месяцев появляется детеныш, то самцу ничего не остается, как достать калькулятор и обнаружить, что вероятность отцовства составляет для него 38 %.»

Характерно и стремление павианов «затоптать» бывшего лидера, лишившегося своего статуса (мы регулярно видим это среди людей):

«Если взглянуть на частоту взаимодействий, связанных с доминированием, то типичный расклад таков: номер 4, например, больше всего взаимодействует с 3 (которому проигрывает) и с 5 (которого побеждает). Номер 17 в основном взаимодействует с 16 и 18. Однако иногда в закономерности, по которой взаимодействия осуществляются с ближайшими конкурентами, случаются исключения: вдруг вы можете обнаружить, что номера 1–5 имеют необычное количество взаимодействий со скромным номером 11. Отчего же они так рвутся начистить физиономию мистеру 11? Позже неминуемо выясняется, что он — бывший номер 1, который доминировал над нынешними 1–5. Роли меняются, а память на обиды у павианов долгая.»

Да, павианы выглядят грубоватыми и простоватыми, по сравнению с людьми. Зато, их чувства искренны, обнажены и конкретны, не спрятаны лицемерно за налетом культуры, этики и морали. Наблюдать за ними даже на страницах книги Роберта Сапольски весьма интересно. И все же, эта книга не о павианах как таковых, а о том, КАК ДЕЛАЕТСЯ наука. Полевая практика незадачливого нейробиолога в африканском буше непрерывно ставит перед ним самые разнообразные нетривиальные задачи, от необходимости добывать пищу воровством и есть мясо незаконно застреленной зебры, до борьбы с коррупцией на самом высоком уровне. Основное место работы Роберта Сапольски находилось в центральной Кении. Однако, и по работе, и в рамках здорового личного интереса, автор путешествовал в соседние Судан, Уганду и Танзанию. Каждое путешествие – это отдельный рассказ о нравах местных жителей. Ничто так хорошо не раскрывает собеседника, как долгая совместная дорога. Именно в этих главах Сапольски становится настоящим трэвел-блогером. В путешествиях с Робертом происходили самые разнообразные происшествия. Однажды он попал в заложники к местной гопоте, которая пыталась споить его неизмеримыми объемами кока-колы, а в другом путешествии, бензовоз, хозяин которого согласился подбросить ученого, перевернулся, и едва не был захвачен местными бандитами. Трудно перечислить коротко все многочисленные приключения автора. Не избежал Сапольски и избиения продажными военными:

«Что-то сбилось у меня в ощущениях. Живот скрутило узлом, но та же боль почему-то разливалась и в голове. Голову мучительно распирало. Подкатывала рвота, я никак не мог глотнуть воздуха. Меня снова двинули в живот. А может, это отдавался эхом первый удар. Все было как в тумане. И вдруг туман рассеялся. Один из солдат прижимал нож к моему горлу. Под тот же речитатив: «У тебя проблема, бвана, это очень плохо, у тебя большая проблема». «Осторожнее с этой штукой. Осторожнее», — вертелось в голове. Нож прижимался к горлу. Я не говорил ни слова, только переводил взгляд с одного на другого. Они тоже застыли. С меня сорвали часы, я почувствовал, как лопнул ремешок. Над ухом прогремело: «Теперь у тебя нет проблем, бвана». Резкий хохот, нож исчез. И тогда один из них ударом в висок уложил меня на землю. Они уже удалялись, рассматривая часы на ходу. Я поднялся на ноги, оглушенный. Что делать? Бежать? Один из них раздраженно махнул рукой, показывая на машину: «Катись отсюда!» Проводили меня улюлюканьем. С тех пор у меня даже мысли не возникало, что я сумею заговорить зубы кому угодно.»

Поездив по раздираемой войнами Восточной Африке и несколько раз побывав на краю гибели, Сапольски задумался о природе войны и агрессии внутри нас. Это отразилось и на его дальнейших исследованиях. Размышления на эту тему добавили в книгу немного философии и пацифистских мотивов.

«Родительское поведение, сексуальное поведение, как правило, безусловно позитивны. Шизофрения, депрессия, деменция — определенно негативны. Но агрессия… Один и тот же двигательный паттерн, один и тот же всплеск в организме и тончайшая реакция нейромедиаторов — и в одних случаях мы получаем вознаграждение, большее чем при остальных типах поведения, а в других причиняем неописуемый вред. Справедливая война, освобожденный народ — и голова в бетонном отверстии. Я стоял в оцепенении и долгие часы не мог отвести взгляд, словно пытался увидеть, сколько времени понадобится, чтобы тело солдата, частица за частицей, смыло водой и унесло вниз по течению Нила.»

Отдельные страницы книги можно отнести к жанру survival, ведь Сапольски на момент своего первого приезда в Африку был незадачливым юнцом с минимальным уровнем подготовки к жизни в диких условиях. Многие банальные вещи, которые в западном мире можно встретить едва ли не на каждому углу, в Африке могут находится на расстоянии десятков километров. Добавьте к этому жару, насекомых, хищных диких животных, вирусы и паразитов…

«По дороге мы узнаем некоторые подробности. Гиена ворвалась в палатку около полуночи, схватила его [местного повара] и потащила, намереваясь употребить на ужин. Он отбивался, потом прибежали охранники масаи и закололи ее копьями. Мы слушаем с возрастающим страхом. Если мы спокойно спим по ночам, то лишь благодаря непоколебимой уверенности, что, забравшись в палатку, перестаем существовать для диких зверей. Снова и снова мы внушаем себе, что звери неспособны вычислить, куда ты скрылся, они еще не достигли той стадии интеллектуального развития по Пиаже, когда объект осознается как существующий, даже если он недоступен органам чувств, а значит, мы в безопасности. А теперь нас обрадовали рассказом про гиену, прорвавшуюся в палатку. Тревожно.»

Сапольски за свои путешествия успел и переболеть различными болезнями, и заразиться паразитами и загнать себя в ловушку между напуганной антилопой и разъяренными павианами (клыками они могут нанести человеку значительные увечья). Забавный случай, когда местные рейнджеры привезли ему к палатке ногу зебры (они сами вопреки запрету застрелили ее в рамках протеста против невыплаты зарплат), но проблема в том, что Роберт к тому времени уже давно был вегетарианцем. И вот, перед молодым ученым стала моральная дилемма: пойти против своих принципов и привычек, или «обесценить» смерть животного, просто закопав ногу и не использовав ценное мясо в пищу. Но были и более насущные проблемы. Так, например, во время первой экспедиции, хваленый западный университет забыл перевести Сапольски деньги, и тому пришлось в чужой стране заниматься воровством, выдумывая на ходу новые способы добычи пищи. Становится понятно, почему автор в своих научных трудах так часто затрагивает тему морали.

«Спустя некоторое время я разработал еще одну аферу. Идешь на городской рынок, в лабиринт овощных прилавков. Продавцы громко предлагают купить у них капусту. Подходишь ближе — предлагают марихуану (если видят в тебе потенциального покупателя). Мне говорили, что некоторые ее и впрямь продают, а не просто забирают у тебя деньги или доносят на тебя в полицию, которая потом тебя шантажирует. Становишься в очередь за овощами, на которые у тебя нет денег. Пронырливый торговец спрашивает, не нужна ли травка. О да, еще бы, как же без травки, почем продаете? Тебе называют смешную цену, ты соглашаешься и вслух превозносишь выгодность сделки. Обещаешь вернуться с деньгами, продавец навязывает тебе, дорогому другу, сколько-то овощей бесплатно. Прилавок, разумеется, ты потом обходишь десятой дорогой. Главное — начать с самого дальнего прилавка и каждый день сдвигаться чуть ближе к входу, чтобы не наткнуться на разочарованных дорогих друзей, которые теперь наверняка хотят перерезать тебе горло.»

Отдельная история о стрельбе дротиками (основы практической научной деятельности в случае работы Сапольски):

«Даже сейчас, почти через двадцать лет, стрельба дротиками остается у меня в крови. Как-то я был в кинотеатре и зацепил взглядом матрону, дефилировавшую мимо по проходу, в голове пронеслось: «85–90 кило, 9 кубиков анестетика. Стрелять в круп, повышенная мясистость. Когда упадет, муж кинется на защиту, но клыки у него короткие». Я по-прежнему рад тому, что у меня такая работа.»

Несмотря на расстояния, Африка далеко не пустое пространство, и большей своей частью (кроме центральной Сахары) заселена. Молодой ученый был вынужден постоянно взаимодействовать с местным населением, как с дикими племенами кукуйи и масаи, так и с горожанами Найроби. Более того, Сапольски помогали другие ученые, ветеринары и просто неравнодушные люди. Описывая свои отношения с местным населением, автор ступает на поле культуролога, раскрывая перед читателем то, как живут, как мыслят, о чем мечтают и о чем беспокоятся эти люди. Самые яркие представители населения Кении, это конечно же самоуверенные, твердолобые, хитрые, прагматичные и по-своему обаятельные масаи, которых абсолютно все на континенте считают «занозой в пятой точке». Вот социальный портрет этого племени охотников:

«Стариком здесь называется любой масаи старше двадцати пяти лет, то есть вышедший из возраста воина; вполне возможно, такой «старик» недавно женился на тринадцатилетней девочке. Несмотря на все уверения стариков, им в деревне достается меньше всего работы: обычно трудятся — в порядке убывания — женщины, дети, собаки, ослы и только потом мужчины.»

Общение Сапольски с масаи было разным: от понимания до ненависти, от культурного обмена до кражи. Масаи считают, что все коровы в мире принадлежат им, и они готовы нарушить ради них даже межгосударственные границы. Их странное и упорное увлечение коровьей кровью однажды вынудило Сапольски устроить розыгрыш:

«Они уже знали, что потом мы крутим кровь в страхолюдной ручной центрифуге, отделяя сыворотку, и замораживаем в сухом льде. Но на сей раз у нас были иные намерения. Оставшуюся в центрифуге эритроцитарную массу — густую кровь павианов — мы с Ричардом у всех на виду сливаем в кружку, которую решили пожертвовать для розыгрыша. Мы удаляемся к палатке, остолбеневшая масайская ребятня с ужасом смотрит нам вслед. По дороге, пока никто не видит, я подменяю кружку. Почтительно поклонившись друг другу, будто на японской чайной церемонии, мы по очереди отпиваем, восторгаемся отменным вкусом, вытираем рот и блаженно гладим себя по животу. И все. С тех пор масаи считали, что мы пьем кровь павианов, и наверняка это стало главной причиной тому, что они уже не так часто цеплялись к Ричарду. Ребятня обступает Ричарда с вопросами. «А как это на вкус?» — «Вкусно, как человеческая». Они отскакивают, отплевываясь и зажимая рты. «А он тебе за это платит?» — интересуются дети, имея в виду меня. «Нет, он мой друг, я сам спрашиваю, нельзя ли мне попить крови его павианов». — «У тебя коров, что ли, нет?» — «Нет, у моего отца не было коров, поэтому мы начали пить кровь у павианов». Самая жалостливая из девчушек несвойственным масаи жестом гладит Ричарда по руке: «Ты, наверное, самый бедный человек в мире, раз у тебя нет коров». Ее подруга, далекая от понимания и сочувствия, фыркает: «Людоеды!» — и обе удаляются.»

О философии воина-масаи хорошо говорит этот диалог:

«— Я бы тоже пошел, я бы прямо сейчас побежал в Танзанию. — Тогда почему ты не бежишь? — Кто-то должен смотреть за лагерем, — ответил он обиженно. — Я бы тоже побежал в Танзанию биться с куриа. — Но там же можно погибнуть, зачем тебе туда, это ведь не твои коровы? — Я бы сражался, я не боюсь умереть. — Но ты ведь не любишь коров? — Нет, не люблю. Но я не боюсь умереть за коров.»

А вот чем заканчивается попытка привлечь масаи мороженым:

«Мороженое. Мы мечтаем о нем, мы приканчиваем порцию и думаем, нельзя ли сделать еще, мы половину вечера предвкушаем завтрашний день. Наше увлечение разделяют не все. «Не-е, слишком холодно», — говорит Самуэлли, навестивший нас во время отгулов в туристском лагере, и растапливает свою порцию в тепловатую жижу. «Ты в своем уме? — вопим мы. — Мы тебе согреем порошковый сок отдельно, если хочешь, не трать зря наше мороженое, оставь нам!» Соирова и вовсе отказывается маяться подобной дурью. По крайней мере так мы считали до одного неурочно раннего возвращения в лагерь. Там мы наткнулись на Соирову, который выуживал со льда порцию мороженой коровьей крови. Большую гемолизированную глыбу. «Восхитительно» — так можно перевести его слова.»

Вообще, отношение к племени масаи на континенте неоднозначное. Они могли бы спокойно существовать по своему древнему укладу, если бы со своим странным рэкетом и угрозами не были так заметны и неудобны для большинства остальных жителей.

«Я близко подружился с Родой и Соировой, так что с деревней мы обычно ладили неплохо. Но по большому счету мне открывалось то, что каждому африканскому земледельцу известно испокон веков: высокие костлявые пастухи — та еще боль в пятой точке. Как и их родичи динка, нуэры, тутси и зулу, масаи со своим скотом — или их часть — в силу своей склонности к грабительским войнам успешно терроризировали всю Африку. С незапамятных времен прославленные воины, устраивая набеги на земледельцев, грабили, разбойничали и угоняли скот. Масаи убеждены, что все коровы на свете принадлежат масаи и на чужие земли забрели по недоразумению, поэтому задача воинов — это недоразумение исправить. Соответственно, воинский долг заключается в том, чтобы сеять ужас среди чужаков. Иногда по-крупному: дед Ричарда и Самуэлли был заколот насмерть в собственной деревне во время масайского набега каких-нибудь десять лет назад, и их народ до сих пор строит жилища по традиционной антимасайской конструкции. А иногда на смену культовым, освященным временем межплеменным битвам приходят обычное хулиганство и бандитизм — до Ричарда воины начали докапываться в первый же месяц работы у меня и из чистого издевательства разбили ему бинокль. Воины заваливались в лагерь и, окинув беглым взглядом мой скарб, требовали сувениров, вынуждая меня отказывать человеку с копьем. Мелкое воровство, угрозы, принуждение туристских лагерей к сотрудничеству по всем законам рэкета: нанимайте масаи ночными сторожами, иначе… всякое может случиться, вдруг на вас возьмут и нападут масаи. Если остальные развивающиеся страны постепенно впадали в подражание самым низкопробным проявлениям западной культуры, этот народ и родственные ему кочевые племена сохраняли свою красоту и величие, в том числе и за счет способности столетиями брести через чужую культуру и оставаться на выходе неизменными, неподвластными стороннему влиянию. Но, как я теперь понимаю, обязательным условием для такой невосприимчивости выступает глубочайшее презрение ко всем чужакам.»

Довольно красноречиво о развитии общества, о проблемах с образованием и медициной говорит отношение к возрасту среди местного населения:

«Разумеется, ученая степень для всех моих знакомых в буше была пустым звуком. Прежний мой статус «учащегося» всегда немного смущал их. С одной стороны, в Африке лишь старикам удается что-то отрастить на подбородке, поэтому моя густая борода наверняка воспринималась подсознательно как признак преклонного возраста (то есть хотя бы где-то за сорок). С другой стороны, в учениках здесь ходят дети, максимум лет до десяти, потом родителям становится нечем платить за школу, и ребенка забирают заниматься чем-нибудь более полезным: например, пасти коз. Так что я был ходячим противоречием: скоро тридцать, по внешним атрибутам старик, по статусу дитя.»

Пьянство - бич местного населения, а пьяницы, как и везде в мире, делятся на добреющих от алкоголя и наоборот, становящихся агрессивными выпивох.

«Стало быть, злобные пьянчуги — не проблема, особенно если вы помните, в какой очередности сменялись президенты. С дружелюбными же пьянчугами дело обстоит куда хуже. Лишь только он вас завидел — в тот же миг загорается желанием зарезать ради вас какую-нибудь живность. Когда мне случилось однажды гостить у приятеля на семейной ферме, его старший брат Джордж — пьяница, задира и негодяй, избивавший жену и отказывавшийся от собственных детей, — проникся ко мне симпатией и все четыре дня, что я провел в их семье, порывался забить в мою честь единственную в хозяйстве корову, потом козу и так далее. В последний день на прощальном ужине мы все, кроме Джорджа, которого где-то носит, сидим у огня и наслаждаемся едой. И вдруг он врывается в комнату, злобный и пьяно-сосредоточенный, в руках курица. Он подходит прямиком ко мне и в порыве алкогольного ораторского вдохновения выдает: «Ты… мой… друг!» — и кидает мне курицу. Связать ей ноги и крылья он спьяну не подумал, и курица начинает в ужасе метаться, перелетать с места на место, кудахтать и удобрять пометом и нас, и еду.»

Иногда, Роберт Сапольски вынужденно принимал на себя роль местного доктора, что говорит об уровне местной медицины. О характерных заболеваниях (и о том, чем только не приходилось заниматься ученому на своей полевой практике) можно судить по следующему фрагменту книги:

«Если ты хоть краем глаза видел сериал «Доктор Маркус Уэлби» и имеешь при себе бактерицидный лейкопластырь — ты самый компетентный и обеспеченный оборудованием врач-практик на сотню миль вокруг. Что самое поразительное — масаи именно так и думали. К тому времени лагерь уже походил на настоящую клинику. У первого мальчика рассечена стопа и открытые раны на обеих ногах. Все промыть, матери прочитать лекцию о ежедневном купании ребенка в чистой воде (откуда она ее возьмет?), намазать бацитрациновой мазью, залепить лейкопластырем. Мать собирает обрезки пластыря, сует в сумку. Я чувствую себя жирным расточительным буржуем. У следующего ребенка диарея. Не связываться: шанс вылечить невелик, а обвинений нахватаешься. Женщина с малярией, дать ей хлорохин. Та, что ее сопровождает, тоже больна — старательно демонстрирует мне свой кашель, пока я слушаю ее стетоскопом. По звуку похоже на засорившийся кондиционер в старой больнице. Скорее всего, туберкулез, здесь он у всех поголовно. Не связываться.»

Интересно и то, как местная культура влияет даже на профиль психиатрических заболеваний и устройство соответствующих больниц:

«Крайне интересным оказался состав пациентов. Никаких страдающих депрессией старцев, которыми наводнены американские психиатрические клиники. Старости ждут не дождутся, это вершина почета и власти, депрессии там взяться неоткуда. Зато много депрессивной молодежи, которая вроде бы прилично себя чувствует. «Ну разве что у больницы нет денег закупить антидепрессанты, тогда бывает много самоубийств», — пояснил врач, водивший нас по клинике. Печально. Никаких пустоглазых подростков-социопатов, способных хладнокровно пришить старушку. Этих ищите в тюрьме, психиатрическая экспертиза для подсудимого здесь явление редкое. Много эпилептиков — в Америке эпилепсию классифицировали как психическое заболевание только в темные мракобесные времена. Много детей с церебральной малярией. Много параноидальных шизофреников. Больше всего поражало отсутствие насилия. Наши рассказы о главной проблеме американских психиатрических больниц — нападении пациентов друг на друга и на персонал — здешние медики сочли выдумкой. Здесь такого нет. Больничные двери не запираются. Никто не пытается бежать. После первого же посещения стало ясно почему: у каждого своя койка, трехразовое питание. Неслыханная роскошь для большинства обитателей кенийского буша. Зачем убегать, зачем драться? Во дворе пациенты обоих полов, голые, с обритой головой бездельничают, спят, бессвязно лепечут, жестикулируют. Кто-то гоняется за курами, кто-то убегает от кур.»

Что уж говорить, Африка настолько уникальна, что даже банальный поход в туалет в Судане может навести на глубокие рассуждения о природе свободы, во всей ее сложности и многообразии:

«Потеряв надежду, я присаживаюсь на корточки и изображаю дефекацию. Полицейский радостно хохочет, осененный догадкой. — А, вам латрина нужна! В Судане это называется латрина! Знаете слово? — Да-да, слово «латрина» я знаю, где она у вас? — А латрин в Судане нет. Мы здесь куда хотим, туда и ходим, потому что мы свободный народ. С этими словами он хватает меня за руку и тащит на главную улицу, подсвечивая дорогу фонариком. Луч торжествующе упирается в точку посреди улицы. — Вот здесь! Латрин в Судане нет, располагайтесь свободно! Прямо тут! А, плевать. Спустив штаны, присаживаюсь, отчаянно надеясь, что в кармане завалялась бумажная салфетка. Фонарик по-прежнему нацелен на меня. Не беспокойтесь, заверяю я, все в порядке, спасибо, дальше я сам, можно не ждать, я скоро верн… — Нет-нет, я должен убедиться, что с вами все в порядке! Это Судан! Здесь свобода! — возглашает он. — Вы наш гость! Наш? Я с ужасом осознаю, что вокруг собирается народ — все население деревушки. Вряд ли хоть один устоял. До меня доносятся смешки и звонкое хихиканье, явно женское. Фонарик неотступно светит мне в зад. Смирившись, я опираюсь подбородком на руки и оставляю свою метку посреди деревни; вокруг царит перешептывание, очень похожее на одобрительное. Полицейский все это время надрывается, словно ярмарочный зазывала: «Вы в Судане! Вы наш друг! Здесь свободная страна! Вы свободны!»

Самым драматическим эпизодом «записок примата» является вспышка бычьего туберкулеза среди павианов. Она угрожала истреблением группе приматов, за которой долгие годы наблюдал Роберт Сапольски, и которая не могла не полюбиться читателю за прошедшие 300 страниц текста.

«Круг за кругом, сплошное хождение кругами. Ветеринары, которые натасканы на медицине в условиях зоолабораторий и у которых при слове «туберкулез» включаются все сирены пожарной тревоги, настаивали на самых агрессивных мерах. Слово «вырубка» всплывало все чаще. Убить всех павианов из гостиничного стада. Убить всех павианов из сопредельных стад. Очистить от павианов часть территории и тем самым остановить заболевание, пока оно не разошлось по всему заповеднику. Но ведь это мои павианы! Это они станут жертвой «вырубки»! И пусть я не ветеринар, не клиницист и полный профан в туберкулезе, я все-таки ученый — и я хорошо понимал, что ничего научного в таком подходе нет. Лабораторная биология не то же, что полевая биология, — именно из-за этого научного обстоятельства я и изучал павианов в дикой природе, а о том, как распространяется туберкулез в дикой природе, никто тогда не знал.»

Из-за вспышки туберкулеза, Сапольски пришлось вопреки своей воле стать одновременно микробиологом, экологом, эпидемиологом, патологоанатомом (он лично распотрошил не один десяток павианов), врачом и дипломатом (необходимо было активно взаимодействовать с местными властями). Описание борьбы с эпидемией ярко показывает работу неравнодушного профессионала, добавляя в нее нотки драматизма и даже, фатализма. Тут глубоко смешалось и личное, и профессиональное.

«Стреляешь в павиана, бежишь за препаратом, отмеряешь миллиграммы и потом вкалываешь туберкулин в глазное веко. Если делать аналогичную диагностику на человеке, то пациента потом можно осмотреть вблизи, поэтому инъекция делается подкожно в руку. А если имеешь дело с обезьяной, которая вблизи раздерет тебя в клочья, то вкалываешь препарат в веко, чтобы результат был виден издалека. Ждешь четыре дня, и если организм поражен туберкулезом и успел выработать антитела, то в месте инъекции кожа даст воспалительную реакцию. Набухшее веко закрывает весь глаз, такую опухоль видно даже за двадцать метров. У кого глаз заплыл — тому не жить.»

Исследуя группу заболевших павианов, в результате личного расследования, Сапольски раскрывает коррупционную схему, благодаря которой, на обеденные столы самого приличного в Найроби туристического отеля, в котором питались богатые туристы из европейских стран, попадало мясо зараженных туберкулезом коров. Потроха не подвергались грамотной утилизации и выкидывались просто на местную свалку, с которой и питались, заражаясь при этом, павианы. Но раскрыть преступную схему мало. Необходимо ее пресечь и наказать виновных. Для этого нужна политическая воля, работающие законы и сильное справедливое государство. В этом месте Роберт Сапольски столкнулся с самым беспрецедентным уровнем коррупции и понял, как далека еще Кения (и Африка в целом) от истинно правового государства, а сам случай с туберкулезным мясом, когда ради выгоды нескольких негодяев, могла погибнуть вся местная популяция павианов и сильно пострадать люди, явилась лучшей иллюстрацией глубины проблем в этой стране.

«Туризм — самый крупный в Кении ресурс для притока иностранной валюты. В пересчете на местные реалии эта отрасль крупнее, чем стальная, автомобильная и топливная промышленность в США, вместе взятые. Сеть гостиниц «Сафари», принадлежащая видной семье британских колониалистов, — одна из крупнейших в стране, и Олемелепо — один из ее флагманов. А мы находимся в той части света, где люди, обладающие властью, творят что пожелают. Где вдова правительственного функционера возглавляет бизнес по нелегальной охоте на слонов, где егеря с винтовками каждый раз в день зарплаты вымогают деньги у гостиничных служащих, где министр правительства однажды, пользуясь служебным прогнозом на неурожайный год, скупил за свои деньги весь урожай и держал его в закрытых хранилищах ради прибыли, устроив голод собственному народу. И, по словам Джима, ни я, ни Джим, ни даже Ричард Лики, самый известный в мире гражданин Кении, не пойдем к владельцу сети «Сафари» с требованием свернуть махинации с мясом. И не будем предавать огласке торговлю туберкулезным мясом в Олемелепо.»

*** За двадцать лет сменилось поколение павианов, а сам Роберт Сапольски вырос из наполненного энтузиазмом студента в опытного, многое повидавшего ученого. Неспроста части книги называются «Юные годы. Первое знакомство со стадом», «Поздняя юность», «Тревожное взросление», «Зрелость». Африка все больше открывалась автору, обнажая свои проблемы и уникальную красоту. Исследование не превратилось в сменяющие друг друга скучные будни. Исследование превратилось в путь, по которому Роберт Сапольски и Африка шли друг к другу. Его опыт бесценен, даже в отрыве от последующих результатов работы. Нам повезло, что у Роберта Сапольски такое хорошее чувство юмора и такое выдающееся умение интересно рассказывать даже о самом сложном. Благодаря ему, мы имеем уникальное свидетельство об Африке 1980-х, в которой Кения предстает перед читателем сложной, еще не решившей многие внутренние проблемы, но бесконечно интересной, гордой и самобытной страной. Благодаря специфике работы автора, мы видим Африку и на уровне животного мира, и на уровне общества, и на уровне культуры, и на уровне политики. После прочтения, становится очевидно, что слово «примат» в названии книги использовано в самом широком значении. И как бы не разнились масаи, американские евреи и павианы, все они, все МЫ - приматы, которым свойственны как агрессия, так и глубокая привязанность друг к другу.

«Прокатывающиеся по Африке волны СПИДа, превращение степей в пустыни, войны и голод — это тот фон, на котором моя непритязательная мелодрама выглядит пустяком, трагедией благополучного белого американца, который в силу обеспеченности и привилегий может позволить себе сентиментальность и сострадание несчастным животным на другой стороне земного шара. И все же я невыразимо тоскую по тем павианам.»

МОЕ МНЕНИЕ ОБ ИЗДАНИИ: Качественное издание в традиционном для «АНФ» оформлении. Формат стандартный (145x215 мм), твердый переплет, без суперобложки, 424 страницы. Достоинства издания: научный редактор – Валерий Чалян (д-р биол. наук); хорошее качество печати; белая бумага; твердый переплет; наличие колонтитулов; информация об авторе; подробное оглавление. Недостатки издания: книга стала бы лучше, если бы в ней появились иллюстрации или фотографии самого Сапольски в период его работы в Африке. ПОТЕРЯЛ БЫ Я ЧТО-НИБУДЬ, ЕСЛИ БЫ ЕЕ НЕ ЧИТАЛ: Да. Это одновременно веселая и грустная книга, рассказывающая не столько о науке, сколько об Африке, во всем ее многообразии. Добрая, внимательная, остроумная и сентиментальная книга, которая никого не разочарует. КОМУ ПОРЕКОМЕНДОВАЛ БЫ: Если вы хотите прочитать неординарную и глубокую книгу о Восточной Африке (а точнее, о Кении и ее соседях) – то эта книга для вас. Выйдите за границы традиционных трэвел-блогов и попробуйте новый формат! ВИДЕО В ТЕМУ: Небольшой эпизод с документальными съемками работы Роберта Сапольски в Кении (с его же комментариями) можно увидеть по ссылке ниже.