Текст книги "Психоаналитические теории развития"

Одним из наиболее резких критиков идей Мелани Кляйн и ее подхода к лечению, в особенности детей, была Анна Фрейд. Несколько попыток вступить в дискуссию скорее вызвали у той и другой бурные эмоции, нежели способствовали их сближению.

Представления Анны Фрейд о развитии объектных отношений сформировались на основе ее наблюдений за младенцами и маленькими детьми, надолго разлученными с родителями и помещенными в Хэмпстедский военный детский дом (1942). Она описывала младенца как существо, руководствующееся в первые месяцы жизни ощущениями своих потребностей, а мать – как человека, удовлетворяющего эти потребности. Фрейд отмечала, однако, что малыши, разлученные со своей матерью, уже на этой ранней стадии развития обнаруживают признаки расстройства, которые отчасти можно объяснить нарушением порядка жизни, отчасти – утратой специфической близости с матерью (р. 180).

Во вторые шесть месяцев жизни отношения с матерью выходят за рамки, определяемые физическими потребностями. Впоследствии Анна Фрейд описывала этот период как стадию константности объекта, то есть мать является постоянным либидинозным объектом, а вложение в нее ребенком своего либидо продолжается независимо от степени его удовлетворения (1965).

Анна Фрейд считала, что на втором году жизни взаимная привязанность матери и ребенка приобретает силу и многогранность зрелой человеческой любви, поскольку привязанность достигает своего полного развития, а все инстинктивные желания ребенка сосредоточиваются на матери (1942, р. 181–182). Она отмечала, что в дальнейшем эти «счастливые отношения» ослабевают и сменяются чувством амбивалентности, а затем – соперничества; с появлением этих противоречивых эмоций ребенок «включается в сложные переплетения чувств, которые характеризуют эмоциональную жизнь человека» (р. 182).

На следующей стадии, между тремя и пятью годами, неизбежные эдиповы разочарования и переживание потери любви родителей, все больше стремящихся «цивилизовать» ребенка, делают его гневливым. Сиюминутные вспышки желания смерти родителей вызывают огромное чувство вины и сильнейшее страдание. В Хэмпстедском детском доме Анна Фрейд наблюдала, как это страдание примешивалось к радости ребенка от встречи с родителями, если такая встреча происходила. Более того, Фрейд поняла, что сильные страдания, вызванные разлукой, могли иметь серьезные последствия для дальнейшей адаптации, и указала на возможные последствия разлуки на каждой стадии развития.

Многие наблюдения Анны Фрейд отличались удивительной проницательностью, они во многом совпадают с данными, полученными в современных исследованиях развития. Но, к сожалению, выводы наблюдений затерялись в первом «Годовом отчете Военного детского дома» и большого внимания к себе не привлекли. Кроме того, Анна не занималась их разработкой или подтверждением, а концепция линии развития объектных отношений, которую она сформулировала позднее (1965), не опиралась на ее предыдущие богатые и тонкие наблюдения, не относилась к ним и не подтверждала их правильность.

Джон Боулби начал свою работу в Военном детском доме Анны Фрейд, но в то же время находился под влиянием идей Кляйн, а также этологических исследований. Он придавал особое значение привязанности младенца, что оказалось продуктивным для исследования детского развития. (См. критику в: Hanly, 1978; Brody, 1981). Теория Боулби нашла сторонников прежде всего среди детских психологов, изучавших поведение, обусловленное привязанностью (см. Ainsworth, 1962, 1964; Ainsworth et al., 1978); не так давно они использовали его идеи при исследовании способностей младенцев и их интеллектуального развития (см. Papousek, Papousek, 1984). Боулби внес существенный вклад в теорию отношений матери и ребенка (1958, 1960а, 1960b, 1969, 1973, 1980).

Он критиковал психоаналитическую теорию за то, что в ней, как он полагал, делается акцент на базисной потребности младенца в пище, а потребность в привязанности к матери рассматривается лишь как вторичная. Он считал, что главная потребность младенца – это желание быть привязанным к матери. По его мнению, эта склонность обусловлена биологически, представляет собой врожденную инстинктивную систему реакций и является не менее важным фактором поведения младенца, чем удовлетворение орального влечения. Базисное предположение Боулби состоит в том, что ребенок вступает в жизнь, обладая по меньшей мере пятью высокоорганизованными системами реакций: он способен сосать, плакать, улыбаться, цепляться, а также следовать за другим или ориентироваться. Некоторые из этих систем активны с рождения, другие формируются позднее – они активизируют систему материнского поведения, обеспечивающую обратную связь на проявления ребенка. Это инициирует у него определенные формы поведения, ведущие к появлению привязанности. Если инстинктивные реакции младенца активированы, а мать недоступна, возникают страх разлуки, протестное поведение, чувства печали и горя.

Хотя большинство аналитиков соглашалось с выводами Боулби о наличии у младенца склонности к построению отношений привязанности, его сомнения в правильности дуалистической теории влечений, его представления о связи ребенка с матерью и утверждение, что реакции горя и страдания у ребенка сопоставимы с реакциями взрослого, вызвали резкую критику. Шур (Schur, 1960; см. также A. Freud, 1960) утверждал, что первичные биологически обусловленные системы инстинктивных реакций нельзя сравнивать с либидинозным влечением в психоаналитической концепции, поскольку оно относится к психологическим переживаниям и психическим репрезентациям (хотя Фрейд не всегда был последователен в употреблении этого понятия – см. Strachey, S. E., v. 14, p. 111–113). Шпиц (Spitz, 1960) добавляет, что хотя врожденные формы реагирования могут служить катализатором первых психологических процессов и, следовательно, лежать в основе либидинозных влечений и объектных отношений, одних лишь этих биологических и механических форм недостаточно. Врожденные реакции постепенно приобретают психологическое значение в ходе развития, которое включает развитие Эго и научение на основе реакций со стороны окружения. Шпиц также оспаривал представления Боулби о переживании ребенком горя, поскольку переживания потери и горя предполагают наличие определенной степени перцептивной и эмоциональной зрелости, а также дифференциации себя и объекта, необходимой для сохранения объектных отношений.

Полемика продолжается и поныне. Боулби уточнил свои представления в контексте теории информации. Он рассматривает поведение, обусловленное привязанностью, как опосредствованное организованными поведенческими системами, которые активируются определенными сигналами внутреннего или внешнего происхождения. Он утверждает, что его нельзя объяснить накоплением психической энергии, которая в дальнейшем разряжается (1981). Он представляет свою гипотезу как альтернативу концепции либидо и не считает, что ее можно интегрировать в психоаналитическую теорию в ее современном виде. По мнению Боулби, психоанализ застыл на модели разрядки влечений.

В то время как Эго-психологи развивали свои теории, в Великобритании начал разрабатываться альтернативный подход, связанный с новаторскими идеями об объектных отношениях, например, о том, что объектные отношения, а поэтому Эго и отчасти образ себя, существуют с самого рождения. «Британская школа» (нельзя путать с «английской школой» Мелани Кляйн и ее последователей) создала свою собственную традицию и концепцию «самости». Представители этой школы впоследствии составили значительную часть Независимой группы Британского психоаналитического общества, существовавшей наряду с кляйнианцами и группой «Б», состоявшей из аналитиков фрейдистского направления (теперь их называют неофрейдистами). Известными представителями Независимой группы были Балинт, Фэйрберн, Гантрип, Винникотт (Sutherland; 1980; Kohon, 1986).

Наиболее последовательными теоретиками в Британской школе анализа были Фэйрберн (1954, 1963) и Гантрип (1961, 1969, 1975, 1978). Они работали в основном с группой взрослых пациентов, очень сложных для терапии, которых в диагностическом отношении описывали как шизоидные личности. Придавая особое значение ранним объектным отношениям, эти аналитики – в противоположность кляйнианцам и фрейдианцам – пришли к выводу, что влечения в формировании психических структур важной роли не играют. Они считали, что инстинктивная активность – это лишь одно из проявлений активности структур, включая и структуру самости. Балинт (1959, 1968) подчеркивал важность доэдиповых диадических отношений, утверждая, что проявляющиеся впоследствии психопатологические симптомы проистекают из нарушений ранних отношений между матерью и ребенком.

Наверное, больше всех известен в этой группе Винникотт – педиатр, взрослый и детский аналитик, а также плодовитый писатель. Он не занимался построением систематизированной теории, но сделал ряд комментариев, важных в клиническом отношении, которые оказались исключительно полезными для понимания разных аспектов процесса развития в раннем детском возрасте. Например, его хорошо известный афоризм (1952): «Нет такой вещи, как младенец», – означает, что любые теоретические формулировки, касающиеся младенца, должны включать в себя формулировки, касающиеся и его матери, поскольку, по мнению Винникотта, диадические отношения важнее, чем роль каждого из партнеров; этим подчеркивается, что рассуждения о привязанности младенца должны быть дополнены рассуждениями об эмоциональном вкладе «достаточно хорошей» матери в своего ребенка. Концепция Винникотта об «истинной» и «ложной самости» (1960) отразила его убеждение в том, что младенец с самого рождения связан с объектом и что обычная любящая «достаточно хорошая» мать неминуемо будет совершать ошибки в отношениях с ребенком. В результате ребенок начинает уступать ее желаниям, пожертвовав потенциалом своей истинной самости. Винникотт полагал, что оптимальное развитие самооценки связано со способностью матери к аффективному «зеркальному отражению» (1967); если мать депрессивная или по какой-то иной причине неспособна выражать младенцу свою радость и удовольствие, получаемые от него, это может патологическим образом повлиять на его развитие.

Исследуя то, как младенец использует мать для достижения независимого функционирования, Винникотт (1953) ввел понятие переходных феноменов. Например, он видел, что любимое одеяло помогает ребенку успокоиться, поскольку оно ассоциируется с приятным взаимодействием с матерью. Он предположил, что переходный объект – это символ, помогающий установить связь между миром «я» и миром «не-я», когда ребенок осознает разлуку. Эта идея породила массу некритичной литературы (за исключением Brody, 1980), посвященной переходным феноменам, которая не ограничивается младенческим возрастом и касается, в частности, темы творчества (например, Grolnick, Barkin, 1978).

Идеи Винникотта особенно благосклонно были приняты американским психоанализом. Его акцент на движущих факторах взаимодействия матери и ребенка привел к большему осознанию поведения аналитика в аналитической ситуации. Например, Моделл (1969, 1975, 1984) предлагает в ходе психоанализа переместить центр внимания с рассмотрения одного человека на оценку системы отношений между двумя людьми, при этом возрастает роль аналитика в аналитическом процессе. Моделл также использовал идеи Винникотта и других аналитиков Британской школы для объяснения связи между переживаниями в раннем детском возрасте и последующими эмоциональными нарушениями. Кохут (1971, 1977) и его коллеги также широко использовали идеи Винникотта, в частности его концепцию зеркального отражения: они описывают движущие силы взаимодействия матери и ребенка, которые, по их мнению, могут приводить к эмпатическим ошибкам и психопатологическим симптомам у взрослых.

Рене Шпиц был пионером в использовании метода наблюдения за поведением младенцев, который позволил нам лучше понять объектные отношения в раннем детском возрасте, а также влияние взаимодействия с другими людьми на развитие и функционирование психических структур. Вскоре после Второй мировой войны Шпиц, как мы упоминали в предыдущей главе, провел ряд исследований, основанных на наблюдении за поведением младенцев в детских учреждениях и приютах, где дети находились в благоприятных условиях с точки зрения гигиены и питания, но получали недостаточно поощрений или проявлений любви со стороны постоянного воспитателя. Фильмы Шпица (1947), в которых сняты эмоционально обедненные, отстающие в развитии малыши, безучастно смотрящие в камеру, наглядно иллюстрируют, какие разрушительные последствия имеет для детей потеря матери. Помимо документального подтверждения нарушенных объектных отношений, Шпиц продемонстрировал дефекты развития в сфере влечений, Эго, когнитивных и двигательных функций и показал, что в крайних случаях утрата матери приводит к смерти ребенка (1946а, 1946b, 1962; Spitz, Wolf, 1949).

Шпиц развивал свои представления с помощью лабораторных экспериментов (1952, 1957, 1963, 1965; Spitz, Cobliner, 1965), в которых особое внимание уделялось роли аффектов и диалога. Он ввел понятие взаимности матери и младенца (1962) в контекст широко известной работы Харлоу с детенышами обезьян, которых вскармливали с помощью суррогатных матерей – проволочных каркасов с бутылочками внутри, при этом некоторые из них были покрыты махровой тканью (1960а, 1960b). Шпиц пришел к выводу, что аффективная взаимность между матерью и младенцем стимулирует ребенка и позволяет ему исследовать окружающий мир, способствуя развитию двигательной активности, когнитивных процессов и мышления, интеграции и формированию навыков. Он считал, что взаимность матери и младенца – это сложный и многозначный невербальный процесс, оказывающий влияние как на младенца, так и на мать, и включающий в себя двухсторонний аффективный диалог, который представляет собой нечто большее, чем просто взаимная привязанность матери и ребенка.

Шпиц также уделил особое внимание ранним стадиям развития объектных отношений и компонентам, необходимым для установления либидинозного объекта, появляющегося тогда, когда младенец ясно дает понять, что всем остальным объектам он предпочитает мать. Шпиц выдвинул положение о наличии трех стадий формирования либидинозного объекта: (1) дообъектной, или безобъектной стадии, которая предшествует психологическим отношениям; (2) стадии предтечи объекта, которая начинается с социальной улыбки в два или три месяца и указывает на начало психологических отношений; (3) стадии собственно либидинозного объекта. Особенно Шпица интересовало то, как эти последовательные стадии влияют на здоровое развитие Эго.

С появлением структурной теории Фрейда возрос интерес к роли объекта в формировании психической структуры и, как следствие, к непосредственному изучению младенцев и маленьких детей. В историческом аспекте важно отметить, что три-четыре десятилетия исследователи могли опираться лишь на отчеты о работе Хэмпстедского детского дома и на результаты проводившихся в то время исследований Шпица, а также на реконструкции, создаваемые в ходе аналитической работы с детьми и взрослыми, – никаких других данных, связанных с систематическими наблюдениями за детьми с психоаналитических позиций, тогда еще не было. Тем не менее такие концепции, как «среднеожидаемая среда» Гартманна (1939) и «достаточно хорошая мать» Винникотта (1949, 1960), отражали интерес к развитию в раннем детском возрасте и признание важности матери для оптимального развития ребенка.

Гартманна особенно интересовало развитие Эго (1939, 1953, 1956). Он не был согласен с утверждением Фрейда (1923а), что Эго – это часть Ид, изменившаяся под влиянием внешнего мира, и что главную роль в развитии Эго играет конфликт с матерью. Он считал, что определенные функции Эго доступны с рождения, имеют «первичную автономию», не возникают в результате конфликта, а являются частью «бесконфликтной сферы». Он также полагал, что все психические структуры вначале не дифференцированы, отмечая, что Эго в том смысле, в каком оно проявляется позднее, наблюдать нельзя и что структура Ид также неизвестна. Поэтому невозможно отделить функции, которые впоследствии будут служить Эго, от тех, что следует отнести к Ид.

В соответствии с метапсихологическими веяниями того времени Гартманн занимался также прояснением понятия Эго (1950, 1952). Термин Фрейда «das Ich» (который Стрейчи перевел как «Эго») в немецком языке имеет два значения: основанное на опыте чувство себя (то есть ощущение себя отдельной, непрерывно существующей личностью) и – после введения структурной модели – значение гипотетической структуры психики. Гартманн провел понятийное разграничение между Эго как подструктурой личности, или системой, характеризующейся своими определенными функциями (1950, р. 114), самостью как «собственно личностью» – то есть личностью в целом (р. 127) – и представлением о себе как частью системы Эго, в которой она выступает противоположностью представления об объекте (там же). Его попытки прояснить термин «Эго» привели к пересмотру концепции нарциссизма. Вместо либидинозного катексиса Эго (понимавшегося как самость в то время, когда Фрейд ввел это понятие, но которое легко можно спутать с Эго в структурной теории) Гартманн в соответствии со структурной теорией предложил рассматривать нарциссизм как либидинозный катексис самости, или, точнее, представление человека о себе.

Согласно Бреннеру, Гартманн провел это разграничение на собрании членов Нью-Йоркского психоаналитического общества, так сказать, мимоходом, и хотя разграничение Эго и самости не было главной темой его доклада, последующая дискуссия, несомненно, оказала огромное влияние на аналитиков. Бреннер вспоминает, что «на Эдит Якобсон, присутствовавшую в аудитории, выступление Гартманна произвело большое впечатление, и между ними завязалась живая дискуссия… идея использовать термин “самость”, несомненно, ее привлекла… с тех пор “самость” стала привычным психоаналитическим термином» (1987, р. 551).

Якобсон с энтузиазмом восприняла предложенное Гартманном разграничение между Эго как психической структурой, самостью как личностью в целом и представлениями человека о себе и объекте. Она сочла эти понятия особенно полезными для понимания процессов интернализации в период раннего психического развития и формирования определенных видов патологии, имеющих источники в раннем детстве. Она разработала концепцию развития, основанного на опыте чувства себя, предположив, что представления маленького ребенка о себе и объектах группируются вокруг приятных и неприятных переживаний, и поэтому представления о «плохом» и «хорошем» себе и «плохом» и «хорошем» объекте возникают еще до интегрированных репрезентаций. К сожалению, Якобсон была неточна в терминологии, используя понятия «чувство себя», «чувство идентичности», «самосознание» и «самоощущение» как взаимозаменяемые (1964, р. 24–32), поскольку в то время еще не придавалось большого значения более тонким разграничениям.

С введением понятия чувства себя на передний план выступила проблема формирования у ребенка чувства идентичности и его нарушений. Эриксон (Erikson, 1946, 1956) предположил, что формирование идентичности – это процесс, продолжающийся в течение всей жизни и являющийся частью психосоциального – а не только психосексуального – развития, тесно связанного с культурной средой и конечной ролью индивида в обществе. Согласно Эриксону, чувство идентичности включает в себя сознание как «непрерывности синтезирующих механизмов Эго» (1956, р. 23), так и элементов, общих для определенной культурной группы.

Гринэйкр предложила более точную формулировку, подчеркнув, что чувство идентичности появляется в отношениях с другими людьми и в сравнении с ними (1953а, 1958). По ее определению, самосознание связано с формированием отдельных психических репрезентаций себя и объектов и появляется одновременно со способностью сравнивать эти репрезентации. Самосознание сопровождается появлением «стабильного ядра» идентичности. Гринэйкр отличала самосознание от способности простого сравнения перцептивных образов, которая имеется уже в раннем детстве в рамках когнитивного функционирования. Она отмечала, что, несмотря на наличие «стабильного ядра» идентичности, чувство идентичности всегда тонко реагирует на изменения отношения индивида к своему окружению.

Концепции репрезентаций себя и объекта в применении к теории идентичности и нарциссизма позволили другим исследователям прояснить аффективные аспекты самости, регуляции самооценки, роли Супер-Эго и их связь с нарциссическими нарушениями (см., например, Reich, 1953, 1960). По мнению Сандлера (1960b), на раннем этапе формирования представлений о себе и объекте происходит активное восприятие объекта; это восприятие служит защитой от натиска неорганизованных стимулов и поэтому сопровождается четко выраженным ощущением безопасности, которое Эго пытается сохранить. Сформировавшись, представления о себе и объекте образуют то, что Сандлер и Розенблатт (1962) называют «репрезентативным миром», который Ротштейн (1981, 1988) предлагает рассматривать как подструктуру Эго, играющую активную роль в психической жизни.

Гартманн, Якобсон и Сандлер рассматривали развитие и сохранение представлений о себе и объекте в качестве базисных функций Эго и Супер-Эго. Вместе с тем дальнейшая разработка этого понятия со временем легла в основу различных теорий, в которых главное внимание уделяется отношениям человека к себе и объектам, то есть теорий, которые отделились от структурных концепций (см. обзор и обсуждение в: J. G. Jacobson, 1983a, 1983b).

В результате возникли и по сей день сохраняются терминологическая путаница и расхождение во взглядах на формирование структуры психики. Разграничение понятий Эго и самости, а также представление о бесконфликтной сфере Эго побудили некоторых теоретиков ограничить свои исследования формирования психической структуры эдиповым комплексом и детским неврозом. Например, Кохут (1977) и его последователи (см. Tolpin, 1978; Stechler, Kaplan, 1980) утверждают, что рассмотрение конфликта и структур в рамках трехсторонней модели больше отвечает позднему периоду раннего детства, то есть тому периоду, когда конфликты эдипова комплекса разрешены (дело обстоит так, будто Супер-Эго возникает только в это время, и поэтому только тогда об Ид, Эго и Супер-Эго можно говорить как об интернализированных структурах). Этот подход распространился на теорию возникновения патологических синдромов, в которой утверждается, что детский невроз, по-видимому, особого значения не имеет, в результате чего возникло общее представление, что психопатология, отражающая в первую очередь доэдиповы элементы, лучше всего объясняется в рамках теории объектных отношений. В результате появилось искусственное противопоставление психопатологии, возникающей вследствие дефицита, и психопатологии, возникающей вследствие конфликта. Из-за этого в теориях, основанных на концепции объектных отношений или на психологии самости, делаются подчас необоснованные выводы об этиологической роли неблагоприятного внешнего окружения и игнорируется значение конфликтов и неврозов, а также пригодность структурной модели для объяснения невротических симптомов более поздней этиологии.

Эти теории, по всей видимости, основываются на двух неправильных представлениях: первое – что предложенное Гартманном разграничение самости как личности в целом и Эго как структуры означает их взаимоисключение, и второе – что Фрейд в структурной модели отказался от эмпирического значения термина «das Ich». Таким образом, в английском переводе и в предложенных Гартманном и Якобсон разграничениях богатство и яркость первоначального понятия Фрейда были утрачены. Эти разграничения и классификации, вначале внесшие ясность, впоследствии привели к значительной теоретической путанице и неопределенности. Например, многие аналитики теперь ограничивают термин «Эго» абстрактным значением системы, рассматривают его как реликт устаревшей механистической структурной метапсихологии и обращаются в основном к эмпирической части понятия, рассматривая трансформации представлений о себе и объекте.

Но едва ли возможно всерьез говорить о психоаналитической психологии, не обратившись к внеэмпирическому, понятийному, внутреннему пространству психических структур. Следовательно, исходно эмпирическое понятие «самость» стало описываться как структура, которой присущи различные функции отвергнутого понятия «Эго». В результате, как отмечает Спрюэлл (1981), понятие «самость» приобрело множество неопределенных значений, которые относились к сфере «das Ich». Это относится к понятию Кохута «вышестоящая самость», к идее Штерна (1985) о том, что чувство себя выступает организатором развития, а также к указаниям Сандлера (1962, 1964, 1983) и Эмде (1983, 1988а) на присущие самости процессы организации и саморегуляции. Более того, их описания удивительно похожи на формулировки Фрейда (1923а, 1926), а также на рассуждения Гартманна об организующей, регулирующей функции Эго (1950). Рассуждая о роли Гартманна в прояснении психоаналитических понятий, Бреннер отмечал, что нынешним брожением умов в американском психоанализе «мы обязаны прежде всего Хайнцу Гартманну» (1987, р. 551).

Следствием разделения структурных концепций и теорий объектных отношений стало появление двух видов теории мотивации. В одном случае мотивация рассматривается в связи с поиском удовлетворения влечений, а роль объекта расценивается как вторичная по отношению к инстинктивному удовольствию. Во втором случае первичным считается желание повторять приятные переживания при взаимодействии с другими людьми в раннем возрасте. При этом врожденная склонность к привязанности (Bowlby, 1958, 1969) либо желание сохранить ощущение безопасности (Sandler, 1960b, 1985) по мотивационной значимости приравниваются к удовлетворению влечений.

К сожалению, два вида теорий, обособившись друг от друга, оказались поляризованными. В одних преуменьшается важность или даже отрицается существование иных мотивов, кроме удовлетворения влечений, тогда как в других делается акцент на объектных отношениях и функциях Эго и при этом недооцениваются потребности, обусловленные влечениями.

Гартманн занимался изучением процесса развития, а также того, как отношения с другими людьми ведут к формированию стабильных, независимо функционирующих психических структур. Он критиковал упрощенные представления о «плохой» или «хорошей» матери, в которых учитывается только один аспект процесса развития. Он отмечал, что порой последующее развитие Эго компенсирует «плохие» ранние объектные отношения, и наоборот, так называемые хорошие объектные отношения могут стать препятствием для развития, если ребенок не использует их для усиления своего Эго, а остается зависимым от объекта (1952, р. 163). Гартманн считал, что конечный результат развития зависит от устойчивости детской психики и опыта, приобретенного на поздних стадиях развития, и утверждал, что развитие Эго по-разному соотносится с развитием объектных отношений, например, с тем, в какой мере достигнута константность объекта. Он писал: «От объекта, который существует лишь до тех пор, пока он удовлетворяет потребности, до той формы удовлетворительных объектных отношений, которая включает в себя константность объекта, лежит долгий путь» (р. 63). Он считал важной разработанную Пиаже (1937) концепцию «объективации» объекта (достижения в возрасте восемнадцати – двадцати месяцев интегрированной когнитивной психической репрезентации [см. Fraiberg, 1969]), но полагал, что психоаналитическое понятие константности объекта содержит нечто большее.

Вслед за Гартманном другие авторы использовали различные понятия константности объекта, но отсутствие согласованности между ними приводит к значительной путанице. Одни теоретики делают акцент на привязанности ребенка к матери, которая сохраняется даже в угрожающих жизни патологических ситуациях, таких, как жестокое обращение с ребенком (Solnit, Neubauer, 1986), но эта привязанность не способствует независимому психологическому функционированию. Другие теоретики придают большее значение интрапсихической репрезентации матери. Эти различия становятся важными, когда мы пытаемся помочь детям, которыми пренебрегали или которые подвергались жестокому обращению, или понять взрослых, сохранивших тяжелые воспоминания о своем детстве, психическое функционирование которых тем не менее внешне остается нормальным. Для иллюстрации спектра различных значений, вкладываемых в сходные термины, рассмотрим формулировки Шпица, Анны Фрейд и Малер.

Шпиц и Коблинер (1965) рассматривают константность либидинозного объекта при обсуждении того, каким образом к восьми месяцам мать становится постоянно предпочитаемым объектом либидинозного влечения младенца. После того как мать становится либидинозным объектом, заменить ее другим воспитателем теперь уже очень сложно.

Разработанная Анной Фрейд концепция константности объекта по значению и временной отнесенности сходна с представлением Шпица о константности либидинозного объекта, поскольку в ней делается акцент на вложении либидо. Анна Фрейд пишет: «Под константностью объекта мы понимаем способность ребенка сохранять объектный катексис независимо от фрустрации или удовлетворения. В период до появления константности объекта ребенок лишает катексиса неудовлетворительный или неудовлетворяющий объект… Обращение к объекту снова происходит тогда, когда пробуждается желание или потребность. После установления константности объекта человек, репрезентирующий объект, сохраняет свое место для ребенка независимо от того, удовлетворяет он его или фрустрирует» (1968, р. 506).

Если Анна Фрейд и Шпиц делают акцент на аспектах привязанности ребенка примерно восьмимесячного возраста к матери, то в центре внимания Малер находится интрапсихический параметр – психическая репрезентация матери и то, каким образом она проявляется. Малер также использует понятие константности либидинозного объекта и утверждает, что она достигается тогда, когда интрапсихическая репрезентация матери начинает действовать так, как прежде действовала мать, обеспечивая «поддержку, комфорт и любовь» (1968, р. 222). По мнению Малер, на первом этапе этого процесса должна быть установлена прочная привязанность к матери как к постоянному либидинозному объекту (о чем говорили Шпиц и Анна Фрейд). Второй этап – это интеграция стабильной психической репрезентации. На этом этапе происходит не только когнитивная интеграция, но и отчасти устранение амбивалентности анальной фазы для того, чтобы позитивные и негативные аффекты могли быть интегрированы в единую репрезентацию (McDevitt, 1975, 1979). Обладая интегрированной, прочной внутренней репрезентацией, за которую он может держаться, будучи фрустрированным или недовольным, ребенок способен получать все больший комфорт от внутреннего образа. Малер утверждает, что константность либидинозного объекта никогда не достигается в полной мере; это процесс, продолжающийся в течение всей жизни. И все же мы видим, что с достижением определенной степени константности объекта межличностные отношения могут принять более развитые формы; теперь индивид может стремиться как к тесным отношениям, так и к независимости. Если эта цель развития не достигается, то межличностные отношения индивида сохраняют черты инфантилизма, зависимости и нарциссизма. Использование Малер понятия константности объекта подтверждает мысль Гартманна о том, что мы можем судить об «удовлетворительности» объектных отношений только тогда, когда мы оцениваем их также с точки зрения развития Эго (1952, р. 163).