Текст книги "Грань риска"

– Милый у вас братец, – заметил Эдвард. – Нет ничего удивительного, что у вас появилась боязнь оказаться в ловушке. Такие угрозы могут устрашить любого.

Эдвард наклонился над люком и попытался рассмотреть, что находится в погребе, но смог увидеть только очень маленький участок пола.

– На самом деле он не собирался меня там запирать, он шутил и поддразнивал меня. Нам запрещали находиться на кухне, поэтому и без того я уже была испугана. Вы же понимаете, что дети обожают дразнить друг друга.

– У меня в машине есть фонарик. Сейчас я пойду, принесу его.

Вернувшись с фонариком, Эдвард спустился по лестнице в погреб. Стоя там, он посмотрел наверх и спросил у Ким, не хочет ли она спуститься.

– Это обязательно? – спросила она полушутя. Ким сошла вниз по ступенькам и встала рядом с Эдвардом.

– Холодно, сыро и пахнет плесенью, – констатировал Эдвард.

– Меткое замечание, – съязвила Ким. – И что мы собираемся тут делать?

Погреб был невелик. По площади он точно соответствовал кухне, под которой находился. Стены выложены плоскими камнями, скрепленными глиной. Пол земляной. У задней стены видно несколько ларей, выложенных камнем и отделанных деревом. Эдвард посветил в них фонариком. Ким инстинктивно держалась поближе к Эдварду.

– Вы были правы, – сказал он. – Здесь хранили провизию.

– И что же здесь хранили? – спросила Ким.

– Ну, яблоки, кукурузу, пшеницу, рожь и все в этом роде, – перечислял Эдвард. – Кроме того, здесь помещались, наверное, молочные продукты. А вот колбасы и окорока висели в пристройке.

– Это действительно интересно, – согласилась Ким без всякого, впрочем, энтузиазма. – Вы еще не насмотрелись?

Эдвард заглянул в один из ларей и поскреб пальцем земляное дно. Отколупнув кусочек земли, он покатал его между пальцами.

– Земля влажная, – задумчиво произнес он. – Я, конечно, не ботаник, но рискну предположить, что в такой почве созданы прекрасные условия для размножения Clavicepspurpurea.

Ким была заинтригована.

– А это можно доказать? – спросила она. Эдвард пожал плечами.

– Скорее всего, да. Зависит от того, удастся ли в этой земле найти споры Claviceps. Если мы сможем взять образцы, я найду ботаника, у меня есть друг, который занимается этим, и он сделает необходимые анализы.

– Мы можем найти какие-нибудь емкости в замке, – предложила Ким.

– Пойдемте, – откликнулся Эдвард.

Выйдя из старого дома, они направились к замку. Погода была прекрасная, и они пошли пешком. В траве, доходившей им до колен, стрекотали кузнечики, в воздухе летали разноцветные бабочки.

– Там впереди, между деревьями, проглядывает вода, – отметил Эдвард.

– Это Дензерс-Ривер, – ответила Ким. – Было время, когда поле продолжалось до самого берега.

Чем ближе подходили они к замку, тем больший восторг испытывал Эдвард, созерцая здание.

– Этот замок даже огромнее, чем показался мне с первого взгляда, – восхищался он. – Мой Бог, он даже обнесен бутафорским рвом.

– Мне говорили, он выстроен по образцу замка Шамбор во Франции, – пояснила Ким. – По форме он напоминает латинское U. В одном крыле покои для гостей, а в другом помещения для слуг.

Они прошли по мосту, перекинутому через сухой ров. Пока Эдвард восхищался готическим оформлением входа, Ким мучилась, подбирая нужный ключ. На связке их было около дюжины. Наконец, ключ был найден и дверь открыта. Они прошли через отделанный дубом парадный холл и, ми– новав арку, оказались в большом зале. Зал был впечатляющих размеров, с огромными готическими очагами по обе стороны. В дальней стене, в обрамлении двух гигантских, как в соборе, окон, находился проем, в котором виднелась широкая лестница. Сквозь тонированное стекло окна, которое венчало лестницу, в помещение проникал бледно-желтый свет.

Эдвард издал нечто среднее между смехом и стоном.

– Это невероятно! – крикнул он в полном восторге. – Я и предположить не мог, что здесь все так сохранилось.

– Здесь все осталось, как было, – сказала Ким.

— Когда умер ваш дед? – спросил Эдвард. – Вся обстановка выглядит так, словно хозяева уехали отсюда в двадцатые годы нашего века и до сих пор не вернулись.

– Мой дед умер прошлой весной, – ответила Ким, – но он был очень эксцентричным человеком, особенно же его чудачества усилились после смерти сорок лет назад его жены. Я сомневаюсь, что он менял что-нибудь в этом доме. Здесь все осталось так, как было при его родителях. Этот дом строил его отец, мой прадед.

Эдвард возбужденно расхаживал по залу, не в силах оторвать взгляд от роскошной мебели, картин в позолоченных рамах и красивых безделушек. В одном углу стояли даже доспехи средневекового рыцаря. Указывая на них, он спросил, подлинные ли они.

Ким пожала плечами:

– Не имею ни малейшего представления. Эдвард подошел к окну и пощупал ткань занавеси.

– Никогда в жизни не видел такой богатой драпировки. Здесь же, наверное, целая миля ткани.

– Это очень старинные занавеси. Дамасский шелк.

– Могу я осмотреть весь дом? – спросил Эдвард.

– Вы мой гость, – ответила Ким, сделав церемонный жест. Из большого зала Эдвард прошел в обитую темным деревом библиотеку. У этого помещения имелся мезонин, куда можно было попасть по окованной железом винтовой лестнице. У высоких полок стояла стремянка, которая перемещалась вдоль стеллажей на миниатюрных рельсах. Все книги были в кожаных переплетах.

– Именно такой, по моим представлениям, и должна быть библиотека, – заметил Эдвард. – Здесь можно серьезно заниматься.

Из библиотеки Эдвард перешел в официальную столовую. Как и главный зал, это было вытянутое в длину помещение. У каждой продольной стены находилось по камину. В отличие от главного зала из стен столовой во множестве торчали флагштоки с геральдическими полотнищами.

– Этот дом имеет почти такую же историческую ценность, как старый замок, – проговорил Эдвард. – Здесь же настоящий музей.

– Исторические ценности собраны в винном погребе и на чердаке, – возразила Ким. – И там и там полно старых бумаг.

– Газет? – уточнил Эдвард.

– Там есть и газеты, но в основном это переписка и документы.

– Давайте взглянем, – предложил Эдвард.

По главной лестнице они взошли на третий этаж, так как почти все помещения внизу имели двухэтажную высоту. Оттуда они поднялись наверх еще на два этажа, прежде чем попасть на чердак. Ким с трудом отперла замок. Нога человека не ступала сюда уже много лет.

Чердачное помещение было просто громадным, так как в плане оно занимало всю U-образную проекцию здания. Потолок чердака походил на своды храма, так как повторял своими очертаниями крышу. Из площади чердака следовало вычесть площадь башен. Каждая из них была на этаж выше основного здания, и в каждой из них имелся свой чердак с конической формы потолком. На чердаке было светло. Солнце светило в многочисленные слуховые окна.

Ким и Эдвард вошли в центральную часть помещения. По обе стороны его громоздились шкафы с папками, старинные бюро, сундуки и ящики. Ким остановилась посередине и показала Эдварду, что все это было заполнено бухгалтерскими гроссбухами, альбомами, папками, документами, письмами, фотографиями, книгами, газетами и старыми журналами. Настоящая находка для любителя сокровищ, таящихся в старых памятных документах.

– Тем, что здесь лежит, можно загрузить несколько железнодорожных вагонов, – заметил Эдвард. – И к каким временам восходят все эти документы?

– К временам Рональда Стюарта, – ответила Ким. – Он является основателем компании. Здесь находится большинство материалов, касающихся ее деятельности, но не все. Здесь также есть личная переписка. Мы с братом часто лазали сюда, когда были детьми. Мы играли в игру: кто разыщет самую старую дату на письме или на документе. Но дело в том, что нам запрещали появляться здесь, и дедушка приходил в ярость, если заставал нас на чердаке.

– В винном погребе столько же бумаг? – спросил Эдвард.

– Столько же, если не больше, – ответила Ким. – Пойдемте, покажу. На винный погреб вообще стоит взглянуть. Он очень колоритен, как и весь дом.

Прежним путем они вернулись в столовую. Открыв тяжелую дубовую дверь, подвешенную на кованых железных петлях, они по гранитной лестнице спустились в винный погреб. Эдвард сразу понял, что хотела сказать Ким, назвав погреб колоритным. Подвал напоминал средневековый донжон. Каменные стены, на которых крепились светильники, напоминавшие по форме факелы. В стенах выемки для бочек, похожие на камеры для заключенных. Каждая такая камера отделялась от центрального помещения кованой решеткой, запиравшейся тяжелым железным брусом.

– У того, кто это строил, было своеобразное чувство юмора, – сказал Эдвард, когда они прошлись по погребу. – Единственное, чего здесь не хватает, – это орудий пыток.

– Нам с братом это место тоже не очень нравилось, – согласилась с ним Ким. – Дедушке не приходилось запрещать нам бывать здесь. Мы и сами боялись сюда спускаться.

– И все эти сундуки, ящики и прочие емкости заполнены бумагами? – спросил Эдвард. – Так же, как на чердаке?

– Все до последней коробки, – ответила Ким. Эдвард остановился и, потянув на себя решетчатую дверь, открыл одну из камер. Бутылочные полки были в большинстве своем пусты. Вместо них можно было видеть бюро, шкафчики и сундуки. Эдвард разыскал на полке бутылку.

– Боже милостивый, – сказал он. – Разлито в 1896 году! Это же очень ценное вино.

Ким с сомнением фыркнула.

– Вот уж вряд ли, – возразила она. – Пробка, наверное, давно сгнила. За этим погребом никто не следит уже лет пятьдесят.

Эдвард положил на место запыленную бутылку и выдвинул ящик бюро. Наугад он вытащил оттуда листок бумаги. Это оказалась таможенная декларация девятнадцатого века. Вытащил другую – счет за погрузочно-разгрузочные работы, произведенные в восемнадцатом веке.

– Такое впечатление, что здесь все свалено в полном беспорядке, – сказал он.

– К сожалению, так и есть, – согласилась Ким. – Каждый раз, когда в имении строили новый дом, а это происходило довольно часто, пока не создали этот архитектурный монстр, все бумаги перетаскивали на новое место. За несколько столетий все, естественно, пришло в полнейший беспорядок.

В подтверждение своих слов Ким открыла шкафчик и достала оттуда еще один документ. Это оказался счет за погрузочно-разгрузочные работы. Она передала бумагу Эдварду и посоветовала взглянуть на дату.

– Будь я проклят! – воскликнул он. – Тысяча шестьсот восемьдесят девятый год, за три года до этого безумия с ведьмами.

– Вот и доказательство моей правоты, – заметила Ким. – Мы просмотрели три документа и побывали в трех столетиях.

– Мне кажется, это подпись Рональда, – произнес Эдвард. Он показал документ Ким, и она согласилась.

– Мне сейчас пришла в голову одна мысль, – проговорила Ким. – Вам удалось заинтересовать меня делом о ведьмах и особенно моей прапрабабушкой Элизабет. Может, с помощью этих документов мне удастся что-нибудь узнать о ней.

– Вы хотите выяснить, почему она не похоронена на семейном кладбище? – спросил Эдвард.

– Да, конечно, но не только, – ответила Ким. – Меня все больше и больше охватывает любопытство: почему имя и личность Элизабет на протяжении стольких лет окутаны непроницаемой тайной. Неизвестно даже, была ли она действительно казнена. Как вы уже говорили, ее имени нет в списках осужденных, она не упоминается в тех книгах, которые вы мне дали. Все это очень таинственно.

Эдвард оглядел погреб, в котором они находились.

– Учитывая количество материала, это будет не слишком легко, – предположил он. – Кроме того, поиски могут обернуться бесполезной тратой времени, потому что в большинстве своем здесь свалены деловые бумаги.

– Но зато, какой будет вызов, – возразила она. Ким уже загорелась новой идеей. Она вновь начала рыться на полке шкафа, откуда ей удалось достать счет семнадцатого века, в надежде, что сейчас она найдет еще какое-нибудь письменное свидетельство из тех времен. – Думаю, эти поиски даже доставят мне удовольствие. Это будет открытием себя и своих корней. Как вы выразились – воссоединением со своим наследством?

Пока Ким копалась в бумагах на полке, Эдвард вышел из отсека и начал осматривать другие участки обширного погреба. Подойдя к дальней стене, он осветил ее фонариком. Лампочки почти во всех стенных светильниках были разбиты, и Эдвард, не выключая фонаря, просунул голову в самый дальний отсек. Луч осветил нагромождение бюро, сундуков и ящиков. Эдвард пошарил лучом по стенкам и вдруг в самом дальнем углу отсека увидел прислоненную к стене картину, написанную маслом.

Вспомнив о многочисленных картинах, висевших в зале, Эдвард подивился, почему именно эта подверглась такому остракизму. Он с трудом подобрался поближе к картине. Оторвав от стены, он поставил ее вертикально и осветил фонариком пыльную поверхность. С полотна смотрела молодая женщина.

Освобождая картину из позорного заточения, Эдвард поднял ее над головой и вынес из «камеры». Выйдя в центральный холл, он прислонил картину к стене и еще раз посмотрел на нее. Это действительно был портрет молодой женщины. Декольтированное платье говорило о почтенном возрасте картины, выполненной в довольно примитивной манере. Кончиками пальцев он стер пыль с маленькой оловянной таблички на раме и посветил на нее фонариком. Потом взял в руки портрет и отнес его в отсек, где Ким продолжала рыться в бумагах.

– Взгляните-ка, – предложил Эдвард. Он прислонил портрет к бюро и осветил табличку.

Ким повернулась и посмотрела на картину. Ей передалось волнение Эдварда. Проследив глазами направление луча фонаря, она прочитала имя, написанное на оловянной табличке.

– Святые небеса! – воскликнула она. – Это же Элизабет!

Трепеща от радости открытия, Ким и Эдвард вынесли картину наверх, в большой зал, где было достаточно света, поставили ее к стене и, отойдя на несколько шагов, принялись внимательно рассматривать.

– Что особенно поражает в картине, так это то, что женщина очень похожа на вас, у нее точно такие же зеленые глаза.

– Да, цвет глаз такой же, но Элизабет значительно красивее меня, и определенно она была более одаренной и незаурядной личностью.

– Красота зависит от того, кто ее оценивает, – заметил Эдвард. – Лично я с вами не согласен.

Ким внимательно изучала лицо своей печально знаменитой предшественницы.

– Некоторое сходство, конечно, есть, – признала она, наконец, – у нас очень похожие волосы и примерно одинаковый овал лица.

– Вы выглядите, как родные сестры, – согласился с ней Эдвард. – Это очень хороший портрет. Но какого дьявола его спрятали в самый дальний угол винного погреба? Картина даст сто очков вперед всей той мазне, которой увешаны стены замка.

– Это действительно странно, – проговорила Ким. – Дедушка наверняка знал о портрете, это не простая забывчивость. Он был очень эксцентричным человеком, и чувства других людей, а в особенности чувства моей матери, его интересовали мало. Они вообще не выносили друг друга.

– По размеру это полотно соответствует следу картины, висевшей над камином. Давайте ради интереса попробуем отнести портрет туда и примерить, – предложил Эдвард.

Он уже поднял картину и собрался, было идти, когда Ким напомнила ему, что они пришли в замок за емкостями для образцов почвы. Эдвард поставил картину на пол. Они пошли на кухню. Ким нашла три пластмассовые банки на буфетной полке.

Захватив на обратном пути картину, они направились к старому дому. Ким настояла на том, чтобы самой нести портрет. Рамка была узкая, и ей не было тяжело.

– У меня очень странное, но радостное чувство оттого, что мы нашли картину, – говорила по дороге Ким. – Словно нашелся давно пропавший родственник.

– Должен признать, что это очень удачное совпадение, – согласился Эдвард. – Тем более, что Элизабет стала причиной нашего похода в замок.

Ким вдруг остановилась. Она держала картину прямо перед собой, внимательно вглядываясь в лицо Элизабет.

– Что случилось? – спросил Эдвард.

– Когда думала о том, что мы с ней очень похожи, я вдруг вспомнила, что с ней произошло, – ответила Ким. – Сегодня даже представить невозможно, что кого-то можно обвинить в колдовстве, судить и повесить.

Мысленно Ким попыталась вообразить, что перед ее лицом болтается свисающая с дерева петля. Сейчас ей придется умереть. Она содрогнулась. Она даже подпрыгнула, представив себе, что веревка коснулась ее шеи.

– Что с вами? – встревоженно спросил Эдвард. Он положил ей руку на плечо.

Ким тряхнула головой и сделала глубокий вдох.

– Я только что представила себе ужасную вещь – попыталась вообразить, что меня приговорили к повешению.

– Возьмите емкости, а я понесу картину, – предложил Эдвард.

Они поменялись ношами и пошли дальше.

– Должно быть, вы перегрелись, – предположил Эдвард, чтобы разрядить атмосферу, – или проголодались. У вас слишком разыгралось воображение.

– Находка картины действительно сильно на меня подействовала, – призналась Ким. – Мне кажется, что через века Элизабет пытается что-то сказать мне, чтобы восстановить свое доброе имя.

Пока они продирались сквозь высокую траву, Эдвард внимательно рассматривал Ким.

– Вы шутите? – спросил он, наконец.

– Нет, – ответила Ким. – Вы сказали, что это совпадение. Но я уверена, что это нечто большее, чем простое совпадение. Я хочу сказать, что я просто поражена тем, что произошло. Это не может быть чистой случайностью. Находка должна иметь какое-то значение.

– Это внезапный приступ суеверия или вы всегда такая? – спросил Эдвард.

– Не знаю, – ответила Ким. – Я просто стараюсь понять.

– Вы верите в экстрасенсорику или биоэнергетику? – поинтересовался Эдвард.

– Я никогда об этом не задумывалась, – призналась Ким. – А вы?

Эдвард рассмеялся:

– Вы ведете себя как психиатр, возвращая мне мои же вопросы. Нет, я не верю ни во что сверхъестественное. Я ученый. Я верю только в то, что можно разумно объяснить и проверить экспериментально. Я не религиозен и не суверен. Я могу показаться вам циничным, но скажу, что, на мой взгляд, эти вещи – религиозность и суеверие – идут рука об руку.

– Я тоже не слишком религиозна, – проговорила Ким. – Но у меня есть какая-то смутная вера в сверхъестественное, в потусторонние силы.

Они подошли к старому дому. Ким открыла перед Эдвардом дверь, и он внес картину в гостиную. Как они и предполагали, она в точности соответствовала светлому прямоугольнику над каминной полкой.

– По крайней мере, мы оказались правы в своих предположениях насчет того, где раньше она висела, – сказал Эдвард. Он оставил портрет на каминной полке.

– А я послежу, чтобы он тут и остался, – вырвалось у Ким. – Элизабет имеет полное право вернуться домой.

– Это значит, вы решили-таки поселиться здесь?

– Может быть, да, – ответила Ким. – Но сначала мне надо посоветоваться со своей семьей и, прежде всего, с братом.

– Лично я думаю, что это было бы великолепно.

Эдвард взял пластмассовые банки и сказал Ким, что пойдет в подвал и соберет там пробы почвы. На пороге гостиной он остановился.

– Если я найду в них Clavicepspurpurea, – произнес он с кривой усмешкой, – то это лишит историю салемских процессов части сверхъестественного покрова.

Ким не ответила. В притяжении портрета Элизабет было что-то магнетическое. Ким была погружена в свои мысли. Эдвард пожал плечами. Потом он прошел на кухню и спустился в прохладную и сырую тьму подвала.

3

Понедельник, 18 июля 1994 года

Как и всегда, лаборатория Эдварда Армстронга в Гарвардском медицинском комплексе на Лонгфелло-авеню являла собой сцену лихорадочной деятельности. Впечатление бедлама усиливали снующие между футуристическими монстрами наисовременнейшего оборудования фигуры в белых халатах. Однако такое обманчивое впечатление могло возникнуть лишь у непосвященного. Для знающих людей эта суета служила верным признаком того, что именно здесь и именно сейчас делается самая современная наука.

Центром, сердцем этого святилища являлся Эдвард, и хотя он был не единственным работающим здесь ученым, все называли лабораторный комплекс личным поместьем Армстронга. Репутация гения, блистательного специалиста по органическому синтезу и выдающиеся способности нейробиолога позволяли Эдварду выколачивать дополнительные ставки для своих сотрудников, получать под свою опеку множество студентов, аспирантов и докторантов. Эти же качества позволяли ему вести напряженную работу, несмотря на тесноту, ограниченность бюджета и насыщенный рабочий график. Следствием всего этого было то, что Эдвард имел в своем распоряжении самых лучших сотрудников и самых способных студентов.

Другие профессора называли Эдварда ненасытным обжорой и сущим наказанием. У него не только было больше всего студентов-дипломников, он еще и настоял на введении летнего курса лекций по основам химии для старшекурсников. Он стал единственным профессором, который решился на чтение лекций в летнее время. Он сам объяснял это тем, что молодым перспективным мозгам нужна пища для ума, и чем раньше, тем лучше.

Вернувшись с очередной лекции, Эдвард прошел в свои владения через боковую дверь лаборатории. Это выглядело так, словно служитель зоопарка вошел в клетку к своим питомцам с кормом. Его тотчас же окружила плотная толпа дипломников. Каждый из них работал над какой-либо частной проблемой, все же вместе они трудились ради достижения основной цели Эдварда: выяснения механизмов краткосрочной и долговременной памяти. У каждого была проблема или вопрос, с которыми они и спешили обратиться. Отвечая в ритме стаккато на все вопросы, Эдвард сразу же отсылал студентов на рабочие места.

Ответив на последний вопрос, Эдвард направился к своему столу. У него не было кабинета, он считал это прихотью и неоправданной тратой дефицитной площади. Ему достаточно было угла, в котором стояли рабочий стол, пара стульев, компьютер и несколько полок с папками. Там его уже ждала Элеонор Янгмен, молодой доктор наук, работавшая с Эдвардом последние четыре года.

– К вам посетитель, – сказала она. – Он ожидает вас в комнате секретаря отдела.

Эдвард бросил на стол папку с лекционным материалом и, сняв твидовый пиджак, надел белый халат.

– У меня нет времени на посетителей, – раздраженно бросил он.

– Боюсь, что на этого посетителя вам придется его найти, – возразила Элеонор.

Эдвард метнул на свою помощницу выразительный взгляд. На ее лице появилась улыбка – предвестница взрыва веселого смеха. Это была уверенная в себе яркая блондинка из Окснарда, что в благословенной Калифорнии. Глядя на нее, можно было подумать, что она в жизни не интересуется ничем, кроме виндсерфинга. На самом же деле она в нежном двадцатитрехлетнем возрасте получила в университете Беркли степень доктора биохимии. Эдвард считал ее неоценимой сотрудницей не только из-за ее ума, но и из-за преданности делу. Она боготворила Эдварда и убеждала его в том, что только ему по плечу совершить прорыв в понимании механизма действия нейротрансмиттеров и их роли в формировании эмоций и памяти.

– Господи, кто этот посетитель? – спросил Эдвард.

– Стентон Льюис, – ответила Элеонор. – Он каждый раз, когда приходит, начинает превозносить меня до небес. На этот раз предложил мне основать новый химический журнал под названием «Химические соединения». В каждом номере на обложке должна быть помещена структурная модель «молекулы месяца». Я никогда не могу понять, шутит он или говорит серьезно.

– Он шутит, – заверил Эдвард. – Это он так флиртует с вами.

Эдвард быстро просмотрел почту. Ничего сногсшибательного.

– В лаборатории все в порядке? – спросил он.

– Боюсь, что нет, – ответила она. – Забарахлила новая система для капиллярного электрофореза, которую мы использовали для мицеллярной электрокинетической хроматографии. Вызвать техников из ремонтного отдела?

– Сначала я сам взгляну, – распорядился он. – Пришлите туда Стентона. Я совмещу два дела.

Эдвард прицепил на лацкан халата радиационный дозиметр и направился в отдел хроматографии. Усевшись перед аппаратом, он включил управляющий его работой компьютер. Прибор действительно не работал. Во всяком случае, команды, заложенные в меню, почему-то не исполнялись.

Поглощенный этим занятием, Эдвард не заметил, как появился Стентон. Чтобы привлечь к себе внимание друга, Стентону пришлось хлопнуть того по плечу.

– Привет, старина! – воскликнул Стентон. – Я приготовил тебе совершенно замечательный сюрприз.

Он протянул Эдварду блестящую брошюру в гладкой пластиковой обложке.

– Что это? – спросил Эдвард, беря в руки буклет.

– Это то, чего ты так давно ждешь, – проспект фирмы «Дженетрикс», – ответил Стентон.

– Ты слишком много на себя берешь. – Эдвард выдавил из себя улыбку и покачал головой.

Отложив в сторону проспект, Эдвард вновь занялся компьютером хроматографа.

– Как протекает роман с медицинской сестрой Ким? – спросил Стентон.

Эдвард резко крутанулся на вертящемся стуле.

– Это не слишком уместный вопрос.

– Бог ты мой, – широко улыбнулся Стентон, – какие мы чувствительные. Видно, вы хорошо поладили, иначе ты бы так не реагировал.

– Мне кажется, ты спешишь с выводами. – Эдвард начал заикаться.

– Перестань манерничать! – отрезал Стентон. – Я слишком хорошо тебя знаю. Каким ты был, таким и остался. Ты совершенно не изменился со студенческих лет. Во всем, что касается науки и лаборатории, ты Наполеон. Но как только дело касается женщин, становишься раскисшей лапшой. Я этого не понимаю. Но как бы то ни было, давай объяснимся. Вы поладили?

– Ким прекрасная девушка, – ответил Эдвард. – В прошлую пятницу мы с ней пообедали.

– Отлично, – весело заключил Стентон, – для тебя это так же прекрасно, как для другого – переспать с девушкой.

– Перестань говорить пошлости.

– И в самом деле. – Стентон продолжал от души веселиться. – Идея заключалась в том, чтобы привязать тебя ко мне, и кажется, мне это удалось. В качестве отступного ты должен будешь прочитать проспект.

Стентон взял брошюру, с которой Эдвард столь непочтительно обошелся, и снова вручил ее другу.

Эдвард застонал. Он понял, что попал в ловушку.

– Ладно, – сдался он. – Я прочитаю эту чертову книжицу.

– Вот и хорошо, – обрадовался Стентон. – Тебе все равно придется хоть немного знать о компании, потому что я хочу предложить тебе семьдесят пять тысяч долларов в год и пакет акций за то, что ты согласишься войти в научно-консультативный совет.

– У меня нет времени посещать всякие дурацкие заседания, – заупрямился Эдвард.

– А кто просит тебя посещать заседания? – обиделся Стентон. – Я хочу только, чтобы твое имя было среди имен членов совета.

– Но зачем тебе это нужно? – Эдвард начинал злиться. – Молекулярная биология и биотехнологии вне пределов моей компетенции.

– Господи Иисусе! – Настала очередь Стентона стонать. – Ну, как можно быть таким наивным? Ты знаменитость. Не имеет никакого значения, что ты ни черта не понимаешь в молекулярной биологии. Дело только в твоем имени.

– Я бы не сказал, что ни черта не понимаю в молекулярной биологии. – Эдвард был несколько уязвлен, в тоне его проскользнули нотки раздражения.

– Не обижайся на меня, – произнес Стентон примирительно. Он показал пальцем на прибор, с которым возился Эдвард. – А это что еще за чертовщина? – поинтересовался он.

– Это система для капиллярного электрофореза, – ответил Эдвард.

– И что она делает?

– Это новая технология разделения веществ, – ответил Эдвард. – Она служит для разделения и идентификации химических соединений.

Стентон ощупал пальцами литой пластмассовый корпус прибора.

– А что в нем нового?

– Сам принцип, в общем-то, не нов, – начал объяснять Эдвард. – Прибор предназначен для старого доброго электрофореза, но малый диаметр капилляров делает ненужной систему отвода тепла, так как тепло прекрасно рассеивается и так.

Стентон шутливо поднял руки вверх в знак капитуляции.

– Достаточно. Я сдаюсь. Ты подавляешь меня своей эрудицией. Скажи мне только, эта штука работает?

– Прекрасно работает. – Эдвард посмотрел на прибор. – По крайней мере, обычно он прекрасно работает. Но сейчас барахлит.

– Его заклинило? – спросил Стентон.

Эдвард бросил на приятеля уничтожающий взгляд.

– Я просто стараюсь быть полезным, – отшутился Стентон.

Эдвард поднял крышку аппарата и посмотрел на карусель. Одна из пробирок для проб сместилась со своего места и препятствовала нормальному вращению карусели.

– Какой приятный сюрприз, – рассмеялся он. – Правильный диагноз – основа адекватного лечения и верного подбора лекарств. – Он поправил пробирку. Карусель немедленно продвинулась вперед на одну ячейку. Эдвард закрыл крышку.

– Так я могу надеяться на тебя? Ты прочтешь брошюру? – спросил Стентон. – Заодно обдумай свои предложения.

– Меня очень беспокоит, что ты собираешься платить мне деньги ни за что, – продолжал сопротивляться Эдвард.

– Но почему? – искренне удивился Стентон. – Ведь могут же чемпионы мира предлагать свое имя для рекламы продукции фирм спортивной обуви. Почему ученый не может сделать то же?

– Я подумаю о твоем предложении, – пообещал Эдвард.

– Это все, о чем я тебя прошу, – облегченно вздохнул Стентон. – Позвони мне, когда прочитаешь брошюру. Я тебе точно говорю: ты на этом сделаешь неплохие деньги.

– Ты приехал сюда на машине? – вдруг спросил Эдвард.

– Нет, прилетел на «конкорде», – шутливо ответил Стентон. – Конечно, я приехал на машине. Ты очень неуклюже пытаешься уклониться от темы.

– Ты не подбросишь меня до гарвардского кампуса? – спросил Эдвард.

Пять минут спустя он уже сидел на месте пассажира в «Мерседесе-500» Стентона.

Некоторое время они ехали молча.

– Разреши мне задать тебе один вопрос, – сказал, наконец, Эдвард. – В тот раз за ужином ты упомянул об одном из предков Ким, об Элизабет Стюарт. Ты точно знаешь, что ее повесили как ведьму, или это просто семейное предание, к которому за много лет так привыкли, что стали считать его правдой?

– Я не могу в этом поклясться, – ответил Стентон. – Я просто повторил то, что слышал от родственников.

– Я не смог найти ее имени ни в одном списке подсудимых, а их довольно много.

– Я слышал историю от своей тетушки, – пояснил Стентон. – Она говорит, что Стюарты держат это в секрете с незапамятных времен. Во всяком случае, они считают, что данное событие не способно улучшить их репутацию, и поэтому предпочитают о нем не распространяться.

– Ладно, допустим, что это действительно имело место, – предположил Эдвард. – Но какого черта надо сегодня все скрывать? Это случилось так давно. Ну, я понимаю, если бы прошло одно-два поколения, но ведь это произошло триста лет назад!

Стентон пожал плечами.

– Наверное, меня надо побить, – проговорил он. – Меня все это не очень волнует, но, может быть, мне не следовало об этом говорить. Если бы меня слышала в тот момент моя тетушка, она бы мне голову оторвала.