Текст книги "Чертополох. Репортаж из поднебесья"

Шестьдесят шестой километр

Поселок вдруг кончился. Я это понял по тому. Что стало темно. Дорога за поселком не освещалась. Возвращаться назад я не хотел. Опасаясь встречи с Эдиком, который наверняка уже меня разыскивал. Теперь я был зол и мог побить его. Впереди, слева, виднелись еще несколько одиноких домов, манящих проемами освещенных окон.

В первом доме мне не открыли. Во втором оказались только дети. И они, пошушукавшись за дверями, не рискнули открыть незнакомому дяде. И направился к третьему, уже без всякой надежды быть пущенным и обогретым.

Но на дороге стоял Эдик. Без шапки. Шуба нараспашку.

– Куда ты ушел? – голос был явно обиженным. – Ты что на меня обиделся? Так, я же к родичам за магнитофоном ходил. Пойдем, потанцуем!

– Мне не до танцев, – зло бросил я. И пошел было своей дорогой, но он схватил меня в охапку и потащил обратно. Я не хотел. Но он настаивал на своем. И до тех пор, пока мы не оказались на снегу. Я пытался подняться, но тут чей-то ботинок отпечатался на моих ребрах.

– Наших, бьют, – донесся до меня чей-то пьяный голос. Огляделся, их было трое. В руке одного из них что-то блеснуло. Надо было защищаться. И я защитился, как меня учили. И главное легко и быстро, что даже сам удивился. Например, киношники, чтобы снять такой дубль, неделю бы бились, и вряд ли так вышло!

Отделавшись от них, я все-таки направился к третьему дому. Я даже повеселел. Улыбнувшись, обернулся. Они преследовать не стали. Только погрозили кулаком вслед, на всякий случай.

– Кто там? – спросил за дверью хриплый мужской голос.

– Извините, не пустите ли переночевать? Ехал в Павловск, а машина сломалась, – солгал я, потому что никакой машины у меня не было да и быть не могло.

Хозяин загремел засовом.

– С Новым годом!

– С Новым счастьем, – отозвался он, окинув меня недоверчивым взглядом. И, поправив левой рукой спадающую с плеч телогрейку, поеживаясь от холода, засеменил впереди меня в дом.

– Кто там? – донесся из темноты женский голос.

– Дед Мороз пришел! – пошутил хозяин, включив в прихожей свет. И, обращаясь ко мне, добавил. – Ну, что же, раздевайся, сынок, проходи, погрейся у печки. Холодновато сегодня. Как там, гуляют?

– Да. Праздник.

– Сын у нас с рейса не приехал, шофер он у нас в леспромхозе, вот и беспокоится сноха. Дорога есть дорога, всякое может, случится.

– Это точно, – заключил я.

– Ну, проходи, погрейся! А я пойду, посмотрю, корова должна отелиться. Молодая еще. Первый отел. Давеча смотрел, лежала. Кабы не проглядеть, – бормотал дед, направляясь к выходу. У натопленной печки было тепло.

Вышла молодая хозяйка. Еще совсем девочка, небольшого роста, с чуть заспанным лицом.

– А я подумала, в самом деле, Дед Мороз, – с некоторым разочарованием проговорила она.

– Да нет. Деду Морозу легче. У него тройка лошадей – техника безотказная, наддал «овса» и жару. Не то, что у нас грешных. Спасибо, что пустили, не то пришлось бы замерзать в машине, – продолжал я играть в незадачливого автолюбителя. И в то же время, стыдясь своей лжи. Но говорить правду не хотелось.

– Есть хотите? – спросила она, прислушиваясь к каждому шороху на улице – ждала мужа.

– Не особенно. Но от горячего чая, пожалуй, не откажусь. Она сняла накидку с накрытого по-праздничному стола и налила мне чаю.

– Угощайтесь, пожалуйста! Вот наготовила, думала, приедет, посидим, – виновато улыбнулась она, и так же тихо ушла, как и появилась.

– Вроде начинается, – сказал дед, возбужденно хлопнув дверью и топая валенками. – Но что-то не так…

Дед был еще крепок: с чуть поседевшей щетиной коротко отстриженных волос, крупным красным носом, рыжими прокуренными усами и веселыми добрыми глазами на широком лице. Левой руки не было. Это я заметил только потом, когда он скинул замасленную телогрейку.

Немного согревшись, мне вдруг захотелось принять участие в их заботах.

– Пойдем, посмотрим, – сказал я.

Рыжая корова лежала на соломе, запрокинув голову. Крутые бока то поднимались, то опускались. Почувствовав наше присутствие, она приподняла голову и несколько раз жалобно промычала, как бы прося о помощи.

– Ветеринар в поселке есть? – спросил я.

– Откуда ему тут взяться, в леспромхозе. Только в соседнем колхозе, за десять километров… Ну, что стоять-помогать надо. Видишь, трудно идет.

Я ни разу не видел, как рождаются телята, и было опешил. Но хозяин быстро завладел мной и моими мыслями. И дальше я делал все, что приказывал дед, сразу же позабыв о брезгливости.

– Тяни плавней, копыта оторвешь, – командовал дед, нажимая одной рукой и коленом на живот буренки. Возились долго, маленькие копыта выскальзывали из рук, и я падал на солому.

– На, возьми веревку и перехлестни ноги… Вот так… Тяни, плавней тяни. Оторвешь ноги теленку, не расплатишься, – уже шутил дед, увидев, что дело пошло быстрее.

– Фу ты, – проговорил дед, вытирая руку об солому. – Ну, кажется все! Пойдем пока в дом. Пусть мать оближет. А ты ничего, молодец, не оробел, и не стал воротить носа. Тебя как зовут-то?

– Алеша.

– А меня Иваном Матвеевичем кличут.

В доме помыли руки, и Иван Матвеевич принес бутылку водки и два стакана.

– Ну что, Алексей, обмоем теленочка-то? Теперь вроде Крестного ему приходишься, что ли?! – улыбался дед, наполняя стаканы. – Употребляешь? Лично теперь я только по особым случаям… раньше пил много.

Выпили и закурили у раскрытой плиты.

– Дом-то свой? – спросил я.

– Леспромхозовский. В прошлом году сыну дали. Ничего, дом большой и теплый. Только недолго придется жить в нем…

– А что выселяют?

– Да, нет. Кому мы нужны? Работа кончается. Леса лет на пять осталось. Вот вырубят и все. И комбинату бумажному каюк… Что делать? Опять сыну работу придется искать. Да и я уже привык к лесу, жить без него не могу. Сын говорит, что в Сибири много леса. Туда и поедем. На кой… мне она Сибирь, когда я здесь привык. Здесь, почитай, лет тридцать уже работаю. Мне каждое дерево знакомо. Каждый куст здоровается. И не далек тот день, хотелось бы здесь….

– Да, задача, – сказал я. – К сожалению, мне все это знакомо! Ну что пойдем, посмотрим, что там?

Хозяин не мог поднять теленка одной рукой. И поэтому молодая хозяйка тоже стала одеваться.

– Не беспокойтесь, – сказал я, – лучше я принесу теленка. Только дайте что-нибудь накинуть. Теленок при свете электрической лампочки оказался рыженьким как мать, но только с белым пятнышком на лбу. Она уже пыталась встать, но копытца скользили по окрашенному полу.

Мы выпили еще по одной, уже втроем, и легли спать.

Всю ночь снились кошмары. Снимали кино. Местом съемок почему-то выбрали Красные Ключи. И поэтому весь поселок высыпал на улицу. Был теплый летний день. Все камеры, поблескивающие линзами объективов, были установлены в небо, где парил дракон величиной с ТУ-154: покрытый зеленой чешуей, перепончатыми крыльями и утолщением на хвосте в виде булавы. Из ноздрей то и дело вырывалось пламя.

Чтобы было лучше видно, мы с Олей поднялись на балкон двухэтажного кирпичного строения. Она была в «сафари», большой белый платок прикрывал животик. Она была почему-то обижена и на меня, и не смотрела в мою сторону. По замыслу «киношников» Дракон должен был защитить народ от другого «злого» Дракона. И поэтому с минуты на минуту должен был начаться воздушный бой двух монстров.

В ожидании, наш Дракон низко парил в воздухе. На чем и как он летал, нам было неведомо, видимо электроника! С каждым разом, разворачиваясь, возле нашего дома, его заносило. И вот во время очередного разворота он хвостом задел угол дома. Народ ахнул! А при следующем развороте снес пол дома. Половина балкона, на котором мы стояли с Олей, обвалилась, обнажая рваные края бетона и ржавой арматуры, и вместе со мной полетел вниз. Я протягивал Оле руку, но она не видела меня. Я падал вниз. Мимо меня пролетали обломки балкона, кирпичи, обувь и даже пианино на крышке, которой, покачиваясь, стояла ваза с цветами. А я продолжал падать. Оля, превратившись в точку, совсем исчезла. Я пролетел сквозь Землю и уже с той стороны видел, как горела земля, сталкивались поезда, падали самолеты взрывались дома. Народы континентов воевали друг с другом. Из путин океана поднимались огромные волны и смывали материки.

– Я не виноват! – кричал я. Но слов моих не было слышно.

Мир летел в тартарары. Вместе с ним и я. Слева и справа, сталкиваясь, взрывались планеты, из обломков которых выстраивались буквы, а из букв слова: «Виновен, Виновен, Виновен!».

Я проснулся в холодном поту.

Обстановка была не знакома. Надо было определиться во времени и в пространстве. Начал вспоминать вчерашний день. Вспомнил Олю. И даже не заметил, как слезы покатились по моим щекам.

– Дяденька, не плачь! – вдруг сказала девочка лет трех, неожиданно появившись у моего изголовья, в шерстяной вязаной кофточке. – Ты ведь узе больсой… Видесь, дазе я не плачу, – и провела своей маленькой ручкой по моему лицу и взлохмаченным волосам.

Мне сразу же стало стыдно и как-то легко на душе.

– Ты кто? – спросил я.

– Леночка. А у нас теленок есть, вот! Деда сказал, сто ты плинес. Плавда?

– Правда, – ответил я.

– Тогда мозно, я тебе что-нибудь подалю? Она притащила одноногую куклу.

Мне от ее доброты стало тепло и уютно. Я вспомнил про духи.

Увидев красивую коробку, она обрадовалась и поскакала к маме в другую комнату, делиться радостью.

– Мам, смотли, сто мне дядя подалил…

– Ну-ка, что это такое? Духи. Ух, как пахнет! Тут что-то по-иностранному написано кажется, «Мажи нуар». Это, наверное, очень дорогая вещь-то, доченька, давай вернем дяде!

Она надула губки.

– Не нужно возвращать подарок, – сказал я, погладив мою утешительницу по головке. – Она не очень дорога стоимостью, чем содержанием. Предназначалась той девушке, которая первая успокоит мою душу. И она этого заслуживает.

На свете я любил только две вещи: большие деревья и маленьких детей, потому что и те и другие не могли причинять зла окружающим.

Вдруг машина остановилась. Впереди замелькали железнодорожные вагоны. Это была уже станция. Я выгреб из кармана всю мелочь рубля на три, хотя водителю хватило бы и рубля. Но я был благодарен ему за то, что он скоро отделил меня от поселка, от воспоминаний и невеселых раздумий.

И вот электричка, набирая скорость и громыхая колесами на стыках, уносила меня навстречу новой, еще неведомой жизни.

г. Москва 1967 г.

Татышлинский рай
Томаса Нигаматзянова
Публицистика

Наконец-то Томас с оказией прислал мне свою книгу. Позвонил, сказал, где и у кого забрать. Я на радостях поблагодарил его.

– Если будешь в Москве, обязательно заходи переночевать!

– Нет, ты сперва прочитай, что я о тебе написал, а то и на порог не пустишь, – рассмеялся он.

Получив книгу, тут же ознакомился.

Книга, в самом деле была толстая, в твердом и красном переплете с золотым тиснением. Красиво и с умом оформлена – не книга, а шкатулка. Правда, не сразу нашел свою фамилию, с небольшим текстом и без фото, и немного обиделся. Узнал своих друзей и жителей района. Оказывается, я многих знал. Приятно было прочитать о моих тибильских, ялгызнаратских и татышлинских учителях: о Михаиле Гоголеве, Ризе Рахматуллине, Густаме Камалове, Фазыле Бадретдинове, Герасиме Кандееве, Римме Нуриевой, Закире Лукманове, Фарите Губайдуллине, Борисе Туктарове, Вакифе Ялалове, Насиме Ковальской. И особенно о Лукмановой Ирине Валентиновне, учительнице русского языка и литературы, пытавшейся привить таким оболтусам, как я, любовь к литературе и русскому языку. Также об одноклассниках и друзьях-товарищах. Особенно о братьях по перу, вошедших и не вошедших на страницы этой книги: об Альфреде Фатихове, Финате Шакирьянове, Риме Ахметове, Разифе Галишанове, Ирике Ахмерове, Резиде Гараевой, Римме Нуриевой, Ангаме Атнабаеве, Галие Чокрый, – воспевающих красоту родного края и искореняющих своим остро наточенным пером все то, что нам мешает жить.

Шагая к метро, я начал ощущать тяжесть книги. Два с половиной килограмма вроде вес небольшой, но чем дольше нес, тем становилось тяжелее. Получается, я нес на плечах весь Татышлинский район: с его полями и лесами, с его бездорожьем когда-то и асфальтом теперь, с его замечательным народом, с их Родословной до седьмого колена, героями всех войн, вернувшимися с поля брани и оставшимися там навечно, но не стертыми из памяти тех, кто еще жив и будет жить.

Помню, так же было нелегко идти по главной улице Москвы 9-го мая, в день 70-летия Победы над фашистской Германией, с пожелтевшим портретом своего отца, бойца трудового фронта, и – мысленно – с портретами своих односельчан и уроженцев Татышлинского района в шеренгах «Бессмертного полка». Людская река, тысячи и тысячи людей, начиная с Белорусского вокзала и заканчиваясь где-то у Кремля, вместе со мной несли портреты своих родных и близких людей. Раскатистые крики «Ура-а-а!» то и дело, как лавина, накрывали сзади и катились вперед, к Красной площади. Народ ликовал!

И мне вдруг стало стыдно за свою обиду. Были люди достойнее меня, которые удостоились лишь нескольких строк. А я тут иду к метро «Таганская» по Товарищескому переулку, обиженный на товарища Нигаматзянова за то, что он пропустил мою фотокарточку, и думаю о несправедливости. Есть люди достойнее меня, и каждый из них достоин рассказа, а то и целой книги. Каждый человек по-своему уникален и интересен. Но что делать, таков формат книги. В книге много не напишешь.

Итак, книга Томаса Нигаматзянова лежит теперь у многих на столе. Признаться, это ведь не только энциклопедия, но и историческое исследование. Где, например, решается пресловутый башкирский вопрос происхождения наименований деревень и сёл. Вспоминаю те далекие времена, когда еще я работал на Уфимском моторостроительном заводе и, по совместительству, внештатным корреспондентом газеты «Ленинец»; и отправили меня написать что-нибудь о студентах Уфимского педагогического института. Вспоминаю спор студента Вадима Шайхлисламова с профессором Кузеевым о наименовании поселений не только башкирскими именами, но и словами из языков тех народностей, которые там проживают, например, удмуртскими. И его рассказ про потерянный топор, «Тэтчи эши» («Здесь потерял»); получилось: Тэтчиэши – Тэтиш – Татышлы. И что интересно, Раиль Гумерович соглашался. Об этом пресловутом вопросе в своей книге упоминает и Томас.

Также, если башкирский историк Асфандияров в своей книге «История сёл и деревень Башкортостана» дал ответ только десяти процентам поселений Татышлинского района, то уже Томас, используя аналитику, встречаясь с аксакалами и изучая истории деревень в музеях школ, описал оставшиеся девяносто. Это плюс! Но было бы неплохо включить историю и «погибших» или «бесперспективных» деревень, таких как Кардон-Тибиль, Михайловка, Урняк и других. Например: Кордон-Тибиль в те времена гремел на всю округу, имея свою семилетнюю школу, клуб, магазин, гаражи с автомобильным и тракторным парком, пекарню, где пекли изумительный по вкусу хлеб, водяную мельницу, столярные мастерские, конный двор с «тяжеловозами» и свою электростанцию с «лампочкой Ильича». Правда, до тех пор, пока была работа. Спилили лес – не стало и работы. И разъехались люди кто куда в поисках работы и хлеба насущного. Чтобы потом временами возвращаться и, сидя на берегу обмелевшей речки Тибильки, со слезами на глазах вспоминать о днях нелегкой, но счастливой жизни… А это минус. Но, тем не менее, книга уже написана.

Это не только книга, но еще и Памятник. Книга памяти всех односельчан нашего Татышлинского района.

Вечером, немного ознакомившись с книгой, позвонил Томасу.

– Ну что, Томас, поздравляю тебя с книгой! – говорю я, – книга получилась ёмкая, интересная, заслуживающая уважения к тебе и редакционной коллегии, ко всем тем, кто принимал участие. По себе знаю, вложен огромный труд многих людей. Так что мое предложение остается в силе. Будешь в Москве, заходи, – сказал я, и шутливо добавил, – но будешь ночевать на кухне – за то, что пропустил мою фотографию!

– Да, согласен, – рассмеялся он, – а я тебя приглашаю в Казань. Я живу один, и места всем хватит. Да, многие обиделись, придется писать второй том.

Автора книги я знаю с детства. Приезжая на летние каникулы в Татышлы к любимой сестре Сажиде Исламовой, проживавшей в то время за старым универмагом, играли с ребятами в футбол «улица на улицу», в «казаки-разбойники» и бились в городки. Мальчик с редким именем Томас (Радиков в то время было больше) с детства выгодно отличался от нас, всегда опрятно одетый и подтянутый, ему хотелось подражать и брать с него пример. Томас был на четыре года старше. И у него были свои дела, потому он мало возился с нами, с «мелюзгой». И поэтому я больше общался с его братьями, но еще больше – с Хасановыми: Рафаэлем, позже – с Айратом, Ринатом и Наилем. Они, как жившие напротив, через улицу, и переехавшие из Кордон-Тибиля, были и остаются для меня как близкие родственники. Такими же родственниками стала семья Шайхлисламовых. Гадият-абый даже прозвал меня «Пахарем».

Дело тут вот в чем: как-то весной они решили вспахать огород, но управлять сохой никто толком не умел, и мой приход для них был спасением, так как у меня уже был опыт в этом деле. И мы с Вадимом вспахали огород на радость ветерану войны и труда, ко Дню Победы. А что касается моего друга Вадима, то сегодня он достоин не только уважения, но и подражания: оставив в городе все – квартиру, работу и карьеру, – вернулся в родительский дом, сделал пристройку к нему, превратил усадьбу в загляденье изнутри и снаружи, хоть экскурсии води, ухаживает теперь за престарелыми родителями.

Позже, когда я учился в Татышлах, Томас с товарищами организовали вокально-инструментальный ансамбль и выступали на школьных танцах и в районном Доме культуры.

В то же время он начал баловаться стихами и рассказами. После, когда я пришел из армии, он уже демонстрировал книжечки – толщиной с ученическую тетрадь, но с такой гордостью, как будто написал «Войну и мир». А теперь – на тебе, уже несколько толстых книг и уйма публикаций на разные темы. Можно только по-хорошему позавидовать.

Так же хорошо знал всю семью Томаса. Любимая сестра моя Сажида Исламова, кстати, дружившая с Райхана-апай, по доброте своей душевной, всегда приберегала к моему приезду на отпуск пару-тройку выходов по очередности «пастушить» за общественным скотом. И за день работы пастухом на пару с Фазыл Башировичем я, набегавшись, уставал так, что забывал, отдыхал ли на море? Но пообщавшись между делом с таким «ковбоем» и учителем, всегда оставался довольным.

Старшим по соблюдению очередности на общественных началах был отец Томаса Тимерхан-абый, с которым частенько встречались и говорили про жизнь. За его плечами была большая жизненная школа и опыт, не прислушаться к которому было нельзя, я слушал и мотал на ус. А что узнал от таких учителей, как Тимерхан-абый, Фазыл Баширович и Закир Лукманович, вы уже, надеюсь, читали. И что интересно, у нас с Томасом были одни и те же учителя. А Закир Лукманович, вечная ему память, стал моим читателем и собирателем моих публикаций из номеров газеты «Татышлинский вестник» и каждый раз показывал и делился своими впечатлениями, пока Ирина Валентиновна как добродушная хозяйка угощала нас чаем, когда я заходил к ним по приезде в Татышлы.

Вопрос, часто задаваемый моими читателями на творческих встречах: «Как стать писателем»?

«Прежде чем стать писателем, – отвечаю я, – надо придумать и написать хотя бы рассказ. Раз пятнадцать переписать. Потом отдать, кому-нибудь отредактировать. Потом править после его правки и дать отлежаться неделю – и снова отредактировать. Дальше напечатать в какой-нибудь газетке. Дописать после публикации. И только потом можно отложить в папку, где, возможно, потом наберется штук сто-двести таких же рассказов, обняв которую, будешь обивать пороги издательств, если найдешь уйму денег на издание этой книги. Такую работу может выдержать не каждый, только влюбленный в свое дело, и если есть что сказать.

Писать, когда уже не можешь не писать. Когда просыпаешься ночью от зуда в руках и садишься за письменный стол. И только тогда, может быть, когда-нибудь тебя назовут писателем, и, может быть, поставят памятник. А потом будут плевать в тебя завистники – и сносить твои памятники. И такое бывает! Если готов пройти все это, можешь стать писателем. Или не стать».

Говорят, человек за свою жизнь должен посадить дерево, построить дом, воспитать сына и написать книгу.

Что касается автора книги, то его затронули все перипетии. Можно его ругать, обзывать нехорошими словами, но он написал свою книгу в «Год Литературы» и семидесятилетия Победы в Великой Отечественной войне – и теперь достоин уважения. Так что, если он приедет в Москву, придется усадить его на самое почетное место, угостить коньячком, а потом уложить спать в комнате, на самой большой кровати.

Говорят, слово материально. И тем более слово, напечатанное на бумаге, приобретает самостоятельность и уже живет отдельно от своего хозяина, обретая бессмертие. Такое же бессмертие я пожелал бы книге Томаса «Татышлинский рай»! А ему самому – дальнейших творческих успехов при работе над вторым томом, учитывая пожелания и конструктивную критику своих читателей!