Текст книги "Чертополох. Репортаж из поднебесья"

День Победы
Ироническая проза

При подъезде к поселку районного центра появляются очертания опор вышки с антенной геологоразведчиков и только потом – водонапорная башня и дома. И каждый мальчишка готов был взобраться на эту вышку, если бы туда пускали. Даже, несмотря на высокий забор, замок на калитке и не спящего ока дежурного радиста геологоразведки Габбасова, двухметрового роста с черной бородой. С таким голосом, что, казалось, он мог докричаться до нефтяных вышек и без рации.

Но слух о том, что антенна излучает вредные для организма лучи, заставлял многих держаться от нее подальше. Но только не Кольку. Он давно точил на неё зубы. Взобраться на верхотуру и обозревать окрестности: вдруг оттуда видно такое, что и нельзя было обозревать простому смертному.

Мечта стать летчиком после окончания средней школы провалилась после написания на «тройку» сочинения в приемную комиссию летной школы, куда он поступал. Видимо, судьба распорядилась так, чтобы не все летали по небу, которые еще могут ходить и ползать. И целый год до службы в армии он работал инструктором стрелкового тира, который был в ведении местного ДОСААФ и того же военкомата, который направлял его в летное училище.

Работа, несмотря на небольшую зарплату, была непыльной и нравилась Кольке, так как он между делом учился стрелять. И научился стрелять со всех позиций и даже через зеркало.

Тир был расположен в центре, за кинотеатром «Знамя напротив пивнушки. К Кольке заходили все от мала до велика, особенно бывшие фронтовики, посмотреть на ловкую его стрельбу по мишеням из пневматической винтовки. После пивнушки оспаривали свою меткость в стрельбе друг перед другом. Заходил и Арнольд, инвалид с детства, еле переставляя костыли. Хотя он нигде и не работал, но у него были золотые руки, что починить: часы, радио, телевизоры. Мастерил из плексигласа орденские колодки для военкома и начальника милиции. И поэтому он был в почете и там, и тут. Военком за его работу снабжал его военной формой. А милиция никогда не забирала его пьяного, а доставляла его домой. Да как заберешь фронтовика с орденской планкой на груди, которую он нес военкому, но не донес. И его, погрузив в люльку мотоцикла, везли домой.

Фронтовики хоть и знали, что он по возрасту и инвалидности не воевал, но все же ему наливали как своему, чтобы послушать, как он загибает фронтовые байки. А наслушавшись от фронтовиков, он знал их множество.

Он сразу же предупреждал, что это ему рассказал один друг. Но в рассказе от первого лица, с включением слов по-немецки, он был в окопе, полз под паутиной колючек и брал языка. И уже ни у кого не было ни малейшего сомнения в том, что он воевал. Многие так и думали.

– Помню, стояли под Курском, – начинал он свой рассказ, отпив из своей кружки, – зима стояла лютая. Метель метет – в двух шагах ничего не видно. Как раз под Новый год родственники прислали мне посылку. И за ним надо было идти до штаба. И я пошел, сперва по окопам, а дальше по колышкам. Дошел. Вручили мне посылку, проверив содержимое на предмет горячительных напитков. Там ничего такого не было. Конфеты и теплые носки. Хотя и не помешало бы для сугреву и по случаю праздника. Иду, значит, обратно. Спрыгиваю в окопы и заваливаюсь в блиндаж. А там немцы сидят за столом и шнапс жрут. У меня шары полезли, у них тоже, что сразу протрезвели, увидев меня. Ну, я, значит, им говорю, мол, с Новым годом с новым счастьем! Вот, мол, вам, фрицам, подарочек принес от Деда Мороза! Они сразу гут, гут. Но сперва посылочку проверили миноискателем на предмет обнаружения бомбы. Ничего не обнаружив, пригласили за стол и налили полный стакан ихнего шнапсу. Выпил, утерся рукавом и занюхал шапкой. Они говорят, на, мол, закуси. А я говорю, после первой не закусываю. Они еще наливают. И ждут, пока я свалюсь. А мы приучены, наш самогон-то покрепче ихнего пойла. Я, значит, занюхал шапкой и говорю, мол, после второй тоже не закусываю. Они наливают третью. Напился отменно, теперь, говорю, и умирать не страшно. Ведите, говорю, меня, фашисты проклятые, на расстрел. А они, гады: иди, говорят, нах хауз – домой, значит. И суют мне мою же посылку. Но пьяный-пьяный, а соображаю, что туда они могут и свинью подложить, в смысле – пару гранат или мину замедленного действия. Вывели за бруствер и указали направление куда идти. Ну, я отошел метров сто и выкинул посылку, а сам деру оттуда. Дал деру – это громко сказано, я полз в сторону своих, медленно, но верно.

Когда я свалился в свои окопы, то услышал, что у немцев что-то громыхнуло. Это, видимо, нашли мою посылку и принесли обратно. С Новым годом, фрицы!

– Да ладно, – возмутились мужики с соседнего стола, – что нам тут кино пересказываешь, смотрели мы этот фильм. «Женя, Женечка и „катюша“», верно говорю?

– А кто спорит, – хитро улыбался Арнольд, выпив пива и обдумывая, что дальше говорить.

– Точно лет пять назад так же пили пиво. Когда я рассказывал эту историю, стоял мужик в дубленке за соседним столом и что-то записывал в свой блокнот. Это оказался режиссер этого фильма, ну как его, у него еще рыбацкая фамилия?

– Щукин, Карасев, Окунев, – послышались вокруг варианты ответа.

– Да нет, э-э-э… Мотыль. Во, Владимир Мотыль. Он и есть. Они, значит, ехали из Бирска в Куеду, искали место для съемки. И остановились перекусить, заодно и пивка куединского попить. Он еще за этот рассказ бутылку нам поставил. Верно, Зина? Пивко-то куединское еще тогда славилось, потому что не разведенное ничем?

– Верно мужики! Пейте на здоровье. Я лучше не долью, чем разводить водой и портить вам здоровье, – отвечала Зина под общий хохот.

У Арнольда с утра тряслись руки. Зная это, он ни с кем не спорил, но стоило ему принять стопочку, как все пульки ложились в десятку. Пять спичек с пяти метров ломал только так.

Спорили на кружку пива. Но Колька нарочно проигрывал ему. Потому что Арнольд был обидчив. Проиграв кому-либо, он долго не участвовал ни в стрельбе, ни в разговорах за кружкой пива. Брал у буфетчицы Зины «чекушку» и уходил домой, сославшись на дела.

Однажды, как раз перед Днем Победы, Арнольд пришел в тир, гремя гитарой, которая билась о костыли при ходьбе и звенела струнами. Потом пел фронтовые песни Кольке и небольшой части посетителей.

– Слушай, Арнольд, ты можешь научить меня играть на гитаре? – спросил Колька. – Давно хочу приобщиться к искусству, а учить некому.

– А вообще, кем ты хочешь стать? Летчиком или космонавтом с гитарой?

– Одно другому не помешает. Летчиком пока не получилось, не прошел по конкурсу. Пойду, отслужу в армии, а там видно будет. Может, еще попробую, военком обещал отправить еще раз.

– Яволь, «летчик», – сказал Арнольд, – беги за бутылкой портвейна, а то у меня в горле пересохло.

Приняв на грудь, он показал Кольке три аккорда. В открытые двери вагончика врывались звуки улицы вместе с весенним ветром и щебетом птиц. Настроение было хорошее в преддверии великого и всеми любимого праздника Дня Победы.

– Надо бы поступить в какой-нибудь институт, – сказал Колька, пытаясь корявыми пальцами найти струны аккорда, которые показал Арнольд.

– Самый лучший институт – напротив, – улыбнулся Арнольд, – это пивнушка. Там самые лучшие «профессора», прошедшие огонь, воду и все дороги в ад и обратно. Слушай их, и никакой институт не нужен. Если пропустить мат мимо ушей, можно узнать такое от подвыпивших мужиков, что нигде не услышишь. Там, правда жизни, суровая, но наша. Правда, можно спиться, как я, но ты парень с головой, тебе не грозит. Вот послушай древнюю мудрость: «Пей с достойным, который тебя не глупей. Или пей с луноликой, любимой своей. Никому не рассказывай, сколько ты выпил, Пей с умом, пей с разбором, умеренно пей».

Или вот еще: «Знайся только с достойными дружбы людьми. С подлецами не знайся, себя не срами. Если подлый нальет тебе лекарство – вылей. Ну а если мудрый подаст тебе яду – прими!»

Вот ведь как сказано. «Если мудрый подаст тебе яду – прими». Значит, он подумал – и решил, что хватит тебе тут небо зазря коптить, все равно ничего путного из тебя не получится. И он ведь прав!

Незаметно длинными тенями от соседних домов подкрался вечер. Проводив Арнольда до дома, Колька продолжил бренчать на гитаре, из трех аккордов собирая песню: «Льет ли теплый дождь, падает ли снег. У подъезда, против дома твоего стою…»

Но терпения не хватало, и он сходил за бутылкой портвейна на всю дневную выручку. И дело пошло веселее.

Когда закрывал тир на замок, было уже далеко за полночь, и он, бренча по струнам, направился домой. Пахло весной и черемухой из палисадников. Путь лежал мимо вышки геологоразведки с антенной наверху. И ноги сами понесли туда.

С трудом забравшись наверх по вертикальной лестнице, гремя кое-где гитарой по слабому ограждению из арматуры, он отдышался и огляделся. От той гордости, что он наконец-то забрался на верхотуру, переполняли чувства и хотелось петь. И он, усевшись на площадке, запел: «Льет ли теплый дождь…» Легкий ветер шевелил его черные кудри. Звезды, высыпав на небосвод, радовались вместе с ним и весело подмигивали. Они были так близки теперь, что можно было дотянуться до них и потрогать. Внизу спали односельчане, даже не подозревая о подвиге Кольки, и он тихо смеялся над ними и пел дальше, подогретый остатком портвейна.

Пропел до третьих петухов. С востока занималась алая заря, освещая поселок и поднимая жителей на работу. Когда хозяйки начали хлопать калитками и греметь подойниками во дворах, он подумал, что надо слезать. Ведь сегодня предстояли праздничное шествие и митинг у военкомата, в котором военком лично просил Кольку принять участие, возможно – и выступить от лица молодежи. Подвести военкома, обещавшего направить его повторно для поступления в военное училище, он не мог. Но когда он встал и хотел пройти к лестнице – и посмотрел вниз, его охватил ужас. Закружилась голова, затряслись поджилки.

«Звать на помощь?» – промелькнуло в голове. И он представил, как весь поселок, собравшись у вышки, будет наблюдать, как его, обвязав веревками, будут спускать вниз пожарники под хохот и улюлюканье: «Ха-ха, летчик испугался высоты, какой же он летчик, выше курицы ему не взлететь».

«Нет, лучше прыгнуть и разбиться», – мелькнула в голове шальная мысль. И он представил, как будут его хоронить. У его гроба стояли все ветераны, звеня медалями и сверкая орденами, с пенящимися кружками пива.

«Ну что, летчик, – говорил обиженный Арнольд, – не мог прыгнуть с этой чертовой вышки после праздника? Хотел нам испортить праздник, да? И гитару, зачем разбил? Такая хорошая гитара была, подарок фронтовиков».

«Да он всех подвел, – сказал военком с напускной грустью. – Теперь придется и митинг отменять, и шествие… извините, ветераны, подвел вас Колька. Эх, Колька, Колька, а я из тебя летчика хотел сделать».

И он, немного придя в себя, зажмурив глаза, на ощупь, повесив гитару на шею, начал спуск. Первые шаги дались с трудом. И он представил, что спускается с крыши сарая с корзиной куриных яиц – и дело пошло быстрее. Гитара предательски бренчала по ограждению, выдавая его. Но все обошлось, он благополучно спустился и пошел прочь от этого места.

И с полгода за километр обходил эту вышку и никогда не брал в руки гитару. Летчиком он тоже не стал. А стал строителем и строил дома и ремонтировал квартиры в столице, делая пенсионерам и ветеранам войны большие скидки.

Странное письмо
Публицистика

Хотя в век развитых интернет-коммуникаций я уже ничему не удивлялся, но сообщение с предложением поучаствовать в игре от старого друга, Ирэка Фагаманова, меня крайне удивило. Его уже два года не было в живых. И думаю, его напоминание о себе неспроста. Я после последней беседы с ним по скайпу пообещал себе что-нибудь о нём написать, да как-то руки не доходили.

Мы с ним не виделись с 1970 года, с тех пор, когда поступали в Саратовское Высшее военное авиационное училище летчиков. Потом года два переписывались, пока я служил в ракетных войсках. А потом потерялись в просторах страны. Я вспомнил нашу беседу по скайпу, буквально за полгода до его смерти. С приобретением компьютера, навыков и установки такой штуки как скайп, мы нашли друг друга на полях интернета и сразу решили пообщаться.

– Привет, Ирэк! Как дела? – спрашиваю я.

– Ал-да-гол! – отвечает он по-татарски, – колганын узен бел!

Что означает: «Всё хорошо, но могло бы быть и получше!» Дальше разговор пошел со слов: «А помнишь?» Он достал коньяк. Мне тоже пришлось сходить на кухню за «Старым Кенигсбергом». Чокаясь через экран компьютера, разговор вести веселее. После окончания летного училища Ирэк полетал на разных вертолетах по всей стране от западных границ до восточных. Дослужился до майора и имел кучу медалей, орденов и наград. И даже осуществил свою мечту, и мечту каждого летчика, – приземлиться на своем огороде: приземлился на своем вертолете возле своей деревни, где он родился и вырос. Женился – двое детей. Но, по его словам, с женщинами ему не везло, пришлось развестись и поменять место службы. Но детей он не бросал и всячески помогал. Постоянные стрессы расшатали нервную систему, забарахлило сердце, был на пенсии. Разговор был по душам. И он рассказал мне, как экстренно сажал свой огромный вертолет с пассажирами прямо на улицу небольшого города.

– Когда вертолет начал бросать то вверх, то вниз, как на кочках, ничего не оставалось, как приземлиться на малолюдной улице, вписавшись между столбами электрических фонарей. От лопастей до столбов оставалось по метру с каждой стороны. Потом разбор полетов с Высокой комиссией – что и почему? Сняли с полётов, пока разбирались. И что интересно, их мало интересовало, что я спас экипаж, машину и пассажиров, а интересовала причина такого поведения машины, которого никогда раньше не наблюдалось. Но когда допросили всех – выяснилось, что было именно так.

– Да это часто бывает, – сказал я, – вместо медалей получаешь оплеухи. Но я тебя считаю героем!

– Вернули к полетам, и на том спасибо…

– Но, тем не менее, ты стал хорошим летчиком! А вот мне не удалось…

– А зато ты стал хорошим писателем! Как только ты дал мне ссылку, где читать, я перечитал на «Прозе.ру» все, что ты написал. Легко читается. Правдиво написано. И всё это про нас, россиян! Здорово! Молодец! Продолжай в том же духе! И давай выпьем за тебя и твои творческие успехи!

Выпили, закусили. За его спиной мелькнула чья-то тень.

– А кто это там ходит у тебя? А можно с ней поздороваться? – спросил я, разгоряченный коньячком. И как потом понял, зря я, по простоте своей душевной, залез в ту область общения, куда не стоило бы.

– Ну, подойди, хоть поздоровайся с человеком, – сказал Ирэк, изменившись в лице.

Мы еще долго говорили с ним: о школе, о друзьях-товарищах. Но она так и не подошла к экрану. Из своего опыта я знал, что в таких случаях супруги не ладят, и, видимо, давно. Были случаи, когда было все хорошо, жены выпрыгивали из ванной и подходили к экрану в халате и с полотенцем на голове только для того, чтобы сказать: «Здрасьте!» Но, к сожалению, не всегда так, многие мужики сами попадают «под каблук» своих половинок и идут на поводу – и портят отношения с друзьями. Но только не Ирэк, он, несмотря, ни на что, не потерял свое лицо, свою искренность и задушевность, остался самим собой.

– А с братом-то общаешься? – спросил я.

– А мы с ним не общаемся, по его же вине…

По какой именно вине – я уже не стал докапываться, увидев, как он нервно заиграл желваками и изменился в лице.

– А помнишь, – сказал я, чтобы отвлечь его от невеселых мыслей, – нашу поездку в медкомиссию в Уфу, перед поступлением в Саратовское военное вертолетное училище. Как поездом возвращались через станцию Бердяуш домой и в ожидании вечернего поезда гуляли по окрестностям поселка. Как к нам пристали местные пацаны, во много раз превосходящие по численности, и как мне разбили голову бляшкой солдатского ремня, но мы тоже в долгу не остались – расквасили пару-тройку носов и сломали пару ребер. Когда в Куедах, по твоему звонку, нас встречал Финат Батталов на отцовском «бобике»; увидев мою перебинтованную голову, он спросил: «Вы же, по-моему, только на медкомиссию уезжали, когда успели и на фронте побывать?»

– Да, было дело, – рассмеялся Ирэк.

Вот таким я его и запомнил…

Лунный бзик, или Внутренний протест
Ироническая проза

Все когда-нибудь заканчивается, и плохое, и хорошее. Отдых у моря – не исключение, насыщенные до предела три недели пролетают как один день. Как ни странно, время имеет свои пределы, обозначенное билетами «туда» и «обратно». Кажется, еще вчера выпил первую бутылку коньяка «Кара-Даг» с коктебельскими друзьями, и вот последняя, в этом сезоне. Особый пик расставания и походы по кафе приходятся на последний день и всю ночь, до утра. И для сна не остается ни секунды. Но есть надежда поспать под стук колес на нижней полке плацкартного вагона, до самой Москвы. Не тут-то было. Плацкартный вагон еще в Феодосии был набит до отказа. Но белье проводницы выдавали только после станции Айвазовская. И Аристарх, в ожидании заветной остановки, закинув рюкзак на третью полку, съел все три пирожка с капустой, купленные на вокзале у сердобольной старушки с голубыми глазами, которая чем-то напоминала его матушку. Чтобы зря не растрачивать время и сразу уснуть.

Поезд под звуки марша «Прощание славянки» медленно тронулся в путь. Каждый раз, вот уже в течение двадцати с лишним лет, услышав этот марш, он ловил себя на сентиментальности. Не мог он простить своей стране такого подарка Украине, как полуостров Крым, сперва Хрущевым, а потом и Ельциным, при распаде СССР.

Он не занимался политикой, но понимал, что страна катится куда-то в пропасть, или её специально толкают какие-то злые силы. Он любил Родину под названием Россия, но терпеть не мог государство с его бюрократическим аппаратом, с проворовавшимся олигархами, жирующими на бедах своего народа. Ему даже как-то приснился сон, что Крым вместе с Украиной снова присоединились к России. Украдкой вытер навернувшуюся на глаза слезу и виновато улыбнулся сидевшей напротив в проходе пассажирке с двумя малолетними детьми. Которые уже носились по вагону, до своей толстой, с обгоревшими плечами и ногами тети в конце вагона и обратно. Поезд, медленно проехав по побережью, остановился у станции Айвазовская. Жара за пределами вагона доставала всех, но люди, изведавшие все на своем жизненном пути, верили, что это ненадолго. Проехать какие-то десять часов, и за Харьковом будет уже прохладно. Аристарх, когда ехал в Крым, попал в новый вагон с кондиционером, но тот не работал, и люди задыхались. И он попросил у Всевышнего, чтобы на обратный путь он дал старые вагоны, где можно было открывать окна. Всевышний услышал – и дал такие ветхие вагоны, что окна вообще не закрывались и поддувало где-то снизу.

Постелившись, он сразу принял горизонтальное положение, пытаясь уснуть. Но было душно и шумно. Соседка напротив, пригласив свою тетю с еще двумя девочками лет десяти, решила пообедать. Они обедали, шумно делясь впечатлениями о прошедшем отдыхе. Как ходили по кафешкам и заказывали музыку, пели в караоке. Как загорали, выходя на самый солнцепек, и даже обгорели. Пообедав, они решили всей гурьбой погрызть семечки. Над Аристархом, на второй полке, ехала молодая и красивая девушка, со своим парнем – который ехал в другом вагоне. Но он, встав над Аристархом длинной каланчой, шушукался со своей подругой, с которой, по разговорам, вместе отдыхали. Напротив пенсионеры, муж и жена. Купе явно было переполнено. И этот шум, исходящий от каждого из них, угнетал его, создавая дискомфорт. Звук семечек был как хлопок, а в таком количестве, от пяти ртов, звучал как аплодисменты. Он уже ненавидел не только этих пассажиров, но все, что окружало его. Старушку, продавшую ему пирожки, от которых пучило и ему пару раз приходилось выбегать в тамбур. Этот поезд и страну, куда он ехал, проблемы, которые ждали его дома, и работа – полгода без зарплаты. Хорошо еще отпускные дали.

– Смотрите, – говорила обгоревшая тетя, показывая на свои ноги, – у меня, кажется, «солнечная лихорадка».

– Да нет, у вас «лунный бзик», это часто бывает у тех, кто ходит по чужим купе, щелкает семечки и мешает другим пассажирам. Это я вам как дерматолог говорю, – вмешался в разговор Аристарх, тонко намекая ей на то, что пора бы уже и честь знать.

Аристарх был московским интеллигентом в пятом поколении, и был очень хорошо воспитан. Чихал только в платок. Чихнув, долго извинялся перед окружающими. Всегда уступал женщинам место в транспорте и всегда открывал перед ними двери. И поэтому от своих слов даже слегка покраснел. Но тетя поняла это как шутку и громко рассмеялась:

– Надо будет чем-нибудь помазать.

Аристарх демонстративно отвернулся и даже не заметил, как уснул.

И приснился ему сон, как будто он от имени министерства здравоохранения участвует в соревнованиях по прыжкам на батуте. И будто бы приз – надувной шарик, подвешенный под самым потолком, а внутри – миллиардный сертификат на медицинские нужды: на новые поликлиники, оборудование и зарплату. Все старались, как могли. Аристарх тоже выкладывался, но получалось хуже, чем у других. И ему было даже обидно, и судья «на линии» – в данном случае, на высоте между батутом и потолком – знаками и мимикой подсказывал ему, чтобы он тоже пукнул, как это делают другие – и на реактивной тяге взлетают выше.

При очередном подъёме судья опять заговорщически подмигнул, давай, мол, чего стесняться – тут все свои. А при следующем крикнул на весь зал:

– Аристарх, давай пукни!

Тут уже подхватил весь зал, все болели за него и за здравоохранение. Зал неистовствовал под бурные аплодисменты, свист и крики.

– Аристарх! Давай! Давай! Оле! Оле!!!

Ну, Аристарх и дал по просьбе зрителей, одним залпом, заряженный тремя пирожками с капустой…

Он тут же проснулся – и, почувствовав, что густо покраснел от содеянного, медленно приоткрыл один глаз и медленно повернулся, удивленный тишиной. В купе никого не было, их как ветром сдуло. Он лег и уснул спокойным, младенческим сном, пока не разбудили украинские пограничники в Харькове.