Текст книги "Чертополох. Репортаж из поднебесья"

Отец
Публицистика

Мне приснился отец. Молодой, лет сорока. В сером пиджаке и в синих галифе, заправленных в хромовые сапоги. Подвижный и веселый, как будто только что вернулся с войны. Голубоватые глаза на чисто выбритом лице излучали свет и радость.

– Ты что, в самом деле мой отец? Ты же моложе меня лет на двадцать.

– Выходит, так…

– И ты на самом деле был военным корреспондентом?

– Да уж.

– Я ведь тоже пишу. Как тебе, читал?

– Пиши сынок, пиши. Хорошо пишешь. Легко читается.

– Так вот это откуда у меня! Значит, я в тебя пошел. Садись, пап, на мою кровать, я обниму тебя. И надо это дело как-то отметить! У меня коньячок есть… припасенный к Новому году.

Все значимые сны мне почему-то снились под утро. Проснулся и думаю, к чему бы это? Я ведь не написал про отца ни одного рассказа. Так, упоминал кое-где, и все. А мой отец достоин отдельной главы. А может, и книги.

Отец мой, Галинур Рахимович Рахимов, родился в 1901 году, в селе Ванш Бураевского района в Башкирии. С моей мамой Хусной Валиевой они встретились в деревне Верхний Чат Янаульского района, куда они приехали погостить к своим родственникам.

– Да как его не полюбить, – говорила мама за рукоделием при свете керосиновой лампы. – Такой плясун был! В клубе как пойдет по кругу. Под ногами земли не чувствует. Летит прямо, так легко и весело. Еще как присвистнет, да вприсядку… все молодухи о нем только и говорили. И поговорить был горазд, острый на язык был, многим от него доставалось, особенно начальству и тем, кто неправильно жил.

Конечно, никаким корреспондентом он не был. А был потомственным плотником и столяром. И целыми днями пропадал в предбаннике, где что-нибудь мастерил. И учил меня, как работать топором и рубанком, и всегда приговаривал:

– Ну, примерно вот так. А если спросят, кто научил, скажи, мол, сам знаю.

Как-то после армии и я собирался улетать с Татышлинского аэродрома на кукурузнике в Уфу, устраиваться на работу.

– Рахимов Галинур – не твой ли отец? – спросил меня начальник аэродрома Хасанов, заглянув в мой новенький, ещё пахнущий типографской краской паспорт, выписывая мне билет.

– Да, – удивился я.

– Знаю, знаю. Веселый был старик. Он мне с бригадой из Кордон-Тибиля здание аэродрома за лето построил. А как работал топором – одно загляденье. Все шутил, если, мол, нас на самолете прокатишь, то и баню поставим. Жив ли еще отец?

– Умер, лет десять уже…

– Хороший был мужик. Пусть земля ему будет пухом, а душа в раю.

Отец болел долго, с двухсторонней пневмонией. Все кашлял, но продолжал курить.

– Интересные люди доктора, – говорил он на завалинке, скручивая самокрутку с махоркой. – Ты, говорит, дед, когда будешь спускаться по лестнице больницы, спускайся, говорит, аккуратно, а то, говорит, легкие потеряешь, на одной ниточке висят. А курить, говорит, бросайте. Поздно уже бросать. Раньше надо было. А ты, сынок, не кури никогда и в карты не играй. Не хочет, чтобы я у них умер. Ну и правильно. Помру дома. Дома веселее, – смеялся он.

Помню, как он меня от курения отучал. После окончания четвертого класса на летние каникулы я поехал погостить к старшей сестре. Она жила в райцентре. Там, познакомившись с местной ребятней, играли в футбол, лапту. А в свободное от физкультуры время собирали бычки и курили в кустах на берегу Бармышки.

И вот, накурившись до одури, я, пошатываясь, пришел домой. По каким-то делам приехал и отец.

– Здравствуй, сынок! – радостно встретил он меня у порога и, учуяв от меня запах табака, не очень весело добавил. – Такой большой вырос, что уже куришь?

– Да, – сказал я виновато.

– Ну что же, тогда давай покурим вдвоем, – сказал он, скрутив мне огромную самокрутку, а себе – как обычно.

Закурили. Сестра, проходя мимо нас, спросила: «Вы что, курите»?

– Да нет, уже бросаем, – хитро улыбался он.

Я гордо поглядывал на отца, думая, что он не стал меня ругать за это. А наоборот, предложил вместе покурить. После третьей же затяжки меня начало рвать. Да так полоскало, что я дал себе слово больше никогда не курить. И никогда не курил.

Отец любил меня больше, чем брата Кавия, который был старше меня на четыре года; то ли оттого, что был младше, то ли больше походил на него самого. И всегда, когда надо было куда-то ехать, брал с собой. И наслаждаясь ездой на тряской телеге в лес, за сеном или за дровами, я спрашивал, как он воевал.

– А вот воевать мне не пришлось, – говорил он, закуривая самокрутку, – когда пошел записываться добровольцем, меня списали из-за кривого указательного пальца правой руки. Мол, стрелять не смогу. Но все-таки направили меня на работу на Челябинский тракторный завод, где выпускали танки. Вот всю войну я воевал с упрямым Орликом, с которым подвозили запчасти из цеха в цех. Трудно было, холодно и голодно. Но справились, скрутили фашистам бошки. Плохое дело война. Пусть мир будет. И пусть вас никогда не застанет война. Хотя послужить родине придется. Пойдешь, сынок, в армию-то солдатом, когда вырастешь?

– Пойду, – говорил я, – а ружье дадут?

– Дадут, дадут! Какой солдат без ружья?

«Начало вторжения фашистов и их стремительное продвижение по нашей территории в 1941-ом заставили руководство страны провести срочную эвакуацию всех крупных предприятий вглубь СССР, в частности на Урал. В Челябинск из Ленинграда в кратчайшие сроки были переправлены основные производственные цеха и специалисты Кировского завода. Производство было развернуто на территории ЧТЗ. В дальнейшем к нему был присоединен Харьковский моторный завод и еще пять предприятий, эвакуированных с уже захваченных врагом территорий. С ходу, на морозе, среди сугробов люди разгружали оборудование, сразу же ставили станки на фундаменты и пускали в дело. Лишь потом вокруг оборудования возводили стены и сооружали кровлю. В максимально сжатые сроки были построены и запущены семнадцать новых цехов. В результате на месте бывшего Челябинского тракторного завода был создан самый крупный машиностроительный комбинат по производству военной техники и оружия под условным названием «Танкоград».

Производство танков было начато с одного-двух в сутки, но вскоре это число довели до двенадцати-пятнадцати. Все цехи работали по казарменному положению. В холодных помещениях люди трудились по шестнадцать-восемнадцать часов, систематически недоедая и недосыпая, с полной отдачей сил. Никто не покидал своих мест, пока не выполнял две-три нормы за смену. Поистине сутью и смыслом жизни коллектива, завода стали слова: «Все для фронта! Все для Победы!». Специалистам предприятия удалось поставить на поток сборку тяжелых танков ИС-1, ИС-2, ИС-3 и КВ. Челябинский Кировский завод медленно становился главным военным поставщиком страны, производя новейшие и лучшие образцы боевой техники, без которых противостоять такому хорошо подготовленному и оснащенному врагу как немецкая армия было бы просто невозможно. ИСы представляли собой все лучшее, что могло предложить отечественное тяжелое танкостроение. В них гармонично соединилась скорость, броня и вооружение. Легче тяжелых танков немцев, с более толстой броней и более мощной пушкой они не знали себе равных по маневренности. После того, как ИСы появились на полях сражений, командование Третьего рейха запретило своим танкистам связываться с ними в открытом бою. Помимо тяжелых танков завод выпускал знаменитые и широко используемые Т-34, а также СУ-152 (САУ). Всего за военное время Танкоградом были выпущено и отправлено на фронт восемнадцать тысяч самоходных артиллерийских установок и танков различных типов, восемнадцать миллионов заготовок для боеприпасов и сорок девять тысяч дизель-моторов для танков. Несмотря на напряженность обстановки плодотворно работали инженерные умы предприятия, которыми в течение войны было создано тринадцать новых типов САУ и танков, а также шесть типов дизель-моторов для этих боевых машин. За самоотверженный труд и выдающиеся достижения коллективу завода за весь военный период тридцать три раза присуждалось Красное Знамя Государственного Комитета Обороны, как победителю Всесоюзного соревнования. Два знамени даже были оставлены на предприятии на вечное хранение. 5 августа 1944-го года за заслуги в освоении и производстве новых видов техники и неоценимую помощь армии завод был награжден Орденом Красной Звезды и Орденом Ленина. Второй Орден Ленина Конструкторское бюро завода получило за достижения в разработке и производстве танковых дизелей 30 апреля 1945-го года»

И надо сказать по справедливости, война – это не только фронт, но еще и тыл, где люди на заводах, на пашне без сна, а иногда и без пищи, отдавая последний кусок хлеба, работали во имя победы над врагом – фашистской Германией. Я где-то в глубине души гордился тем, что мой отец тоже вложил свою лепту в уничтожение фашистов, чтобы потом мы долгое время жили без войн.

Отец болел долго. И умер как раз под Новый год. Я уже учился в пятом классе в соседней деревне и готовил костюм робота из картонной коробки и проводов. А вот участвовать в карнавале в костюме я уже не мог. Снял и отдал другу. Не мог я веселиться, когда отец лежал дома. И я не верил, что его нет. Думал, поболеет и встанет, и опять мы поедем в лес за дровами. Я плакал, но слез не было. Волю слезам я дал после похорон. Один пошел в папину столярку, чтобы никто не видел. Взял рубанок и строгал до тех пор, пока толстый брус не превратился в стружку.

Каждый год по приезде в родные края обязательно бываю в родном поселке Кордон-Тибиль, в котором уже вместо домов односельчан давно растет посадка ели. Не стало работы – и разъехались люди кто куда, в поисках лучшей жизни, чтобы, временами возвращаясь, вспоминать о временах жизни прошедшей. Первым делом зайду на кладбище, где покоятся лучшие люди поселка и друзья отца. Посижу у могилы. Поправлю оградку, покосившиеся мраморные плитки, поставленные братом. И думаю о том, что человек жил не зря, если о нем еще помнят…

Бруски
Публицистика

Эту историю про бруски я много раз слушал в детстве от очевидцев и участников этого похода посреди войны, моих односельчан из Кордон-Тибильского лесоучастка. Собирая материал для своей книги, я наткнулся на вырезку из газеты «Советская Россия» от 8 мая 2008 года, присланную моей землячкой, дочерью фронтовика-орденоносца Закира Шакирова, Альфизой Саляевой, участницей афганских событий; заметка была написана жителем города Чернушка Пермского края Гафием Шаяхметовым. Публикацию разыскал в интернете. История нахлынула с новой силой, и я решил оставить рассказ без изменений – в память самого автора, участника этого похода, и моих земляков.

Поход посреди войны

1943 год, первая половина марта, в деревянном деревенском клубе тепло. Грязный деревянный пол тщательно подметен, целые скамейки поставлены в ряд, с неисправными ножками вдоль стены, в воздухе пахнет пылью, вернее запахом шелухи сырой картошки. На сцене длинный деревянный стол, застеленный красной скатертью, играет патефон. Патефон – это подарок Москвы, привезенный нашим делегатом с какого-то съезда Советов.

Никто не знает, по какому случаю крутят патефон, но на всех улицах деревни слышно: «Идите на собрание в клуб». Все-таки народ послушный, собрались быстро, можно начинать. Собрание открыла секретарь сельского Совета Ямига. Сразу без каких-либо церемоний было дано слово приезжему в форме военного.

Он снял свою шинель. Повесил на гвоздик, что забит в стене, тут мы увидели у него награды, никто не знает: ордена это или медали.

Он был очень стройный, женщины шушукались, что он красив, и все тут увидели, что у него нет левой руки. Он очень приятно поздоровался на татарском, но все знали, что он не татарин. Он начал свой разговор очень легко, спрашивал, как живется женщинам без мужчин. Через минуту он начал говорить, что ваши мужчины сражаются с фашистами смело и героически. Земли советские больше половины освобождены от фашистов. Особенно воинской доблестью отличаются Башкирская истребительная дивизия. Недавно сам Сталин наградил орденами Родины солдат и офицеров Башкирской истребительной.

«Конечно, фронту нужно помочь, без помощи с тыла армия не сможет победить врага». Тут тоже фронтовик с простреленной левой рукой почти криком спросил: «Что нужно? Говори прямо».

Тогда однорукий военный начал смело: «Вы все знаете, отсюда 7 или 8 км – Тибельский лесоучасток, там много заготовлено брусков. Бруски – это заготовка для прикладов, автоматов и винтовок. Их нужно доставить на станцию Куеда. Это очень нужно для фронта, это будет неслыханная помощь вашим мужьям. Это простым языком описать невозможно, война скоро закончится и не где-нибудь на нашей советской земле, а закончится в самом Берлине. Откуда фашисты вышли, там и погибнут. Больше никогда не вернутся, просто не смогут поднять голову!»

Дальше однорукий офицер сказал: «Эти бруски, конечно, придется везти на маленьких санях, и кто сколько сможет, лишнего не брать, по дороге не бросать, как доставите в Куеду и сдадите бруски, за каждый брусок килограмм хлеба получите. Товарищи, это помощь фронту, днем дорога становится жидким месивом. На лошадях их не повезешь, лошадей-то нет, поэтому райком партии просил меня, чтобы я вам сообщил эту просьбу, и она (партия) на вас надеется».

Тут бойкая, острая на язык тетка Бадряшь выскочила и начала: «Ведь я всегда говорила, немцу не победить наших солдат! Я знала, что война скоро закончится». Она забыла название города, только что сказанного одноруким офицером, кто-то подсказал, что это столица немцев Берлин. Она не повторила название города, только сказала: «Да, да… конечно, там ведь не зря мой сын Муллаян воюет и вернется героем. Обязательно получит орден». (Тетка Бадряшь вскоре получила похоронку, что ее сын Муллаян погиб смертью храбрых, защищая Сталинград). Ее перебили, она: «Не перебивай меня, я еще хочу сказать, что завтра раньше всех, мои еще два сына пойдут за этими брусками». Собрание закончилось. Все встали, сели на эти же скамейки лицом к задней стенке клуба, где висело полотно – будет кино и бесплатно. Мало кто знал русский язык, но всем было понятно: фашисты издевались, а наши побеждали. Тема была жгучая. Так им и надо, немцам! Сволочам! Больше не полезут.

Ночью сильно морозило, мокрый мартовский снег застыл в лед. Далеко до рассвета, очень рано юноши, девочки, молодые женщины-солдатки собрались в конце деревни, подождав недолго, двинулись. Далеко до рассвета добрались до кордона, вчерашний однорукий военный был там, он говорил: «Лишних брусков не брать, каждый должен брать столько, сколько он сможет доставить на станцию; днем снег растает – будет тяжело, бросать их по дороге – дело негодное».

«Эти бруски, – сказал он, – дороже золота, золото – это желтый металл, просто алтын, а из алтына винтовку не сделаешь, немца не уничтожишь». Мы скоро загрузились, двинулись в путь. Бруски очень ровные, без сучков, длиной примерно в метр. Я взял этих брусков 4 штуки – подсчитал: у меня будет 4 кг хлеба, если один съем, то 3 кг привезу домой и накормлю своих домашних, и как мать обрадуется! Когда дошли до деревни Верхний Сикияз, стало светать, сколько километров до станции, я не знал, да это и неважно. Важно, довезти бруски до места и получить хлеб.

Рассвело. Вот только тогда мы увидели: на незнакомой нам дороге двигается сплошной людской поток. Мы упорно шагали к намеченной цели, снег таял, дорога стала невыносимо мягкой, полозья деревянных самодельных санок врезались в мокрый снег. Наши бруски с каждым шагом становились тяжелее. Людской поток, молча обливаясь потом, двигался вперед! Никто меня не обгонял, но впереди людской поток был настолько велик, что мне не описать увиденное. Это гигантский полоз на мартовском белом снегу движется как единый, что-то живое. Это было что-то страшное: нет ни начала, ни конца… Описанный мной случай был похож на «Железный поток» когда-то всеми любимого, а теперь забытого писателя-патриота Серафимовича. Мне кажется, люди, особенно взрослые, меньше всего думали об обещанном хлебе. В этом людском нечеловеческом потоке их в основном двигала самая главная причина – ПОМОЧЬ ФРОНТУ! Да ведь об этом просил райком партии.

Теперь расскажи нынешнему обывателю об этом – смех! Как это? В таком людском потоке да с таким грузом без малого 60 км за буханку хлеба? Помочь фронту? Да ведь и обратно 60 км. Хоть сам Господь Бог проси, все равно не пойдут. Вот нас догоняет однорукий военный, весь мокрый от пота, в армейских сапогах, почему-то довольно заметно хромает, неужели у него и нога раненая?

Если в начале пути на белом снегу видели картофельную кожуру, теперь нет-нет да видно брошенные бруски. Наш однорукий командир останавливался возле брошенного бруска, почему-то очень бережно брал его в руки, втыкал в талый снег торцом, молча, шагал дальше. Вот он останавливается возле женщины, которая не может идти дальше, что-то ей сказал, освободил ее санки от брусков, меня просил привязать бруски на удавку веревочками, которые отвязывал от санок по две штуки, бросал на шею с моей помощью, придерживая бруски целой рукой, и упорно шагал дальше.

Засветло мы все-таки дошли до станции. В Куеде, недалеко от железнодорожного вокзала, на противоположной стороне, где тогда был дощатый склад, мы свой груз сдали. Нам дали три железки (бирка одна большая квадратная, две – треугольные). Нам сказали, где можно обменять эти железные бирки на хлеб, за одну маленькую железку дали тарелку капустного супа, вторая – каша (я не знаю, из какой крупы), за квадратную железку дали мне булку хлеба, вес которой я не знаю (тогда буханки были большие).

Тогда мне было 12 полных лет, после этого случая я прожил еще 65 лет, не встречал и не ел вкуснее того хлеба, что получил за бруски в Куеде. Кончилась война, кто остался в живых, вернулись с фронта, в их числе наш отец. Я отслужил в армии. Конец 53-го года… Случай с брусками я рассказал отцу, он внимательно послушал меня, потом спросил: «Ты знаешь, кто был твой однорукий военный?» – «Не знаю, – сказал я, – русский, скорее всего, или удмурт. Неплохо говорил по-татарски, но он не татарин». Отец сказал коротко: «Он был коммунистом».

Фазылян Бадретдинов, житель Тибильского лесоучастка, учитель и директор школы, на мой вопрос по телефону: «Правда ли это?», сказал: «В те трудные времена в деревнях мужиков не осталось. И в Тибильский лесоучасток были присланы призывники „Трудового фронта“ (Трудармии) – они и заготовляли из комля берез кругляки длиной один метр, заготовки для прикладов автоматов, винтовок и ружей. Мы, дети, на санках вывозили эти пеньки из леса на дорогу. Начальником участка тогда был Гробов. Вот его два сына тоже были вместе с нами. Потом на лошадях заготовки везли на пилораму и распиливали на бруски. Сушили. Летом на машинах, а зимой на лошадях везли эти „ружболванки“ на станцию для отправки на завод. Весной, когда дороги раскисали, – женщины и дети на санках. Да, трудные были времена. Но все по мере сил помогали фронту, поэтому и победили фашистов!»

Мой дед – укротитель упырей

А вот деда моего Мохаматвалия уже никто не помнит. Когда писали книгу «История Башкирских Родов» и первый том «Татышлинского рая», местные краеведы и историки объявили, что такого человека, деда по маминой линии Валиева Мохаматвалия Валиевича, вообще не было. «Как же так?» – спросите вы. Человек жил в начале XIX века в деревне Ялгызнарат, возле моста, на месте старой кузницы, и вместе с супругой Гельмижихан они родили на свет дочерей: Миннисафу, Шамсинису, Жаннатасму, и мою маму – Хуснабзу Мохаматвалиевну, родившуюся 4 октября 1907 года и умершую после продолжительной болезни 28 апреля 1989 года в Татышлах.

Дед был двоюродным братом Васикову Мубараку, с отцом которого, Васиком, имели общего отца Валия. Но должны были остаться какие-то записи в архивах – в ревизских сказках или сельхозпереписях?»

По рассказам моей мамы и моих тётушек, их родители рано умерли (причина неизвестна), и младших сестёр Миннисафу и Хуснабзу забрали к себе жить старшие сестры, которые уже были замужем, в деревню Минлино, Бураевского района, и в деревню Верхний-Чат, Янаульского района.

По рассказам мамы и тётушек, дед мой Мохаматвали был легендарным укротителем оборотней «убыров» (обжор – упырей), которые лютовали в те далекие времена. Их видели жители деревень татарских, марийских, удмуртских и лесных башкир, компактно проживающих в этих местах на севере нынешней Башкирии. Это были непонятные сущности, которые в виде огненного шара перекрывали дорогу путнику, обладали завидным аппетитом и были способны сожрать коня вместе с ездоком. И сколько бы они ни ели, не могли насытиться, потому что у них под мышками была огромная дыра, через которую пища улетала в параллельный мир, в другое измерение. Но для того чтобы убить такого, надо было разломать перед ним какой-нибудь железный предмет. И только тогда, когда он превращался в человека, можно было его убить.

Зимою мой дед Мохаматвали еще затемно выехал на санях на «Сайтаковский базар», чтобы что-нибудь прикупить. Отъехав километров пять, от деревни Ялгызнарат, он увидел, что перед конем закрутился огненный шар. Конь встал как вкопанный и отказывался продолжать путь даже под ударами кнута. Дед вскочил с саней, с вилами наперевес встал между конём и «убыром» и разломал вилы надвое. «Убыр» превратился в человека. И только дед хотел заколоть его вилами, как тот взмолился пред ним, упав на колени:

– Мохаматвали, дорогой, не убивай меня, я же твой марийский друг Янсыбай из Башкибаша. Я больше никому не причиню зла и других уведу из этих мест.

Отпустил дед с миром этого упыря. И стало тихо с тех пор. Конечно, иногда очевидцы видели их огненную пляску в лесах, но зла те не причиняли…

Недавно двоюродная тетя Ансима Султанова из деревни Минлино Бураевского района, пересказывая эту легенду нашего деда Мохаматвалия, которую я слушал сотни раз в детстве, удивлялась, почему я недоверчиво улыбаюсь.

– Что, не веришь, да? Грамотный стал, да? Мы-то верили. И мамы наши верили ему. Каждый раз перед сном, когда урчали желудки от голодухи в те голодные времена, просили нашего деда рассказать эту легенду. И потом тихонько спрашивали друг у дружки, нет ли у них отверстия под мышками, не превращаются ли они в Убыра, потому что очень хотели есть, а есть, видимо, было нечего…

Конечно, можно и не верить в эту легенду. Но я верю в то, что дед мой Мохаматвали был хорошим сочинителем и отменным рассказчиком, если ему верили. Может, я в него пошел?