Текст книги "Остров мертвых. Умереть в Италбаре"

VI

Меня раздражало, что придется все делать заново. Но к раздражению примешивалась доля страха. Однажды Шендон оступился, поддавшись эмоциям. Он вряд ли совершит эту ошибку дважды. Он был сильным и опасным человеком, а теперь, судя по всему, вдобавок завладел чем-то, что делало его еще опаснее. К тому же после моего вечернего послания Грин Грину он должен был знать о том, что я на Иллирии.

– Ты усложнил мою проблему, – сказал я, – и поэтому поможешь мне с ней разобраться.

– Я не понимаю, – ответил Грин Грин.

– Ты поставил на меня капкан, и он отрастил новые зубы, – объяснил я, – но приманка в нем менее притягательной не стала. Я отправляюсь за ней, а ты пойдешь со мной.

Он рассмеялся.

– Прости, но мой путь ведет в другую сторону. По собственной воле я обратно не вернусь, а в качестве пленника буду для тебя бесполезен. Более того, стану изрядной помехой.

– У меня есть три варианта действий, – сказал я. – Я могу убить тебя на месте, отпустить или позволить тебе сопровождать меня. О первом можешь пока не думать, потому что мертвый ты мне не пригодишься. Если ты двинешься своим путем, я пойду дальше, как и раньше, в одиночку. Если я заполучу желаемое, то вернусь на Мегапей. И там расскажу о том, как ты провалил свой многовековой план мести землянину. Расскажу о том, как ты забросил этот план и сбежал, потому что другой человек с той же планеты чертовски тебя перепугал. После этого, если ты захочешь взять жен, тебе придется искать их среди представительниц твоего вида на других планетах – и даже туда со временем могут дойти новости. Никто не назовет тебя Дра, как бы ты ни был богат. Мегапей откажется принять твои кости, когда ты умрешь. Ты никогда больше не услышишь звон приливных колоколов и не узнаешь, что они звонят по тебе.

– Да будут слепые твари со дна великого моря, чьи животы – круги света, – сказал он, – с удовольствием припоминать вкус твоего костного мозга.

Я выпустил дымное колечко.

– …А если я пойду дальше, как и раньше, в одиночку, – продолжил я, – и сам погибну в грядущем столкновении – неужели ты думаешь, что избежишь той же участи? Разве ты не заглянул в разум Майка Шендона, когда сражался с ним? Разве ты не говорил, что ранил его? Разве ты не знаешь, что он не из тех, кто такое прощает? Он не так утончен, как пейанцы. Он не считает необходимым действовать изящно. Он попросту станет тебя искать, а когда найдет – сразит. Так что, независимо от того, одержу ли я победу, твой удел – бесчестье или смерть.

– А если я решу сопровождать тебя и помогать тебе – что тогда? – спросил он.

– Я забуду о мести, которую ты замышлял против меня, – пообещал я. – Я покажу тебе, что не было никакого пай’бадра, никакого основания для мести, чтобы ты мог отказаться от нее и сохранить честь. Я не стану искать воздаяния, и мы разойдемся, сорвавшись с крючков друг друга.

– Нет, – сказал он. – В том, что тебя возвели в ранг носителя Имени, было пай’бадра. Я не приму твоего предложения.

Я пожал плечами.

– Хорошо, – проговорил я, – тогда как тебе такой вариант? Поскольку твои чувства и намерения мне известны, нам обоим бессмысленно планировать классическую месть. Тот изысканный финальный момент, когда враг распознает инструмент, манипулятора и пай’бадра и понимает, что вся его жизнь была всего лишь прелюдией к этой иронии, – этот момент будет испорчен, если вообще произойдет. Так позволь мне предложить тебе не прощение, а удовлетворение, – продолжил я. – Помоги мне, а потом я предоставлю тебе честную возможность меня уничтожить. Мне, конечно же, нужна будет такая же возможность уничтожить тебя. Что ты скажешь на это?

– Какой способ ты имеешь в виду?

– Пока что никакой. Сойдет все, на что мы оба согласимся.

– Как я могу быть в этом уверен?

– Клянусь Именем, которое ношу.

Грин Грин отвернулся и помолчал, а потом:

– Я согласен на твои условия, – сказал он. – Я буду сопровождать тебя и помогать тебе.

– Тогда давай вернемся в мой лагерь и устроимся поудобнее, – предложил я. – Кое о чем из того, на что ты намекал, мне нужно узнать подробнее.

После чего я повернулся к нему спиной и ушел. Повалил палатку и расстелил кисею, чтобы мы могли уместиться на ней вдвоем. Снова разжег костер.

Земля опять легонько вздрогнула, прежде чем мы на нее сели.

– Твоих рук дело? – спросил я, указав на северо-запад.

– Отчасти, – ответил он.

– Зачем? Ты пытался меня напугать?

– Не тебя.

– И Шендон тоже не испугался?

– Наоборот.

– Может, расскажешь мне, что именно случилось?

– Сначала о нашем соглашении, – сказал он. – Мне только что пришло в голову встречное предложение – оно должно тебя заинтересовать.

– Какое?

– Ты идешь туда, чтобы спасти своих друзей, – он жестом указал направление. – Что, если их можно вернуть, не рискуя? Что, если встречи с Майком Шендоном можно избежать? Разве ты не предпочтешь сделать именно так?.. Или ты жаждешь его крови немедленно?

Я сидел и размышлял над этим. Если я оставлю его в живых, рано или поздно он снова придет за мной. С другой стороны, если я сумею получить то, что хочу, сейчас, не сталкиваясь с ним, после этого я смогу отыскать тысячу безопасных способов вывести его из игры. И все же – я прилетел на Иллирию, чтобы сразиться со смертельно опасным врагом. Что изменится, если у него окажется другое имя и лицо? И все же.

– Давай услышим твое предложение.

– Люди, которых ты ищешь, – сказал Грин Грин, – оказались там только потому, что я воскресил их. Ты знаешь, как я это сделал. Я воспользовался пленками. Эти пленки целы, и только я знаю, где они спрятаны. Я рассказывал тебе, как я их заполучил. Я могу повторить это и сейчас. Я немедленно перемещу пленки сюда, если ты мне прикажешь. После чего мы сможем покинуть это место и ты оживишь своих людей, когда захочешь. Как только мы взлетим на твоем корабле, я покажу тебе место, которое нужно сжечь или разбомбить, чтобы избавиться от Майка Шендона, не рискуя собой. Разве это не будет проще и безопаснее? Мы сможем уладить наши разногласия позже, по взаимной договоренности.

– У этого предложения есть два изъяна, – ответил я. – Первый: пленки Рут Лэрис не существует. Второй: я брошу остальных. Сумею я вернуть их впоследствии или нет, не будет иметь значения, если я оставлю их сейчас.

– Аналоги, которых ты вернешь, не будут об этом помнить.

– Речь не об этом. Они существуют уже сейчас. Они так же реальны, как ты или я. То, что их можно воссоздать, не имеет значения… Они ведь на Острове мертвых, да?

– Да.

– Значит, если я его уничтожу, чтобы убить Шендона, я убью и остальных?

– Это неизбежно. Однако…

– Я накладываю вето на твое предложение.

– Это твое право.

– У тебя есть другие варианты?

– Нет.

– Хорошо. Теперь, когда тебе не на что перевести разговор, расскажи мне, что случилось между тобой и Шендоном.

– Он носит Имя.

– Что?

– За ним стоит тень Белиона.

– Это невозможно. Это так не работает. Он не мироваятель…

– Потерпи немного, Фрэнк, я понимаю, что это требует объяснений. Судя по всему, есть вещи, относительно которых Дра Марлинг не счел нужным тебя просветить. Впрочем, он был ревизионистом, так что это объяснимо. Ты ведь знаешь, – продолжил он, – что не нужно носить Имя, чтобы измышлять и создавать миры…

– Разумеется, нужно. Это обязательный психологический инструмент для высвобождения подсознательного потенциала, необходимого на некоторых стадиях работы. Ты должен чувствовать себя богом, чтобы действовать как бог.

– Тогда почему я способен на эту работу?

– Я ни разу о тебе не слышал, пока ты не стал моим врагом. Я не видел ни одного из твоих творений, за исключением того, что окружает меня сейчас, намалеванное поверх моего собственного. Если оно показательно, я бы сказал, что ты не способен на эту работу. Ты паршивый ремесленник.

– Как скажешь, – ответил он. – И тем не менее очевидно, что я могу контролировать необходимые процессы.

– Этому может научиться кто угодно. Ты говорил о творческом созидании, признаков которого я не вижу в твоей работе.

– Я говорил о странтрийском пантеоне. Он существовал и до того, как появились мироваятели, если ты не знаешь.

– Я знаю. И что?

– Ревизионисты, подобные Дра Марлингу и его предшественникам, использовали старую религию в своем ремесле. Они воспринимали ее не как вещь в себе, а – подобно тебе – как психологический инструмент. Наречение тебя Именем Повелителя Громов лишь подарило тебе способ контролировать свое подсознание. С точки зрения фундаменталиста, это кощунство.

– А ты, значит, фундаменталист?

– Да.

– Тогда почему ты пошел учиться ремеслу, которое считаешь греховным?

– Чтобы стать носителем Имени.

– Боюсь, я тебя не понимаю.

– Мне нужно было Имя, а не ремесло. Мои устремления были религиозными, а не экономическими.

– Но если это лишь психологический инструмент…

– В том-то и дело! Это не инструмент. Это подлинная церемония, и ее результат – личное соприкосновение с богом – не фантазия. Это ритуал посвящения в сан верховных жрецов странтризма.

– Тогда почему ты не подался в духовенство, а стал творцом миров?

– Потому что ритуал может провести только носитель Имени, а все двадцать семь ныне живущих Имен – ревизионисты. Они не станут проводить ритуал по устаревшим мотивам.

– Двадцать шесть, – сказал я.

– Двадцать шесть?

– Дра Марлинг лежит под горой, а Лоримель Многорукий пребывает в счастливом небытии.

Грин Грин опустил голову и надолго умолк. Потом он проговорил:

– Одним меньше. Я еще помню, когда их было сорок три.

– Это печально.

– Да.

– Зачем тебе понадобилось Имя?

– Чтобы стать жрецом, а не мироваятелем. Но ревизионисты не желали, чтобы в их ряды вошел кто-то вроде меня. Они позволили мне завершить обучение, а потом отвергли меня. А затем, чтобы оскорбить меня еще сильнее, в следующий раз нарекли Именем чужака.

– Понятно. Поэтому ты сделал меня целью своего возмездия?

– Да.

– Но ты же понимаешь, что меня вряд ли можно назвать виновником. Собственно, я слышу эту историю впервые. Я всегда считал, что в странтризме вопросы видовой принадлежности значат очень мало.

– Теперь ты знаешь, что это не так. И еще ты должен понять, что я не питаю к тебе личной ненависти. Когда я мщу тебе, я мщу святотатцам.

– Так почему ты занимаешься мироваянием, если считаешь его кощунством?

– Мироваяние – не кощунство. Я осуждаю лишь подчинение ему истинной религии. Я не являюсь носителем Имени в строгом понимании этого термина, и эта работа приносит мне хороший доход. Так почему я не должен ей заниматься?

– Не вижу причин, – признал я, – если кто-то готов заплатить тебе за то, что ты попробуешь. Но что тогда представляет собой твоя связь с Белионом и связь Белиона с Майком Шендоном?

– Должно быть, грех и воздаяние. Однажды ночью я провел обряд посвящения сам, в храме Прилбея. Ты ведь знаешь, как это происходит: когда жертва принесена и слова произнесены, и ты идешь вдоль внутренней стены храма, выражая почтение каждому из богов, – и перед тобой зажигается один из витражей, и ты чувствуешь, как на тебя нисходит сила, и принимаешь Имя этого бога?

– Да.

– Это случилось со мной перед Ликом Белиона.

– Значит, ты нарек себя сам.

– Это он нарек меня своим Именем. Я не хотел, чтобы это был он, ведь Белион – разрушитель, а не творец. Я надеялся, что ко мне снизойдет Кирвар Четырехликий, Отец Цветов.

– Каждый должен считаться с тем Именем, что ему досталось.

– Это так, но я свое получил неправильно. Белион управлял мной, даже когда я не призывал его. Я не знаю точно, но, быть может, даже в моей мести тебе он руководил мной, поскольку ты носишь Имя его древнего врага. Сейчас, рассказывая тебе об этом, я чувствую, как начинаю мыслить иначе. Да, это возможно. С тех пор как он оставил меня, все так изменилось…

– Как он сумел оставить тебя? Союз заключается на всю жизнь.

– Но, возможно, природа моего посвящения была такова, что Белион не был со мной связан. И теперь он ушел.

– Шендон…

– Да. Он один из тех редких твоих сородичей, кто может общаться без помощи слов, как и ты.

– Я не всегда был таким. Это умение медленно проросло во мне, пока я учился у Марлинга.

– Когда я вернул его к жизни, первым, что я увидел в его сознании, было страдание из-за того, что он пал от твоей руки. Но потом, быстро, очень быстро, Шендон отбросил его и сосредоточился. Его мыслительные процессы интриговали меня, и я уделял ему больше внимания, чем остальным, часть из которых мне пришлось лишить свободы передвижения. Я часто с ним разговаривал и многому его научил. Он начал помогать мне с приготовлениями к твоему визиту.

– Как давно он воскрес?

– Примерно сплант назад, – ответил Грин Грин. (Сплант – это около восьми с половиной земных месяцев.) – Я возвратил их всех примерно одновременно.

– Зачем ты похитил Рут Ларис?

– Я подумал, что ты, возможно, не веришь в то, что твои мертвые вернулись. Ты не начал расследования после того, как я стал отправлять тебе фотографии. Было бы приятно, если бы ты провел долгое время в поисках, прежде чем узнать, что они находятся именно здесь. Поскольку ты не реагировал, я решил действовать более прямолинейно. Я похитил человека, который что-то для тебя значил. Если бы ты не отреагировал и тогда, даже после того, как я взял на себя труд оставить тебе письмо, я похитил бы еще кого-то, и еще… пока ты не посчитал бы нужным начать их искать.

– Значит, Шендон стал твоим протеже. Ты доверился ему.

– Разумеется. Он был таким старательным учеником и помощником. Он умен и обходителен. С ним было приятно общаться.

– До недавнего времени.

– Да. Увы, я неверно истолковал его интерес и стремление сотрудничать. Вполне естественно, что он разделял мое желание отомстить тебе. Как, разумеется, и другие твои враги, но они были не так умны, и никто из них не был телепатом. Я наслаждался тем, что рядом есть кто-то, с кем я могу общаться напрямую.

– Так что же вызвало размолвку между такой замечательной парой друзей?

– Вчера, когда это случилось, мне казалось, что причиной была месть. На самом деле ею была власть. Он оказался коварнее, чем я предполагал. Он обманул меня.

– Как?

– Он сказал, что ему нужно больше, чем просто твоя смерть, какой мы ее запланировали. Он сказал, что ему нужно персональное отмщение, что он хочет убить тебя лично. Из-за этого мы поспорили. В конце концов он отказался подчиняться мне, и я пригрозил ему наказанием.

Грин Грин ненадолго умолк, а потом продолжил:

– И тогда он напал на меня. Набросился с голыми руками. Пока я защищался, во мне вскипела ярость, и я решил причинить ему сильную боль, прежде чем уничтожить. Я произнес принятое мною Имя, и Белион услышал меня и пришел. Я потянулся к колодцу силы и, стоя в тени Белиона, расколол землю под нашими ногами, пробудив пары и пламя, обитающие в сердце мира. Вот так я едва не убил Шендона – на мгновение он зашатался на самом краю бездны. Я серьезно его обжег, но он восстановил равновесие. Он достиг своей цели; он вынудил меня призвать Белиона.

– Зачем он этого добивался?

– Он знал мою историю – ту, что я рассказал тебе. Он знал, как я стал носителем Имени и, опираясь на это, составил план, который сумел от меня утаить. Но если бы я узнал о нем, это бы меня лишь позабавило. Не более. Увидев, что пытается сделать Шендон, я рассмеялся. Я тоже считал, что такого не может быть. Но я ошибался. Он заключил пакт с Белионом. Он разъярил меня и угрожал мне смертью, зная, что в такой ситуации, если у меня хватит времени, я призову Белиона. Он плохо дрался, чтобы дать мне это время. А потом, когда на меня упала тень и я встал позади себя самого, он потянулся к нам сознанием и установил связь. Так он рискнул своей жизнью в игре за власть. Если бы он говорил словами, он сказал бы: «Взгляни на меня. Разве я не лучший сосуд, чем тот, кого Ты избрал? Сочти способности моего разума и силы моего тела. Сделав это, возможно, Ты решишь оставить пейанца и стать моим спутником до последнего дня моей жизни. Я приглашаю Тебя. Я лучше кого бы то ни было пригоден для того, чтобы служить Твоим целям, которыми, как я понимаю, являются пламя и уничтожение. Тот, кто стоит передо мной, слаб и, будь у него выбор, связал бы свою судьбу с Отцом Цветов. Приди ко мне, и мы оба выиграем от этого союза».

Он снова замолчал.

– И? – спросил я.

– Неожиданно я остался один.

Где-то захрипела птица. Ночь произвела влагу и принялась раскрашивать ею мир. Вскоре на востоке забрезжит свет, померкнет и снова забрезжит. Я смотрел в огонь и не видел в нем лиц.

– Похоже, эта история разделывается с теорией автономного комплекса, – заметил я. – Однако я слышал о телепатах, подцепивших чужие психозы. Это может быть что-то подобное.

– Нет. Мы с Белионом были связаны ритуалом посвящения. Он нашел лучшего посредника и бросил меня.

– Я не убежден, что он является самостоятельной сущностью.

– Ты – носитель Имени – не веришь?.. Это дает мне причину тебя невзлюбить.

– Не стоит подыскивать себе новое пай’бадра, ладно? Только посмотри, куда тебя завело предыдущее. Я лишь сказал, что не до конца убежден. Я не знаю… Что случилось после того, как Шендон заключил пакт с Белионом?

– Он медленно отвернулся от разлома, открывшегося между нами. Повернулся ко мне спиной, словно меня больше не существовало. Я потянулся к нему своим разумом и ощутил Белиона. Шендон воздел руки, и весь остров начал трястись. Тогда я сбежал. Я отвязал лодку и направился к берегу. Вскоре вокруг меня закипела вода. Потом начались извержения. Я добрался до берега, а когда обернулся, из озера уже поднимался вулкан. Я увидел, как Шендон стоит на острове, все еще воздевая руки, а воздух вокруг него окрашивают дым и искры. Тогда я отправился искать тебя. А чуть позже получил твое послание.

– А он мог использовать колодцы силы до того, как это случилось?

– Нет, он даже не ощущал их присутствия.

– А что с остальными возвращенными?

– Все они остались на острове. Некоторых я одурманил наркотиками, чтобы они вели себя спокойно.

– Понятно.

– Быть может, теперь ты передумаешь и сделаешь так, как предлагал я?

– Нет.

Мы сидели молча, пока минут пятнадцать спустя в мир не вернулся свет. Туман мало-помалу рассеивался, но небо все еще оставалось пасмурным. Солнце поджигало облака. Дул холодный ветер. Я думал о моем бывшем шпионе, который играл со своим вулканом и общался с Белионом. Нужно было напасть на него сейчас, пока его еще опьяняла обретенная сила. Я предпочел бы выманить его с острова в какую-нибудь не извращенную Грин Грином часть Иллирии, где все живое было бы мне союзником. Но Шендон не купится на что-то очевидное. Мне хотелось увести его от остальных, если возможно, но я не мог придумать, как это сделать.

– Сколько времени у тебя ушло на то, чтобы загадить это место? – спросил я.

– Я начал изменять эту область около тридцати лет назад, – ответил Грин Грин.

Я покачал головой, встал и пинками забрасывал в костер землю, пока не задушил его.

– Пойдем. Нам надо пошевеливаться.

* * *

Если верить скандинавам, на заре времен в центре всего сущего находилась бездна Гиннунгагап, окутанная вечными сумерками. Северный край ее был ледяным, а южный – огненным. Долгие века эти стихии боролись между собой, и от этого возникли реки, а в бездне зародилась жизнь. Шумерские мифы говорят, что Энки сражался с Тиамат, драконом моря, и победил ее, разделив таким образом сушу и воду. Сам Энки при этом был чем-то подобен пламени. Ацтеки считали, что первые люди были созданы из камня и что пламенеющее небо возвестило о наступлении новой эпохи. Существует также множество историй о том, как погибнет мир: Судный день, Götterdämmerung, термоядерная реакция. Что до меня, я видел, как миры и люди рождаются и гибнут, буквально и метафорически, и это всегда будет происходить одинаково. Всегда при участии огня и воды.

Неважно, какой науке вы обучались, в душе вы – алхимик. Вы живете в мире твердых веществ, жидкостей, газов и эффектов передачи, что сопровождают их переход из одного состояния в другое. Это явления, которые вы воспринимаете, явления, которые вы ощущаете. Все, что вы знаете об их истинной природе, – лишь надстройка. Поэтому в повседневной жизни – завариваете вы чашечку кофе или запускаете воздушного змея – вы имеете дело с четырьмя идеальными элементами, о которых говорили древние философы: землей, воздухом, огнем, водой.

Взглянем правде в глаза: воздух не слишком эффектен, с какой стороны на него ни посмотри. Я, конечно, не хотел бы без него остаться, но воздух невидим, и, пока он ведет себя как положено, его можно принимать за данность и не обращать на него внимания. Земля? Проблема с землей в том, что она пребывает вовеки. Твердые предметы склонны существовать с монотонной непрерывностью.

Но с водой и огнем все не так. Они бесформенны, ярки и всегда чем-нибудь заняты. Предлагая вам раскаяться, пророки очень редко предсказывают, что гнев богов примет форму оползней и ураганов. Нет. За свое отвратительное поведение вы получаете потопы и пожары. Примитивный человек начал по-настоящему развиваться, когда научился разжигать одну из этих стихий, имея под рукой достаточно другой, чтобы ее затушить. Обе они подвижны, что обычно является признаком жизни. Обе таинственны и обладают способностью причинять вред или убивать. Неудивительно, что разумные создания по всей вселенной реагируют на них одинаково. Это алхимическая реакция.

У нас с Кэти все было точно так же. Это была бурная, беспокойная, таинственная связь, полная силы, способной ранить, дарить жизнь и дарить смерть. Она была моей секретаршей почти два года, прежде чем мы поженились, – невысокая темноволосая девушка с красивыми руками, которая хорошо смотрелась в яркой одежде и любила кормить птичек крошками. Я нанял ее через агентство на планете Маль. Во времена моей юности люди были счастливы, когда им удавалось нанять умную девицу, которая умела печатать, наводить порядок в документах и стенографировать. Но поскольку образовательная машина постепенно деградировала, а количество документации в условиях растущего, агрессивного рынка труда росло, я нанял Кэти по совету своего отдела кадров, услышав, что она получила докторскую степень по секретарской науке в Мальском университете. Боже! Как ужасен был тот первый год! Она все автоматизировала, загубила мою персональную систему хранения документов и стала причиной того, что я на шесть месяцев отстал в чтении почты. После того как я за кругленькую сумму заполучил воссозданную печатную машинку двадцатого века, а Кэти с ней освоилась, я научил ее стенографии, и она сделалась так же хороша, как выпускница старшей школы с бизнес-уклоном в двадцатом веке. Дела снова наладились; мы, как мне кажется, были единственными из живущих, кто еще умел читать скоропись Грегга, – это было полезно для секретных вопросов и в каком-то смысле сближало нас. Она была маленьким ярким огоньком, а я – мокрым одеялом; и я часто доводил ее до слез в тот первый год. А потом она стала незаменимой, и до меня дошло, что дело не только в ее секретарских талантах. Мы поженились и прожили вместе шесть счастливых лет – даже шесть с половиной. Она погибла в пожаре во время катастрофы в космопорте Майами, когда летела встретиться со мной. У нас было двое сыновей, и один из них до сих пор жив. Огонь преследовал меня всю мою жизнь, как до этого, так и после. Вода же была мне другом.

Хоть я и чувствую в себе большее родство с водой, нежели с огнем, мои миры рождаются из них обоих. Коцит, Новая Индиана, Сент-Мартин, Бунинград, Благодать, Иллирия и все прочие родились из процессов сожжения, омывания, выпаривания и охлаждения. И теперь, когда я шел по лесам Иллирии – планеты, которую создавал как парк, как курорт, – я шел по лесам Иллирии, купленной моим врагом, шагавшим рядом со мной, очищенной от людей, для которых я ее создал: счастливчиков, отпускников, отдыхающих, людей, до сих пор веривших в деревья, и озера, и горы с проложенными между ними тропами. Они ушли, а деревья, между которыми я пробирался, были изуродованы; озеро, к которому я направлялся, было загрязнено; земля была ранена, и огонь – ее кровь – хлестал из высившейся впереди горы, ожидая, как это свойственно огню, – ожидая меня. Небо застилали облака, и между их клочковатой белизной и моей перепачканной чернотой летала посланная огнем сажа – бесконечная миграция похоронок. Кэти полюбила бы Иллирию, увидь она ее в другое время и при других обстоятельствах. От мысли о том, что она оказалась здесь и сейчас, когда всем заправляет Шендон, меня тошнило. На ходу я тихо ругался – вот и все, что я думаю об алхимии.

* * *

Спустя примерно час пути Грин Грин принялся жаловаться на свое плечо и общую усталость. Я пообещал, что буду ему сочувствовать, но только пока он продолжает шагать. Похоже, это его удовлетворило, потому что он заткнулся. Еще через час я позволил ему отдохнуть, а сам взобрался на дерево, чтобы оценить рельеф впереди. Мы приближались к цели, и скоро дорога должна была пойти под уклон и остаться такой до самого конца пути. День сделался таким светлым, каким только мог быть, и туман почти исчез. Воздух был теплее, чем за все время, прошедшее с моего приземления. Карабкаясь на дерево, я обливался потом, а облезавшая клочьями кора вгрызалась мне в руки, помягчевшие за последние годы. С каждой ветки, которую я тревожил, поднималось свежее облако пыли и пепла. Несколько раз я чихнул; глаза у меня жгло, и они слезились.

Над далекой опушкой леса была видна макушка острова. Слева от нее и чуть дальше высилась дымящаяся вершина свежевыращенного конуса вулканической породы. Я снова выругался – такое уж у меня было настроение – и слез обратно.

Через пару часов мы вышли к берегу Ахерона.

В маслянистой поверхности моего озера отражались только огни, и ничего больше. Лава и горячие камни шипели и плевались, падая в воду. Я чувствовал себя грязным, и липким, и горячим, разглядывая то, во что превратилось мое творение. Маленькие волны оставляли на берегу полосы грязи и черной пены. Вода была вся в пятнах подобной дряни, направлявшихся к берегу. На мелководье брюхом кверху покачивались рыбы, воздух вонял тухлыми яйцами. Я сел на камень, закурил и стал созерцать эту картину.

В миле от нас лежал мой Остров мертвых, оставшийся прежним – суровым и зловещим, как ничем не отброшенная тень. Я наклонился к воде и коснулся ее пальцем. Озеро было горячим, очень горячим. Далеко к востоку тоже пылал огонь. Кажется, там прорастал конус поменьше.

– Я вышел на берег примерно в четверти мили к западу отсюда, – сообщил Грин Грин.

Я кивнул и продолжил смотреть. Было еще утро, и мне хотелось оценить перспективы. Южную сторону острова – ту, на которую я смотрел, – окаймляла узкая полоска пляжа, следовавшая извиву бухты шириной около двухсот футов. Естественного вида тропа зигзагом поднималась от нее к нескольким возвышенностям и в конце концов к высоким рогатым вершинам.

– Как думаешь, где он? – спросил я.

– Где-то в двух третях пути наверх, с этой стороны, – сказал Григ Грин, – в шале. Там была моя лаборатория. Я расширил многие пещеры позади нее.

Лобовой подход был почти неизбежен, потому что с других сторон пляжей у острова не было, лишь растущие из воды отвесные стены.

Почти, но не совсем.

Едва ли Грин Грину, Шендону и кому угодно еще было известно, что по северной стене можно взобраться. Я создал ее неприступной с виду, но на самом деле все было не так страшно. Я сделал это просто потому, что люблю, когда кроме парадной двери есть еще и черный ход. Если я воспользуюсь этим маршрутом, мне придется вскарабкаться на самый верх, а оттуда спуститься к шале.

Я решил, что так и сделаю. А еще решил, что не стану об этом упоминать до самой последней минуты. Грин Грин, в конце концов, был телепатом, а его история вполне могла оказаться кучей рукового дерьма. Они с Шендоном могли работать сообща; собственно говоря, никакого Шендона вообще могло не быть. Я не дал бы за слова Грин Грина и ломаного гроша – в те времена, когда еще существовали гроши, которые можно было ломать.

– Пойдем, – сказал я, поднявшись и выбросив окурок в выгребную яму своего озера. – Покажешь мне, где ты оставил лодку.

Мы двинулись влево вдоль берега, туда, где, по воспоминаниям Грин Грина, он вытащил лодку из воды. Только ее там не было.

– Ты уверен, что это то самое место?

– Да.

– Тогда где она?

– Возможно, она съехала в воду во время землетрясения, и ее унесло.

– Ты сможешь доплыть до острова с раненым плечом?

– Я пейанец, – ответил Грин Грин – это значило, что он даже и с двумя ранеными плечами сумел бы переплыть Ла-Манш в обе стороны. Я задал вопрос только, чтобы позлить его.  – …Но до острова мы доплыть не сможем, – добавил он.

– Почему?

– Вулкан создает горячие течения. Чем ближе к острову, тем они хуже.

– Тогда мы построим плот, – решил я. – Я буду валить деревья пистолетом, а ты найди что-нибудь, чем их можно будет связывать.

– Например? – поинтересовался он.

– Ты изуродовал этот лес, – ответил я, – а значит, теперь знаешь его лучше, чем я. Но по пути мне попадались крепкого вида лианы.

– Они довольно колючие, – сказал он. – Мне нужен будет твой нож.

Я заколебался.

– Ладно. Держи.

– Вода может перехлестнуть через края плота. Она будет очень горячей.

– Значит, ее нужно охладить.

– Как?

– Скоро пойдет дождь.

– Вулканы…

– Воды будет не настолько много.

Он пожал плечами, кивнул и отправился срезать лианы. Я валил и зачищал деревья – дюймов шесть в диаметре, десять футов высотой – уделяя как можно больше внимания тому, что происходит у меня за спиной.

Вскоре начался дождь.

Следующие несколько часов с небес падала непрерывная холодная морось – промачивала нас до костей, протыкала дырки в Ахероне, смывала часть грязи с кустов. Дожидаясь, пока Грин Грин добудет достаточно лиан, чтобы можно было связать плот, я соорудил два широких весла и срезал нам пару длинных шестов. Я еще ждал, когда земля яростно содрогнулась, и чудовищное извержение раскололо ближайший склон вулкана до середины. Из разлома потекла закатного цвета река. В ушах у меня звенело еще несколько минут после взрыва. Потом поверхность озера вспучилась и понеслась ко мне – цунами в миниатюре. Я пустился бежать со всех ног и взобрался на самое высокое дерево в округе.

Вода достигла корней дерева, но поднялась не выше, чем на фут. За двадцать минут таких волн было три; потом вода начала убывать, расплатившись за поваленные мной стволы и оба весла кучей ила.

Меня одолела злость. Я знал, что мой дождь не сумеет потушить его чертов вулкан и может даже слегка усугубить положение.

Но я дьявольски разъярился, увидев, как уплывают плоды моих трудов.