Текст книги "Субъективный словарь фантастики"
Автор книги: Роман Арбитман
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Иллюстрации к фантастике в СССР
Стиль иллюстраций к фантастическим произведениям в нашей стране менялся по мере того, как трансформировалось отношение к фантастике. В начале 1920-х годов в оформлении доминирует конструктивизм: таковы, например, обложки романа Ильи Эренбурга «Трест Д. Е.», выпущенного издательством «Земля и Фабрика» в 1923 году, поэмы «Летающий пролетарий» Владимира Маяковского (1925, художник Г. Баршедский) или романа Мариэтты Шагинян (Джима Доллара) «Месс-менд, или Янки в Петрограде» (1924, Александр Родченко).
Краткая эпоха нэпа (1921–1928) и кооперативных издательств выявила еще одну тенденцию: фантастика, в массе своей, воспринималась в СССР как развлекательная литература, и в книжно-журнальном ее оформлении преобладали яркость, форсированная броскость и сюжетная завлекательность. Примеры тому – рисунки Николая Ушина к «Бунту атомов» Владимира Орловского (1927–1928) или оформление романа Николая Муханова «Пылающие бездны» (1924, М. Мизернюк). Если сравнить обложки советского журнала «Мир приключений» и американского «Amazing Stories» тех лет (см. Журналы фантастики), то они мало чем отличаются.
В предвоенные годы «лицо» фант-иллюстрации определяют у нас Георгий Фитингоф и Николай Кочергин. Уже в 40-е и вплоть до середины 50-х советская фантастика, занятая «ближним прицелом», борьбой с «низкопоклонством» перед Западом и обличением «их нравов», становится скучнее даже внешне. Например, на обложке романа Георгия Тушкана «Черный смерч» о кознях империалистов (1954, художник А. Кондратьев) мрачные американские небоскребы обступают хижины бедняков, а на обложке «Первых дерзаний» Вадима Охотникова о советских изобретателях (1950, художник С. Буданов) вдаль уезжает оптимистичный грузовик на фоне облаков, и каждая глава завершается виньеткой с серпом и молотом.
Со второй половины 50-х и почти до конца 60-х пресс идеологии слабеет, зато фантастику все чаще прописывают в области детской литературы или в лучшем случае литературы «для юношества» (отголоски этого подхода еще долго будут заметны в издательской практике; иллюстраторам детских книг – в том числе Генриху Вальку, Марку Лисогорскому, Игорю Ушакову и другим – будут «по совместительству» предлагать и фантастику). Не всем удается избежать «детгизовского» стиля (буквализм, некоторая шаблонность в изображении героев, отсутствие метафор); но лучшие художники, преодолевая возрастную планку, оставят свой след в истории отечественной фантастики.
В целом же внешний облик послевоенной фантастики в СССР определят около двух десятков книжных графиков – их работы и запомнятся. Назову иллюстрации Николая Гришина к нескольким изданиям Ивана Ефремова (1959–1964), Игоря Шалито и Галины Бойко – к ефремовскому же «Часу Быка» (1970), Юрия Макарова – к «Обитаемому острову» (1971) братьев Стругацких, Льва Рубинштейна – к романам Георгия Мартынова (1957–1976), Вадима Сидура – к сборнику Владлена Бахнова «Внимание: ахи» (1970), Николая Кузнецова – к фантастической прозе Вадима Шефнера, Ильи Варшавского и Геннадия Гора (1964–1974), Евгении Стерлиговой – к произведениям Владислава Крапивина (с 1975 года). Фантастику Кира Булычева в разные годы иллюстрировали Кира Сошинская (с 1972 года) и Евгений Мигунов – имею в виду его рисунки к циклу об Алисе Селезневой (см.), впоследствии включенные в семитомник «Приключения Алисы» (1991–1992). Мигунов же замечательно оформил первое книжное издание (1965) повести Стругацких «Понедельник начинается в субботу» (см.). «Эскизы мне очень понравились, хохотал я много, – рассказывал в письме брату Аркадий Натанович. – Особенно удались образы самого Привалова, Витьки, Хунты и Наины Киевны».
Среди иллюстраторов ежегодника «Фантастика» (см.) назову Роберта Авотина, а в числе лучших оформителей альманаха «НФ» (см.) – Демьяна Утенкова. В журнале «Химия и жизнь» (см. Наука и мысль) фантастику иллюстрировали Гариф Басыров, Юрий Ващенко, Михаил Златковский, в «Смене» – Валерий Карасев и Геннадий Новожилов и так далее. В конце 80-х Роман Подольный, который в журнале «Знание – сила» заведовал рубрикой «Страна Фантазия» (см.), по моей просьбе составил список иллюстраторов фантастики в «З – С». Вагрич Бахчанян, Борис Жутовский, Анатолий Брусиловский долгое время сотрудничали с Подольным. Те, кто видел рисунки Олега Целкова к Шекли, Николая Кошкина к Стругацким, Бориса Лаврова к Лему, оценят точность попадания.
Особого упоминания заслуживает Юло Соостер, чьи работы тоже печатались в журнале. Вдова художника вспоминала, что он «немало переживал из-за отношений и с властью, и с издательствами, и с редакциями». «После долгих размышлений он вдруг как будто прозрел. «Эврика! – кричит. – Буду иллюстрировать фантастику! Ведь ни Хрущев, ни Фурцева, ни МОСХ в тех мирах не были. Как захочу, так и нарисую!» Среди его работ были, например, иллюстрации к книгам «Фантастика» Рэя Брэдбери (1963), «Падение сверхновой» Михаила Емцева и Еремея Парнова (1964), «Шесть гениев» Севера Гансовского (1965).
Велика роль Соостера в становлении серии «ЗФ» (см.); он оформил «Путь марсиан» Айзека Азимова (1966), «Вино из одуванчиков» Рэя Брэдбери (1967), «Робота-зазнайку» Генри Каттнера (1968), «Оловянных солдатиков» Майкла Фрейна (1969), «Тренировочный полет» Гарри Гаррисона (1970) и другие книги. В первом русском издании романа Клиффорда Саймака «Все живое…» (1968) две работы художника – титульный разворот и суперобложка, но их достаточно, чтобы передать и тему, и внутренний настрой произведения. Фантастическая графика Соостера в серии «ЗФ» завораживает, в ней – непривычный, «неземной» взгляд на окружающий нас мир: здания, пейзажи, фигуры людей. Небольшие томики словно открывали советскому читателю выход в иную вселенную, а рисунки художника становилась порталом для этого перехода…
Имена в советской фантастике
Имена собственные – одно из уязвимых мест фантастики: удачи наперечет и в тени, промахи на виду. Не берусь судить о реакции иноязычной публики на лингвистические находки мастеров science fiction & fantasy их стран, но в нашей стране у нелюбителей этой литературы было немало поводов для снисходительных улыбок и пренебрежительного «фи!». По идее, имена персонажей, в особенности экзотические, должны были помогать авторам достраивать в воображении читателя вымышленный мир, который при всей фантастичности обязан был выглядеть максимально убедительно. На практике все было иначе: даже если фантастическая антропонимика (с натяжкой применяю данный термин и к персонажам, которые людьми не являлись) вписывалась в концепцию произведения, она часто работала против писателя.
Самый характерный пример – книги Ивана Ефремова о далеком светлом будущем. Автор «Туманности Андромеды» (1957) был больше мыслителем и моралистом, чем художником. Для него люди будущего воплощали в себе лучшие качества, которыми, по мысли Ефремова, практически каждый будет обладать через сотни лет. Однако для многих читателей эти персонажи романа-утопии, носители имен – Эрг Hoop, Дар Ветер, Гром Орм, Веда Конг и тому подобное – остались холодноватыми и абстрактными символами грядущего.
Герои, не похожие на нас, были, главным образом, приложением к ефремовским социологическим концепциям, а не живыми людьми. Психологический рисунок образа оказывался в значительной степени условным, а все вместе могло оттолкнуть привередливого читателя. Мне, например, подобные имена напоминали о названиях «полезных» блюд из меню приверженцев здорового питания супругов Смит в романе Грэма Грина «Комедианты»: истрол, орехолин, бармин, векон. В общем, нечто с явным химическим привкусом и не вызывающее никакого аппетита. Многие имена у Ефремова выглядели не только странновато и отстраненно, но еще и довольно комично. Скажем, в повести «Сердце Змеи» (1959) главного героя, члена экипажа звездолета «Теллур», зовут Мут Анг. Сдается мне, Иван Антонович сам не замечал, что имя смахивает то ли на «мутант», то ли на «мустанг».
Комичным – или как минимум чересчур прямолинейным – выглядел и прием, с помощью которого некоторые советские писатели-фантасты старались проиллюстрировать нехитрый тезис о сближении наций в обществе будущего. Такие нарочито «синтетические» имена героев, как Андрэ Шерстюк и Джеймс Василий Дженнисон, Петр Кэссиди и Джексон Петров, Павел Домье и Федор Гаррисон из книг Сергея Снегова «Люди как боги» (1966–1977) и «Прыжок над бездной» (1981), или Федор Лорка, Игорь Дюк, Виктор Хельг из романа Юрия Тупицына «Перед дальней дорогой» (1976), чисто стилистически скорее смущали советского читателя, чем укрепляли его веру в скорое пришествие всепланетного коммунизма…
Отдельный случай – жители иных миров. Целые поколения фантастов, не задумываясь, наделяли внеземных персонажей именами, доминирующей чертой которых нередко была непривычность. У Алексея Толстого, сумевшего в «Аэлите» (см.) соблюсти необходимые пропорции непохожести и правдоподобия в именах, фонетика была тщательно продумана (в частности, само имя Аэлита писатель образовал из двух «земных» греческих корней: «αέρας» – воздух и «λίθος» – камень). Однако эти уроки писателя были усвоены немногими.
На страницах фантастических произведений замелькали Элц и Югд, Люг и Алд («враги»), Виара и Гер («друзья») в романе Александра Колпакова «Гриада» (1959); Ирган, Тиар и Тор в романе Константина Волкова «Марс пробуждается» (1961); Эоэлла, Эоэмм, Эт, Ана и Этана – в повести Александра Казанцева «Внуки Марса» (1963) и в его же романе «Сильнее времени» (1973); Туюан и Ноэлла в романе Леонида Оношко «На оранжевой планете» (1959). И т. д.
Имена нередко распределялись по принципу: труднопроизносимые – «плохие» персонажи, легкопроизносимые – «хорошие». Впрочем, порой и гуманоиды, и негуманоиды назывались столь причудливо, что землянам было трудно с ходу опознать, кто из инопланетян прогрессивен и сочувствует идее коммунизма, а кто затаил враждебность. Чтобы прояснить ситуацию, некоторые фантасты действовали вполне в духе классицизма, распределяя среди внеземлян имена с трогательным простодушием и без малейшей тени юмора. Так в романе того же Казанцева «Фаэты» (1973) недостойные жители планеты Фаэтон получали имена Мрак, Хром, Куций, а талантливые, порядочные – Ум, Добр, Выдум и прочее в подобном духе. Открытый текст в таких произведениях вытеснял подтекст, фантастика превращалась в непритязательную игру. Все это не поднимало авторитет отечественной НФ литературы, зато давало современникам прекрасный повод для язвительных пародий.
«Имена героев должны соответствовать их характерам», – иронизировал Илья Варшавский. И если действие происходит, предположим, «в иной галактике, то положительным героям дают хорошие имена: Ум, Смел, Дар, Добр, Нега и т. п. (для выбора женских имен могут быть также с успехом использованы названия стиральных порошков)». Никита Богословский с издевкой писал об «абсолютной точной, проверенной рецептуре» имен. «На Марсе, например, имя и фамилия мужчины состоит из трех букв: двух согласных по краям и одной гласной в середине. Простор для фантазии (…) тут невероятный. Например: Дал Руп, Вон Там, Мох Сух, Сап Гир, Бар Бос и так до бесконечности… Чем планета отдаленнее от матушки-Земли, тем имена становятся длиннее и труднее для произношения». Пародисты, как видим, почти ничего не придумывали – чуть-чуть гиперболизировали. Беда многих фантастов была не в экзотичности выбранных имен, а в школярской прямолинейности либо в совершенной произвольности такого выбора, либо в случайности и немотивированности ассоциаций.
Были в фантастике иные примеры? Да, были, скажем, в повестях братьев Стругацких, у которых антропонимы тщательно продуманы. Однако случай Стругацких был тут скорее исключением, чем правилом. Чаще всего у их коллег-фантастов произведения, даже не лишенные сюжетной оригинальности, оказывались подпорчены неловкими именными конструкциями. Невольно вспоминается юмористический рассказ Эдмонда Гамильтона «Невероятный мир» (Wacky World, 1942): земляне, прилетевшие на Марс, обнаруживают там самых разнообразных монстров и чудовищ, ужасных гибридов. Выясняется, что на Марсе материализуются все выдумки земных писателей-фантастов об этой планете. Несчастные марсианские уродцы воспламенены ненавистью к своим безответственным создателям и решают мстить… Шутки шутками, но фантастам все же следует быть настороже: мало ли что?
Интерпресскон
Международный фестиваль (конвент) писателей и любителей фантастики с таким названием проводится в Санкт-Петербурге и окрестностях с 1990 года. Международный – не только потому, что после 1991 года бывшие республики СССР стали самостоятельными государствами, но и потому, что сюда приезжают также фэны и профи из стран дальнего зарубежья, включая мэтров (в 1998 году фестиваль посетил, например, сам Гарри Гаррисон – и оказался уютным розоволицым дедушкой).
Идея конвента возникла еще в конце 80-х, когда в перестроечном СССР активизировались клубы любителей фантастики (см. КЛФ), а фантастические публикации стали появляться в СМИ – в областных, городских или многотиражных газетах (например, в саратовской «Заре молодежи» уже в середине 80-х регулярно выходила полоса «Теория невероятности» – я ею, кстати, и занимался). Параллельно с этим увеличилось число самиздатовских журналов, посвященных фантастике (см. Фэнзины). Фэны из разных краев поначалу общались заочно, по переписке, пока в 1990 году председатель ленинградского КЛФ «МИФ-ХХ» Александр Сидорович и редактор фэнзина «Сизиф» Андрей Николаев не решили организовать встречу этих энтузиастов – чтобы они сумели наконец познакомиться лично и обменяться опытом.
Собственно говоря, Интерпрессконом конвент стал лишь во второй год существования, а в первый год он назывался Всесоюзным семинаром фэн-прессы (он же Фэнзинкон), но сразу же перерос заявленный формат. Число гостей оказалось больше предполагаемого, тематика обсуждений вышла за рамки проблем фэнзинеров, а профессиональные писатели, критики и литературоведы от фантастики, примкнувшие к фэн-журналистам, повысили статус мероприятия и, главное, его возможности. Конвент только возник, а на нем уже работали секции фантастиковедения, критики и прозы; читались и обсуждались доклады на разные темы.
Все эти перечисления на бумаге выглядят скучными, хотя в действительности конвент мог порой быть суматошным, бурным, иногда скандальным (особенно когда градус полемики между фантастами и их интерпретаторами опасно повышался, а споры выплескивались из аудиторий и гостиничных номеров в коридоры), но скучным – никогда. С самого начала здесь царила стихия, которая уравнивала самых юных фэнов с маститыми писателями. Причем с каждым годом фэны чувствовали себя все увереннее, а писатели – даже из числа почетных гостей – не были застрахованы от неудобных вопросов поклонников, нынешних и бывших, и от того, что публика прокатит их книги, выдвинутые на читательскую премию.
Важнейшая часть конвента – премиальная. На Интерпрессконе 1991 года вручалась премия от Бориса Стругацкого, упомянутого выше журнала «Сизиф» и ТПО «Измерение». Премия, правда, еще не имела названия, да и тексты претендентов в двух номинациях (проза и критика) выбирали пока еще из числа тех, что публиковались в фэнзинах. Годом позже, когда на постсоветском пространстве уже выходили во множестве журналы фантастики (см.), место публикации произведения номинанта перестало иметь значение.
В том же 1992 году премия Бориса Стругацкого в номинации «Проза» разделилась надвое («Крупная форма» и «Малая форма»), а сама премия наконец обрела название – «Бронзовая улитка», в соответствии с эпиграфом к повести Стругацких «Улитка на склоне», – и выглядела она надлежащим образом: склон и раковина ползущей по нему улитки были выполнены из разноцветного гранита, а сама улитка – из бронзы. Годом позже к награде Бориса Стругацкого прибавилась еще премия «Интерпресскон», которая внешне выглядела почти так же, но тело улитки было сделано полностью из гранита. Если Борис Натанович определял лауреатов лично, то победители Интерпресскона получали свои награды по итогам голосования всех участников конвента. Наконец, в 1994 году внешний вид обеих премий был унифицирован: «склон» стал намного компактнее, а вся статуэтка – целиком из бронзы (за исключением небольшой гранитной подставки).
Могу описать премии во всех подробностях, поскольку мне повезло дважды стать лауреатом Интерпресскона по разделу критики (1993–1994), и в те же годы я дважды получал от Стругацкого «Улитку»; позднее в этой же номинации лауреатами становились Анатолий Бритиков, Вадим Казаков, Святослав Логинов, Светлана Бондаренко, Сергей Соболев и др. Что касается прозы, то на протяжении двух десятилетий премии Стругацкого и читательская премия присуждались произведениям многих известных писателей-фантастов (в том числе Кира Булычева, Евгения Лукина, Александра Житинского, Виктора Пелевина, Бориса Штерна, Марии Галиной, Марины и Сергея Дяченко и др.).
После смерти Бориса Натановича в 2012 году прекратила существование «Бронзовая улитка», а Интерпресскон и поныне вручается на конвенте, все так же руководимом Александром Сидоровичем. За годы существования конвента сложилось множество традиций (в том числе песенный концерт Евгения Лукина и коллективный пикник на берегу Финского залива), которые я вынужден оставить за рамками Словаря, иначе мой текст сочтут рекламой.
История советской фантастики
В этой статье речь пойдет о книге, написанной мною самим в жанре «альтернативного литературоведения» и опубликованной в 1993 году под псевдонимом Рустам Святославович Кац. История ее создания такова: в 1992 году Борис Стругацкий, вручив мне «Бронзовую улитку» (см. Интерпресскон) за книгу статей «Живем только дважды», посетовал, что я не написал чего-то монументального – например, историю фантастики. Я воспользовался советом мэтра лишь отчасти, задавшись вопросом: что было бы, если бы в 1917 году большевики объявили «главной» литературой именно фантастику и всячески поощряли именно этот жанр? Поскольку дальнейшие исторические события тоже претерпели изменения, у меня в итоге получилось нечто вроде альтернативной истории (см.) СССР – фантастический роман, притворяющийся ученой монографией. «Синтетическое» имя автора должно было заранее намекнуть читателю, что он имеет дело с мистификацией.
Первое издание вышло в Саратове, в издательстве СГУ, а годом позже в столичном журнале «Знание – сила» появился сокращенный вариант книги (немыслимое дело, когда журнальная версия выходит значительно позже книжной, но в случае с Кацем все было странно). Борис Стругацкий не обиделся на то, что я своеобразно воспользовался его советом, и даже вручил мне за книгу еще одну «Бронзовую улитку»; в том же году книгу наградили и фант-премией «Странник» (см.). «Рассказывая нам “альтернативную историю советской литературы”, доктор Кац сообщает безумно много интересного о реальной советской литературе и реальной советской фантастике, – с чувством приятной неловкости цитирую интервью Бориса Стругацкого в “Книжном обозрении”. – Да, фантастики доктора Каца не существовало, но большевики-то существовали. Каинова печать, которую они накладывали на все, что связано с культурой, существовала. Так что книга Каца – не просто великолепная мистификация, но притча, очень глубокая и многомерная притча, и это не может не подкупать».
Малотиражное саратовское издание заметили рецензенты «Нового мира», «Литгазеты», «Сегодня», «Независимой», «Столицы», «Московских новостей» и других СМИ. Однако до поры книга была, что называется, широко известна в узких кругах, и читатели понимали специфику жанра. Лишь изредка игровой текст воспринимался некритически. Например, в ливерпульском журнале «Foundation: International Review of Science Fiction» предлагалось скорректировать историю журналов фантастики (см.), поскольку-де советский альманах «Селена» по тиражам опережал знаменитый журнал Хьюго Гернсбека «Amazing Stories». И пришлось мне объяснять британцу, что никакого альманаха «Селена» в природе не существовало…
В 2004 году труд Р. С. Каца вышел снова – теперь в издательстве Санкт-Петербургского университета. Текст попал в интернет, стал доступен многотысячной аудитории – и начались приключения. В одной из глав рассказывалось, как на Потсдамской конференции в 1945 году Сталин предложил американцам поделить Луну. Эпизод был связан с сюжетом: фантасты так много писали о покорении Луны, что Сталин начал путать фантазии с действительностью. После того как книга Каца попала в Сеть, фейковую цитату «из Сталина» начали выдавать за настоящую. Вышли несколько «документальных» фильмов, десятки статей и книг, где придуманный эпизод объявили подлинным и восхитились «провидческой мудростью» вождя.
Я объяснял, что это – мистификация, но тщетно. Теперь, увы, она для многих заслоняет реальность. Японский исследователь фантастики Хироаки Умэмура, кстати, тоже поначалу купился, приняв Каца всерьез. Но он проявил дотошность, полез в интернет и догадался, что к чему. После чего решил перевести «Историю советской фантастики» на японский. Работа заняла около двух лет. В конце книги, вышедшей в 2017 году, Умэмура поместил отдельное внятное послесловие, в котором объяснял читателям жанр книги. Весной 2018 года перевод «Истории советской фантастики» попал в шорт-лист главной японской премии по фантастике «Сэйун». Доктор Кац оказался в хорошей компании: Кристофер Прист, Джек Вэнс, Джин Вулф, Ким Стенли Робинсон и др. Мне как автору приятно внимание к этой книге. Судя по рецензиям (в том числе и в крупнейшей газете «Асахи Симбун»), я вижу: литературные критики в Стране восходящего солнца поняли, что это мистификация. Надеюсь, что хотя бы в Японии миф о Сталине, желавшем поделить Луну, не укоренится…
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
