Текст книги "Субъективный словарь фантастики"
Автор книги: Роман Арбитман
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Диковедение
Так я назвал бы область фантастиковедения, связанную с изучением жизни и творчества американского писателя Филипа К. Дика. В нашей стране диковедение представлено несколькими статьями, рецензиями и предисловиями к произведениям фантаста. Единственная книга, вышедшая в России, – «Филип Дик: Я жив, это вы умерли» («Je suis et vous etes morts. Philip K. Dick. 1928–1982»), написана в 1993 году французским журналистом Эммануэлем Каррэром и переведена на русский язык в 2008 году (СПб.: Амфора).
Формально это биография фантаста, а фактически роман-реконструкция, нанизанный на биографический шампур. Филип Кендред Дик скончался в марте 1982 года и стал посмертно знаменитым после триумфа фильма «Blade Runner» Ридли Скотта (экранизации романа «Снятся ли андроидам электроовцы?»). Человек некрепкого здоровья, к тому же отягощенного дурной наследственностью, Дик усугублял свои хвори лихими смесями разнообразных лекарственных препаратов, далеко не всегда безобидных, – плюс, естественно, LSD. Однако не будь этого убийственного коктейля, читатель, возможно, недосчитался бы многих популярных книг, а зритель – еще более популярных фильмов.
Каррэр-биограф выстроил свою книгу так, чтобы подтвердить крайне популярную в среде любителей фантастики версию о Дике как о свихнувшемся гении (или гениальном шизофренике). Биограф описал жизненный путь героя как странствие от одного комплекса к следующему, от одной мании к другой. Комплекс вины? Вот он: во младенчестве скончалась сестра-близнец Фила, Джейн, а Фил выжил (позднее писатель пару раз покушался на самоубийство, но всякий раз медики оказывались быстрее ангелов). Комплекс лузера? Налицо: среди нормальных писателей, сочиняющих умные мейнстримные романы, он был, как изгой, со своей фантастикой (несколько раз Дик замахивался на мейнстрим, но каждая такая попытка оканчивалась неудачей; из каретки его пишущей машинки выползали сочинения «с неясной и неровной структурой, полные угрожающе пустых диалогов, раскрывающие в чистом виде меланхолию, присущую их автору»). Мессианский комплекс? Есть и такой: поздний Дик, судя по всему, был одержим мыслью о том, что Кто-то Там Наверху подает ему сигналы, используя писателя как транслятора; до сих пор не опубликованы сотни страниц неупорядоченного потока сознания Дика, будто бы навеянного извне (один раз голос свыше оказался кстати, подсказав трудноопределяемый диагноз болезни сына писателя – мальчику сделали операцию и он поправился). Мания преследования? И это в наличии: под влиянием психотропных средств и по внутренней потребности видеть опасность в разнообразных проявлениях окружающего мира Дик с возрастом все серьезнее относился к теории злоумышленного проникновения в его жизнь темных сил. Он был уверен, что окружающие – не те, за кого себя выдают, что телефон прослушивается, что за ним ходят агенты ФБР. Приглашение от Станислава Лема – приехать в Польшу – Дик принял за ловушку КГБ, а получив безобидное письмо от читателя из Эстонии, настрочил несусветную «телегу» в компетентные органы.
Впрочем, последняя из названных маний, по Каррэру, способствовала развитию главной темы в творчестве Дика – той, что превратила его в культового писателя и обеспечила ему прорыв в будущее: образ мира-подмены, мира как глобальной обманки, победы психоделической грезы над реальностью. Ни в чем нельзя быть уверенным – вот credo Дика. Еще до возникновения феномена виртуального пространства фантаст создал его аналог (не всегда психохимического свойства), отчего во времена торжества компьютерных технологий выдумки полувековой давности выглядят на диво актуальными.
Книга Каррэра, конечно, не конгениальна лучшим романам его героя, но написана под его влиянием. Общее впечатление слегка портят авторские проколы (биограф путает Андрея и Арсения Тарковских; вместо свидригайловской «баньки с пауками» возникает цивилизованная «ванна с пауками»), а еще больше – небрежность переводчика Е. Новожиловой: например, в тексте упоминаются некие Джон Колье и Мирсея Элиад, в которых с некоторым трудом опознаются Джон Кольер и Мирча Элиаде… Хотя, может, в вывихнутом мире Дика и впрямь существовали такие персонажи?
Догма
Фантастическая трагикомедия «Dogma» (США, 1999) снята режиссером Кевином Смитом. Кардинал Глик (Джордж Карлин) освятил арку собора в Нью-Джерси и объявил: всякому, кто войдет в нее, после смерти спишутся все грехи. То есть он попадет в рай. О затее кардинала узнают два падших ангела, Бартлби (Бен Эффлек) и Локи (Мэтт Деймон), низвергнутых с небес и оказавшихся в США. Если они пройдут через арку, Богу придется вернуть обоих в свои чертоги – то есть признаться в ошибке. О том, что может быть дальше, и помыслить страшно. «Сущее во всем его разнообразии и великолепии базируется на одном принципе – непогрешимости Бога, – объясняет ангельский начальник Метатрон (Алан Рикман). – Стоит уличить Его в ошибке, и реальность порвется в клочья, верх станет низом, белое черным, а бытие пустотой». И всему конец.
Спасти мир можно одним способом: остановить ангелов. Бог, как назло, куда-то отлучился, так что надежда – на Вифанию (Линда Фиорентино), прапрапрапрапрапрапрапрапрапраправнучатую племянницу Христа, а также ее новых знакомых: двух сексуально озабоченных пророков, Джея (Джейсон Мьюз) с Молчаливым Бобом (Кевин Смит), и примкнувших к ним чернокожего апостола Руфуса (Крис Рок) с музой Серендипити (Сельма Хайек). Хотя Вифания перестала быть усердной католичкой, она соглашается отправиться в импровизированный крестовый поход в Нью-Джерси: сначала на машине, потом пешком, затем на поезде и снова пешком…
Авторы фильма по-детективному строят сюжет и не раскрывают карт сразу. По ходу действия в складках реальности обнаружатся прорехи, и туда вслед за Вифанией заглянет и зритель. Пополнится список потусторонних антигероев (знали ли вы о голгофенянине, он же дерьмодемон? воображали ли вы, что мелкие выходцы из ада похожи на тинейджеров, играющих в хоккей?). Из шкафов выпадут полдюжины скелетов (как вам, к примеру, новость о том, что создатель фильма «Один дома» заложил душу дьяволу в обмен на рейтинг?). Обычные люди проявят свою мистическую сущность, а гости с небес обнаружат человеческие слабости: муза на Земле работает стриптизершей, серафим подсел на текилу, а демон Азраил считает наивысшим земным блаженством центральный климатизатор. Выяснится, что апостолов было не двенадцать, а тринадцать (последнего не упомянули, поскольку, мол, он был черный). Выяснится, что Бог может забыть о судьбах Вселенной ради партии в домино. Да и, кстати говоря, Бог – женщина (тут ее играет известная рок-певица Аланис Мориссетт).
При беглом пересказе сюжет выглядит как минимум эклектично и едва ли не кощунственно. Прелесть «Догмы» публика конца 90-х оценила не сразу, и тем не менее перед нами – самое цельное и, пожалуй, самое совершенное режиссерское творение Кевина Смита. И в предыдущих киноработах Кевин Смит, боясь прослыть занудой, порой прятал неизжитую романтику за остроумными гэгами. А уж в «Догме», произведении заведомо нереалистическом, автор отрывается без меры – как фанат-сластена, ночью запертый в кондитерской и предоставленный сам себе. Мысль о том, что на любого человека, считающего себя обыкновенным, может обрушиться почти божественное бремя ответственности за всю Вселенную, для фантастики не нова, однако в «Догме» она богато аранжирована. Режиссер позволяет себе практически все: ужасы в стиле «Экзорциста», драки в манере «Индианы Джонса», сортирный юморок в духе Джерри Льюиса и печальную метафорику запредельного, как в бергмановской «Седьмой печати».
Кевин Смит приправляет авторский месседж отточенными комическими диалогами; фразочки «Догмы» разошлись на цитаты. «Ты человек. Последствия прискорбны. Совесть и недолговечность»; «У Бога тоже есть чувство юмора. Взять хотя бы утконоса»; «Их сослали в ад? – Хуже, в Висконсин»; «Повторяю, это не учебная тревога, это конец света. Просим организованно покинуть госпиталь»; «Зачем тебе пистолет? Дави их интеллектом!»; «Метатрон служит божьим голосом, всякий придурок, уверявший, что Господь Бог говорил с ним, на самом деле слышал мой голос. Или свое воображение». И так далее.
Кстати, именно Метатрону автор передоверяет некоторые заветные мысли. «Вера похожа на стакан с водой, – замечает, например, мудрый серафим. – В детстве он крошечный и наполнен, но стакан растет с возрастом, и та вода едва покрывает дно. Периодически стакан надо наполнять». Как? Универсального рецепта от Кевина Смита мы, понятно, не дождемся. Однако за внешними приметами массовых жанров спрятана философская притча, лишь облаченная автором в шутовской костюм и, кстати, довольно деликатная в вопросах веры. К месту будущего подвига Вифания будет продираться сквозь тернии сомнений. Ее анабазис не ограничивается «географическим» перемещением в пространстве, из одного штата в другой: это также путь познания, переосмысления старого опыта и обретения нового.
Подобно кризису среднего возраста, кризис веры хоть раз в жизни настигает любого мыслящего человека, и тогда он задает в пространство вопрос: «Зачем мы здесь?» Задаст его в финале и героиня, после спасения мира, смерти и чудесного воскрешения. И уже через мгновение поймет, что ответ (ну или хотя бы часть его) – в самой возможности постановки такого вопроса.
Еврейская фантастика
Это литературное явление придумано американским писателем и критиком Джеком Данном. В 1974 году он составил сборник «Wandering Stars» («Блуждающие звезды»), где попытался собрать американскую фантастику с ярко выраженной «еврейской спецификой». В 2011 году сборник был издан на русском языке под названием «Дибук с Мазлтов-IV». Почему российские издатели сменили название? Видимо, им показалось, что в оригинальном недостает экзотики.
Сборник вызывает раздражение с первого же кокетливо-риторического вопроса в аннотации: «Еврейская фантастика! Разве такая существует?» (ну да, не существует, как не бывает, например, «арийской физики» или «славянской метеорологии»). «А вы представьте себе, что герои Шолом-Алейхема или Менделе Мойхер-Сфорима в космических скафандрах странствуют по другим планетам», – заманивает та же аннотация, а тебя, читателя, заранее переполняет чувство неловкости: сейчас тебе опять продадут малый туристический набор – пейсы, бороды, длинные носы, шляпы и пр., – и попробуй не купи. Обидишь!
Эту неловкость, похоже, ощущает даже автор открывающего книгу предисловия – признанный мэтр американской science fiction Айзек Азимов. Его, космополита и рационалиста, уже на тысячи парсеков отлетевшего от навязчиво-фольклорной провинциальности, обряжают в виртуальный лапсердак и толкают в бок, вынуждая к признанию: «Я умею мастерски рассказывать анекдоты с идишским акцентом…»
По сути, едва ли не вся книга (ну, за небольшим исключением) – вовсе не обещанная антология Fantasy and Science Fiction, а коллекция еврейских анекдотов, тиражирующих набившие оскомину трагикомические стереотипы в их «экспортном варианте». Авторы, которые обычно демонстрируют буйное воображение, в сочинениях на заданную тему тоскливо-однообразны. Главный – и единственный – месседж сборника незамысловат: где бы ни жил еврей (в России, в Америке, в созвездии Кассиопеи), какое бы имя ни носил (англосаксонское, эфиопское, марсианское), чем бы ни занимался (преподаванием, фермерством, космическим извозом), он все равно сохранится в виде некой навсегда застывшей, как муха в янтаре, национальной константы: суетливого, болтливого, чадолюбивого, скаредного, иногда романтичного и по преимуществу упертого существа, которое везде (на Земле, на дне морском или на планете Ригель-7) и всегда (в ХХ, в ХХХ или в LХ веке) будет изъясняться с комическим акцентом, смешно пугаться, скушав трефное вместо кошерного, трепетать при слове The Pogrom и ежеутренне осмыслять свою этнорелигиозную идентичность, вглядываясь в туалетное зеркало.
В этом зеркале может отразиться человек, а может – создание «длиной с руку и толщиной с голову» («Таки у нас на Венере есть раввин» Уильяма Тенна), или многорукий монстр «на коротеньких гусеничных ножках» («Как я искал Кадака» Харлана Эллисона), или зеленый кентавр («Дибук с Мазлтов-IV» Роберта Сильверберга), или хотя бы ворона («Еврей-птица» Бернарда Маламуда). Суть дела не меняется: героев рассказов будет волновать лишь увиденное в зеркале (что там? «лицо еврейской национальности»? «жидовская морда»?), а читателю будет предписано в очередной раз удивиться контрасту причудливости форм и неизменности их содержимого…
К счастью, коммерческий успех сборника Дж. Данна был невелик – в противном случае опыт был бы продолжен. Ведь подобные рассказы можно было ставить на поток. Роджер Желязны мог бы заставить девятерых принцев Эмбера искать десятого: без десятого, сами понимаете, миньян невозможен. Рэй Брэдбери сочинил бы притчу о еврее-бабочке, чья случайная смерть изменила историю. Стефани Майер вывела бы на свет прекрасного еврея-вампира, Энн Маккефри явила бы мудрого еврея-дракона… Ну а тот же Азимов мог бы, допустим, сесть на любимого конька и измыслить сюжет о еврее-роботе, самовольно добавившем к трем законам роботехники (см.) еще и четвертый – о необходимости почитать субботу. И в финале рассказа позитронный мозг перегревался бы от мучительных сомнений: подобает ли правоверному роботу исполнять в шаббат первые три закона – или как?
Жена путешественника во времени
Фантастический роман американки Одри Ниффенеггер «The Time Traveler’s Wife» издан в 2003 году и переведен на русский язык три года спустя. А еще через два года вышла голливудская экранизация романа (режиссер – Роберт Швентке, продюсер – Брэд Питт, в главных ролях – Эрик Бана и Рейчел Макадамс).
Главный герой романа, библиотекарь Генри Детамбль, страдает редким генетическим заболеванием – он обречен, вне зависимости от желания, «выпрыгивать» из своего времени и перемещаться то в прошлое, то в будущее. Причем двигается по оси времени лишь его одинокое тело; все прочее – вещи, одежда, обувь, даже зубные пломбы – остаются на месте. Цитата: «Иногда кажется, что просто на мгновение отвлекся. Потом, без предупреждения, понимаешь, что книга, которую ты держал, красная хлопчатобумажная рубашка в клетку с белыми пуговицами, любимые черные джинсы и бордовые носки, протертые почти до дыры на одной пятке, гостиная, уже почти закипающий чайник на кухне – все это исчезло. Ты стоишь голый, как дурак, по щиколотку в ледяной воде, в канаве у незнакомой сельской дороги…»
Каждый раз главный герой попадает неведомо куда и вынужден адаптироваться к реальности прежде, чем он так же спонтанно вернется назад. Впрочем, автора книги интересует не столько описанный феномен, сколько история многолетних отношений Генри и Клэр – девушки, которая любит нашего героя с детства и принуждена мириться с его исчезновениями и возвращениями. Писательнице удалось реалистически описать семейную жизнь в таком вот невозможном, немыслимом, экстремальном режиме. Сам Генри уверен в жестком детерминизме окружающего его мира: все, что должно случиться, уже случилось, и надо иметь мужество жить с сознанием этого – в том числе и с информацией о дате собственной смерти. Герой не просто знает дату: он и видел уже свой труп, – но тем не менее продолжает испытывать нормальные человеческие чувства в нечеловеческих обстоятельствах. Любовь приговоренных к смерти, любовь на краю пропасти, любовь во время чумы… с чем еще можно сравнить рассказанную романисткой историю?
Впрочем, дар Генри – не только беда, но и благо: он позволяет герою, например, встретить свою выросшую дочь уже в том году, когда сам он календарно мертв, и увидеть свою жену через много-много лет. Парадокс? Безусловно. В том и мастерство Одри Ниффенеггер, что романное повествование, состоящее из этих парадоксов, ничуть не теряет убедительности. Автору удалось почти невозможное: соединить качественную, психологически достоверную мелодраматическую историю с замечательно придуманной историей научно-фантастической. Не будь любовной темы, сюжет превратился бы в цепочку спецэффектов. А не будь фантастического допущения, книга бы не состоялась вообще. Герой любит героиню, она любит его, потом он погибает, но… В этом «но» – самое важное. «Как читателя меня мало интересуют произведения, действия которых происходят в реальных плоскостях», – признавалась романистка в интервью.
Роман Одри Ниффенеггер – самое яркое, но не единственное в англоязычной фантастике сочетание любовной темы с темой хронопутешествий. В качестве другого примера можно вспомнить, скажем, роман Ричарда Матесона «Где-то во времени» (1975). Писателю Ричарду Кольеру позарез нужно перенестись из своего 1971 года в 1896-й. Он хочет встретиться с блистательной актрисой Элизой Маккенна, чью фотографию увидел в музее и влюбился – впервые в жизни, сразу и без оглядки. Но как попасть в эпоху Элизы, если машина времени (см.) не изобретена? Способ у фантастов есть. В 1970 году Джек Финней написал роман «Меж двух времен», где дал совет желающим переместиться в прошлое. Надо лишь очень захотеть, сосредоточиться, окружить себя вещами из того времени, куда хочешь попасть, и музыкой той поры, а затем сильно напрячься, прикрыть глаза и ждать-ждать-ждать. Не факт, что влюбленный Ричард Кольер читал Финнея, но интуитивно он поступил так, как предписывалось. И, представьте, добился своей цели…
Вывод авторов фантастических мелодрам прост, но прекрасен: в мире существует любовь, не угасающая вопреки катастрофам, войнам и иным обстоятельствам непреодолимой силы – среди которых на первом месте хронометр и календарь.
Жихарь
Так зовут героя цикла трех романов Михаила Успенского – «Там, где нас нет» (1995), «Время Оно» (1997), «Кого за смертью посылать» (1998). В первом же романе (удостоен премии «Странник») удалой богатырь Жихарь, живущий в условном времени и пространстве (Многоборье), явлен нам во всей красе: он вбирает в себя черты былинного добра молодца, сказочных Ивана-дурака и Ивана-царевича, пушкинского Балды и гоголевского Вакулы, и еще много всего – исторического, литературного и современного (на контрасте эпох построено много остроумных «гэгов»).
Автор использует кинематографическую форму road movie. Главный герой с новыми спутниками (безымянный принц, петух, мудрый Лю Седьмой из Чайной страны) отправляются в путешествие; их цель – исполнить некую миссию, которая им поручена колдуном Беломором. Описывая путь героев, Успенский экспериментирует, сближает миры, прокладывая новые тропы. И если англоязычные коллеги, например, засылали персонажей в обжитую страну традиционных fantasy с их атрибутами, то Успенский селит героев фантастики в неисхоженном (в этом жанре) краю соцарта.
Автор сопрягает архаичный былинно-фольклорный языковой пласт то с современным просторечием горожанина, то с навязшим в зубах казенно-бюрократическим лексиконом советской эпохи. Во второй книге Успенский возвращается к похождениям уже знакомых героев. Задействованы не только фольклорные источники (их автор изучил отменно) и залежи «совковых» стереотипов, въевшихся в наш менталитет, но и библейская атрибутика; на этом отчасти строится сюжет. Квест вновь украшен причудливой и неповторимой словесной амальгамой: смех возникает в тот момент, когда юмор ситуативный взаимодействует с юмором филологическим. Третий роман цикла, уступая первому в оригинальности, даже ярче, чем предыдущий. Богатырь Жихарь, став князем родного Многоборья, не утрачивает лучших качеств. Он по-прежнему участвует в небезопасных квестах и притягивает к себе литературную игру: аллюзии, стилизации, пародии.
Метод литературного оксюморона тоже действует безотказно. Если, например, в первой части есть эпизод, где фабула книги «Как закалялась сталь» пересказана языком народной сказки, а во второй части история Жени Лукашина из «Иронии судьбы» превращается в трагический сюжет японской средневековой прозы (с финальным харакири), то в заключительном романе нас ждет подлинная жемчужина – «былинное» переложение популярного голливудского фильма. Вот небольшая цитата из этого дивного хулиганства: «Как во том ли граде Новоерковом, / Не то в Квинсе, братцы, не то в Бруклине, / Не то в бедном во Гарлеме в черномазыим, / А не то на веселом Кони-Айленде, / А и жил там поживал старинушка, / Поживал там тот ли славный тихий дон, / Славный тихий дон Корлеонушка, / Корлеонушка-сиротинушка / Из далекой страны Сицилии…»
В целом «жихаревская» трилогия, где сплелись фантазия и филология, юмор и сатира, уже обеспечила автору место в Зале славы российской литературы независимо от жанра. Однако своим «Жихарем» Успенский не дал толчок новому направлению в отечественной фэнтэзи (см.), и у него нет продолжателей и учеников: автор был слишком уникален. Неповторимый и незаменимый кустарь-одиночка, знаток фантастики и фольклористики, Успенский создал чудо-механизм, который работал, но только в руках создателя. А без него – никак…
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
