Текст книги "Перламутровая птица Атлантиды. До потопа оставалось всего 750 лет…"

***

…Они всегда вторгались неожиданно, никого ни о чем не предупреждая и не выдвигая никаких требований. Просто вдруг у берегов того или иного города внезапно появлялись корабли – высокобортные, быстроходные, страшные и в невообразимом количестве. Ни с какими другими кораблями спутать их было нельзя: минотавр с оскаленной пастью, от одного лишь вида которого любого жителя Побережья начинало тошнить, красовался исключительно на парусах артаков, народа абсолютно не понятного, чуждого и ненавистного гражданам Цивилизации. И драконья голова, отвратно сидящая на мерзкой чешуйчатой шее гигантской птицы на носу, принадлежала только кораблям артаков.

 
Безжизненно взирая с носа каждого из них,
она похлопывала хищно пастью,
когда корабль вздымался на волнах.
 

(Даливар Харидский. «Артаки»,

9376 г. до н.э.)

В принципе, флот артаков можно было различить ещё с такого расстояния, когда и драконьи головы, и морды плотоядных быков в слепящих лучах солнца будто терялись. Никто не ходил по морю развернутым строем – только они.

Никто из жителей Цивилизации не ведал, где находится страна артаков и чем занимаются, какую жизнь ведут её хозяева в то время, когда мужчины отдыхают от военных походов. Неизвестно было также, умеют ли артаки создавать что-либо кроме превосходного оружия, коим они всенепременно побеждали всех подряд, и сами ли они его умеют ковали.

После того как эти монстры начали вторгаться в пределы Побережья, нашлись в Цивилизации и люди, которые, попав однажды к артакам в плен, сумели каким-то чудом возвратиться домой. Отвечая на вопросы любопытных, отдельные из них говорили, будто у артаков вообще нет никакой страны и они не имеют семей, даже и уродливых, с рабскими отношениями внутри них.

По большому счёту, тема артаков в Цивилизации находилась в ряду едва ли не запретных – обсуждали её крайне неохотно, а того, кто в компании навязчиво пытался завести вокруг неё беседу, резко осаждали. И если человек не унимался, прекращали с ним какие-либо контакты.

На рынках и других торговых площадях предполагаемую жизнь артаков обсуждали также нечасто. На долгое время о ней вообще забывали, будто столь могучих завоевателей и вовсе не существовало. Но, когда разговор о них всё-таки заводился, вопросы по поводу демонов звучали самые разные. Например, если у искусно убивающих нет жён и детей, то каким образом они восстанавливают численность своей армии – ведь в битвах артаки погибают также, как и их противники? Далее, от какого народа произошли эти свирепые бандиты, которых никогда никто не видел без доспехов? И все ли в их войске мужчины? Не потому ли они начисто бреют свои бороды, что в их рядах плечо к плечу стоят и бабы? А если у артаков есть и жёны, то почему никто не видел их детей?

Впрочем, беседы о происхождении и образе жизни артаков всегда проходили на уровне сплетен и домыслов – серьёзные люди относились к ним как к пустой болтовне. Умных и влиятельных граждан Цивилизации больше беспокоило другое. Например, почему столь страшный и коварный враг, предав мечу на Побережье множество селений, вторично не подверг удару почти восстановившийся в числе Ланнорасс?

…Из двадцати пяти тысяч жителей этого города торговцев в живых тогда осталось около двухсот человек, в основном зрелого возраста мужчины, десятка два из которых были рабами, а пятеро – наименее отважными воинами гарнизона.

Из женщин, к несчастью, уцелели в основном старухи. Способных рожать осталось в живых только шестеро, причем четыре из них оказались рабынями варварского происхождения, с севера.

Поначалу жители Цивилизации решили, что Ланнорассу пришёл конец. Если и удастся, мол, восстановить население хотя бы на треть, то, во-первых, на это уйдёт не меньше двадцати лет, а во-вторых, это будут уже не те ланнорасцы, поскольку родят и воспитают новых граждан города женщины из других мест, причём понадобится их довольно много. Да и где найти столько молодых и пышущих здоровьем женщин, которые по своей воле захотели бы переехать в Ланнорасс после происшедшего с ним? К тому же этим женщинам потребуются рабы и рабыни, ведь вынашивать под сердцем плод любви каждой из них пришлось бы ежегодно.

Оставшиеся в живых ланнорасцы подсчитали, что сокровищ их города хватит на покупку одной тысячи юных рабов и рабынь. В таком количестве они вполне сумели бы очистить город от трупов, но для создания приемлемых условий жизни иногородним роженицам их явно не хватило бы.

А чтобы количество сильных рабов, способных добывать пищу и делать другие необходимые в быту вещи, увеличилось естественным путем, потребовалось бы лет пятнадцать. Целая вечность. Если учесть, что за горами Побережья ожидают своего часа северные варвары, всегда стремящиеся поживиться плодами чужого труда, особенно жителей Побережья. Да и где гарантия, что артаки снова не ударят на Ланнорасс – на сей раз окончательно стереть его с лица вселенной?

Сомнения граждан Цивилизации не были беспочвенными. Но на призыв о помощи другие города откликнулись. Сотни и тысячи молодых семей, а также одиноких юношей и девушек из Ламитарра, Гондваллесса, Данара и Ольгонии изъявили горячее желание поселиться в домах убитых ланнорасцев и возродить в Ланнорассе нормальную жизнь. Больше всех людей Ланнорассу подарил Харид.

Бородатый воин в бронзовом панцире, из-под которого выбивалась едва прикрывающая мускулистые бёдра туника, тяжёлой колотушкой бил в большой круглый гонг. Тревожный гул тянулся над людскими головами вниз по склону видного издалека священного холма, что возвышался в самом центре Харида. Молодые и в возрасте, взрослые и дети, мужчины со щитами и копьями в руках и прижимавшие к себе грудных младенцев женщины в молчании смотрели на жертвенник, белый постамент из мрамора, над которым высился кривой и чёрный рог величиною чуть не с человека.

Подход к постаменту охраняли четверо рослых воинов, облачённых в особенно красивые доспехи. Гребнеобразные шлемы были начищены до блеска, режущего глаз. То были лучшие стражи из лучших.

Рядом с постаментом, точно статуя, застыл белобородый старец – верховный жрец Каледоса в просторной, ниспадающей до пят сиреневой тоге. Последний удар, и гул растворился в тишине над толпой. Старец же, скрестив худые руки на груди, торжественно заговорил:

– О, свободные дети Харида и все гости его! – голос жреца звучал низко и сочно. – Тридцать лун назад страшное дыхание Демона моря отравило воздух в долинах наших гор и множества сильных лишились мы. А нынче, видя ослабленных нас, Демон тьмы и мрака шлёт неведомых и страшных тварей из-за моря. Их много! Они сильны и воинственны! Они умеют убивать. Они искусно убивают! Кто они – неизвестные до селе люди или обернувшиеся плотью человека демоны морских глубин? Мы не знаем этого. Но это и не важно для нас сейчас. Ибо кем бы они на самом деле ни были – они не вступают в переговоры. Так просто их не одолеть, – голос старца стал напряжённым.

Артистически выдержав паузу, он принялся нагнетать атмосферу страха и ненависти:

– Ибо ведёт их самый наш заклятый враг – Великий Демон Мрака! И чтоб Харид сумел в этой неравной битве выжить, – жрец остановился, помедлил, всматриваясь в лица окружавших его людей, и вдруг воззрился в небо, вскинул к нему трясущиеся руки, – мы должны принести невинную жертву грозному Каледосу!

Люди замерли, затаив дыхание. Мужчины прищурились и теснее сдвинули брови к переносицам. Женщины посуровели, совсем молодые матери сделались смертельно бледными, а подростки вцепились матерям в подолы.

– В жертву! – воскликнул жрец. – Каледосу! Дабы победу он нам ниспослал! Дабы уменьшил он мощь артаков, а нашу возвеличил и соседей из-за гор прислал нам на помощь!

Из толпы вдруг взлетела рука, и палец указал на небо:

– Смотрите! Священная птица Харида!

Будто по команде взгляды устремились в высоту. Там парил коршун, чувствуя близость кровавого пира.

– Это вестник Каледоса! Он торопит нас! – продолжал зловещий старец. – Скорее, свободные дети Харида! Кто из матерей добровольно отдаст в жертву дитя своё, грудного своего младенца?! Смелей же, женщины Харида! Во имя свободы! Во имя нашего великого рода!

Молодые женщины попятились, сильнее прижимая младенцев к себе. Однако стоявшие сзади горожане подпирали – молодым матерям было некуда отступить.

– Ужас! Какой ужас! – Лукреций впился пальцами в плечо Диомидия.

Товарищ в ответ не шелохнулся, лишь побагровел, взглядом испепеляя старого жреца.

– Ты говорил про эту птицу? – процедил он сквозь зубы, имея в виду коршуна, на которого сейчас фанатично взирала толпа горожан.

И вдруг одна из женщин, не выдержав столь мощной атмосферы религиозного фанатизма, установившейся вокруг Священного холма, шагнула в сторону жертвенника. Маленькая, сидевшая у неё на руках, обвив ручонками шею совсем ещё юной матери, испуганно таращила глазёнки на страшного деда.

– Я готова умереть вместе с моей девочкой! – в страшном исступлении закричала женщина и принялась яростно целовать ребёнка в лицо, в голову, в почти обнажённое тельце.

– О, премудрая дочь Харида! – голос старца вновь загудел над толпой фанатиков. – Твой народ склоняет головы перед тобой!

Бородатый страж ударил в гонг ещё раз. Два воина, стоявшие со жрецом у жертвенника, шагнули к отчаявшейся матери, выхватили младенца у неё из рук и, высоко подняв его над головами, понесли к зловещёму чёрному рогу. Женщина кинулась следом, закричала. Но два других могучих парня тут же преградили ей путь.

Старец снова затрубил:

– Уведите её Уведите бедную мать! Она должна жить! Она должна рожать ещё! Да сохраните её, священные нимфы!

Закутанные в чёрное старухи кинулись к женщине, в мгновение ока её скрутили и сквозь образовавшийся в толпе проход потащили с холма в город.

Гонг ударил ещё раз, в руках старца сверкнул меч…

– Я не могу, не желаю видеть это! – Лукреций отвернулся, по щекам его катились слёзы.

Диомидий напрягся, ещё более побагровел, ладони его сами собой сжались в кулаки.

Хищной жестокостью зажглись глубокие очи старца. Но ещё большим фанатизмом и безумием светились в этот миг глаза старух, когда-то также потерявших своих младенцев у алтаря Каледоса.

То был бесчеловечный, совершенно неприемлемый для жителей Цивилизации обряд, явный атавизм, презираемый искусными воинами и ненавидимый молодыми матерями. Никто не помнил, почему он сохранился именно в Хариде в то время, когда даже варвары Запределья давно отказались раз и навсегда от жертвоприношений в виде живого человека.

– О, великий Каледос! – старый жрец упал на колени перед чёрным рогом.

– О, великий Каледос! – старухи-фанатки рассыпались перед алтарём полукругом, пали на колени и затянули визгливыми голосами молитву единому богу, повторяя слова священника.

Не выдержав, Лукреций развернулся и начал пробиваться сквозь толпу. Но кто-то ухватил его за тунику, а чья-то очень сильная рука, приклеившись к затылку парня, под недовольное шипение фанатов заставила его пригнуться, а затем и вовсе опуститься на колени.

– Прими эту великую жертву от несчастных детей своих! – голос жреца сорвался в надрыв.

– Прими эту великую жертву! – далеко разносились звенящие безумием голоса.

Их было слышно даже артакам, заканчивавшим бойню в бухте. Поморники лежали в лужах крови на мокром песке у порогов своих незатейливых хижин. Пришедшие им на помощь окияны, навалив мёртвыми и ранеными массу врагов, отступили к местам племенных кочевий.

Их также погибло немало. Но укрыться всей ордой в Хариде сородичи Диома не захотели. В степи, они считали, многократно безопасней, чем за городскими стенами. К тому же, зная об обряде жертвоприношения, свободные и гордые наездники боялись не удержаться от желания отнять у стражников невинное дитя и унести его подальше от алтаря и всех его фанатиков. Допустить этого вожди окиянов позволить себе, конечно же, не могли. Тем более в момент вторжения врага, могучего настолько, что выдержать его удар разрозненными силами, по мнению окиянов, на Побережье и за его пределами не смог бы никто. И они ускакали на северо-запад, диций за двести, к расположившимся почти у самых гор кочевьям своего народа. До них не долетали истеричные вопли обезумевших горожан.

Зато эти вопли слышали другие люди, свободные от предрассудков, гордые, как и окияны, но жившие жизнью, совсем не похожей на жизнь кочевников. Как и на жизнь людей Цивилизации, впрочем, тоже.

На высоком гребне горного хребта, почти вплотную подступавшего к Хариду с севера, доносившиеся из Харида вместе с ветром крики с суровым видом слушали десятка три бородатых парней, вооружённых короткими толстыми копьями и большими луками. Одеты горцы были в широкие матерчатые юбки до колен и куртки из грубо обработанных шкур животных.

Звон гонга, дотянув до кряжа, растворился в воздухе. Приглушённые расстоянием, визги фанатиков превратились в звериный вой. Один из парней – по переброшенной через плечо красивой шкуре снежного барса даже чужак определил бы в нём главного – презрительно сплюнул под ноги:

– Безмозглые твари! Растерзали ребёнка и думают, что это действительно поможет им в борьбе с артаками.

– Ракш, – обратился к нему стоявший рядом, – поморники не успели – их семьи отступили слишком поздно. Артаки уже в бухте…

Помолчав с полминуты, он добавил:

– Воины Миэля попытались спасти поморников, но их для этого оказалось слишком мало.

– Что ты предлагаешь? – резко обернулся Ракш. – Спуститься в долину и ударить по артакам?

– Нападать на артаков днём – всё равно, что прыгнуть вниз башкою со скалы на камни. Ночью можно попробовать взять языка и рассмотреть получше, что они есть на самом деле. А сейчас… Сейчас, я боюсь, не настигают ли убегающих в горы женщин и детей поморников эти звери в человеческом обличье, – озабоченно ответил воин.

Долетавший вместе с ветром вой фанатов оборвался будто по приказу. Что там происходило, люди Ракша видеть не могли. Но они знали, что сейчас там руки жреца обагрены кровью, голова его неестественно запрокинута (никто не мог понять, каким образом ему удаётся принимать такую позу), а сам он стоит на коленях перед священным алтарем, окропленным кровью так и не успевшего хоть немного подрасти человечка.

Вновь до их ушей донёсся бередящий сердце гул гонга. Следом далеко внизу на священном холме Харида зажёгся огонёк. И люди Ракша могли представить себе, как бьётся на ветру изрыгаемое чёрным рогом алчное пламя, без остатка пожирая брошенное в него тельце.

Они знали, что жрец в этот момент, как всегда, обернулся к толпе и кричит сложенные стихами хлёсткие отрывистые фразы древнего приглашения Каледоса к пиру перед великой битвой. И память горцев невольно высвобождала из подсознания каждого из них ужасные картины, в которых пламя догорает, а все фанатики, все до единого и вместе со жрецом, ничком лежат вокруг «святого» алтаря. Горцы знали: ни за что эти люди не сдвинутся с места в момент «поглощения жертвы Каледосом». Даже если враг пойдёт на приступ…

Внутренним взором Ракш вдруг отчетливо увидел, как в слабо освещённой хижине – огнём из очага – мать убитого ребёночка вдруг дико закричала, бросилась к выходу, но три старухи сразу же костлявыми руками уцепились за её одежду.

Ракш видел и как женщина вырвалась из старушечьих пальцев. Он также и услышал – не ушами, а мыслью – как старухи загалдели, а женщина в ярости крикнула: «Исчезните, проклятья человеческого рода, ненавижу вас всех!». Старухи метнулись за ней наружу из хижины, прокаркали в отчаянии: «Держите ее! Не дайте ей испортить церемонию, иначе Каледос не примет великой жертвы!». И молодая мать бежала в слепом порыве, ничего не разбирая под ногами. Ещё одна зловещая старуха в чёрном вынырнула из кустов, страшная и костлявая, как сама смерть. Она свалилась женщине под ноги, и обе покатились по заросшему цветами склону…

Из горного народа, да и других народов обозримого пространства Побережья и за его пределами, только Ракш обладал этим даром.

Всё произошедшее в той хижине этот горец видел так явственно, так отчетливо, что лицо его невольно исказилось в отвращении ко всему творившемуся на вершине «проклятого» в глазах народа гор Священного холма Харида. Ракш сосредоточился, закрыл глаза. И вдруг лицо его просветлело. Наблюдавшие за Ракшем воины тот час же поняли: что-то из происходившего в Хариде улучшило их командиру настроение – значит там не всё так мерзко, как им кажется отсюда.

– А жрец всё-таки не сумасшедший, – усмехнулся Ракш, – жаль, что я был о нём худшего мнения.

Воины переглянулись.

– Но все остальные, – начал было тот, что боялся за женщин и детей поморников, однако Ракш прервал его на половине фразы:

– Глупцов и кровожадных идиотов в Хариде не так уж много. Но, братья, что зрят очи мои? – удивление зазвучало вдруг в его голосе.

Все устремили взоры в сторону, куда смотрел их предводитель, и оцепенели.

В голубом небе среди облаков парила сказочная птица – гигантская, как целый храм, величественная в размахе своих перламутровых крыльев. Эта была именно та божественная птица, о которой среди народа Ракша и его друзей ходили яркие волшебные легенды из далёкого прошлого. Мифы, слушая которые, человек непременно испытывал во всём своём теле благоговейную дрожь.

Птица покружила над Харидом, и людям Ракша показалось, будто она наблюдает за всем, что происходит там внизу.

 
Но, заслонённая огромным пышным облаком,
Пришелица из мира волшебства
Ушла из виду так же тихо, как и появилась.
С минуту все молчали.
 

(Д-р Х-ский, «Чудо над Харидом в момент пришествия врага», 9380 г. до н.э.)

Потом Ракш объявил:

– Вот и увидели вы сказочную птицу. Теперь вы знаете, что она реально существует.

Полное неподдельной романтики безмолвие царило среди воинов ещё минуту. Наконец Ракш указал копьём в долину, на юго-запад:

– У нас нет выбора, братья мои. Поморники всегда были друзьями народа гор. И мы должны быть счастливы помочь их семьям, даже если для многих из нас откроется дорога в невидимый мир предков.

– Загира! Загира! Загира! – трижды прокричали воины, воздев над головами копья…

Глава вторая. Сила Ракша

Служившая Ракшу Сила заставляла склонять перед ним головы даже самых почтенных старцев его народа. Впрочем, народ Ракша таковым являлся когда-то. В годы жизни Ракща это был уже не народ, а всего лишь племя, хилый остаток некогда могучего союза многочисленных и сильных племён.

Разумеется, Ракш не правил своим народом, а всего лишь принадлежал ему. Он всегда был лишь одним из его военных вождей, а точнее, стратегом разведки и сторожи, задача которой сводилась к сбору подробных сведений о потенциальных (или уже реальных) врагах и упреждающей встрече с ними лицом к лицу – в случае, если возникала такая необходимость.

Ракш был сыном народа значительно более древнего, нежели Цивилизация. Когда среди соплеменников Ракша заходил разговор о ней, к названию обычно добавлялись ещё два слова – Тёплого моря.

В самой же Цивилизации вообще не любили говорить о своей державе так, будто где-то может существать ещё какое-то Побережье и разместившаяся на нём другая цивилизация. Хотя многие в глубине души и допускали возможность наличия в мире как других морей с побережьями, так и других, ни в чём не уступающим Цивилизации, народов.

В принципе, ничего предрассудительного в таких предположениях не заключалось: каждый малолетка на Побережье знал, что за пределами его большой страны находятся другие земли – гористые и равнинные, щедрые на дары природы и не очень. Но вот представить себе, что где-то существуют, а может быть, и процветают страны, жители которых мудры и культурны не менее чем граждане родной Цивилизации – лишь беглая мысль о такой возможности вызывала холодный трепет у большинства горожан. Верить в безоговорочную уникальность родной державы было гораздо проще. В школах Цивилизации именно этому и учили. Сотворив, мол, мир и «вылепив из праха земного» людей, Каледос одних отобрал для культурной жизни в хорошо управляемом государстве, других – для жизни в варварстве, без мудрого правления и культуры. До сих, мол, пор с момента разделения людей Каледосом на дикарей и культурных варварские племена разбросаны по миру и не помнят, не чтут своего Создателя, поклоняясь разным идолам. При этом учителя либо сами не помнили, либо стыдливо умалчивали о времени, когда в разных городах и весях Цивилизации молились разным богам и прошли многие столетия (а может и тысячи лет), прежде чем Цивилизация стала таковой, объединившись в одно монолитное целое…