Текст книги "Перламутровая птица Атлантиды. До потопа оставалось всего 750 лет…"

Харидяне издавна слыли волевыми и отважными людьми, ибо физические упражнения наряду с военною наукой предпочитали возлежанию вокруг пиршественной скатерти. Отправляясь в путешествие группами в десять-пятнадцать человек – на утлых суденышках по морю, на лошадях по кишащим разбойничьими племенами местам – харидские купцы редко терпели неудачи и теряли головы.

Они не страшились вести свои караваны хоть на край света, нанимая стражу из отважных воинов числом не более сотни. Никто не мог понять, почему им удаётся пройти спокойно там, где другие непременно пропадали без вести, даже если с ними шло не меньше двух-двух с половиной тысяч латников. То ли харидяне умели по-особому договариваться с варварами, то ли знали и держали в тайне какие-то секретные дороги, по которым варварские разъезды можно было незаметно миновать. То ли (что из перечисленного казалось наименее вероятным) великий бог Цивилизации Каледос особо благоволил к харидянам.

***

И вот тут необходимо кое-что пояснить, ведь мы уже знаем, что предки окиянов, сбежавшие от мести Демона моря в земли Запеределья, спокойно целыми десятилетиями осваивали занятые ими просторы, граничащие на юге с Великим Горным Кряжем Побережья, и никто им в этом не мешал. Стало быть, Запределье было в ту пору свободно от других народов?

Конечно же, нет. Запредельных варваров было много и тогда. Только долгое время, во всяком случае и когда предки окиянов жили на берегу Тёплого моря, и когда они оттуда ушли за Великий Кряж, другие народы Запределья кочевали или жили осёдло на десятки конных переходов севернее территорий, на которые переселились бывшие рыбаки. Почему северных варваров не тянуло в те века на Побережья – никто не знал. Да и вряд ли кто вообще этим вопросом задавался. Скорее всего, это было связано с климатом. Когда Запределье обильно орошалось ливневыми дождями и пересекавшие его реки были многоводны и многочисленны, жившие на северных территориях кочевые и осёдлые народы имели всё необходимое для нормальной жизни, и перемещаться куда-то целыми племенами в поисках лучшей доли привычки не имели.

И получалось, вроде, что потомки сбежавших от гнева Демона рыбаков жили на самом юге Запределья сами по себе, а все другие запредельные варвары ими особенно не интересовались: ну, сбежали жители Побережья подальше в открытые степи – что с того? К тому же, дурная слава о крутом нраве Самого главного Демона моря, видимо, разлетелась в своё время по всему Запределью, и желание искупаться когда-нибудь в море у варваров надолго пропало.

Но наверное так устроен человек: если кто-то однажды начинает потихоньку обживать когда-то «проклятое» место, стало быть «не так страшен демон, как его малюют». Ну и, видимо, в пору, когда дети Культуры успешно освоились на Побережье, а Демон их почему-то не «пощекотал», прознавшие об этом запредельные варвары начали испытывать проблемы. Скорее всего, климат стал суше, сделав пастбища не столь обильными на траву, как раньше, зато народу на благодатных когда-то землях к тому моменту расплодилось много. Что всегда в таких случаях приводит вначале к крупным межплеменным ссорам, а затем и войнам.

Понятно, что запредельные варвары вначале нещадно лупили друг друга, стараясь вытеснить своих соседей с обжитой ими территории куда-нибудь подальше, а потом, когда им стало ясно, что таким путём до хорошей жизни не дойдёшь (растут только горы трупов, а не трава на пастбищах, проливаются реки слёз, а не пресной дождевой воды), они решили объединиться. Против кого? Естественно, против тех, кто живёт лучше. А кто жил в ту пору лучше запредельных варваров? Да, вы правильно догадались: осевшие на Побережье Тёплого моря пришельцы. Ну и, разумеется, спевшиеся с ними златокудрые потомки бывших рыбаков, которых народы, считавшие себя для Запределья коренными, в течение сотен лет их жизни на самом юге Запределья никак не хотели принимать всерьёз, то есть за кочевников подстать себе.

И вот настало время, когда Хариду на самом деле пришлось проявить себя форпостом Цивилизации. Спустя уже не одну сотню лет со дня, когда глашатаи Культуры по всему Побережью объявили о том, что возведённый почти у самой южной границы Великого Кряжа город-крепость завершил своё строительство, наступила эпоха постоянных варварских набегов на южные земли Запределья и, далее, на территории Цивилизации.

Жители Харида ещё многие века шутили, будто варвары специально ждали, когда прикрывающий проход через горы форпост достроится, чтобы порезвиться при его штурме.

***

Когда варварские племена прекращали враждовать между собой и дикими волнами накатывались на Побережье, город-государство Харид выступал во главе объединенной армии Цивилизации. Под начало его стратегов становились не только немногочисленные отщепенцы от варварского союза, осевшие на территории Цивилизации и принявшие ее законы11
  К тому моменту подданство Цивилизации получили не только окияны, но и некоторые другие племена, мирно кочевавшие по самым южным границам Запределья и дружившие с окиянами.


[Закрыть], но и такие величественные метрополии, как Гондваллесс и Данар, имевшие возможность в один день снарядить и выставить на поле не меньше тридцати тысяч латников каждый.

Объединенное войско Цивилизации в былые времена достигало ста, а то и ста пятидесяти тысяч панцирников, добрая четверть которых сражалась верхом. Варварские орды редко объединялись до такой отметки, чаще всего их собиралось тысяч пятьдесят конными и примерно половина от этого пеших или на хорошо защищенных повозках с запряженными в них быками.

Случалось, что перед горной грядой, отделяющей Цивилизацию от дикой степи Запределья, катившаяся валом орда натыкалась на огромную рать облачённых в мощные доспехи воинов. Не вступая в бой, варвары резко тормозили, чтобы, постояв на месте, повернуть назад и уйти домой не солоно хлебавши.

Некоторые особо ретивые варвары порой пытались раздразнить стратегов Цивилизации, с хохотом и визгом пролетая на косматых жеребцах перед ровными рядами воинов Побережья. Корчили рожи, выкрикивали в адрес противника оскорбительные сравнения, даже показывали голые волосатые зады – поймать «культурных» на такую удочку никогда не удавалось.

Если армия Цивилизации и начинала атаку, то с выдержанным хладнокровием, не бросаясь очертя головы вперёд, не расстраивая ряды, а наступая на метущиеся толпы варваров несокрушимой стеной сверкающих на солнце обитых медью щитов и лесом насмерть жалящих пик. С победным торжеством играли трубы и колыхались золотом расшитые знамена с изображениями алтарей Каледоса. Варварам ничего не оставалось, как откатиться подальше в степь от грозно наползающего вала.

Не раз могучие богатыри варваров пытались вызвать кого-либо из воинов Цивилизации на поединок – ничего не получалось. Понимая, что победа в этом поединке ничего не даст (варвары всё равно не изменят своих планов), а поражение воина Цивилизации вызовет бурю восторга в объединенной орде, стратеги Харида категорически запретили обращать на вызовы варваров внимания, какими бы оскорбительными они ни казались.

Так от поколения к поколению Цивилизация ревностно охраняла всё, что создавалось на её территории упорным трудом рабов и свободных граждан. И всегда Харид со своими умельцами, стратегами и воинами двигался в первых рядах неуклонного наступления на варварские обычаи и образ жизни.

В упорной борьбе, непрерывно длящейся многие столетия, успех не всегда сопутствовал сеятелям культуры. Нередко отдельные отряды варваров прорывались через заслоны на горном кряже и осаждали даже Харид, самый сильный из городов. И всё-таки соблазны цивилизованной жизни мало-помалу разъедали души варваров – то одно, то другое их племя, а порой и несколько племён одновременно вдруг откалывались от основной массы и просили подданства в Объединённом Совете мудрецов Цивилизации.

Варварам выделяли земли на необжитых зонах Побережья. Часть из них оседала на берегу Тёплого моря, переходя от скотоводства к рыболовству и земледелию. Другие продолжали пасти овец, коров и лошадей, кочуя в пределах строго очерченных границ – обычно вдоль горной гряды (Великого Кряжа), отделяющей территорию Цивилизации от земель варварского Запределья.

Граждане Цивилизации не очень охотно, но всё-таки соглашались пустить варваров на земли к югу от Кряжа, если те обязывались строго соблюдать принятые в Цивилизации законы. Законы же требовали: не нападать на соседей, не вершить самосуд даже над соплеменниками, не укрывать преступников, не использовать труд рабов неварварского происхождения, не обманывать во время торговли, не торговать с запредельными племенами без разрешения Объединённого Совета, не уклоняться от уплаты налога на общие нужды народов Побережья, содержание единого Суда, Сената, Академии и пограничной стражи, в случае нападения из-за гор не открывать неприятелю дорогу вглубь страны, не избегать участия в походах объединённой армии Побережья против запредельных варваров.

Племена, не принимавшие этих требований, незамедлительно изгонялись из страны каледонян (верующих в единого бога живого Каледоса). И первыми операцию по выдворению неужившихся гостей начинали варвары, которые законы приютивших их народов усвоили твёрдо.

За несколько столетий до того, как в Цивилизацию вторглись артаки, на Побережье прижилось более двух десятков варварских племён общим числом до ста тысяч человек. Почти все они на допустимом уровне владели языком Цивилизации, а к сонму своих божков добавили Каледоса, приняв его как старшего среди равных.

Постоянно общаясь с щепетильными и высокомерными горожанами, варвары волей-неволей научились вежливо с ними разговаривать, привыкли часто мыться подогретой на костре водой, ухаживать за своими волосами на голове и бороде, шить одежду со вкусом, мастерить не просто добротные, но и красивые в оформлении вещи, пить вино в разбавленном виде, сервировать стол (раньше они вообще не готовили никаких блюд, довольствуясь зажаренным прямо над костром мясом, плохо пропечёнными, воняющими дымом лепёшками и отвратительного качества сыром, есть который можно было разве что зажав при этом нос).

Здесь надо отдать должное и миссионерам из Харида, называвшими себя сподвижниками красоты и ставившими перед собой цель «очеловечить дикарей».

Было бы несправедливо умолчать о том, что немало граждан Цивилизации кроме Каледоса признавали и других божеств. Поэтому варваров недолюбливали вовсе не из-за их пристрастия к тотемизму и многобожью. Скотоводы, считалось, до истинной веры ещё не созрели – всё это ещё впереди, если к делу обращения варваров в истинную веру терпеливо прикладывать усилия. Не жаловали варваров за их поведение на городских площадях и загородных торжищах. Даже рабам Цивилизации все варвары независимо от возраста казались чумазыми и хулиганистыми подростками, постоянно раздражаюшими почтенных граждан своими игрищами и воплями.

Кроме того, во многих горожанах просыпалась тайная зависть к окиянам за их телосложение: обнаженные тела дикарей практически любого возраста выглядели куда более совершенными в формах, чем обрюзгшие тела культурных горожан, давно перешагнувших порог поздней юности.

Удивительно, что отдельным горожанам выпадало счастье на себе испытать вожделенные прелести варварской страсти, порой прямо в поле, среди буйно растущих трав, под неустанный стрёкот сверчков и палящими лучами солнца. Ещё более удивительным казалось то, что многие из счастливчиков этих вовсе не были молодыми и красивыми.

Но вкусы женщин понять невозможно. Варварки рожали детей с более тёмными и менее вьющимися, чем свойственные их соплеменникам, волосами. И уже не хотели видеть этих полукровок дикарями, дикими голосами орущими грубые песни и носящимися по лугам в неказистой одежде, кое-как сработанной из плохо выделанных шкур. Цивилизация постепенно растворяла в себе варварские обычаи и желания, впитывая в себя одновременно и то, что раньше ей казалось абсолютно чуждым. И это что-то было очень и очень близко к природе…

***

Единственный из городов на Побережье не признавший рабства, Харид наполненный романтикой свободы дух степей впитал в себя от варваров быстрей и легче остальных сограждан. На явную приязнь и варвары ответили приязнью, единодушно пригоняя в город отары тучных овец и стада могучих быков.

Торговля в такие дни делала харидских купцов богатыми: варвары продавали товар за бесценок, больше занимаясь состязаниями, любовью, пьяными потасовками, борьбой и обильными возлияниями с городскими друзьями и родственниками. А уж если через горные кордоны к Хариду прорывалась чужая орда с намерением взять город приступом, то окияны не ждали, когда их позовут на помощь, а сами с весёлой яростью набрасывались на вторженцев и наносили им поражение раньше, чем харидяне успевали подняться на крепостные стены.

Во многих других городах Побережья столь бесцеремонное сближение с варварами восприняли едва ли не как покушение на святость всенародных традиций. Однако прямого протеста не осмелился заявить никто. Все посчитали, что лучше не ссориться, ведь варвары всё-таки снабжают житилей Цивилизации дешёвым мясом, молоком, шкурами и шерстью. Зачем их отпугивать? К тому же, видя издалека шатры этих мужественных и сильных детей природы, которые все без исключения умелые воины, чувствуешь себя увереннее.

И действительно: принявшие законы Побережья варвары не только не изжили в себе страсть к разбойным нападениям, но и ревностно поднялись на защиту справедливости. Присутствие в Цивилизации окиянов заметно повлияло на безопасность путешествий мирных граждан между городами Побережья.

 
За городскими стенами грабителям не стало
в ту пору никого страшнее и опасней,
чем златокудрый голоногий воин,
который мог по зову жертвы нападенья
явиться быстро, словно ниоткуда.
 
 
Привстав на стременах, стремительнее ветра
скакал на помощь он любому человеку, натягивая мощною рукою
крутую тетиву тугого лука, —
 

Так один из поэтов Харида выразил однажды своё восхищение окиянами.

Лишь один из городов оказался перед лицом врага без варварской защиты. Этот город первым выразил своё презрение к «вонючим голодранцам, ничего не стоящим без лошади и стрел». На неприязнь они ответили такой же неприязнью, откочевав от города как можно дальше.

Заносчивые горожане тут же и возликовали. Однако радоваться им пришлось недолго. Ибо город этот назывался Ланнорасс. Но мы уже зашли вперёд. О постигшей этот купеческий город трагедии за много лет до нападения артаков на Харид мы узнаем с вами чуть позже. Теперь же вернёмся к тому самому юноше-полукровке, которого мы на время оставили стоящим на большом белом валуне, вросшем глубоко в песок на самой полосе морского прибоя.

***

…Он был почти полностью обнажён. Лишь больше похожая на широкий пояс короткая белая юбочка прикрывала ту часть его тела, которую выставлять на обозрение не имели привычки даже самые бесстыжие из варваров. Стоя на побелевшем от лучей и соли валуне, юноша, расправив плечи, любовался морскими просторами…

– Диомидий! – за спиной парня, над высоким обрывом, появился другой представитель харидской молодёжи, одетый в белую тунику, длиною достигавшую едва до половины мускулистых бёдер.

– Ди-о-ми-дий! – делая упор на каждый слог, позвал он звонким голосом, в котором уже заметно пробивались мужские нотки.

Стоящий на высоком камне отмахнулся, демонстративно устремив свой взгляд за горизонт. Ещё бы! Там как будто что-то начинало вырисовываться.

Юноша в тунике ловко спрыгнул с края берега на полосу прибоя и, подойдя к стоявшему на камне, мягко приобнял его за плечи. Свободные от какого-либо одеяния, руки этого юноши являли собой образец совершенства, гармонично сочетая в себе детское изящество с мужественной мускулистостью.

– Диом, – сказал юноша мягко почти в ухо своему другу-полукровке.

И тот недовольно отстранился:

– Поостерёгся бы, Лукреций! Вот заимел привычку лапать парня, будто женщину!

В недоумении пожав плечами, юноша убрал с плеча Диомидия руку, но не удержался возразить, хотя и мягким дружественным тоном:

– Если тебе неприятно, я не буду. Не думаю, однако, что мужчины не должны таким вот образом с большою искренностью выражать друг другу свою приязнь и преданность.

Речь Лукреция, как и было свойственно харидянам, каким-то непостижимым для простого кочевника образом сама собой выстраивалась в поэтическом ритме. И Диомидия, видимо, это раздражало.

– Чего ты хочешь от меня?! – продолжая демонстративно смотреть на море, он едва ли не рявкнул, будто и на самом деле успел уже рассердиться.

– Я? Ничего особенного, – Лукреций сделал вид, будто прозвучавшая в голосе друга грубость его совершенно не задевает. – Ну, просто захотелось мне узнать причину, по которой ты уже почти пять дней подряд как будто избегаешь встреч со мной. А началось это после того, как я догнал победу в состязаниях по бегу и метанию копья на Посвящении в мужчины. Я уже начал было думать: не заревновал ли ты меня к моим успехам?

Диом демонстративно поморщился и, ловко, с изящным приседом подхватив один из лежавших на валуне мелких камушков, легко запустил его прямо по верхушкам набегавших на прибрежную полосу волн.

– Ну-ну! Не стану больше твои уши заливать подобным ядом, – спокойно продолжал Лукреций в свойственной ему манере циника. – Конечно, я всегда имею склонность задевать тебя своими необдуманными наперёд словами и никогда в ответ не получаю от тебя худого слова. Да, среди юношей Харида только ты всё время терпишь от других различные насмешки и подколки.

– Перестань, – устало протянул Диом. И сразу стало ясно, что всё его мальчишеское недовольство идёт на убыль:

– Если я огорчил тебя, прости. Однако зачем же обижать приятеля, которого ты, между прочим, ценишь, пустыми мыслями о зависти. Я всегда гордился твоими победами, будто это были мои победы. Как бы то ни было, а ты всё-таки лучший из моих друзей, хотя и зануда. Но, Демон задери нас всех, иногда ты бываешь невыносим…

– Так же как и ты, – без какого-либо намёка на обиду подхватил харидянин. – Ведь ты, наверное, уже забыл, что отношения мои с Нианой сразу же пошли насмарку в аккурат после того, как ты, откуда ни возьмись явившись, без разрешения ворвался в нашу сладкую беседу.

Диом нахмурился:

– Прости. Я не хотел дурного. Но думал, что ты поймёшь меня.

– Что ты влюблён, мне сразу стало ясно, как только я познакомил вас. Однако я считал, что ради друга, ради меня, ты сможешь отступиться от своих внезапно вспыхнувших желаний, – фразы в стихотворном ритме буквально сыпались с языка Лукреция, начавшего, по всему было видно, волноваться от не очень для него приятного воспоминания. – Ты ведь прекрасно знал, что мы с Нианой собирались ровно через год стать мужем и женой.

– А я, по-твоему, не отступился?

– Выходит, нет, – развёл руками юноша.

Диомидий тут же изменился в лице, явно насторожившись:

– Что это значит?

– Это значит, – вздохнул его друг, – надо понимать, она…

– Чего она?! – Диом вдруг резко повернулся к Лукрецию лицом и крепко обхватил своей ладонью его запястье. – Чего же ты остановился!

Лукреций напряжённо всматривался в горизонт и молчал. Раздражённый страстью Лукреция к загадкам в самый неподходящий, по мнению Диомидия, момент, он крайне грубо дёрнул друга за обе руки сразу, прошипев при этом, подобно недовольному коту:

– Отвечай же ты наконец!

Но Лукреций, широко раскрыв глаза, молчал. Лицо его внезапно побледнело. И вдруг с неописуемым восторгом в голосе он, как блаженный, прошептал:

– О, перламутровая птица древней Атлантиды! Неужели я наконец-то вижу это чудо!

Во взгляде юноши смешались воедино и удивление, и страх, внезапно на него нахлынувший волной, и лишь ему, Лукрецию, наверное единственному юноше на Побережье свойственное чувство восхищения невероятным и прекрасным зрелищем.

Диомидий посмотрел на море, потом в глаза товарищу и – ничего не понял.

А птица высоко парила, в небе, с широко распахнутыми крыльями, и перья столь могучего создания в лучах к зениту поднимавшегося солнца переливались ярким перламутром. Минута – и она исчезла, слившись с облаком, как будто вдруг укуталась огромным белым покрывалом.

– Послушай, друг! – схватив Лукреция за плечи, Диомидий недовольно возразил: – Ты что это бормочешь, выдумщик! Какая ещё перламутровая птица?! Я вижу лишь обыкновенных, из пуха, перьев, клюва и когтей. А ну-ка перестань выдумывать и расскажи мне, что намеревался!

Ошеломленный столь внезапным появлением своей мечты, Лукреций молча вглядывался в небо, надеясь вновь её увидеть. Диом, прищурившись, внимательно всмотрелся в горизонт и… ахнул. И тут же с ветром донеслись до слуха юношей удары гонга – неприятный, вызывающий мороз по коже медный звон.

Диомидий закричал:

– Это они, корабли демонов моря, необоримых убийц! Боже, как их много!

Лукреций ничего не понял. Хлопая глазами, он точно малое дитя взирал на небо.

 
А выстроившиеся фронтом паруса росли
и становились всё отчетливее,
возвещая о приближении армады кораблей,
несущей гибель жителям Цивилизации.
 

(Из эпопеи Даливара Харидского «Артаки»,

9376 г. до н.э.)

Над обрывом вдруг возникла стройная фигура парня, который с виду был намного старше, чем Диомидий и Лукреций. Одетый в серую свободную тунику и опоясанный мечом, торчащим из потёртых ножен, стражник вывел юношей из охватившего их оцепенения. Слегка охрипший голос парня прозвучал взволнованно, но строго: по-видимому, стражник не успел ещё прочувствовать серьёзность ситуации.

– Эй, вы там! Парусов не видно? – с ходу гаркнул харидянин и вдруг осёкся, словно взгляд его споткнулся о линию зловещих кораблей.

Те были различимы уже отчётливо, хотя и вдалеке.

– Сколько их! Великий Каледос! – в восторженном удивлении присвистнул стражник, словно это были не враги, а союзники Харида, спешащие на помощь горожанам до подхода армии искусно убивающих.

Диом, в растерянности обернувшись, беспомощно смотрел на молодого ополченца. Лукреций снова что-то зашептал о чудо-птице, летящей от светила. И, хотя стоявший над обрывом стражник шёпота Лукреция, по-видимому, не расслышал, медлительность двоих юнцов его заметно рассердила. Сгорая от желания не упустить свой шанс продемонстрировать «молокососам» власть (в другое время ведь они её не больно-то воспримут), стражник рявкнул:

– Чего застыли, как столбы! Не слышите гонга, болваны? А ну-ка живо поднимайтесь и в Харид, пока я не спустился вниз с обрыва и не нашлёпал ножнами по вашим ляжкам!

В другой момент сын варвара наверняка бы нахамил в ответ: попробуй-ка поймай сначала. Но вид чудовищной армады отрезвлял. Без колебаний юноши вскарабкались по спущенной ещё Диомом верёвочной лестнице наверх. «Старик» буквально прожигал их взглядом, думая, наверное, что из-за таких-то вот безбашенных и погибают города.

Юноши помчались, как на состязании по бегу на короткую дистанцию, и вскоре разглядели, что отовсюду с четырёх сторон в распахнутые створы головных ворот рекой втекают массы людей, ведущих за собой скотину. В могучий город толпами валили все подряд: из пригородов – земледельцы и ремесленники, от расположеных неподалёку от Харида пастбищ – скотоводы, и отовсюду – жители окрестных деревень и просто путники, спешившие куда-то по своим делам, но вынужденные по сигналу боевой тревоги свернуть к Хариду. Многие из них тащили на головах и спинах громадные корзины с провиантом. На запряжённых крупными волами скрипучих арбах под защиту высоких стен ввозился весь домашний скарб, все ценности и нужные для жизни вещи, которые хозяева сумели утащить с собой за раз.

Не посвящённым в тонкости оповестительной системы Харида всегда казалось чудом, что люди, находящиеся столь далеко от города, так быстро узнают о приближении опасного врага. Но стоило невеждам показать высокий холм, к которому Харид почти вплотную примыкал своею северной стеной, как тайна сразу прояснялась.

Всё было просто: на вершине этого холма, по центру возвышавшейся на нём монументальной башни, была когда-то установлена большая каменная чаша, в которой стражники, едва заметив вдалеке чужие корабли, немедленно разжигали «огонь тревоги». Не обратить внимания на валивший с этой башни густой и чёрный дым мог разве что спящий, ибо видеть дым от этого огня могли даже те, кто находился от Харида на расстоянии по меньшей мере четырёх конных переходов.

Но стражники имели в своём распоряжении ещё и специальную трубу для наблюдения за горизонтом. Харидянам давно было известно, что сквозь отверстие далёкие предметы видны гораздо лучше, чем если смотреть на них невооружённым глазом.

На подступах к Хариду юноши, замедлив бег, залюбовались открывшейся их взглядам панорамой – настолько у ворот всё делалось красиво, будто в заранее отрепетированном действе. Никто здесь никого не торопил и ни одна гружёная телега не натыкалась на другую, не образовывалось ни малейших пробок – во всём движении людей, волов и арб ни на миг не ощущалось ни капли хаоса, испуга и растерянности.

«Все успеют, – подумалось Лукрецию. И вдруг его как будто обожгло изнутри: – Поморники! Они ведь, как всегда, рыбачат далеко от берега!»

Юноша остановился, и Диомидий тут же наткнулся на него:

– Чего ты? Что-нибудь забыл на берегу?

Лукреций не ответил, лишь стоял с закрытыми глазами, замерев на месте.

– Послушай, – миролюбиво предложил Диом, – если ты что-то забыл на берегу, вернёмся вместе. Они ещё отсюда далеко – успеем. А мимо обормота стражника как-нибудь проскочим.

Но Лукреций вдруг, развернувшись вполоборота, стремглав помчался к бухте, дорога до которой от Харида пешком не торопясь обычно занимала больше часа: всё-таки добрых три десятка диций22
  Принятая в Цивилизации мера расстояния, составляющая примерно 40 средних скоков лошади, или около 150 метров


[Закрыть].

– Постой, куда ты! Можешь, наконец, объяснить, в чём дело! – недовольно закричал ему вдогонку Диомидий.

На окрик юноша не среагировал, и сыну варвара ничего не оставалось, как рвануться следом.

В беге на короткие дистанции «чистокровным» юношам он обычно уступал. Однако по выносливости полукровкам на Побережье равных не было. Уже на пятой диции Диомидий начал догонять Лукреция. Но внезапно в голову полукровки пришла мысль, заставившая его немедленно сменить тактику преследования друга. «Высадку на берег демоны морских глубин, наверняка, начнут в той самой бухте, где живут поморники, – подумал сын варвара, – то есть куда бежит сейчас философ (так он часто называл Лукреция). От них, конечно, можно попытаться улизнуть. Но ведь никто не знает толком, что они на самом деле за создания. Что, если они умеют останавливать одним лишь взглядом, делая человека беспомощным?! И потом, достигнув бухты рыбаков, устанешь. Кто знает, может, эти страшные пришельцы бегают быстрее человека? Или возят с собой на кораблях коней. А может быть, и тварей попроворней да ещё прожорливых! Мне надо непременно нагнать философа у самой бухты и силой увести домой!».

Диом ускорил бег. Дорога стала ровной – спину убежавшего вперёд Лукреция сын варвара видел перед собою отчётливо. Однако он решил перехитрить его, свернув с дороги к обрыву, чтобы, пока Лукреций покрывает дицию за дицией по петляющей дороге, заметно сократить свой путь, пройдя до бухты поморников по самой кромке воды.

Ему пришлось убавить скорость, пробираясь через кустарник и высокую траву. Не сомневаясь в том, что харидянин уже порядочно устал, сын варвара не особо торопился. Где прыгая по валунам, где медленно спускаясь по обрывистому склону, он добрался до воды и, немного передохнув, помчался как на состязании.

Бежать по мокрому песку и мелкой гальке в плотных, но лёгких кожаных сандалиях особого труда не составляло, но время от времени парню приходилось плыть, причём в местах, которые разведать он ещё толком не успел. Забредая в воду очередного грязного заливчика, юноша испытывал тревожное сосание под ложечкой: вдруг под водой здесь кто-то притаился, чтобы неожиданно схватить плывущего? Каких только чудовищ не рождает Гайя33
  Или Гейя – древнейшая Богиня Земли, или её дух, суперличность


[Закрыть] в своей утробе-преисподней!

Диом, конечно же, знал о том, что ни одного из этих жутких порождений Мрака никто ещё за всю историю Цивилизации не встретил. И всё же чувство страха всегда всплывало у него откуда-то из подсознания в момент, когда он в полном одиночестве переживал необходимость форсировать непривлекательное с виду место.

Особенно страшили старые лиманы с болотистыми и воняющими берегами и торчащими из-под воды скалами, увешанными тиной. Но отказаться от уже начатого дела Диомидий ни за что не смог бы: это же потом всю жизнь себя не уважать за трусость. Плюс ко всему ему хотелось во что бы то ни стало доказать Лукрецию, что все публичные забеги, на которых друг сумел его победить, по жизни ещё ни о чем не говорят.

Размышляя в таком ключе, Диомидий не заметил, как достиг до места, где высота обрыва берега был теперь заметно меньше, чем там, где юноша спустился к полосе прибоя. Полукровка сумел вкарабкаться наверх, без особого труда подтянувшись на корнях торчавших из земли растений, и примерно через полминуты залёг в густой траве у дороги, накатанной колёсами рыбацких арб. Приближение Лукреция сын варвара скорее почувствовал, чем заметил: скрывая бегуна по самую макушку, буйная растительность ещё и приглушала топот ног, который в дополнение к этому смягчался и кожаными сандалиями.

До весёлой встречи друга оставалось еще около минуты44
  Разумеется, меры времени в Цивилизации отличались от современных: скорее всего у них использовалась десятиричная система.


[Закрыть], и Диом решил взглянуть на расположенный внизу посёлок рыбаков-поморников.

Как парень и предполагал, в бухте царило спокойствие. По всему было видно, что об опасности здесь не знают.

И не удивительно: во все времена этот отважный и добрый в сущности народец отличался беспечностью. Эти люди так и не выработали в себе привычку посматривать на сторожевую гору, поэтому тревожный дым сигнального костра в тот день они не заметили. Не расслышали они и голос гонга, который ветер, как назло, относил далеко в сторону от бухты – в столь тревожный час все оставшиеся дома поморники, а в основном это были дети, женщины и старики, спокойно занимались привычными делами: коптили рыбу, развешивали на солнце выполощенное в ручье бельё, готовили обед. Старики же, как водится, мастерили что-то незатейливое, расположившись на порогах плохо скроенных хибарок.

Всмотревшись в море, Диом заметил рыбацкие лодчонки с сидящими в них полуголыми парнями. Даже издалека можно было понять, что гребут они изо всех сил, стремясь как можно быстрее добраться до берега.

«Уже возвращаются. Значит, заметили корабли артаков», – удовлетворённо подумал полукровка. И в тот же миг услышал приглушённый топот: Лукреций приближался. «Ну, заносчивый философ, сейчас ты очень сильно удивищься!» – напрягся Диомидий в предвкушении потешной схватки.

Философом сын варвара и горожанки называл своего харидского друга не без причины: в манере высказываться о чём-либо Лукреций неосознанно подражал учителю естествознания Даливару, считавшему умение пространно рассуждать для мужчины намного более значимым, чем умение сражаться.