Текст книги "Перламутровая птица Атлантиды. До потопа оставалось всего 750 лет…"

Глава четвёртая. Друзья или соперники?

Горячая дружба двух этих парней была похожа больше на соперничество.

Нельзя было сказать определённо, в чём именно между собой они соревновались – у одного ведь лучше получалось в беге на короткие дистанции, в метании копья и декламации стихов,

другой был более силён в борьбе, стрельбе из лука, в конных гонках, плавании в море на выносливость…

Но, тем не менее, желание каждого из этой неразлучной пары

добиться первенства во всем без исключения

обоими владело постоянно.

Никакие, даже явные, одержанные не случайно на протяжении многих месяцев подряд победы одного из них не убеждали друга в тщетности попыток взять наконец-то верх именно в этом виде состязаний. Как Диомидий раз за разом проигрывал при зрителях Лукрецию в актёрском мастерстве и уходил со сцены посрамлённый, при этом продолжая в глубине души надеяться на скорую победу над другом в искусстве, так и Лукреций, смотревшийся в седле «мешком с навозом», внушал себе когда-нибудь обставить Диома в конных скачках.

Они продолжали соперничать, даже когда по-взрослому оценили способности друг друга. Соперничество, разумеется, не разъединяло их, каким бы нелогичным ни казался данный факт со стороны.

Секрет такого парадокса заключался в том, что юноши на зависть всем другим своим ровесникам с раннего детства питали друг к другу братские чувства. Именно они, эти чувства, по силе сравнимые с чувством влюблённости, не просто привязывали одного к другому, но и вызывали в каждом желание покровительствовать. От чувства покровительства до чувства превосходства во всём, что должен, согласно представлениям харидян и варваров, уметь настоящий мужчина, всегда расстояние практически нулевое.

На протяжении всей своей дружбы они нередко ссорились и обижались друг на друга едва ли не смертельно, из-за чего многими знающими их горожанами воспринимались как ребята недалёкого ума. Так думали про них не только солидные и важные, а по мнению Лукреция, надутые будто индюки, харидяне, но и сверстники тоже. Больше всего, конечно, это касалось тех, кто сам постоянно проигрывал обоим во многих видах спорта и учёбы. Было чему завидовать: дружба с полуварваром среди юношей Харида сама по себе считалась немалой ценностью.

Впрочем, друзья не обращали внимания на колкости, высказываемые обыкновенно за глаза. Бросаться же насмешками в лоб завистники остерегались: чего доброго кто-нибудь из старших, услышав, тут же напомнит о недавней демонстрации насмешником плохого результата в состязаниях по стрельбе из лука или ещё каких. А Диомидий тут же позовёт бороться и при зрителях легко уложит на лопатки – не оберёшься сраму.

Лукреций любил не только науки и декламацию. Часто они вместе с Диомом уезжали к родственникам сына варвара в стан окиянов, откуда отправлялись на охоту с соколами – одно из любимых занятий златовласых кочевников. Или просто, оседлавши быстроногих гривастых лошадок с нековаными копытами, упражнялись в поле в стрельбе из лука на полном скаку, метали арканы на соломенные чучела или принимавших в игре участие друзей из варварского племени.

Ночуя в степи под открытым небом, юноши развивали интуицию, чутьё и умение слышать малейшие шорохи, учились разводить костёр под дождём или при сильном ветре. К пятнадцати годам парни освоили всё, что умели кочевники, даже доить коров и выделывать буйволиные шкуры. Лукреций, разумеется, во многом уступал Диомидию, но это его совершенно не смущало. Соперничал-то он с ним не в бытовых игрищах. Дёргать буйволицу за соски можно чуть хуже или лучше – со стороны разница в этом деле почти не заметна. Да и варвары это бабье занятие не считали чем-то выдающимся. Также как, впрочем, и разжигать огонь с помощью кремния и кресала. Один сможет это с первого удара, другой с десятого – какая разница? Цель-то всё равно будет достигнута. Но вот сбить летящую высоко в небе птицу одной лишь стрелой, оседлать необъезженного жеребца с первого маху, заарканить и подсечь на скаку могучего быка – это у варваров ценилось прежде всего. Даже искусство борца, умеющего, измотав противника, бросить его наземь, не почиталось у окиянов главным качеством мужчины. В отличие, скажем, от умения охотиться. Именно это больше всего и привлекало Лукреция в кочевье варваров.

Там никогда не подчеркивали промахи юного харидянина в разных видах единоборств, а наоборот подбадривали гостя, всегда за него болея и стараясь признать Лукреция победителем даже в самых сомнительных для него ситуациях. В кочевом стане отношения Диома к Лукрецию сразу менялись в лучшую сторону. Он везде и всюду продвигал городского друга так, чтобы тот непременно сумел отличиться в чём-нибудь считавшемся у варваров необходимым, а выиграв у него какое-либо состязание два раза подряд, на третий старался свести на ничью, умудряясь подчас и вовсе убедительно проиграть.

Однажды он даже позволил ему на несколько секунд обогнать себя в скачках, после чего выровнял своего жеребца с его конем и к финишу они пришли бок о бок под радостное улюлюканье детей и взрослых. Если же Лукреций стрелял из лука мимо цели, Диомидий тут же начинал при свидетелях дружески ругать его за нежелание хорошо прицелиться. Ты, мол, парень, совсем зазнался – не хочешь показать своё умение, скромного из себя изображаешь.

Лукреций понимал: друг явно лукавит. Однако слышать это ему было всё-таки приятно. Как это ему самому ни казалось странным, но даже лежать в бессилии под кем-нибудь из юных окиянов на глазах у зрителей в степи Лукреций вовсе не считал позорным. Собака здесь была зарыта вовсе не в том, что на живот ему в такие минуты нередко усаживалась девчонка (уступить такому сопернику, мол, сам Каледос велел): у окиянов победа юной воительницы над мужчиной в этом виде состязаний считалась в порядке вещей. Просто если в городе побеждённого осмеивали, славя при этом победителя, то в кочевом стане победителю обычно говорили, чтобы не зазнавался. Сейчас, дескать, твоя взяла – завтра тебя обставят. Поэтому подай партнёру руку, извинись перед ним за выигрыш.

Харидяне такого не понимали, считали показухой, игрой на публику. И что больше всего Лукрецию досаждало, в городе Диома будто подменяли – он становился агрессивным и насмешливым, открыто радовался даже самым незначительным своим победам и раздражался по поводу самых мелких неудач. В Хариде он мог запросто зло заявить Лукрецию «зато я лучше тебя стреляю» или, того хуже, «в открытой степи ты без меня ничего не стоишь». В подобные моменты Лукреция прямо-таки подмывало влепить любимому другу хорошую затрещину, но приходилось сдерживаться, потому что Диом непременно тут же бы отвесил сдачи.

Однажды во время одной из ночёвок в степи Лукреций спросил его, в чём дело – отчего в городе Диом ведёт себя иначе, чем в кочевье. Полукровка не знал что ответить – долго хмурился и молчал, пока, наконец, не пробормотал что-то типа «тлетворное влияние города» и не попросил прощения за все ранее нанесенные обиды. Он даже предложил поддастся другу на очередных официальных состязаниях по борьбе, на что Лукреций только усмехнулся: «Нет, Диом. Пойми, наконец: мне хочется побороть тебя не для показа другим, а для себя. И я уверен: наступит час, когда я на самом деле возьму над тобой верх. Не знаю, на каком году нашей с тобой жизни этот звёздный миг наступит, но пока, как убедительно ты не изображай побеждённого, никто из харидской молодёжи в твой проигрыш ни на миг не поверит». Сын варвара с этим согласился, однако и добавил: «Но ведь ты, признаться честно, борьбу не любишь. А посему проигрываешь не только мне. Чтобы удержать меня лежащим на лопатках до моего признания твоей победы, тебе придётся много и упорно тренироваться».

После того разговора Лукреций всерьёз было задумал подыскать себе хорошего учителя борьбы, но, поразмышляв как следует, от этой затеи отказался. Ведь чтобы такой учитель согласился взять ученика, последнему необходимо было определённым образом нарастить мускулатуру и наработать гибкость. А этим заниматься он действительно не любил.

И вот когда наконец Лукреций переборол самого себя, чтобы самостоятельно начать активные тренировки, пришла весть о вторжении артаков. Место борьбы заняли фехтование на мечах и палицах, владение копьём, стрельба из лука, искусство скидывать со стен приставные лестницы. А ещё чуть позже обоим выпало серьёзное испытание на берегу моря, в бухте поморников…

Впервые в своей короткой пока ещё жизни он вынужденно стал свидетелем непостижимого зрелища. Голенькая девочка висела перед глазами Лукреция весь остаток дня после завершения жуткого обряда. Диомидий нашёл его на южном склоне холма, где юноша недвижно просидел в кустах чертополоха несколько часов подряд. Недоумение и боль слились воедино в широко распахнутых глазах Лукреция.

– Перестань, философ, – Диомидий примостился рядом, опустив на плечо ему свою правую руку. – Придурки были, есть и будут в каждом народе. Ты же сам это знаешь.

Глядя в одну точку, Лукреций машинально пожал плечами:

– Не знаю. Оказывается, Диом, я совсем-совсем ничего не знаю о своих соплеменниках.

Сын варвара критически махнул рукой:

– Ерунда! Разве ты никогда не слышал об этом обряде? Наши потому и не пришли в Харид. Разве бы они стерпели?.. Но хватит хандрить. Ты ещё увидишь, как эти же придурки будут защищать всех остальных детей Харида. Не суди их слишком строго. Выстоит Харид – дурацкий обряд со временем уйдёт из нашей жизни. Уступим врагу – артаки весь город принесут в жертву главному демону Тёплого моря.

Златокудрый варвар на самом деле обладал способностью внушать успокоение. К тому же когда Лукреций ближе к вечеру пришёл домой, его родители и старший брат высказались примерно в том же духе, только более напыщенными фразами. Как это и было свойственно достойным горожанам.

– В гибели маленькой дочери Харида, отправившейся в лоно Каледоса, виновны прежде всего артаки, – торжественно заявил Диокор, высокий и степенный отец Лукреция, занимавший весьма заметное место в Городском Собрании. – Они насланы чёрной рукой главного демона, и это далеко не первая его жертва. Помнишь, сколько младенцев мы потеряли тридцать лун назад? И если сегодня мы потеряли ещё одного, это лишь означает, что люди Харида будут мстить врагу с утроенной силой. Когда мужчины спускались со Священного холма, они говорили между собой именно об этом – о предстоящей кровной мести за несчастную девчушку, за поморников, за всех погибших от вражьих мечей, даже за ланнорасцев, хотя они-то как раз меньше всего этого заслуживают. Лютый враг вынудил нас пойти на столь страшную жертву, и тем хуже для врага! Завтра каждый из нас возьмётся за оружие и на деле докажет, на что он готов пойти.

После уверенно произнесенной тирады отца Лукреций прямо-таки просиял. Любовь и доверие к соотечественникам, подорванные страшным жертвоприношением, начали понемногу к нему возвращаться.

К тому же, ласково взъерошив волосы на голове любимого сына, мама Дионора мягко, но велеречиво добавила:

– Я рада за тебя, Лукреций. Многие твои сверстники уже успели тебе позавидовать. Хотя ты совершил и неосторожный поступок, двигало тобою сердце – доброе и мягкое, несмотря на жестокое время. Завтра береги себя, мой мальчик. Если старшие погибнут, дети и подростки останутся на вас, юные мужчины. Может быть, мы выстоим до тех пор, пока родичи твоего друга Диома не соберутся с силами и не придут к нам на помощь. Но помни: что бы ни случилось, даже если тебе принесут весть о том, что твои отец и старший брат… – на этом Дионора замялась, —…тяжело ранены – будем вместе молиться, чтобы этого не случилось – ты обязан сохранять спокойствие. Не беги в волнении на стену вслед за мной – подумай о малышах, которых ты и другие твои сверстники ещё смогут спасти, выведя через потайной ход подальше в горы.

Лукреций едва не закричал «неужели Харид падёт, простояв сотни лет!». Но в этот момент в беседу вступил старший брат Лукреция Лаор:

– Как бы я хотел сегодня оказаться на твоём месте, Лукреций!

Высокий, мускулистый и пригожий лицом, этот весёлый двадцатидвухлетний парень, успевший к тому моменту стать уже отцом двоих прелестных девчушек, вызывал у Лукреция совершенно не братское чувство обожания.

Диом не раз с раздражением замечал: смотреть на родного брата как на кумира среди нормальных людей не принято. Никто, мол, в Хариде так не демонстрирует столь бешеную любовь к брату – только наш зануда и философ. В принципе, это действительно считалось признаком дурного тона. В Хариде почему-то привыкли думать, что брат не может быть кумиром. Его следует слушаться, уважать, нельзя ему ни в чём перечить, как и всем старшим. Однако и выказывать обожание нельзя. Это ведь не всеобщий любимец публики. А если старший брат попал в число таких любимцев, младший всё равно должен сохранять к нему достаточно ровное отношение. Так было принято с неведомо каких времён, однако Лукреций упорно игнорировал именно этот обычай, восхищаясь братом где только было можно и в какой угодно компании, особенно когда выяснялось, что на недавних состязаниях по бегу или декламации стихов любимый Лаор снова оказался в числе победителей.

– Тебе повезло! Признаться честно, я тебя недооценивал, братишка! – Лаор горячо поцеловал Лукреция в лоб, предварительно крепко сжав его в своих горячих объятиях. – Все мои друзья сегодня только и говорили о ваших с сыном варвара великих подвигах! Если наши младшие братишки столь отважны и ловки, разве враг способен одолеть Харид?! Мы выстоим, дадим ему отпор. Вот увидите. Лично я теперь в этом нисколько не сомневаюсь.

***

Ночью Лукреций вдруг вспомнил о легендарной птице: видел он утром её на самом деле, или ему это только почудилось? Диомидий стоял тогда рядом, смотрел на небо, но ничего похожего на сияющие перламутром крылья гигантской птицы не заметил.

Лукреций попытался вспомнить: где, когда и от кого он слышал историю о волшебной птице, способной перенести на себе сквозь тьму любого человека, а то и сразу несколько человек. Что могла означать эта жутко интересная легенда?

Увы, как он ни напрягался, ничего более-менее определённого на ум не приходило. К тому же мысли о могучей птице постоянно перебивались другими. Например, о потайном ходе, упомянутом Дионорой. Почему раньше он никогда о нём не слышал? Или мысль о женщинах и детях поморников: успели они убежать в горы, или же артаки всё-таки настигли их? А воины на лошадях? Много ли их пало в бою с артаками? И как себя чувствуют спасённые им самим мальчишки?

Тут же он вспомнил и о детях, которых снял со спины старца Диомидий: «Уж они-то точно выживут: в кочевье гораздо безопаснее, чем за стенами Харида. Родичи Диома всегда успеют ускакать от искусно убивающих».

«А Диомидий всё-таки вернулся в город, – неожиданно он переключился на друга. – Мог бы ведь ускакать вместе с родичами. Ах да, я и забыл. Разве он способен оставить мать. Отец у него какой-то странный. То в городе живёт, с ними вместе, то в кочевье уедет, к другой семье. Может, он и сейчас в Хариде?».

И тут же Лукреций вспомнил о намечавшейся свадьбе – теперь ей, знать не суждено было состояться. «Впрочем, – размышлял он, лежа на дощатой кровати в своей маленькой комнате, – до свадьбы оставался год как минимум – могли бы ещё и передумать… И всё-таки Диом в этом деле меня предал. Он же знал, как тепло мы оба, я и Ниана, относимся друг к другу. Как и о том, что мы уже приняли решение через год пожениться. Знал, и всё-таки меж нами влез. И, я уверен, он не просто влез – наверняка встретился с ней где-нибудь наедине и наболтал про меня всякой чепухи. Откуда мне знать, может, он продемонстрировал Ниане свои способности в плавании, в стрельбе из лука на полном скаку. Впрочем, это она и так видела на разных городских состязаниях. Он, скорее всего, разжёг при ней костёр с одного удара кремния. А про меня сказал, что я бы весь камень искрошил…. Может, он задался целью просто отбить у меня невесту? А что, если он уже успел с ней поцеловаться?»

От этой мысли юноша буквально обожгло. Он тут же забыл и о совсем недавнем жертвоприношении, и о гибели поморников, среди которых у него было много друзей, и о полчищах искусно убивающих, страшной силой подступивших к Хариду.

«Наверняка целовался! Он же варвар, а варвары с этим долго не тянут. Что для них поцелуй, когда они укладываются вместе в первую же после знакомства ночь. Ночью?! Да они и днём едва ли не прилюдно занимаются любовью. Не удивлюсь, если узнаю, что Ниана уже носит под сердцем его ребёнка». – Чувство соперничества, вырвавшееся из глубин его памяти, тут же слилось с нарастающей ревностью: «Я давно подозревал, что Диомидий мне завидует. На Ниану он уже давно посматривал, да только подойти к ней всё не решался. Куда ему – язык ведь у него развязывается, лишь когда я нахожусь рядом с ним. Не представь я Диома Ниане на свою голову, она, глядишь, его и не заметила бы. Хотя, не буду умалять его достоинств, он ведь красив. Варвары-то они варвары, но в силе и красоте им не откажешь. Стоило ему пару раз проскакать у Нианы перед глазами на лихом коне, и она влюбилась в него без памяти. Тоже мне, подруга верная!»

Внезапно он остановился: «Что это я! Завтра артаки пойдут на штурм, а я о какой-то измене в любви. Да и, может, измена мне только чудится? Ведь как он затрясся, когда я сказал, что Ниана восхищена его мускулами. Значит, он и сам ничего не знал об этом. Не напрасно ли я ревную?».

Он тихо встал со своего жёсткого ложа, подошёл к затянутому тонким пологом окну. Светила яркая луна и россыпь звёзд. Лукреций любил смотреть на чистое ночное небо. В тревожную минуту мягкое сияние млечного пути успокаивало, а в моменты скуки, грусти и тяжких раздумий наполняло сердце романтикой. Он слушал ласкающий ухо звон цикад, любовался небесной иллюминацией. «Интересно, насколько далеки звёзды от нас? – возник в его голове вдруг спонтанный вопрос. – А луна? Она ближе к земле, чем звёзды, или наоборот? Наверное, всё-таки ближе…». Внезапно парня что-то на миг ослепило. А когда зрение вернулось…

Да, это вновь была она, легендарная птица-исполин, прекрасная в своём волшебном облике, завораживающая сиянием сказочных перьев. Оно усиливалось лунным светом, приковывая к себе полный восхищения взгляд и учащая биение сердца. Юноша боялся шевельнуться. Ему казалось: стоит только сделать лишь одно неосторожное движение, и птица исчезнет, растворится во мраке ночи. Он будто бы даже слышал летящую от птицы тихую, чарующую музыку.

Застыв у окна с широко раскрытыми глазами, Лукреций разглядывал чудесное видение в мельчайших деталях. Пока, наконец, птица бесшумно не тронулась с места и не улетела, не сделав ни единого движения своими исполинскими крыльями…

…Понять юную душу взрослому было трудно всегда. Маленьких детей – ещё куда ни шло. Если хорошо постараться. Тех же, кто перешагнул порог отрочества, но зрелой молодости не достиг, понять по-настоящему, так, чтобы проникнуться их идеалами, наверное, вряд ли когда кому-нибудь удастся…

Лукреций спал до тех пор, пока солнечные лучи не защекотали его ноздри. Когда он поднялся с постели, весь город уже гудел, как разбуженный улей: люди готовились к отражению штурма. А полчища закованных в броню артаков, точно потоки грязи, с трёх сторон обтекали Харид. Видавшие виды горожане сразу поняли, что город обречён. Но никто из этих пожилых людей и словом не обмолвился на этот счёт: попытки посеять панику пресекались самым страшным образом – виновника тут же приносили в жертву Каледосу прямо на стенах.

Все взрослые горожане готовились к обороне. В отличие от жителей других городов, теперь уже, увы, бывших, харидяне «плюнули» на все свои драгоценности. С раннего утра жилища опустели. Задумай какой-нибудь воришка пройтись по домам именно в это время, он обнаружил бы немало серебряных, золотых перстней, бус, ожерелий, винных кубков и прочей утвари, без присмотра валявшейся на самых видных местах – свободно бери и уноси с собой всё, что захочешь. Только харидяне во все времена любили сладко и красиво поесть, нарядиться с дорогими украшениями, но сокровища при этом презирали наравне с рабством.

Хотя нельзя сказать определённо, что харидяне в принципе отрицали личную и частную собственность. Жизнь без принадлежащих себе вещей они, естественно, не представляли. В Хариде издревле ценили всё полезное в быту, на работе и в сражении. Конечно же, оно было добротным, долговечным и красивым. Но из серебряной посуды они ели так же, как и из глиняной – не по праздникам, а когда душа пожелает. Украшения носили не с целью демонстрировать своё богатство, а чтоб глазам других людей было приятно. И деньги они не копили, а жили на них – у кого их водится больше, тот и пьёт-ест слаще, одевается лучше, любимым подарки дарит более роскошные.

Такое качество характера было присуще, по сути, всем харидянам от мала до велика; оно культивировалось столетиями. В момент, когда городу угрожала опасность, никому не было дела до драгоценностей и добротных вещей, которые можно было выгодно продать или обменять где-нибудь на рынке. Так же как никому не могло прийти в голову проспать всё утро в момент угрозы сильного врага. А поднявшись с постели, спокойно размяться в саду перед домом, ополоснуться прохладной ключевой водой, не спеша позавтракать под шум подготовки к битве и отправиться в гости к своему приятелю с тем, чтобы обменяться впечатлениями о прошедшей ночи.

Впрочем, подобное пришло в голову не только Лукрецию. И отличился Диомидий в то утро ещё оригинальнее. Правда, не один. Но, поскольку девушки, влюбляясь, страдают склонностью терять рассудок, обвинять их в равнодушии к проблемам родины, считали харидяне, слишком жестоко. Главная ответственность в таком проступке, как проявление слабости в суровый для страны момент, по мнению большинства жителей города, всегда возлагается на мужчину, пусть и совсем юного и даже варварского происхождения.

Диомидий об этой истине как будто не знал. Какие там враги, если сердце его разрывалось… Впрочем, говорить о его любви к Ниане было преждевременно. И не страсть телесная его, по-видимому, приводила в то утро в душевный трепет. Коренные окияны этим мальчишеским чувством вообще не страдали, даже подростки, ибо в голову истинного коновода никогда не приходила идея сравнить себя с кем-то с позиции выбора возможной невестой возможного жениха. Но, живя в Хариде большую часть года, Диомидий этим комплексом у харидских юношей всё-таки заразился. «Демон меня проглоти, почему он вчера там, на берегу, не договорил до конца!» – эта мысль не давала сыну варвара покоя всю ночь. И когда солнце поднялось над горизонтом настолько высоко, чтобы удобно было искать свидания с девушкой, он помчался в сторону заветного квартала.

Сплошь увитая плющом и прикрытая со всех сторон кустами красной розы, мраморная беседка для встреч с первого взгляда влюбившихся (так её традиционно называла харидская молодёжь) располагалась как раз неподалёку от дома, в котором жила Ниана с родителями.

Сердце юного красавца бешено заколотилось, когда, решив на всякий случай заглянуть в эту беседку, он едва не столкнулся с желанной девушкой. Ниана вскрикнула и густо покраснела: видимо, она ждала Диома так же, как и он надеялся застать её в беседке. Парень понял это сразу. Мгновенно вспыхнувшая страсть охватила сына варвара с головы до пяток. Девушка не могла это не почувствовать, ведь, если Диомидием двигало страстное желание понять, нравится ли он Ниане (по сути девушке своего близкого друга) как парень, то она по-настоящему испытывала неведомый до этого момента магнетизм к прекрасному герою своей мечты.

Мускулистая грудь юноши от быстрого бега и волнения часто вздымалась. На парне, как водится, была одна лишь короткая юбочка, так называемый в Хариде пояс целомудрия. Не справившись с волной неожиданно быстро нахлынувших чувств, Ниана едва не упала в обморок. Но Диом, подхватив девушку на свои могучие руки, наградил её затяжным горячим поцелуем…

…Их никто не видел и не искал. Ещё не созревший для любви, сын варвара, тем не менее, проявлял заложенные в нём с рождения способности к интимных утехам и утолял проснувшуюся страсть. Времени для этого у них оказалось предостаточно. И когда обыскавшийся его Лукреций внезапно заглянул в заветную беседку, влюблённые уже мило болтали, сидя в обнимку на широкой мраморной скамейке.

По отрывкам фраз Лукреций понял, что бывшая невеста восхищается вчерашним подвигом Диомидия. Будто он в одиночку его совершил! Впрочем, Лукреций не обиделся – не этим были заняты его мысли. Он ведь пришёл поведать друзьям о легендарной птице, которую совсем недавно имел счастливую случайность лицезреть в ночи. В ту минуту парень был до глубины души уверен, что глаза его вчера не обманули – птица в самом деле существует.

– Ведь я видел её! Видел! Я же не слепой! – с улыбкой блаженного кричал он звонким мальчишеским голосом, в котором вовсю пробивались мужские басы. – Она такая огромная! Она такая… такая… великолепная! Вот – я нашёл слово! Она – великолепная! Просто невообразимо как она великолепна!

Ворвись сюда Лукреций с криками чуть раньше, ему пришлось бы выдержать озлобленный взгляд приятеля, если не испытать на себе действие его сильных рук. В этот же миг душа Диома пребывала в лёгкой неге, а тело ощущало приятную истому – он почти никак не среагировал на появление друга. Точнее, не среагировал агрессивно. Просто, лукаво подмигнув Ниане, как-то слишком желчно пошутил:

– А что? Иногда ты видишь в небе что-либо вообразимое?

Лукреций сумел справиться с резко нахлынувшим чувством обиды.

– Перестань, Диом! Ты всегда не веришь мне! – и, повернувшись к бывшей невесте, с надеждой глянул ей в глаза: – Ну ты-то хотя бы мне веришь?!

Девушка немедленно отвела свой взгляд куда-то в сторону и цинично проворковала:

– Ах, дорогой наш Лукреций! Как же можно тебе не верить!

Интонация, с которой девушка ответила бывшему жениху, окончательно омрачила юношу.

– Я всё понял, – сухо бросил он обоим. – Я здесь третий. А третий всегда лишний.

– Ты очень правильно понял, друг любезный. Как всегда, – с варварской прямолинейностью поддакнул Диомидий.

Ниана попыталась предотвратить назревавшую ссору. С лёгким укором влюбленной посмотрев на Диома, она тихо сказала:

– Ну зачем ты так! Он ведь может обидеться.

– Послушай, Диомидий! – Лукреций вдруг сорвался в крик. – Ещё вчера утром ты был уверен, что Ниана не обращает на тебя внимания! Ещё вчера ты страшно переживал по этому поводу!

– Ну и что! – мгновенно побагровел сын варвара. – Что из этого!

– А то!…А то!.. – Лукреций буквально захлебнулся собственной речью, из-за сильного волнения нужные слова никак ему не приходили ему в голову.

Ниана смотрела на друзей с испугом, не зная, что предпринять.

– Ну что, что! – сжимая кулаки, Диом уже почти наскакивал на друга, как на злейшего врага.

И вдруг Лукреция прорвало:

– Я вообще не могу понять, не представляю, как себя можно так вести! На нас напали враги! На твоих глазах жрец убил невинного младенца – несчастная мать сошла с ума! Весь город взбудоражен! Артаки, наверное, уже поля жгут! Скот наш ловят! Чтоб на кострах изжарить и сожрать! Скоро на стены Харида полезут, как саранча! А ты смеешь ещё развлекаться! Болтаешь глумливые глупые шутки, когда тебе говорят о потрясающих событиях! Что ты за личность такая вредная! Хуже артака!

– Лукреций! – ворвался в его уши негодующий голос Нианы. – Не смей! Думай, что говоришь!

Сын варвара в момент посуровел, прищурил глаза, волчьим взглядом просверлил приятеля. Сравнение с артаком породило в его сердце настоящую обиду.

– Вот ты как! Кто ты есть после этого!

– Мальчики, прекратите! – поспешила встать между ними Ниана. – Прошу вас! Время ли сейчас ссориться!

Повернувшись к Лукрецию, укоряя и умоляя одновременно, она попросила его извиниться:

– Вы же такими друзьями были – что тебе стоит попросить прощения?!

Но Лукреций лишь грубо одёрнул её:

– А! Теперь ты его любишь! Верная же ты подруга! Так знай же: между нами пропасть, но если бы не ты, мы бы не поссорились!

На мгновение все замерли. И уже под надрывные удары боевого гонга, призывавшего к оружию, Лукреций ядовито подытожил:

– Всё-таки не зря говорят мудрецы: невежественнее женщины может быть только ослица!

Ему ничего не оставалось, как исчезнуть в цветущих зарослях. Ошеломлённый хлёсткими фразами, сын варвара смотрел ему вслед, беспомощно опустив могучие руки. Ниана со страхом в глазах переводила взгляд то на Диома, то на кусты, через которые удалился Лукреций. Влюблённая парочка была обескуражена настолько, что даже вопли наступающих артаков не вывели её из оцепенения.

– Наглец, – пробормотал Диом. – Каледос видит, я в зануде ошибался.

– Послушай, Диомидий, милый – нельзя было вам ссориться: дурная ведь примета! Ведь вы ж так долго были неразлучными друзьями – вам в тайне многие завидовали. Вы…

Сын варвара не дал ей досказать – схватил в горячие объятия и, не реагируя на слабые протесты девушки, ещё раз наградил её затяжным поцелуем. Над городом вовсю летели звон и вопли битвы, а для этой пары не существовало ничего – ни убежавшего Лукреция, ни орды артаков. Кроме одной безумной страсти…