Текст книги "Колдун из Темногорска"

Она ждала, что Лешка произнесет хоть несколько извинительных слов, ведь должен он что-то сделать наконец! Вот тогда Лена непременно скажет что-нибудь в его защиту. Она пыталась поймать его взгляд, подать ему знак. Но Стен не смотрел в ее сторону.

«Спектакль», – усмехался про себя Алексей, разглядывая статистов, сидящих за партами.

Наконец «Кобра» не выдержала и спросила:

– Что же, Стеновский, ты будто воды в рот набрал. Или совесть замучила?

Алексей повернулся к ней, как будто только и дожидался этого вопроса:

– Вы хорошо отрепетировали пьесу. Но эта не моя роль, та, которую вы мне предложили. Так что играйте без меня. Ведь финал уже известен. Вам, во всяком случае, так кажется.

Конечно, он выразился слишком заумно. И директор, и завуч поняли его реплику лишь отчасти. Зато Остряков неожиданно выкрикнул:

– Браво, Лешка! – И зааплодировал.

По классу прокатилась волна оживления, а потом стало очень тихо. Маргарита побледнела. Директриса позеленела. Как они все ошиблись в Алексее! Он был так неровен, так подвержен настроению, так вспыльчив, что, казалось, поддастся малейшему нажиму. А он взял и одурачил их всех.

Лена растерялась. Ну почему бы ей в тот момент не встать и не сказать: «Лешка лучше вас всех, и вы не имеете права его судить». Да, хотя бы так. Не очень складно, но верно по сути. Теперь она знает, что должна была так сделать, ей тогда какой-то голос шептал: «Встань, скажи». Но она молча просидела в уголке за партой целый час, уткнувшись взглядом в стену. Ей было стыдно, а теперь во сто крат стыднее. Что с того? Стыд ничего не искупает.

– Голосуем! – «Кобра» махнула рукой, подгоняя Кошкину.

Все единогласно проголосовали за исключение Стеновского из комсомола. Лена тоже подняла руку.

Поздней осенью, в конце ноября, Кирша сообщил Ленке (опять же по секрету), что Стен уезжает. Суд уже был, ему дали два года условно, и теперь через день или два отец увезет его с собой из Питера. Лешка позвонил Кирше и пригласил зайти, но… В конце концов, если смотреть с точки зрения закона, Стен – преступник, и с этим никто спорить не должен. Так что Кирша к нему не пойдет.

– Как мы все перетрусили! – воскликнула Лена в сердцах.

– Ты может и перетрусила, а я нет. Только из-за Лешкиной глупости я себе характеристику портить не хочу, мне еще в институт поступать, – хмыкнул Кирша.

Лена смутилась, не зная, что возразить, но в тот же день отправилась к Стеновскому домой.

Ей очень хотелось как-нибудь замазать свой «неуд». Просто потому, что она терпеть не могла получать двойки.

Странная это была встреча. Как когда-то Маргарите, дверь ей отворил Лешкин отец. Они здорово были похожи с Алексеем – такие же светло-русые волосы, только уже тронутые серебром, такие же черты лица: прямой нос, тонкие губы. Нет, пожалуй, Лешка никогда не сделается таким красавчиком. Стеновский-старший не торопился впускать гостью в квартиру, вполне оправданно полагая, что доброжелателей у Алексея нет.

– Позвольте узнать, по какому вопросу? – спросил он таким тоном, что Лена покраснела до корней волос.

– Это ко мне, – сказал Лешка, тоже появляясь в дверях.

– Тогда добро пожаловать, барышня, – Сеновский-старший отступил, пропуская ее в прихожую. – А то нас в последнее время замучили незваные гости.

Он похлопал сына по плечу и ушел в комнату. Тут только Лена заметила в прихожей еще одного незнакомца: мужчина неопределенных лет, с тонким белым лицом, худым и каким-то измученным, отчего он походил на праведника со старинной иконы. Седые волосы до плеч и очки только усиливали это впечатление. Почудилось даже, что он в какой-то мантии – черной и посверкивающей серебром. Но когда незнакомец выступил из полумрака, выяснилось, что мантии на нем никакой нет, одет он в самом деле во что-то темное (брюки и рубашка, но самые обычные), а на шее у него сверкивает странное ожерелье: одну минуту оно кажется серебряным, в другую – пестрым, как будто из ниток сплетенным.

– Иван Кириллович, мой адвокат, – представил мужчину Стен. – Защищал меня в суде.

– Лена, – проблеяла гостья, робея, и первой протянула незнакомцу руку.

«Милая девочка, но немного вульгарна», – отчетливо услышала она мысль, мелькнувшую в голове этого человека, едва их пальцы соприкоснулись.

– Разве я вульгарна? – Лена, обидевшись, повернулась к Стену.

– Простите! – Иван Кириллович удивленно приподнял бровь. – Разве… Но я не говорил этого вслух.

– Вы подумали! – настаивала она.

– Леша, друг мой, мы поговорим минуточку, – попросил адвокат.

– Да хоть десять.

Алексей ушел в свою комнату. Лена осталась с Иваном Кирилловичем в темной прихожей, где на вешалке висело штук десять пальто, будто дом был полон гостей, и в то же время в комнатах было необыкновенно тихо. Пахло влажной, смоченной снегом одеждой и пылью. За массивным зеркалом в черной деревянной резной раме было заткнуто несколько старых открыток. В углу валялась Лешкина сумка, с которой он прежде ходил в школу. Так может лежать только старая, уже никому не нужная вещь…

– … Послушайте, Леночка, – донесся до нее, будто издалека мягкий, чуть сипловатый голос Ивана Кирилловича. – Сейчас я отчетливо произнесу про себя какую-нибудь фразу, а вы возьмете меня за руку и попытаетесь отгадать. Хорошо?

Лена кивнула, хотя сомневалась, что этот трюк ей удастся снова. Но тут же отчетливо услышала: «У истории нет истины, а есть только версии». И повторила сказанное вслух.

– Отлично, – Иван Кириллович одобрительно кивнул. – Прежде с вами случалось подобное?

Лена отрицательно мотнула головой.

– Отлично, – повторил он вновь, как будто ставил ей оценку в журнал. – Вы сами откуда? В смысле… Ваши родственники, – спросил он зачем-то.

– Мама здесь, в Питере родилась. А отец приезжий.

– Из Темногорска? – спросил Иван Кириллович.

– Нет, из Костромы.

– А в Темногорске у вас родни нет?

– Нет. Я даже не знала, что есть такой город.

– Пройдемте со мною на кухню.

– Я не голодна, – сообщила Ленка, решив, что ее собираются угостить ужином.

– О нет, не за тем! – Иван Кириллович рассмеялся.

На кухне царил такой же разор, как и в прихожей – повсюду, даже на полу, высились горы немытой посуды, на столе, недопитая, стояла бутылка водки; засохшие бутерброды горбились на тарелке. Иван Кириллович извлек из шкафа бутылку с водой и налил ее в чистую – похоже, единственную чистую – тарелку. Вода была столь прозрачна, что казалась голубой. Адвокат взял Лену за руку и осторожно опустил ладонь на зеркало воды, накрыл сверху собственной ладонью. Когда их руки поднялись, на поверхности возникла картинка: какое-то озеро, вековые ели и белая церквушка посередине.

– Что это? – спросила Ленка, и изображение тут же пропало.

– Помните о том, что вы видели, – шепнул Иван Кириллович, – а теперь идите, Леша вас ждет. Но, не попрощавшись со мной, не уходите, – добавил ласково и одновременно строго.

В Лешкиной комнате от прежней обстановки не осталось и следа. Повсюду валялись выброшенные из шкафов вещи. С книжных полок сняли часть книг, отчего стеллаж напоминал человека с выбитыми зубами. Сумки и картонные коробки, перевязанные веревками, сложили в углу. Ковер и магнитофон исчезли. Стен стоял у окна и курил.

«Неужели ему позволяют курить дома?» – удивилась Лена.

Вообще вид у него был расхлестанный, рубаха с оторванными пуговицами связана узлом, а вместо майки на груди была какая-то странная полотняная повязка, охватывающая весь торс. Потом, уже много времени спустя, Лена узнала, что такие повязки иногда накладывают при переломе ребер.

– Этот Иван Кириллович – он кто?

– Гамаюнов? – Стен улыбнулся. – Он – гений. Ты о нем еще услышишь. Обещаю.

– Кирша сказал, что ты уезжаешь.

Алексей посмотрел на нее вопросительно, будто спрашивал: «Ну и что? Тебе-то какое дело?»

– Ты на меня злишься? – спросила Лена.

Он молча покачал головой.

– Но почему же тогда уезжаешь?

Любой другой огрызнулся бы зло: «Не из-за тебя же, дурехи». Но Лешка сказал:

– Отец считает, что так будет лучше. Иван Кириллович тоже.

Странно, что он ссылался на чье-то мнение вполне уважительно.

– А как же твоя мама? Она не против?

Он ответил не сразу. Глубоко затянулся, потом откинул голову назад и выпустил вверх струю дыма. Со странной усмешкой смотрел, как синее кольцо, извиваясь, растекается бесформенным облачком под потолком.

– Мы с нею поссорились.

– Что сделали? – не поняла Лена.

– Поссорились, – повторил Стен с неожиданной злостью. – Моя выходка испортила ей карьеру. Она же член партии, начальник лаборатории, а тут такое! Ей объявили выговор по партийной линии, ее лабораторию в институте ликвидировали. Она теперь без работы. Уехала к сестре, пытается устроиться. И занимается срочным обменом квартиры, – он говорил о матери «она», будто в одночасье самый близкий человек сделался ему абсолютно чужим.

– Значит… Ее здесь нет?

Алексей усмехнулся.

– А ты понятливая, Никоноша, – он швырнул окурок в пепельницу. – Я-то думал, что на свете есть хотя бы один человек, на которого можно безоговорочно положиться. А оказалось, что нет. Она сама говорила: хочу, чтобы мой сын был сильным и смелым, способным на неординарный поступок. Почему же, когда все открылось, она орала как резаная и обзывала меня кретином и подонком? И это прямо там, у них! Они так забавлялись, когда она отвесила мне пощечину. – В его голосе послышалась такая боль, что Ленка невольно передернулась.

– Но ты в самом деле… испортил ей жизнь. Ты это понимаешь?

Стен по своему обыкновению откинул голову назад.

– Это ты ничего не понимаешь. Я дал ей шанс. Я должен был это сделать. Должен! Но… – он задохнулся. – Она всегда придерживалась тех же взглядов, что и я. Но при этом считала, что лучше сидеть и молчать в тряпочку. Или шептаться на кухне. Но нельзя же всю жизнь раздваиваться! Мне надоело лгать, надоело говорить не то, что я думаю. Пока я молчу, все будет длиться. Эта жизнь после жизни никогда не кончится… Все мерзко! Все!

– Твоя мама переживала за тебя, ты же всю жизнь себе поломал.

– Э, нет! – Он погрозил кому-то пальцем. – Она орала только про себя, а про меня – ни единого слова! Я ей жизни отравил. Я ее ущемил! – Он рассмеялся. – Это было потрясающе. Откуда это слово? Ущемил. А я-то думал… – он осекся, спохватившись, что слишком выдал себя.

Это был удар по его гордости: он-то считал, что для матери свет в окошке, а вышло… Черт знает, что вышло.

– А твой отец? – спросила Лена с опаской, боясь наступить на еще одну больную мозоль.

– Я его почти не знаю. Хотя сейчас отец мне очень и очень помог.

– Он тебя одобряет?

Стен ответил не сразу.

– Отец меня понимает. В жизни каждого есть такая черта, за которую ты не имеешь права переступать. У древних была такая поговорка: здесь вода останавливается. Все. Предел. Видимо, я к такой черте подошел. Вместе со всеми.

Стен то говорил вполне понятные вещи, то он начинал рассуждать на каком-то своем особенном языке. Как будто не от своего имени. Лене вдруг расхотелось спорить о высших материях. Если сказать честно, эти самые материи ее мало занимали, интересовал ее только Лешка. Их отношения. Какие еще, к черту, отношения? Он уедет, и они никогда больше не увидятся. Никогда. Вот и все отношения.

– Ты мне будешь писать? – спросила она жалобно.

Стен пожал плечами, и этот жест мог означать все, что угодно – «не знаю», «может быть», «конечно».

Потом выяснилось, что пожатие плеч означало недоуменное «зачем?»

Лена подошла и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его в щеку. Потом отступила.

– Это ничего не изменит, – сказал Стен очень тихо, без тени издевки в голосе, и от этого его слова звучали еще обиднее, еще больнее.

Лена бросилась вон из комнаты. В прихожей столкнулась с Иваном Кирилловичем. От неожиданности она вскрикнула. В руках «старика» – а в мыслях Ленка именовала этого человека именно так – была точно такая же плетенка, как и у него на шее. В цветных косицах причудливо сверкала серебряная нить. В этот раз ожерелье показалось Ленке необыкновенно красивым.

– Ниточка живая? – спросила Ленка у «старика». Почему-то шепотом.

– Можно сказать, что да. Наверное, то, что я совершаю – безумие. Но все же… Вы позволите? – спросил Иван Кириллович так же очень тихо.

Ленка кивнула – сейчас она была готова на любое безумство. Она приподняла волосы и замерла, ожидая чего-то неожиданного. Волшебного. Иван Кириллович замкнул на ее шее ожерелье. Ничего особенного. Немного щекотно. Тогда она еще не ведала, какой властью наделил ее этот странный человек. А если бы даже ведала, то все равно отказаться уже не могла. Ожерелье было уже создано.

– И что теперь?

– Увидите. Только будьте осторожны. Возьмите на память. – Иван Кириллович вложил ей в руки что-то плоское, завернутое в два слоя газет.

– Тарелка? – изумилась Лена. – Так ведь это наверное… – она смутилась. Хотела сказать, что он отдает чужую вещь без ведома хозяев.

– Тарелка моя, – сказал старик с легким раздражением. – Я дарю! Я!

Лена не поняла, зачем ей тарелка, но переспрашивать не стала. Взяла, зажала под мышкой. Ей редко что-то дарили.

Писем Стен не писал, но в последних числах августа 87-го вновь объявился в Питере. Когда высокий молодой человек окликнул Ленку в скверике возле ее дома, она не сразу признала в нем Стеновского. Он выглядел старше своих лет, был неожиданно деловит и уверен в себе. На нем была тонкая синяя джинсовая рубашка и новенькие джинсы, несомненно, американские. Ровный бронзовый загар и золотистый оттенок волос говорили о том, что последний месяц он провел под жарким солнцем. Сердце ее заколотилось – несколько секунд Лена стояла, не в силах сдвинуться с места и лишь глядела на Стена во все глаза. Уж никак не ожидала она увидеть его таким – не загнанным в угол, а веселым и неприлично преуспевающим. Жизнь уже начала меняться. Но совсем чуть-чуть, незаметно. Ветер перемен походил пока на сквозняк. Никто не знал, насколько силен окажется ураган.

– Как у тебя дела? – спросил Стен, улыбаясь.

– Дерьмово. В институт провалилась, – огрызнулась Лена, пытаясь скрыть смущение. – Во второй раз поступала в медицинский, и срезалась на сочинении, как в прошлом году. Вот такие пирожки.

– Что будешь делать теперь?

– Пойду на какие-нибудь курсы. Или в мед училище. Может быть. Не знаю. Мать сказала, что так даже лучше – у нее нет возможности кормить меня шесть лет. Отец умер в прошлом году. Я целый год готовилась, и вот – облом. Говорят, без взятки вообще не поступить. А идти в Техноложку или Холодилку, чтобы технарем всю жизнь в конторе сидеть, не хочу.

– На экономический факультет не пробовала? Экономика – перспективное направление… – начал было Стен, но Лена его перебила.

– Зачем? Хочу быть медиком. Но не могу.

– Сочувствую, – сказал Алексей.

– Я сама себе сочувствую, – усмехнулась она, и тут же поймала его удивленный взгляд. Кажется, он не ожидал от нее подобных фраз. Что поделаешь – все когда-нибудь начинают взрослеть. – А ты? – поинтересовалась она.

Алексей приложил палец к губам.

– Пока это тайна, но я скоро ее открою. Ребята в городе?

– Наверное. Дроздов только уехал – поступил в военное училище.

– Ну и Бог с ним. Не велика потеря. Кирша и Ник здесь? Надо им позвонить, разговор будет интересный. – Алексей подмигнул ей с видом заговорщика.

И тут она заметила у него на шее – верхняя пуговица рубашки была расстегнута – пестрое ожерелье с серебряной нитью. Точно такое же, как у нее. Или почти точно такое же. Это был знак какого-то тайного братства – но какого, Лена тогда еще не знала.

«Так я с тобой!.. Я и ты!» – хотелось ей закричать на весь мир. Но она вовремя закусила губу. Гордость ее переполняла. Она всю жизнь мечтала о чем-то таком – избранности, друзьях, настоящих друзьях. Взаимопонимании.

Через полчаса четверо бывших одноклассников сидели на кухне у Кирши. Стен принес бутылку вина, и они выпили за встречу.

– Ну, конспиратор, рассказывай, с чем пожаловал, – подмигнул старому приятелю Кирша. – Как жизнь на зоне?

– Брось, Санька, у него же условный срок, – вмешалась Лена. – Теперь наверняка можно подать на реабилитацию. То, что Лешка написал в листовке, теперь пишут в газетах. Сахарова из ссылки вернули.

– Еще не все газеты и не всё пишут, – уточнил Кирша. – И потом неизвестно как все повернется. У нас всегда так: сначала дырочку проковыряют, а потом ее срочно заткнут.

– Хватит о прошлом, – протестующе взмахнул рукой Алексей. – Лучше поговорим о будущем.

Все насторожились.

– Ну и что там, в будущем? – пожал плечами Кирша. – Молочные реки и кисельные берега? Будем жить, как на западе.

Стеновский задумался, будто взвешивал в последний раз, стоит ли говорить о своих замыслах.

– Предлагаю вам работу в очень важном проекте, – сказал он наконец. – Мы будем учиться за границей. То есть сначала учиться, а потом работать.

– Ась? – скорчил дурацкую физиономию Кирша. – В Магадане? Или на Колыме?

– В Европе, – уточнил Стеновский. – Возможно, в Англии.

Все переглянулись. Если бы они не проучились вместе со Стеном девять лет, то наверняка бы решили, что он их разыгрывает.

– Что значит – «предлагаю»? – спросила, наконец, Ленка.

– Существует некий проект… – начал объяснять Стеновский. – Он держится пока в тайне. Проект этот одобрен на самом верху, но пока не афишируется, у него слишком много противников. Одно могу сказать: речь идет о будущем России.

– Ага, скинемся, братцы, по рваному и выкупим назад Аляску, – ухмыльнулся Кирша.

– Дай мне сказать. Потом будешь подавать реплики с места, – вспылил по своему обыкновению Алексей, и Кирша примолк. – Один русский эмигрант пожертвовал огромные деньги в специальный фонд… Нам нужны самые способные, мыслящие по-новому люди.

– Нельзя ли поподробнее? – спросил Кирша. – Сколько кому и когда?

– Десятки, сотни ребят поедут учиться за границу на пять или шесть лет, – сообщил Стен. Таким тоном он говорил «Я должен был», рассказывая о листовках на демонстрации. – Формально проект создан для того, чтобы обучить группу экономистов за границей. Так оно и будет – с одной стороны. Но на самом деле цель куда важнее…

– Наше – самое лучшее, не чета заграничному, – перебил Ник.

– Эти ребята станут элитой, – заявил Алексей. – Будущей элитой.

Кирша пожал плечами.

«Может быть, Стен наконец, нашел то недостижимое, о котором так мечтал в прежние годы», – подумала Лена.

Алексей выглядел человеком, ухватившим мечту за хвост.

– Судя по всему, наш друг эти три года сидел в сумасшедшем доме, – резюмировал прозвучавшее выступление Кирша.

– Это похоже на правду, – не очень уверенно сказала Ленка. – Все теперь надеются на помощь Запада.

– Все это повторение пройденного, – фыркнул Кирша. – Поход на целину с плакатом: «Лишний жир с себя мы сгоним, а Америку обгоним». Мы всякий раз куда-то бежим. И каждый раз – в другую сторону.

Стен стиснул кулаки. Ленка почувствовала ярость Алексея и будто ненароком коснулась Лешкиной руки. Разумеется, он не знал о даре, который давало ей ожерелье и не почувствовал подвоха.

«Боже мой! При чем здесь целина, Америка и жир? Я им предлагаю будущее, а они отказываются!» – отчетливо прозвучала в ее мозгу мысль Алексея.

Она поспешно отдернула руку. Возможно, он догадался о чем-то, потому что поглядел на Лену с удивлением.

– Хорошо, пусть так, – попыталась поддержать Алексея Лена. – А ты, выходит, распоряжаешься этим проектом, если готов отправить нас в Англию учиться?

Стеновский с благодарностью посмотрел на Лену, во всяком случае, ей так показалось.

– Обычно кандидатов приглашают пройти тестирование, ничего не объясняя. Происходит двух– или даже трехступенчатый отбор. Но некоторых берут вне конкурса.

– Неужели опять детей рабочих и крестьян? – предположил Кирша. – Как ты знаешь, я под эту категорию не подхожу.

– Нет, – Стеновский рассмеялся, кажется, в первый раз с момента начала разговора. – В этот раз происхождение роли не играет. К примеру, меня взяли вне конкурса. Один из организаторов проекта был моим защитником в суде.

– Иван Кириллович? – живо спросила Ленка. Ей нравилось быть причастной.

Алексей кивнул и продолжал:

– Иван Кириллович – замечательный человек. Я за вас поручился, и он выдал мне четыре анкеты со штампом «вне конкурса». Надо их заполнить вместе с анкетами для визы, я отвезу их в наш центр, и через месяц вы станете участниками проекта. Тогда вам более подробно объяснят суть дела и цель и – я вам обещаю – вы ни за что не пожалеете.

– А если пожалеем? – не унимался Кирша. – Я тут с одной девчонкой познакомился. Он мне все твердила – не пожалеешь, не пожалеешь, а я залез к ней в койку и очень даже пожалел.

Алексей пожал плечами:

– В этом случае ты забудешь о проекте.

– Каким образом?

– Ну… Выпьешь стакан воды и забудешь.

Кирша хихикнул, решив, что старый приятель шутит.

Стен открыл принесенную с собой папку и вытащил фирменный бланк на английском языке. Бумага была великолепная – мелованная, гладкая и сверкающая, в правом красовалась Спасская башня, увенчанная двуглавым орлом.

– Я что же, должен бросить институт ради твоих туманных баек? – спросил Кирша, разглядывая шикарный бланк.

– Разумеется, но ты будешь учиться в Европе или Америке.

– Нет, так не пойдет, – перебил Алексея Кирша. – Папаша выложил три тысячи, чтобы меня пропихнуть в это сраное заведение, да еще две ушло на всякие ксивы, чтобы подтвердить мою непригодность к любой строевой и нестроевой службе. И тут являешься ты и требуешь, чтобы я все это бросил и перся за каким-то чертом с тобой в Бангладеш. Нет уж, спасибочко, Леша, но я не поеду.

– Весь этот проект – афера, – поддакнул Ник Веселков. – В результате мы окажемся посреди тайги со звездно-полосатым флагом в руках, разговорником английского языка и рюкзаком, набитым тушенкой. За всем этим наверняка стоит ЦРУ.

– Вы что же, отказываетесь? – спросил Стеновский, не в силах в такое поверить.

– Кто поручится, что это не элементарная провокация? Таинственный проект. Какие-то анкеты. Тестирование. А потом нас всех посадят лет на двадцать за шпионаж! – ухмыльнулся Веселков.

Если это и была шутка, то Алексей ее явно не понял. Взъярившись, он точнехонько заехал приятелю в глаз. Кирша тут же повис на Лешке с одной стороны, а Лена – с другой. Все кончилось благополучно, если не считать пары разбитых тарелок и опрокинутого мусорного ведра.

– У тебя, Стен, всегда с юмором было хреновато, – прохрипел Ник, прикладывая к лицу мокрое полотенце.

– Это не юмор, – выдохнул Стеновский и повернулся к Лене. – А ты возьмешь анкету?

С минуту она молчала, потом отрицательно покачала головой.

– Почему? – Он вновь готов был вспылить.

– Я на том собрании тебя не поддержала, проголосовала, как все, «за», – она сделала ударение на слове «все» и выразительно посмотрела на Ника и Киршу. – Я бы с радостью стала работать в твоем проекте. Но извини. Не имею права.

Эту речь она произнесла неожиданно даже для себя. Еще минуту назад она хотела взять бумагу, мысленно она уже протянула руку. Но, раскрыв рот, вдруг поняла, что должна отказаться. Когда она выпалила эти несколько фраз, то подивилась собственному благородству. И коснувшись на мгновение руки Алексея (уж в этом удовольствии она не могла себе отказать) поняла, что он удивлен.

– Хорошо, – сказал он задумчиво. – Хорошо.

И это было не просто подведение итога случившегося разговора, но и оценкой ее, Лены Никоновой, поведения. Ну, наконец-то выдержала экзамен. Где же положенная пятерка? Почему Алексей закрывает папку и шагает к двери? Да, он расстроен, что никто не воспринял с восторгом его предложение. Но в данный момент Лену волновало другое. Сам Алексей. Только он. Разве теперь она не искупила прежнюю вину и не…

– Ты уже уходишь? – спросила она.

– Извини, еще много дел.

Сделалось так обидно, что дрогнули губы. Стеновский с удивлением посмотрел на нее.

– Пока, – сказал Алексей, и сам дотронулся до ее руки.

«До вечера», – услышала Лена отчетливо, и улыбнулась в ответ.

Странный он был человек. Не лгал. Стен только мысленно пообещал: приду. И сдержал обещание. Когда он позвонил ей, Лена была уже одета и накрашена. Пришлось выдержать паузу минут в десять, прежде чем спуститься во двор. Она стояла у окна, спрятавшись за выцветшими шторами, и смотрела, как Стен меряет шагами сквер, периодически поднимая голову, и смотрит в ее окна. Если бы она не вела себя так глупо в тот вечер, когда зашел разговор о листовках! Если бы она сказала: «Лешка, что бы ни произошло, я с тобой». А потом на собрании встала и сказала: «А катитесь вы все к черту, трусы!» Разве было так страшно это сказать? Теперь ей казалось, что ни капельки. В этом случае она бы паковала бы вещи, а мамаша бы ревела ревмя и причитала: «Далась тебе эта заграница!» А может быть, они бы расписались перед тем, как уехать.

Тут Лена поняла, что чересчур размечталась. Разумеется, всевозможные «если» можно громоздить бесконечно, как кубики, друг на друга. Судьба всех этих шатких пирамидок неизменно одна. Но… Сегодня Лена была на высоте и – о чудо! – довольна собой.

Сбежав вниз навстречу Алексею, Лена не удержалась и с кошачьей мягкостью просунула свою руку ему под локоть, как будто они уже не первый день гуляли по этим улицам в темноте. Если его и удивил этот жест, то Стен не подал виду. В нем появилась какая-то зрелая сдержанность, и это очень нравилось Лене.

Хотелось сыграть в благородство до конца и попытаться не слушать Лешкины мысли, но не в ее воле было перекрыть этот канал. Голос Стена звучал теперь в ее мозгу приглушеннее, но все равно она явственно расслышала: «Жаль, что Лена отказалась. Она достойнее других… многих… Да и кто может определить, кто достоин, кто на что способен?» Невольно она прижалась к нему еще сильнее.

– Куда мы пойдем? В «Кабанью голову»? – спросила Лена.

«Кабаньей головой» называли кафе на углу.

– Разве у нас есть выбор? – поинтересовался Алексей. – Хотя я убедился, что выбор почти всегда есть. Самое трудное – разглядеть, между чем и чем выбирать.

Было занятно его слушать. Слова его звучали рефреном проносящихся в мозгу мыслей. Их полное совпадение вызывало ощущение удивительной гармонии. Прежде ничего подобного Ленка не встречала. Гораздо чаще слова и мысли совершенно не совпадали. К примеру, парень говорил ей: «Ты просто красавица, Леночка», а мысленно добавлял: «Чего ломаешься, сука, все равно вечером снимешь трусики». Ленка внезапно отстранилась. А вдруг Стен тоже подумает про трусики и все такое… Ей не хотелось прочесть в его мыслях что-нибудь подобное. Или, наоборот, хотелось? Только не в столь грубой форме.

– Что с тобой? – спросил Алексей, останавливаясь.

Лена неопределенно передернула плечами. Как сказать, что ей неловко подслушивать его мысли. На остальных ей было глубоко плевать. Но его Лена обманывать не могла.

– У тебя есть парень? – спросил Стен. – Не хочешь, чтобы нас видели вместе?

О, Господи, как банально. Она расстегнула ворот платья и показала плетеное ожерелье.

– Теперь я могу слышать чужие мысли, если прикоснусь к человеку.

– Ты читала мои? – нахмурился Алексей.

– Да, но только, когда держала тебя за руку. И… и… мне показалось нечестным дольше это скрывать. Так что учти на будущее. Со мной опасно.

– Давно открылись подобные способности?

– Иван Кириллович подарил мне ожерелье. После этого всё и началось.

– Иван Кириллович? – переспросил Стеновский. – В тот вечер, когда ты была у меня?

Лена кивнула.

– Еще он показывал мне церковь на дне тарелки, – добавила зачем-то.

Упоминание о церкви произвело впечатление. Стен задумался. Лена заложила руки за спину, чтобы не поддаться искушению.

– Церковь? А что еще ты видела?

– Озеро… сосны…

– Странно.

Он больше ничего не сказал. Пауза затянулась.

– А ты? – тут только она спохватилась. – Тоже читаешь мысли?

Стен отрицательно покачал головой.

– Нет. В каждом человеке ожерелье открывает особенный дар.

– И что ожерелье подарило тебе?

– Ничего. Я глух к тем силам, что управляют ожерельем. Люди с подобной глухотой – случай редкий. Быть может, один на тысячу. Так Гамаюнов… то есть Иван Кириллович мне объяснил.

– Да, что ни говори, Лешенька, ты у нас редкий экземпляр. Получается, все участники вашего проекта носят такие ожерелья?

– Нет! – Алексей затряс головой, давая понять, что предположение Лены просто смешно. – Насколько я знаю, пока такое ожерелье только у меня… – Опять он вернулся к прежней теме: – Послушай, Иван Кириллович лично не присылал тебе приглашение и анкеты?

– Вновь ответ отрицательный, – рассмеялась Лена, и вдруг почувствовала обиду: оказывается, её должны были позвать на пир, но почему-то забыли.

– Я скажу тебе больше, чем остальным: страну ждет острейший кризис. Но если нам удастся сделать то, что мы задумали, его можно будет преодолеть. Мы вернем то, что было потеряно – зря растраченные силы и уничтоженные жизни. Не буквально, конечно. Любая смерть – это пустота. Безвременная, насильственная смерть – пустота вдвойне. Растраченная зря жизнь – пустота. Бессмысленная стройка – пустота. Бездарная книга, заказное кино, крах идеалов – пустота. Вокруг вакуум. Мы не задыхаемся только потому, что каждый натянул на голову мешок и нюхает клей – какой кому по вкусу. Но мешки вот-вот сдернут. И мы либо задохнемся, либо заполним все таким дерьмом… – Стен помолчал. – Так вот наш проект – это попытка заполнить пустоту. Но не новой идеологией. Мы должны опередить время и стать другими людьми. Когда мир будет падать, мы сумеем остановить падения, подпереть плечом. Мы будем знать, что делать, когда всех прочих охватит смятение. Для непосвященных это звучит как бред, но, клянусь, все еще можно исправить.

– Так говорит Иван Кириллович?

– Да, так говорит Иван Кириллович Гамаюнов. Ты должна ехать со мной.

– Раз не позвали – значит не должна.

Алексей покачал головой:

– Сегодня ты меня просто удивляешь.

– В каким смысле? В хорошем или в плохом?

Вместо ответа он привлек ее к себе.

– Теперь я услышу, что ты думаешь, – напомнила Лена.

– Ну, так услышь.

«Я хочу поцеловать тебя», – прозвучало отчетливо, как будто он сказал об этом вслух.

«Так целуй…» – отвечала она.

Стен ждал – не слышал ее мысленного ответа.

– Чего же ты медлишь? – спросила она вслух.

Она чувствовала себя такой уверенной и впервые – в чем-то превосходящей Стена.

Кафе было большим и неуютным. Задуманное как центр молодежного досуга, оно почти всегда пустовало. Ребята предпочитали тусоваться на лестницах, чем сидеть в этом холодном здании, похожем на помесь сборочного цеха с дешевой столовкой. Высоченные потолки и огромные окна не добавляли уюта. Здесь не было ни блеска, ни полумрака, ни атмосферы таинственности. Не было и музыки. Ничего, кроме скуки. Коктейли по весьма неумеренным ценам и пирожные, вид которых навевал воспоминания об уроках кулинарии в школе, не могли привлечь посетителей.