Текст книги "Челябинск. Любимых не выбирают"

Рано встает охрана

Мне повезло с домашней парковкой – тесть подарил на день рождения старенький железный гараж почти под окнами. Роскошь, которую не всякий может себе позволить. В первое время, пока новая тачка еще блестела, пахла свежим пластиком и не имела царапин, я старательно загонял ее в бункер. Не ленился зимой и летом ежедневно проходить лишние двести метров, огибая дом, отпирать и запирать ворота. Зато душа была спокойна.

С годами дисциплина захромала, да и гараж стал осыпаться, а я тот еще труженик руками. Махнул на это дело и стал парковаться во дворе, чудом находя свободное место. И вот тут появились эти…

Помните, в нулевых была распространена такая услуга – добровольная охрана во дворах. Какие-то мутные молодые люди стригли с автовладельцев небольшие суммы и дежурили ночами в какой-нибудь разбитой колымаге. Едва завидев тебя на углу, они торопливо устремлялись к месту твоей парковки и неназойливо просили милостыню. Я их игнорировал. Один раз молча отказал, два раза отказал словесно, а на третий просто послал, указав на незаконность их действий.

Рано утром, собираясь ехать на смену на радио, я обнаружил у машины спущенное колесо. В течение следующих нескольких дней такие же неприятности произошли с другими жителями дома. Очевидно, отказы оплачивать ночевку пошли валом, и мелкие жулики решили сделать ход конем – стали создавать спрос.

Мне нужны были доказательства. Однажды ночью я решил подежурить с видеокамерой у окна. Двор наш хорошо освещался, и я без труда разглядел и снял на видео мелкого заморыша, который ползал по асфальту и скручивал у колес золотники. За несколько минут он «обслужил» целый ряд тачек и спокойно исчез во тьме.

Вечером после работы я обошел всех пострадавших и показал видео. Что любопытно, вредитель даже не пытался маскироваться, сидел тут же во дворе в своем разбитом «офисе» и готовился собирать новый урожай.

У него изначально не было никаких шансов.

Мы вытряхнули парня из его сарая и с богатым использованием ненормативной лексики выразили свое негодование. Оглядев крепких и решительных мужиков, чувак предпочел исчезнуть. В наш автомобильный двор пришли долгожданные покой и безопасность.

Вот что значит коллективные действия. Вы понимаете, о чем я.

Глаза в зеркале

Самое «вкусное» время таксиста – предпраздничные и праздничные вечера. И если в Новый год или День защитников Отечества все более-менее предсказуемо, то Восьмое марта идет отдельной статьей.

Как-то вечером седьмого числа забирал двух девчонок из ресторана на Тополинке. Веселые, громкие, с початой бутылкой вина. А у меня в машине Фрэнк Синатра играет. Я расслаблен.

– Маладой чилавек! Поставьте хорошую музыку, пжалста! Ик!

– Какую, например?

– Ну, там, тили-тили, трали-вали…

Полистал частоты, нашел праздничный «дынц-дынц» на сто двадцать ударов в минуту. Девчонки оживились, давай кричать и руками размахивать. При посадке они собирались по домам, но музыка направила их мысли в иное русло.

– Дяденька, а везите-ка нас потанцевать! Деньгами не обидим!

И так весь вечер: из ресторана в клуб, из клуба в ресторан, развозы с корпоративов. Полная гамма эмоций и чувств, громкие разговоры, цветы и вино по кругу из горла. Жизнь бурлила.

К одиннадцати часам сказал себе, что беру последнюю заявку – и домой. Хватит с меня.

Заказали в Металлургический без указания конечного пункта поездки. Приехал, стою во дворе старого трехэтажного дома. Через десять минут из подъезда выходит девушка в короткой куртке, в колготках и туфлях на высоком каблуке. Без головного убора. Какая-то взлохмаченная…

«Ну вот, – думаю, – и эта куда-то несется за приключениями».

Села на заднее сиденье.

– Куда едем? – спрашиваю.

– Не знаю.

– Мадам, определяйтесь.

Шмыгнула носом, тронула меня за плечо, протянула пятисотку.

– Просто покатайтесь по городу, на сколько этого хватит.

И я катался. Включил что-то романтичное и все время поглядывал в зеркало, в котором отражались глаза грустной пассажирки. Они предательски блестели от влаги.

Я был почти уверен, что обратно девушка не поедет. Так и вышло. Через полчаса она попросила высадить ее в спальном районе северо-запада.

До сих пор вспоминаю эту поездку. Если бы я был художником и меня попросили нарисовать Любовь, как я ее себе представляю, я бы изобразил те глаза в зеркале.

Деньги не пахнут

Однажды я чуть не покалечил пассажирку.

Принял заказ с северка до Первого озера. Тетушка в возрасте, с пакетами и сумками. Ехала от внуков домой. Спокойный, тихий пассажир. Люблю таких.

Поехал короткой дорогой, через проспект Победы. Кстати, он только в справочниках значится «проспектом», в реальности же это узкий двухполосный трек с препятствиями. Самый сложный участок – подъем из-под моста за улицей Российской. Зимой там обычно прорыты глубокие колеи. Я уже приноровился к этому пригорку, но чувствовал, что рано или поздно моя самоуверенность меня подведет.

Не рассчитал я скорость в тот вечер, выскочил из колеи на перекресток, пошел юзом и со всей дури налетел на трамвайные рельсы. Засел в сугробе на путях.

Пассажирку от страха парализовало. Она даже не взвизгнула.

Вытаскивали нас проезжавшие мимо братья-автомобилисты. Подцепили тросами, выкатили на дорогу. Вроде все обошлось.

До адреса на Чоппа добрались без приключений.

При прощании с пассажиркой меня разрывали сомнения. По-хорошему, я должен был предложить ей даже не скидку, а вообще подарок. Натерпелись мы в этой поездке, долго потряхивало. Но когда тетушка протянула мне оговоренную сумму, я промолчал. Забрал деньги и уехал.

До сих пор ломает.

Врач сказал – в морг

Собрался перекусить под вечер в «Макдональдсе». Поехал к «Киномаксу». Там-то меня и перехватили.

Женщина стояла на тротуаре в шаге от проезжей части. Худая, в вязаной шапочке и с длинным шарфом, свисающим почти до колен. Лица издалека я не разглядел, но даже со ста метров точно определил, что предмет, которым она дирижирует, это бутылка пива.

Времени на размышления в таких случаях немного. Если ты настроен благодушно, сбрасываешь скорость и берешь даже пьющего и курящего. Если слишком долго думаешь – пролетаешь мимо. В тот вечер я остановился, хотя не в моих правилах превращать автомобиль в передвижной кабак. Иногда я не могу объяснить мотивы своих поступков даже самому себе.

Я опустил стекло. Дамочка просунула в проем голову. Она очень замерзла, а потому выглядела довольно страшненько.

– На Горького.

– Горького длинная. Куда именно?

– В морг.

Слово вонзилось в грудь, как тупой нож. Я призадумался: в морг? поздним вечером? со страшненькой пассажиркой, похожей на Смерть?

– Вам именно в морг или где-то рядом с больницей? – решил уточнить я, надеясь на второй вариант.

– В самый морг.

Я вздохнул, собираясь отказать, но тут сзади раздался рев клаксона. Нас подгонял автобус.

– Ладно, прыгай.

Дама не заставила просить дважды. Мы рванули с места и вскоре выехали на залитую светом площадь Революции.

Пассажирка была не прочь пообщаться.

– Рита, – сказала она и громко икнула.

– Очень приятно. Борт сто сорок семь.

– Вас так зовут?

– В настоящий момент именно так и зовут. Когда закрою смену и поеду домой, меня будут звать иначе.

– Ну, тогда давайте закроем смену и поедем домой.

Я хмыкнул.

Некоторое время ехали в тишине. На светофоре я украдкой, делая вид, что смотрю в зеркало, взглянул на пассажирку. На вид ей лет тридцать пять – сорок, но какая-то она осунувшаяся, поблекшая. Возможно, обделена вниманием.

– Вот вы думаете, куда и почему я еду? – протянула Рита, прикладывая ко рту горлышко бутылки. Голос ее звучал мрачно и холодно, будто из пещеры. – А я врач-патологоанатом.

– Круто, – сказал я. – Интересно, что определило ваш выбор профессии?

– Чего?

– Я говорю, почему патологоанатом?

– А почему такси?

«Умыла», – подумал я.

– У меня это временно. Я за рулем отдыхаю. Когда соберусь с мыслями, вернусь в свою основную профессию.

– Это куда?

– В журналистику и шоу-бизнес.

– Ого. – Она ухмыльнулась. – У меня все проще. Призвание такое.

– Призвание?!

– А что вас удивляет?

– Ну… как-то… вы меня извините, конечно…

– Извиняю, – со вздохом сказала Рита, и я понял, что сильно упал в ее глазах. Очевидно, на расспросы о своей странной профессии она отвечает не впервые.

Мне стало неловко.

– Я знаю, о чем вы думаете, – подала голос Рита. – «Боже, она больная на всю голову». Так все думают. Но чтобы вы знали: врач-патологоанатом – это врач-универсал. Я знаю о человеческом организме всё. Больше знает только Господь Бог. Я могу поставить диагноз любому жмурику за несколько минут, ко мне привозят тела членов правительства и их любовниц, ко мне обращаются из соседних областей…

Она перевела дух, икнула, смазывая впечатления от пламенной речи, и продолжила:

– Думаешь, я ковыряюсь в трупах с утра до вечера? Ошибочное представление! С трупами возятся санитары, а я получаю материал для исследований… я плюхаюсь в бумажках и реактивах, у меня вечером башка болит от химии и напряжения глаз, понимаешь, милый друг? И еще я работаю с живыми тканями… ик!… Вот представь, положили на стол человека с операцией на брюхе, вытащили для меня образцы, и я за пятнадцать минут должна определить, что делать хирургу – лечить или резать к чертовой матери. Понимаешь? Я работаю, можно сказать, ради сохранения жизни на земле, у меня целые полки в кабинете с материалами по разным исследованиям, а вы говорите – в трупах ковыряться…

– Я ничего подобного не говорил.

Рита умолкла, отвернулась к окну и до конца поездки не проронила ни слова.

Подъехали на адрес. За оградой дремало небольшое одноэтажное здание.

– Сколько с меня? – спросила Рита.

– Двести.

Молчание в ответ. Ни малейших попыток поискать деньги. Я заметил, что у Риты не так много мест, где она могла бы их спрятать. Хлипкие карманы куртки для этого точно не годились.

– Кхм, – сказал я, – госпожа заслуженный патологоанатом республики, рассчитываться будем?

– Сладенький, – сказала Рита и протянула ко мне руку.

– Это… – начал я.

За секунду ее рука оказалась у меня на колене и сразу поползла вверх.

Поначалу я опешил, настолько абсурдной показалась ситуация, но когда взглянул на распахнутые ворота и тускло освещенный корпус морга, подумал, что абсурд и фарс могут обернуться триллером.

– Двести рублей! – рявкнул я.

Она убрала руку. Нахмурилась.

– Ладно, ждите.

И ушла, громко хлопнув дверью.

Больше я ее не видел. Деньги мне чуть позже вынес мужчина в белом халате. Наверно, санитар. Клянусь, если бы он долго тянул, я бы плюнул на оплату и укатил.

Зайти ночью в морг?

Нет, увольте.

Мяу

Поздно вечером подсадил очередную девицу (везет мне на них, особенно вечерами). Миниатюрная, черноволосая, в дорогой шубе. Выскочила налегке – по моим прикидкам, явно собиралась тусить не на морозе.

Собственно, так и вышло, назначила конечным пунктом «Галактику развлечений» на Комсомольском.

Всю дорогу щебетала по телефону. Обычно я стараюсь не прислушиваться к болтовне своих пассажиров, поскольку редко могу почерпнуть из этих монологов что-то для себя интересное, но в данном случае сложно было увернуться от града ласковостей в адрес невидимого собеседника. На другом конце провода, очевидно, висело что-то невероятное.

– Лапик, кисик, котик, мяука, – летело из-за спины, – ты же встретишь на крыльце? А то я совсем раздетая, из подъезда сразу в такси… Да, я подъеду на этой… как её… серебристая такая… Прямо к крыльцу подъеду… Ага… Ты мой котенок…

И так без умолку минут десять.

Уже к середине разговора я представлял «Кисика» довольно приятным во всех отношениях существом. Вероятно, красавец – высокий, статный, мускулистый. С короткой стрижкой, брутальный, но нежный и внимательный. При деньгах, разумеется, что немаловажно. В какой-то момент я, тщедушный интеллигент с брюшком и кредитами, начал ему завидовать: вот бы меня так вылизывали по телефону! Глядишь, и самооценка держалась бы на должном уровне. Вы бы знали, девчонки, как много зависит от вашего к нам отношения независимо от наших успехов…

Подкатили к «Галактике». На крыльце покуривают ночные тусовщики, где-то внутри здания долбит упругий ритм.

– Подождите немного, – говорит мне девушка и снова хватается за мобильник. – Алло, Котёнок, я подъехала… Ага, жду, выходи, надо еще расплатиться…

Сидим, ждем. Двигатель клокочет мерно, печка работает на полную мощность. Меня клонит в сон. Вот, думаю, сейчас вручу эту фифу из рук в руки её кавалеру, заберу деньги и поеду домой спать…

«Котик» является через пару минут. Взглянув на него, я делаю вывод, что больше всего на свете этот котяра любит сметану, жрет её с утра до вечера, закусывая драниками, а в перерывах между приемами пищи валяется на подоконнике. На вид лет шестьдесят, лысый, с обвислыми щеками, бычьей шеей и пузом, вылезающим из штанов.

Моя пассажирка, выйдя из машины, бросается ему на шею.

– Кисик!!!

Какая романтичная сцена, черт меня дери…

Мужик стучится ко мне, протягивает пятьсот рублей.

– Командир, держи!

А голос скрипучий, сиплый, как у актера Владимира Ильина.

– Доброй ночи! – отвечаю я.

Обнявшись, они направляются к крыльцу заведения. Гигантский сытый кот и маленькая мышка.

«А чего ты ждал? – думаю я. – Котики сейчас такие. Сердцу не прикажешь».

Вот такие они, котики. Фото: интернет

ЛОНГРИД

Лонгрид (англ. long read) – «долгое чтение».

В наше сумасшедшее время чтение больших текстов требует воли и усидчивости. Мы привыкли к коротким сообщениям и постам в социальных сетях – пролистал, поглядел, ничего не запомнил и побежал дальше. Но в больших текстах есть своя прелесть. Они требуют погружения, осмысления, сопереживания. И хорошо, что мы все еще не разлюбили читать толстые книги.

Соавторы настоящего альманаха, помимо миниатюр, предоставили и несколько относительно крупных работ. Я мог бы разбросать их по соответствующим тематическим главам, но ввиду своего объема они невольно ломали бы структуру повествования. Я поместил их сюда, в отдельную ячейку. Погружайтесь.

Ирина Моргулес. Намоленное место

Об авторе

Ирина Израилевна Моргулес (1939 – 2016) была, пожалуй, самой яркой звездой челябинской журналистики. Впрочем, слово «пожалуй» здесь будет лишним. Авторитетная, многоликая и артистичная, она десятилетиями неутомимо вела хронику городской жизни в самых разных журналистских жанрах – интервью, репортажи, блоги…

В 2000 году мне довелось поработать рядом с ней. Мы с ребятами запускали проект новой бесплатной газеты, и Ирина Израилевна любезно согласилась помочь с первым номером. Она провела с нами в импровизированной редакции на съемной квартире напротив Дома печати два дня, с утра и до позднего вечера. Это был почти мастер-класс. Впрочем, слово «почти» здесь будет лишним.

Опубликованный ниже текст авторства Ирины Моргулес впервые увидел свет 5 мая 2012 года в газете «Южноуральская панорама». Он посвящен многолетней истории заведения, которое располагается под одной из «кофейных» вывесок в многострадальном доме по проспекту Ленина, 61 (в том самом, где несколько лет назад рухнул балкон). Удивительно, какие порой легенды хранят неприметные места, мимо которых мы проходим равнодушно.

Публикуется с разрешения Дмитрия Моргулеса.

Пол бы кафельный. Из мелких квадратиков, где-то пять на пять сантиметров или чуть больше. Щербатый, понятно. Стены в обоях, таких, какие потом я видела в пассажирских вагонах старого, еще «догедеэровского» типа: с выпуклым полосатым узором. Все в мрачных желтовато-грязноватых тонах…

Говорят, детской памяти доверять нельзя. Ну, действительно, к этому магазину для отоваривания карточек нас прикрепили сразу после эвакуации, то есть в сорок первом году. Мне два года было. Конечно, ничего я тогда осознать не могла. Но война тянулась и тянулась, а в четыре-пять лет уже многое понимаешь – память, как губка, все впитывает. Тем более, это ведь не магазин в его нынешнем понимании: вошел, повертелся у прилавка, купил и ушел. Чтобы отоварить карточки, очередь надо было занимать с вечера. Осенью, зимой, весной, да и вообще в холод, дождь, снег очередников пускали на ночь в помещение магазина. Кто войдет, тот утром дождется часа, когда привезут хлеб и еще что-то, в относительном тепле. С собой брали одеяла или что-то теплое. Почти половину очереди составляли дети. Маленьких брали с собой взрослые (а куда их деть?), те, что постарше, боролись за место у прилавка самостоятельно. Спали на полу, тесно прижавшись друг к другу, все-таки теплее. Пока не засыпали и по утрам, когда не спится, разговаривали, иногда пели. И что-то вроде детской самодеятельности было, просили стихи почитать и потанцевать…

Меня брала с собой бабушка. Мама нанималась по ночам караулить картошку, что привозили на Элеваторный рынок, крестьяне за это расплачивались несколькими картофелинами.

Потом шла на работу.

Что удавалось «выстоять»? Помню хлеб, особенно пеклеванный. Он считался лакомством, хотя и горчил. Но был белым с ярким желтоватым отливом. Помню, как вместо молока на талон выдали мороженое из обрата на сахарине. Принесли его домой, выложили в миску, а в комнате холодно, оно не тает.

Входит сосед – старик Соломон из Одессы и ахает:

– Где вы взяли столько масла?!

Надо же, он еще помнил, что когда-то было масло…

Что там еще давали, помню плохо, разве что запомнился американский яичный порошок, он цветом был точь-в-точь как приблудный кот Васька.

Когда у бабушки где-то в конце войны или уже после нее украли карточки всей семьи на декаду, она пыталась повеситься, ее вынули из петли. Хотя уже жить вроде бы полегче было, ведь отец вернулся, вопреки полученной похоронке. Худой, контуженный, раненый, но – живой!

Карточки отменили в 1947 году. Сытнее жизнь не стала. Но однажды вдруг в этом же самом магазине «выбросили» небывалый продукт: американские кукурузные початки, длинные, бледно-желтые, молочно-восковой спелости, замороженные…

На Урале до Хрущева с его кукурузоманией понятия не имели, что это такое. Ходят, смотрят, а брать боятся.

Мы-то родом из Харькова, с Украины. Бабушка побежала, две авоськи набила, счастливая, тащит домой. Ей навстречу соседи:

– Абрамовна, что это? Как это едят?

– Просто отварить и есть с солью. А можно зерна отделить и варить кашу.

И весь наш дом по Карла Либкнехта, 20, где помещалось тогда Облстатуправление, а в нем работали и жили в коммунальных квартирах его сотрудники, в основном, женщины с детьми, настрадавшиеся за войну, бросились к магазину, и жильцы дома «Главмуки» по Красной, 48, и частный сектор – все рванули, накупили кто сколько мог. Неделю, если не больше, весь квартал вкусно благоухал, все ходили сытые, сонные от непривычной тяжести в желудках. А магазин, в котором всю войну отоваривали продуктовые карточки, где-то в конце сороковых или пятидесятых стал консервным. На его витринах, в зависимости от наличия или отсутствия продуктов в стране, выстраивались башенки из консервных банок: тушенка, сгущенка, а то и шпроты или совсем уж деликатес – печеночный паштет троицкого производства. Однажды, когда уже взрослой была, увидела на витрине баночки с изображением кукурузных початков. Написано «Кукуруза сахарная». Сработали бабушкины гены: двадцать банок купила. Вкусно. Потом вывеска на магазине сменилась на «Хрусталь и фарфор». Заходила сюда посмотреть на красивые вещи. Потом все это стало дефицитом, а вскоре исчезло.

Помню, долгое время была здесь аптека «Сезам». Хорошая аптека. Сюда из разных районов города ездили.

Потом – какая-то фирма торговала компьютерной техникой…

А недавно – ресторан открылся. Итальянский. Пошли мы туда с моей подругой и сослуживицей Лидой Стариковой. Заказали. Сидим, едим. Как оно, говорить не буду, я не собираюсь делать ресторану этому ни рекламу, ни антирекламу. Я в Италии была и могу сказать: чтобы готовить так, как это делают там, надо иметь то же мироощущение, что у выросших под средиземноморским солнцем латинян. Но пусть у тех, кто затеял это дело на проспекте Ленина, все получится. Я ведь не об этом. Я сижу, смотрю на стены, где картинки в узорном «итальянском» багете, а вижу те, семидесятилетней давности выпуклые узоры на обоях, опущу глаза на пол, шашечки кафеля всплывают. Какие же они были твердые и холодные…

Мы со Стариковой здесь нечто чужеродное: женщины нашего возраста по кафе и ресторанам не ходят, тем более не забегают попросту пообедать. Все молодые лица вокруг. Никого старше сорока не увидела. А те, что стояли, сидели, лежали здесь в очередях военного времени, чтобы утром, дождавшись куска хлеба, оттащив детей в ясли или отправив в школу, бежать на работу, разного возраста были. И так – ежедневно. Сколько здесь слез стояло комом в горлах, сколько рыданий несдерживаемых вырывалось наружу! Какие мольбы шли из этого невзрачного помещения, ставшего почти храмом: и попроще, чтобы талоны сегодня хорошо отоварили, и – самое главное, чтобы война скорее кончилась, причем – победой. А между этим – у каждого свое: чтобы дорогие вернулись живыми, чтобы тот, кто пропал без вести, нашелся, те, что под врагом сейчас, выжили, кто ранен, выздоровел.

И – детей сохранить! Меня должны были уничтожить двухлетней. Ровно семьдесят один год назад. У них не получилось.

Я знаю, кому быть благодарной за это.

– Девушка, дайте, пожалуйста, капуччино и штрудель…