Текст книги "Челябинск. Любимых не выбирают"

Ирина Шукшина-Фрик. Случаи из врачебной практики

Вспоминая свою врачебную молодость, Алекс никогда не отказывал друзьям, если его просили рассказать что-нибудь интересное. С бессмертным утверждением «Грешно смеяться над больными» друзья были согласны, хотя в их солидном, но всё ещё неуёмном возрасте, бытовало мнение, что здоровых нет, а есть недообследованные.

В практике врача трагедия идёт рука об руку с комедией. Став опытным специалистом, Алекс это хорошо знал. Вспоминалось разное. Сегодня на ум пришёл случай, когда ему, еще интерну, нужно было отправляться на вызов к дедушке с температурой тридцать восемь. Так было написано в журнале вызова.

Дом находился в частном поселке Першино. Доктор долго не мог попасть во двор. Собака, гремя тяжелой цепью, уже несколько раз включала свою собачью сигнализацию, но калитку никто не открывал.

Наконец, женский голос скомандовал издалека:

– Иду! Замолчи!

«Сигнализация» отключилась – только гавкнула для порядка ещё разок. По шарканью ног, приближающимся к воротам, стало ясно, что сейчас впустят.

Ворота открылись, и Алекс, войдя во двор, оказался в резной шкатулке. Он с восхищением стал осматривать искусно вырезанные деревянные узоры на ставнях, столбиках крыльца, коньке крыши и заборчике внутреннего палисадника. Узоры были выкрашены в голубой и белый цвета.

– Надо же, – удивился Алекс, – гжель в дереве!

Привыкшая к удивлению гостей, хозяйка с гордостью сказала:

– Муж у меня рукастый! Красиво режет!

– А где сам-то ИванВаныч? – спросил Алекс о пациенте. – И чего так долго не откхывали?

Алекс торопился, у него было ещё много вызовов, и от этого он сильнее картавил.

– Дык в сортире сам-то! А я рядом с ним была. Понос у него. Пока доковыляла до ворот, собака чуть будку с места не сорвала. Медленно хожу, ноги сильно болят.

– Пховодите меня.

Они двинулись в сторону сортира. Хозяйка шла уточкой, шаркая ногами и переваливаясь из стороны в сторону. Ноги были похожи на две части колеса, коленки деформированы. Каждый шаг давался с болью. Попадая ногой на неровность дорожки, бабка ойкала и останавливалась.

– У вас ахтхоз! – сочувственно произнес Алекс. – Лечиться надо! Пхиходите на пхиём.

За кустарником на заднем дворе появилось сооружение – деревянный деревенский туалет. Сортиры чудной конструкции «дырка над ямой» радовали попы страждущих, наверное, еще до Крещения Руси. Они же будут стоять в сельских огородах и через сто лет. Любит наш народ в экстремальных условиях облегчаться, да и других вариантов зачастую не имеется. И ладно бы летом, когда тепло. А как мороз ударит?

Впрочем, в нашем случае это было не совсем обычное архитектурное сооружение. Снаружи туалет тоже украшала изысканная резьба. Он был красивый, с высокой заострённой крышей, и напоминал ракету на старте. Правда, двери не было.

Судя по звукам, раздававшимся из туалета, кишечник хозяина со свистом освобождался от содержимого. Алекс, подошедший сбоку, представился и поинтересовался:

– И давно вы тут обосновались?

– Да уж минут сорок. Бегать устал туды-сюды, вот и сижу… Я извиняюсь, кто бы мог подумать, что в человеке столько говна!

Алекс заглянул внутрь. На корточках, как горный орёл над гнездом, сидел дед, держась руками за прикрученные к боковым стенкам деревянные ручки. Он был бледным, с испариной на лбу, но марку держал. Еще старался шутить.

– Вишь, какие для жены поручни выстругал. Всё над ней смеялся, а теперь вот и самому сгодились… Зря бабку послушал. Надо было водку с солью сразу выпить. Теперь бы уже выздоровел.

– А почему у вашего туалета нет двери?

Старик слегка приосанился и с важным видом произнес:

– А зачем она? Воровать тут нечего.

***

Как-то раз Алекс сидел в поликлинике на приёме вместе с доктором Тамарой Ивановной. Однажды она вышла в соседний кабинет по делу. Уходя, велела ему:

– Начинай приём.

На его призыв «Заходите!» в приоткрытой двери показалась голова мужчины лет пятидесяти.

– Здесь женщина ведёт приём или вы? – спросила голова.

– Я, – ответил Алекс.

На лице мужчины появилась хоть и страдальческая, но улыбка.

– Это хорошо. А то как-то неудобно. – Больной вошёл в кабинет.

Он еле переставлял ноги, двигаясь на полусогнутых, кривился от боли. Создавалось впечатление, что у больного в трусах между ног находится раскалённый шар. Человек стеснялся своего положения – ему всё время хотелось расшеперить ноги.

Отчитался:

– Я был у уролога. «С ним» всё в порядке. С остальным хозяйством – беда.

Термометр показал тридцать восемь градусов.

– Разденьтесь.

Мужчина аккуратно, стараясь не задеть болезненное место, приспустил брюки и трусы. Картина была типичной – мошонка цвета флага, реявшего в советские времена над обкомом партии.

Алекс напряг мозги. Аналитика не заняла много времени.

– У вас там рожа, – заключил эскулап.

– Нет! – растерялся пациент. – Моя рожа на месте. Я вас вижу, и вы меня.

– Это так заболевание называется. Рожа. От польского «красная кожа».

– То есть у меня теперь две рожи – тут и там? – Больной метнул взгляд на промежность.

Алекс понял, что отрицать забавную медицинскую коллизию бессмысленно, и согласился.

– Это временно. Я вам назначу таблетки и примочки. Дам больничный. Всё пройдет.

Глаза у мужчины ещё больше округлились.

– Вы и в больничном напишите, что у меня на яйцах рожа?

– Да, я обязан указать в больничном диагноз, но не совсем так, как вы озвучили.

– Парень! – взмолился мужик. – У нас в бухгалтерии ЧМЗ одни девки сидят. Они же меня засмеют! Не нужен мне твой больничный, оформлю отпуск. Давай свои рецепты.

Тут явилась Тамара Ивановна. Проинспектировала карточку, заглянула в трусы, заверила рецепты и со словами:

– Через три дня придёте на приём, если сможете, – отпустила больного.

Улыбнувшись Алексу, сказала:

– Вам очень повезло, а вот мужику нет. Случай редкий. Обычно рожа бывает на лице или нижних конечностях.

Ирина Шукшина-Фрик. Няня

Смолкли последние звуки музыки, допеты последние слова песни советских пионеров «Взвейтесь кострами, синие ночи», которую Алекс исполнял на немецком языке, аккомпанируя себе на пианино. В тишине комнаты за спиной он услышал тихие всхлипывания, которые старалась сдержать его старенькая няня. Слёзы счастья текли по её щекам. Её любимый ребёнок, её Сашенька, дороже которого не было, потому что не было вообще никого, вырос.

Перед концертом он объявил:

– Бабуля, эту песню я выучил специально для тебя. И на немецкий в школе я записался, чтобы мы с тобой могли говорить на твоём родном языке. Слушай!

Она слушала. А перед глазами пробегали картины жизни в этом доме…

Её пригласили поработать няней родители Саши, когда он был совсем маленький – годовалый. Маме нужно было выходить на работу, а ясли и садик для него не годились. Родился мальчик слабеньким, часто болел. Врачи не советовали отдавать его в детские учреждения.

Звали няню Альвина Христиановна. Она была уже пожилой женщиной на пенсии. Своей семьи, детей и внуков у неё не было, поэтому она могла пять дней в неделю жить в их доме, что всех очень устраивало. Она была немка. Родившаяся и выросшая в Крыму, вместе с другими своими соплеменниками была депортирована на Урал во время войны с фашистами. Прошла вместе с земляками все тяготы и испытания, трудармию.

Во дворе, где жила семья Алекса, было много немецких семей, с их детьми он дружил. Позже узнал, что Металлургический район – место, где Алекс родился и жил с родителями – возник на территории гигантского лагеря «Бакаллаг», в котором наряду с немцами пытались выжить и умирали татары, румыны, итальянцы, финны и люди других национальностей. Невезением в их судьбе стала их национальная принадлежность.

Несмотря на голод, холод и тяжёлые условия работы, Альвина осталась жива, а вся её семья погибла.

Этот мальчик достался ей худеньким, был прозрачным, с синюшным оттенком кожи.

– Он у нас как цыплёнок по рубль-пять, – шутила мама.

Такие цыплята тогда продавались в магазине и предназначались для быстрого приготовления.

Рыженький, губастенький, мальчик смотрел на няню своими светло-голубыми глазками очень внимательно. Они быстро подружились и полюбили друг друга.

Сколько помнил себя Алекс (когда он повзрослел, его уже не звали Сашей), няня была всегда рядом с ним, поэтому он долгое время воспринимал её как родную бабушку. Так и звал. Года в четыре ему объяснили, что бабушка не родная. Алексу было всё равно. Иногда к ним приезжала мамина мама, его родная бабушка. Её он не любил. Она была строгая и временная, а Альвина была добрая, ласковая и всегда рядом – настоящая бабушка.

Родители были абсолютно спокойны за своего ребёнка, видя, с какой ответственностью и заботой женщина относится к их тщедушному отпрыску.

– Ничего! Откормим! – провозгласила бабушка Альвина и, засучив рукава, стала кормить Алекса пищей, специально для него приготовленной. Он полюбил её «крепли» (немецкий хворост), и суп с галушками, и макароны с обжаренными на сливочном масле кусочками белого хлеба, и смалец, намазанный тоненьким слоем на чёрный хлеб, нутряной свиной жир, перетопленный и присоленный, сладкий пирог «куха». Все эти блюда готовила ему только няня. Он их обожал. И правда, малыш рос и поправлялся, к радости родителей.

Няня разрешала ему то, что запрещалось мамой. Бабушка всё делала разумно. Из-за часто болеющего горла родители не давали Алексу мороженного, а бабушка специально покупала себе пломбир и обязательно отламывала от него небольшой кусочек для Алекса, приговаривая:

– Ешь потихоньку! Не кусай, лижи!

Он был счастлив. Как все дети во дворе, ребёнок имел свой собственный кусок сладкой льдинки. Впрочем, мама не сердилась

Он любил, когда они с бабушкой ходили на базар за семечками. На базаре был целый ряд, где горками лежали семечки разных сортов. Граненный стакан – пятнадцать копеек, маленький стаканчик – десять. Она всегда выбирала пузатенькие, маслянистые семена, которые дома жарила. А потом чистила их ребёнку. Алекс обожал этот процесс – весь от начала до конца.

Ещё бабушка любила ему читать. Она перечитала Алексу множество сказок и других детских книжек. У них был свой сказочный мир, в котором им вдвоём было хорошо. Они понимали друг друга с полуслова, когда вспоминали героев из прочитанного. Все сказки и рассказы хорошо заканчивались. Тогда бабушка говорила:

– Ende gut, alles gut!

Алекс вместе с няней проговаривал пословицу по-немецки, а потом он сам произносил аналог русской пословицы:

– Всё хорошо, что хорошо кончается!

Когда ему исполнилось пять лет, родители решили отдать сына в детский сад. Алекс даже не заподозрил, что садик станет разлучником – бабушку отправят домой навсегда. Это случилось летом. Тогда мама сказала:

– Нам дали место в старшей группе. В понедельник тебя ждут.

Альвина уже собрала свои пожитки и раскладушку. Папа пошёл за такси. Обратного пути не было, хотя Алекс пытался объяснить родителям, что это родной ему человек, без которого он не может жить.

– Ну что, вам жалко? Пусть бабушка всегда живёт с нами! Я не хочу, чтобы она уезжала, – еле сдерживая слёзы, говорил ребёнок.

– Ты уже большой, Саша, и должен понимать, что Альвина Христиановна здесь была на работе и мы платили ей деньги. Теперь она будет работать у других людей. – Мама была непреклонна.

В этот день Алекс возненавидел своих родителей, как ему тогда казалось, навсегда. Плакать при них он не мог, он же мужчина, но, оставшись один в своей комнате, долго рыдал в подушку. Он был глубоко несчастен. Почти неделю он бастовал: не ел вечером мамин ужин, капризничал, грубил родителям и всячески проявлял свой упрямый характер. Альвина звонила ему и обещала скоро навестить.

К другому ребёнку она работать не пошла. Здоровье уже не позволяло – очень болели ноги. Но и мама без Альвины не обошлась. Как только Алекс заболевал, мама звонила ей и умоляла:

– Альвина Христиановна, очень прошу, выручайте! Сашка заболел, а мне на больничный никак нельзя. Сможете с ним посидеть?

Бабушка не только могла, но даже была счастлива помочь. Она, как скорая помощь, спешила на их адрес. Садилась в автобус номер сорок два на остановке «Улица Богдана Хмельницкого» и быстро доезжала до их остановки на улице Аносова.

Вместе с бабушкой Алекс перенёс корь и свинку. Все его ангины и ОРЗ тоже достались ей. Педантичная немка все мамины медицинские назначения выполняла строго по времени, как было прописано.

Когда он был здоров, бабушка, соскучившись по Алексу, звонила и просилась к ребёнку в гости. Она всегда приносила его любимые простые карамельки – подушечки, присыпанные какао. Алекс тоже очень скучал. Иногда звонил бабушке, чтобы услышать родной голос.

Когда начал учиться в школе, он сообразил, что болеть ему очень выгодно. Он стал симулировать болезнь. Родители оставляли больного дома. Мама вызывала няню, Альвина переселялась к ним минимум на неделю.

Ради этого он готов был врать родителям, хотя знал, что поступает плохо. Оправдывая себя, он припоминал свою обиду, которую родители нанесли ему, разлучив с бабушкой.

Алекса учили игре на пианино. Занятия спортом его бы устроили больше. Но что это за еврейский ребёнок, считали родители, который не скрипит целыми днями на альте или не мучает соседей своей игрой на фортепиано?

Он заучивал новые произведения, чтобы удивить и порадовать бабушку, когда она снова придёт в гости. Однажды Алекс специально для неё выучил по нотам песню, в которой пелось:

«Взвейтесь кострами, синие ночи!

Мы пионеры – дети рабочих.

Близится время светлых годов.

Клич пионера: «Всегда будь готов!»

Слова этой песни на немецком языке они выучили в школе.

– «Kinder wir singen freuliche Lider…», – выводил Алекс и далее по тексту, чтобы не сбиться. Выступление своё он тщательно отрепетировал. Ему казалось, что это будет очень важный момент, который порадует няню и выразит его настоящую к ней любовь. У него получилось.

Своими пухлыми, натруженными руками она гладила его по рыжей голове. Потом обняла своего любимца, как маленького, и прижала к груди, в которой билось с перебоями её больное сердце. Жизнь Альвины, как хороший гримёр, набросала на её лицо массу разных по глубине морщинок, чтобы образ пожилой женщины был законченным и достоверным. Каждая морщина была зарубкой на старом дереве, пережившем много разных событий.

Бабушка умерла в доме для престарелых в Каштаке. Она сама попросила маму Алекса туда её устроить. Это было непросто, но мама как-то договорилась. Они с Алексом иногда её навещали. Потом мама ездила одна, не хотела травмировать сына видом тяжело больной Альвины. Бабушка уже не звонила ему.

Им сообщили о смерти Альвины Христиановны, когда няню уже похоронили.

Пианино Алекса теперь стояло у стены, как огромное чучело бегемота с захлопнутой пастью. Он к нему не подходил. Заниматься музыкой бросил. Новые произведения разучивать стало не для кого.

Роман Грибанов. ВИА «Оптимисты» – первая бит-группа Челябинска

Шестидесятые годы для нашей страны ознаменовались резким подъемом отечественной культуры: в литературе, кинематографе, музыке. Издавались потрясающие романы, писались удивительные стихи, советские кинорежиссеры выдавали десятки шедевров мирового уровня художественной ценности. Не отставала и популярная музыка, в шестидесятые было сочинено, спето и сыграно немало мелодий и песен, которые на слуху и полвека спустя.

Челябинск не отставал от всей страны, в культурном плане переживая десятилетие солнечного оптимизма и сбывшихся надежд. В 1961 году мэром Челябинска становится Леонид Ильичев. Его стараниями преобразился центр города, у южноуральской столицы появился свой Бродвей, или сокращенно Брод. Участок от площади Революции до улицы Свободы стал местом прогулок и сборов неформальной молодежи – стиляг. Ильичев добился строительства и открытия в 1967 году дворца спорта «Юность», который использовался и как первоклассный вместительный концертный зал. Принимал зрителей и Дворец культуры железнодорожников, ставший местом сбора и репетиций множества талантливых челябинских музыкантов, о которых с удовольствием рассказывала родившаяся в 1968 году городская газета «Вечерний Челябинск». В южноуральской столице в шестидесятых появился свой элитный ресторан «Уральские пельмени», где играл настоящий живой оркестр, люди ходили сюда не только вкусно поесть, но и послушать классную музыку.

Музыкальная история шестидесятых в Челябинске – это интереснейший, богатейший и, по сути, нетронутый исторический пласт нашего города с неординарными личностями и их судьбами, это череда явлений, составляющих единое, неделимое целое с историей города, его прошлым, настоящим и будущим. И если уж говорить про шестидесятые, то начинать надо, конечно, с рассказа об одном из популярнейших южноуральских коллективов этого солнечного десятилетия, на тот момент самом титулованном и самом известном музыкально-инструментальном ансамбле всей Челябинской области – ВИА «Оптимисты».

В те годы его название не сходило со страниц областной прессы, его концертов ждали, его именем гордились. Несмотря на то, что ансамбль носил статус самодеятельного, он был подлинным украшением музыкальной жизни города, своеобразной визитной карточкой Челябинска. Всего за три года «Оптимистам» удалось пройти путь от робкого инструментального квартета до единственного в стране провинциального музыкального коллектива, завоевавшего в жесткой конкурентной борьбе со столичными артистами право быть участником культурной программы нашей страны на XIX летних Олимпийских играх 1968 года в Мехико. И, пожалуй, никто из местных коллективов не продемонстрировал столь стремительного ухода от огромной популярности к полнейшей неизвестности…

В начале шестидесятых в стране чувствовалось наступление времени, которое сейчас называют оттепелью. Оттепель будоражила умы, будила творчество, постепенно растапливала лед официального неприятия и непризнания жанра легкой музыки. Сквозь послабления цензуры в эфир прорывались иностранные оркестры и исполнители, на прилавках магазинов стали появляться первые зарубежные грампластинки, а на экранах – западные кинофильмы с прекрасным джазовым сопровождением. Музыкальную нишу заполнили песни американских и европейских композиторов в исполнении иностранных и отечественных певцов. Бешеной славой пользовался ансамбль «Дружба» с совсем тогда молоденькой Эдитой Пьехой и ее польско-французским репертуаром. Нарасхват шли грампластинки «серебряной трубы» Эдди Рознера с новой джазовой программой, его знаменитым блюзом «Сан-Луи» и ставшей вмиг популярной польскоязычной песней «Тиха вода». Раскрепостились и наши композиторы. Посыпались «Ландыши», «Мишка», «Мой Вася», «Одесский порт».

Южная Америка на Южном Урале

Нарастающий вал обретающей свободу легкой музыки пробудил в студенте-первокурснике политехнического института Челябинска Валентине Смирнове желание самому перенести все услышанное на нотный стан и клавиатуру фортепиано.

Тогда особую роль в становлении и развитии эстрадных оркестров Челябинска играли дворцы культуры. Именно они приютили молодых челябинцев, стремящихся стать современными музыкантами и жаждущих самовыражения. Именно городские ДК предоставили таким парням дефицитный в те времена музыкальный инструмент, репетиционные помещения и большую сцену. И первым среди них был Челябинский ДК железнодорожников. Будучи удобно расположенным (почти центр города), он как магнит притягивал к себе и тех, кто только мечтал овладеть инструментом, и тех, кто уже имел за плечами некоторый музыкальный опыт. В ДК ЖД все учились друг у друга, делились новостями и профессиональными секретами, пробовали свои аранжировки, реализовывали замыслы. Именно в этой невероятной свободной творческой атмосфере и родился ВИА «Оптимисты», именно здесь началось для их лидера Валентина Смирнова активное познание жанра эстрады, состоялось первое знакомство с джазовой классикой, особенностями ее гармонии, свингом, синкопированием, импровизацией.

Заслуга в сборе прогрессивной музыкальной молодежи в ДК ЖД принадлежит директору дворца Риве Червонной и художественному руководителю ДК Владимиру Иоффе. Благодаря этим уникальным культуртрегерам и эффективным советским менеджерам приобретались дефицитнейшие музыкальные инструменты, например, появился первый в Челябинске электроорган.

В конце августа 1965 года студент ЧПИ и увлеченный музыкой Валентин Смирнов случайно заглянул в кабинет Владимира Иоффе и остановился на пороге, пораженный. С худруком ДК беседовала незнакомая женщина необычной «нечелябинской» и «несоветской» даже внешности: в темных очках, модная, подтянутая, державшаяся с большим достоинством.

Вот она – муза челябинского рок-н-ролла! Смирнову встретилась Нина Гусева-Арцишевская. Она родилась в Китае в семье русских эмигрантов и в поисках лучшей доли изрядно помоталась по свету. Нина исколесила Азию, Австралию, Южную Америку, ее последним местожительством была Бразилия (!), где Нина Валентиновна работала артисткой оперетты. Приняв решение возвратиться в Россию, на свою историческую родину, Гусева получила право на жительство в Челябинске, по воле случая поселившись недалеко от Дворца культуры железнодорожников. И пришла к Иоффе с идеей организовать вокально-танцевальный ансамбль, который исполнял бы песни народов мира на языках этих народов и сопровождал бы исполнение песен элементами национальных танцев.

– Я целый месяц с интересом и на абсолютно добровольных началах помогал проводить репетиции, выступая в роли аккомпаниатора, – рассказывал позже Валентин Смирнов. – А потом получил предложение организовать инструментальный ансамбль для музыкального сопровождения «Песен друзей» во время их концертных выступлений.

Первый самодеятельный ансамбль Челябинска родился и получил название «Оптимисты». И уже в 1966 году группа Смирнова, помимо сопровождения «Песен друзей», зажила самостоятельной концертной жизнью. «Оптимисты» уверенно побеждают на местных смотрах художественной самодеятельности и в 1967-м едут в Москву на всесоюзный конкурс самодеятельных коллективов дворцов культуры железнодорожников, где выступают с абсолютным триумфом. Столичное жюри удивляется: откуда в провинциальном Челябинске родился удивительный задор, непринужденность на сцене и ритмическое разнообразие? А как может быть по-другому, если тебя учила артистка, выступавшая в Бразилии! Южная Америка и Южный Урал сошлись в танце, и Москва разинула рот.

Американо? Ноу! Раша!!!

Главным призом в «железнодорожном» конкурсе стала поездка на Кубу. Не туристическая, а настоящая гастрольная! За месяц гастролей по острову Свободы челябинская группа дала 31 концерт! Куба – страна темперамента, страна ритмов, поэтому зрители абсолютно не принимали классический репертуар челябинского ВИА. Слабо принимался и русский танец, в котором было много замедлений. И коллективу из ДК ЖД приходилось закидывать зал танцевальными ритмами, на которые кубинцы очень активно реагировали. Челябинцы мгновенно прочувствовали современную рок-н-ролльную конъюнктуру.

– После Кубы мы стали думать о новом имидже и о новых песнях, – вспоминает Смирнов. – И решились на смелый по тем временам шаг – вывели на сцену три гитары, организовав бит-группу и подготовив соответствующий репертуар.

Не сидели на месте и продюсеры – Рива Червонная и Владимир Иоффе, именно их усилиями «Оптимисты» вновь едут в Москву, для отборочного конкурса на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Болгарию. И тут провинциалов «побрили» – все призовые места были заранее распределены среди москвичей. А для челябинского ВИА вся поездка в столицу свелась к рядовому концертному выступлению в общей программе Центрального телевидения.

– Мы были страшно разочарованы в таком подлом раскладе и поэтому в Москве играли совершенно отвязно, уже не для жюри, а для самих себя, – говорит Смирнов. – Так тогда вдарили по струнам и клавишам, вложив в них всю свою обиду и желание показать, кто здесь на самом деле лучший, не подозревая, что именно это наше внеконкурсное выступление неожиданно явится стартом на величайший спортивный форум мира – XIX Олимпийские игры в Мехико.

Концерт челябинцев в Москве произвел такое впечатление, что «Оптимистов» было решено включить в состав советской культурной делегации, отправлявшейся для поддержки спортивной сборной СССР на Олимпиаду.

Не превзойденный никем из провинциальных музыкантов СССР результат – челябинские «Оптимисты» составили основу концертной бригады, которой предстояло выступить в Мексике в рамках культурной программы Советского Союза! Вместе с челябинскими «Оптимистами» в Мексику поехали только москвичи: профессиональные певцы Лев Барашков и Нина Пантелеева, маститые композиторы Ян Френкель и Александра Пахмутова, поэт Николай Добронравов. В первом концерте парни из ДК ЖД выступали вместе с мексиканскими, английскими, немецкими и шведскими музыкантами. Челябинский ВИА слушало 40 тысяч зрителей! Не всё, конечно, было гладко. В один день «Оптимисты» пришли выступать в Интерклуб и не обнаружили в зале людей: организаторы забыли дать рекламу концерта советских артистов. Тогда челябинцы при закрытом занавесе (!) начали одну за другой играть инструментальные композиции. Вроде как для себя… И народ потянулся в зал на звуки музыки.

– Уже после первой сыгранной нами вслепую композиции за кулисы пробрались две девчушки, – говорит Смирнов. – Спрашивают: «Американо?». «Ноу, – отвечаем мы, – руссо!». «Руссо?!» – удивленно воскликнули они и мгновенно понеслись в лагерь сообщить о том, что происходит в Интерклубе. Сидим, играем дальше, а сами слышим – в зале нарастает гул, значит, зрители потихоньку подтягиваются. Заканчиваем очередную композицию, и вдруг – взрыв аплодисментов, батюшки, в Интерклубе уже народу битком. Отдергиваем наконец-то занавес, а там аншлаг – люди разных национальностей даже в проходах сидят.

Интересно, что перед концертом мексиканцы объявили об отсутствии на сцене рояля. И челябинец Валентин Смирнов быстренько провел для москвича Яна Френкеля урок игры-импровизации на электрооргане. Чувак, сочинивший вскоре такие мегахиты, как «Русское поле» и «Журавли», все уловил и дал жару вместе с «Оптимистами». А челябинцы старались к традиционному биг-биту добавить национальной уникальности, поэтому на ура пошли инструментальные вариации на тему русских народных песен – «Калинка», «Травушка-муравушка». Это к слову о том, кто первый стал соединять эстрадный звук с фолковыми напевами…

– Все прошло очень здорово, с большим подъемом, – вспоминает Смирнов. – Зал неистовствовал, по нескольку раз вызывая на бис почти каждый номер нашей программы. Рядом со мной сидел плотный коренастый парень с коротко подстриженными усиками. Глаза его горели от восхищения. Вдруг он вскочил и заорал что было мочи: «Ка-а-ли-и-ин-ку! Ка-а-ли-и-ин-ку!». Зрители подхватили: «Ка-а-ли-и-ин-ку»! И когда мы выполнили эту просьбу, сыграв в современной обработке эту инструментальную пьесу, все долго бурно выражали свой восторг. «Калинка» не была домашней заготовкой, это была искрометная, в едином порыве импровизация.

– Для Мексики мы отрепетировали программу на два с половиной часа непрерывного исполнения, там были и инструментальные вещи, и песни с вокалом, – вспоминает бас-гитарист «Оптимистов» Владимир Кочеков. – Хотя стыдно сказать, на каких инструментах мы играли… Моя бас-гитара – это был ужас: немецкая доска «Рекорд», обычная шестиструнная гитара, на которую я натянул четыре струны от фортепиано. Ничего, звучал на всю Олимпиаду. А у Валентина Смирнова была немецкая дешевая «Ионика», и каков же был его шок, когда он в Мексике услышал звук настоящего синтезатора. Мы тогда зашли в ресторан поужинать. Слышим – музыка играет, разобрали по звукам инструментов – кажется, квартет. Но где сами музыканты? Заглянули наверх, а на балкончике сидит один мужичок, но перед ним – НЕЧТО. И этот электронный комплекс выдает звуки и бас-гитары, и гитар, и ударных. Синтезатор нас поразил так, как если бы нам показали летающую тарелку. Подобных аппаратов в Челябинске никто и никогда не видел и даже не слышал о них. А еще помню, в Мексике мы зашли в магазин музыкальных инструментов. А там все американское, фирменное. Вышли оттуда зачарованные. Смирнова тогда с нами не было, мы говорим: «Валя, сходи и посмотри на ЭТО». Он только рукой махнул, мол, не пойду – не хочу душу травить.

«Я вам не проститутка»

Владимир Кочеков пришел в «Оптимисты», когда ему не было еще и 18 лет. Для юного челябинца новая музыка началась в 1964 году с так называемой «пластинки на костях», на которой вместе с рентгеновским снимком чьих-то легких были записаны две песни – рок-н-ролл и блюз.

– Неудобно говорить, как попала ко мне эта вещь, – улыбается Кочеков, – но, если честно, мне ее отдал один знакомый хулиган, отобравший пластинку у какого-то парня из центра. Мы жили на ЧМЗ, рабочая окраина, лихие нравы… Потом пошли катушечные магнитофоны, на которых мы слушали битлов. В седьмом классе мне купили семиструнную гитару, и я во дворе играл всякий блатняк – «По пыльной дороге…» и прочее. Учился в музыкальной школе по классу баяна, впитывал основы нотной грамотности и продолжал самостоятельно заниматься на гитаре. И в 10-м классе, в 1966 году, познакомился с ребятами из металлургического техникума, которые создали там свой ансамбль.

Тогда по Челябинску уже пошли в рост самопальные коллективы, по музыкальному построению копировавшие The Beatles – три гитариста и барабанщик, иногда добавляя «Ионику». А руководитель техникумовского ансамбля Володя Константинов учился уже на первом курсе в ЧПИ, он-то и спаял все усилители, сделал гитары «электрическими».

– Меня он пригласил в свою группу на бас-гитару, и 5 ноября 1967 года у нас состоялся первый концерт, – рассказывает Кочеков. – Специально для премьеры мы, опять же копируя битлов, сшили вельветовые пиджачки «как у них» и начали играть в техникуме на танцах. Мгновенно наш еще даже не имевший названия коллектив стал востребован, и началась музыкальная халтура. Играли на различных праздниках, юбилеях и хорошо зарабатывали. Помню, собираюсь на учебу, достаю после вчерашнего концерта из шифоньера пиджак, а на нем нагрудный карман топорщится от полученных на халтуре десяток. К тому времени я поступил на первый курс музыкального училища, совсем еще молодой был. В нашем ансамбле металлургического техникума была железная дисциплина – не пили алкоголь и играли только по нотам. У нас был хит – русский романс «Ямщик, не гони лошадей», но в бит-аранжировке какой-то американской группы, мы ее сняли один в один. Играли блюзовые квадраты. С огромным успехом исполняли популярный в тот год отечественный шлягер «Не торопи любовь», мы жарили на гитарах: «Мне говорила мамка, напевая мне: не будь упрямой, дочка, рано по весне…».