Текст книги "Оливье"

Где-то там. Люфт

Два дальнобойщика, которых коллеги иногда называли Лёлик и Болик, ели солянку в придорожном кафе на трассе недалеко от старинного южноуральского города Сатка. Точнее, Лёлик почти прикончил свою порцию и уже прицеливался к котлетам (в качестве аперитива юноша в одно горло употребил сто пятьдесят «Столичной», разбудив зверский аппетит), а его напарник вальяжно вылавливал ложкой оливки.

– Не торопись, чудо, – говорил седовласый Болик молодому коллеге, – подавишься.

– Хрен там, – отмахивался Лелик. – Чего тут торчать, ехать надо. Время-то уж вон скока, а ты как в ресторане с крабами в твердом панцире.

– А ты поучи жену лобок брить, мелкий. За рулем-то мне сидеть. Когда решу, тогда и поедем. Сам-то тепленький уже.

– Я свои километры с утра отпилил, имею право. Давай, здрав будь, боярин!

Лёлик плеснул себе из графина водки на три пальца и залпом выпил. Болик укоризненно качнул головой.

Других посетителей в этой закусочной, похожей на старую советскую столовую с колченогими столами-стульями и блеклыми шторами на окнах, почти не было – только пожилая семейная пара в углу потягивала чай с булочками. Буфетчица в шапочке Санты скучала за стойкой, китайская елочная гирлянда, проброшенная по карнизам, переливалась огнями, игнорируя лампочки зеленого цвета, а в колонках музыкального центра стучало что-то тошнотворно жизненное из репертуара «Русского радио».

– Хорошо сидим, – сказал Лёлик и впился зубами в котлету.

По паспорту его звали Леонид. Пару месяцев назад он вернулся из армии. Поступать в приличное учебное заведение он мог только следующим летом, а пока дядька по отцовской линии устроил его на свою автобазу, прикрепив к самому опытному водиле, чтобы, так сказать, человека из парня сделал, уму-разуму научил.

Самого опытного звали Борис Натанович. До пенсии ему оставалось всего ничего. Дома имелись жена и взрослая дочь, сбежавшая с ребенком от мужа-алкоголика, собака лохматой породы по кличке Пыжик и сибирская кошка Васька. От длительных командировок Борис Натаныч в последнее время отказывался, два-три дня в рейсе по соседним областям проведет – пару дней дома торчит с внуком, телевизором и наваристым борщом. Чего еще желать? Разве что от парня этого избавиться, который учиться уму-разуму не спешил, торчал в своем интернете, читал какую-то ересь, а потом всю дорогу старшего товарища лечил. В качестве напарника он не особо и нужен – расстояния-то небольшие – но директор базы настоял на своем. «Покатайся, – говорит, – а там поглядим. В зарплате не потеряешь, мамой клянусь».

Впрочем, грех ворчать, от работы Лёнька не отлынивал, в армии так руку набил на недоукомплектованных ЗИЛах, что иногда любо-дорого посмотреть, какие он по убитым русским дорогам фортеля выписывает.

Сегодня напарники возвращались в родной Чебаркуль из Уфы, где утром под завязку загрузились башкирскими молочными продуктами. Больше половины скинули по дороге в Симе, Усть-Катаве, Юрюзани и Сатке. Оставшееся везли теперь до базы, вышли на финишную прямую почти налегке. Вот только руль залюфтил напоследок. Дотянуть бы спокойно до Чебары, а там на праздники поставит Натаныч свою старую «Сканию» мужикам в бокс, давно уж пора.

– Примешь капельку? – предложил Лёнька, щелкнув пальцем по полупустому графину.

– Я те приму, умник. Отработал – отдыхай. И не нарушай субординацию, а то я тебе такое резюме нарисую – на автодром в парке не возьмут.

Парень хмыкнул.

– Субординация, придумал тоже. Мы с тобой одной крови, угнетаемые рыцари дорог, рабы руля и коробки передач. Вот сейчас, понимаешь, тридцать первого декабря развезли людям кефир и сметану, чтобы завтра им было чем опохмелиться и дозаправить салаты. Мы служим большому делу, мчимся навстречу ветру и снегу, смахивая скупые мужские слезы, а прибыль себе в карман кладет буржуазия. Субординация ему… Где справедливость?

– Закусывай, рыцарь, да отоспись как следует. Не дай бог остановят. Разрешил на свою голову.

– Праздник же, чо!

– Доливай – и хорош! Праздник…

Лёнька выпрямился, отдал честь. Остатки водки из графина молниеносно переместились в стакан.

– За дальнобойную революцию! Здрав будь, пролетарий!

– Буду, буду, – вздохнул седой напарник. – Пороть тебя некому.

Лёнька доел котлету, придвинул к себе стакан с компотом.

– А надо ли пороть, товарищ? Вот тебя, Натаныч, в детстве родители наверняка пороли. Слишком поздно вечером домой пришел, пальто испачкал, штаны на жопе разорвал, варежки соплями измазал – получи ремнем! Двойку за поведение из школы принес, математику не выучил, дневник потерял – схлопотал! За гаражами с сигаретой поймали – держи по первое число! И вот в итоге – чо?

– Начинается…

– А ты не ворчи и слушай, что поколение непоротое тебе говорит! Вот ты всю жизнь за баранкой, пол-страны объехал, людей повидал. И чо?

– Чо?

– Вот ты знаешь, например, что свиньи могут испытывать оргазм по сорок минут без перерыва?

Борис поперхнулся.

– А в Америке, например, – продолжал молодой, – каждый год из-за корявого почерка врачей помирает семь тысяч человек. Семь тысяч, Карл! Страшно представить, сколько помирает у нас. Вот я на прошлой неделе в поликлинику пошел – жопа что-то чесаться стала между булками, аж горит все…

– Э, люди обедают!

– Приятного аппетита. Это все от машины твоей. Предлагал я тебе седушку заменить? Предлагал! Из нее пружины торчат. Тебе-то чего, у тебя задница Терминатора, отцовским ремнем поротая, да еще столько лет за рулем, а у меня еще нежная, розовая. Короче, приперся я к терапевту, а там тетушка лет девяносто с фамилией такой… щас даже не вспомню, что-то вроде этого, как его, президента туркменского Курбанкулы Бердымухомедова. «Жопа, говорю, чешется, пропишите мази какой-нибудь, мне в рейс завтра ехать». Она давай в карточке моей рыться, читать, потом выписала мне кучу направлений на анализы, к проктологу…

Лёнька помолчал, с тоской поглядел на пустой графин, обернулся к барной стойке, где буфетчица разглядывала свое отражение в карманном зеркальце.

– Губу закатай, – отрезал Натаныч.

– Злой ты.

– Справедливый. Ты же хотел справедливости, нет? Что там у тебя в итоге?

– Проктолог – девочка молодая, только из института, ресницами хлоп-хлоп, ей в куклы играть. Анализы, спрашивает, сдали? А я, дурень, с утра навалил целую банку из-под корнишонов, специально с вечера терпел, мучился, чтобы вхолостую не сходить и утром свежее принести. Поставил перед ней и говорю: вот, мол, от души, отборное, собранное с любовью, как листья чая в рекламе, от нашего стола, так сказать, к вашему столу. А у нее глаза на шапочку полезли. Говорит, несите вниз, на первый этаж, там лаборатория…

– Твою мать, – простонал Борис, – ты дашь мне пожрать?

– Это тебе месть за твою чрезмерную принципиальность. Короче, вышел я от этой девочки, отнес свое добро вниз, сдал. А в лаборатории тоже молодые все, улыбаются, только что чаю с печеньем попили. И тут такой я. Жуть… Знаешь, потом весь день думал: это ж как надо было в детстве с качелей наебнуться, чтобы после школы поступить на говноведческий факультет мединститута и всю жизнь ковыряться в наших банках из-под корнишонов?

– Есть такая работа – Родину любить. Тебе не понять, сынок.

– Куда мне! Я ж Днепрогэс не возводил, на БАМе яйца не морозил, целину не вспахивал. Я ж так, свиристелка.

– Вот именно. Ты в эту банку еще мамиными пирожками сходил. Вот дом свой построишь, детей народишь, а там уж и философствуй сколько влезет.

– А ты свой сам построил? Сколько лет в очереди стоял, пока этот двухкомнатный скворечник на тридцать метров не получил, в котором, кстати, до сих пор живешь? М?

Не дожидаясь ответа, Лёнька допил компот и вылез из-за стола, громко скрипнув ножками стула.

– Ладно, дед, не бери в голову. Пойду отолью и покурю. А ты не рассусоливай тут, гурман.

Звякнув колокольчиком над дверью, молодой человек исчез во мгле.

– Раздолбай, – пробурчал Натаныч, приступая ко второму блюду. На кой ляд он разрешил ему замахнуть! Всю кабину сейчас провоняет.

Впрочем, в одном парень прав, надо ускориться. Им еще ехать и разгружаться, и только потом со спокойной совестью можно будет свалить домой на каникулы.

Да, и не забыть бы еще мужиков предупредить насчет рулевого люфта. Пусть поковыряются, а то ведь так и шею свернуть можно. Береженого Бог бережет, и, как говорил Остап Бендер, Натанычу жизнь дорога как память.

20:23. Crazy

– Ну ты в натуре бессмертный, – рассмеялся Чонгук. Он только что выслушал рассказ друга о не самом приятном в его жизни знакомстве. – Забрал сигарету у самого Шуги, да ещё и жив остался. Дашь пару уроков?

– У тебя денег не хватит, – ответил приятель.

Чонгук запихнул в рот ложку с непонятной байдой собственного приготовления, отдаленно напоминающей кашу. Чимин ее не стал пробовать, гаденыш, ссылаясь на отсутствие аппетита. На самом же деле он почему-то был уверен, что отказ сохранит ему здоровье и даже, наверно, жизнь.

– Гук, чаю завари, – велел Пак, не вставая с дивана. – С мя-а-атой!

– Охренели вы тут совсем, – буркнул Чонгук. – Что я вам, нянька?

Обреченно вздохнув, он потянулся на верхнюю полку за недавно купленным пакетиком мяты. Вскрыл его и по детской привычке засунул один листик в рот. Собравшись было закинуть остальное в заварочный чайник, вдруг зажмурился и сплюнул.

– Фу, блин, ты где это брал?

– А что не так? – улыбнулся Пак.

– Да она горькая! Ты хоть смотри, что тебе бабки втирают за полцены! Потравимся тут все!

Чонгук продолжал плеваться и запивать мяту водой прямо из стеклянного графина…

…Уф, спина затекла. И глаза начали уставать.

Тамара отложила в сторону телефон, в котором набирала текст своего очередного фанфика, и сделала потягушки. Надо прерваться. Да, сейчас она немного передохнет, может, прогуляется возле автобуса, если папа разрешит, а потом снова возьмется за работу. Читатели требовали продолжения, и это вселяло в душу юной писательницы оптимизм. Черт побери, сто два лайка под новой главой и комментарии типа «Ой, на самом интересном месте прервали! С нетерпением ждем, что будет дальше!».

Единственная проблема – Томка не знала, что будет дальше. Бывает, что история течет как горная река и ты только успеваешь записывать, опуская знаки препинания, а порой все глохнет – вязнешь, как в болоте, по самые уши. Папа говорит, что это обычный писательский затык, бороться с которым можно только одним способом – послать все нафиг и пойти прогуляться. Папа в этом деле спец, он до службы в милиции окончил филологический факультет и даже написал пару книжек, а сейчас иногда в интернете короткие заметки публикует. Кстати, про нее, Тамару. Уже с шести лет она немножко «звезда» в их отдельно взятом городе, когда-то даже автографы раздавала и календарики со своей фоткой дарила. Теперь все немного по-другому. «Сиськи выросли, – сказал папа, – мальчишки пошли».

Да, с мальчишками просто беда. Оказывается, сердце может разрываться на две части. И даже на три.

Вот есть, например, Костя. Он спортсмен, в футбол играет, в «контру» классно рубится. У него красивое тело, руки, ноги, мышцы, мускулы, вся вот эта фигня. Но, зараза, тупой как веник! Голос красивый, сексуальный, а рот откроет – хоть вешайся!

Или вот Саня. Совсем другая история. Умница, книжки читает, да не по школьной программе. Недавно «Великого Гэтсби» показал, Томка взяла почитать и не могла оторваться, а потом с папой фильм посмотрела с ДиКаприо (ох, вот кто суперский мужик, особенно в этой сцене знакомства, где он с бокалом в руках улыбается). В общем, с Санькой не скучно, всегда есть о чем поговорить. Правда, другие девчонки из школы его не очень-то жалуют, и ясно почему. Он страшный. Прыщей миллион, губы как у Дональда Дака, очки с толстой оправой, будто у бабушки украл.

А есть еще один мальчик, он в Грузии, в интернете стихи пишет, грузинскому языку ее учит, а она ему русский подтягивает. Он про Тбилиси интересно рассказывает, про горы…

Вот как с ними со всеми быть?! Почему нельзя все это в одном флаконе иметь, как шампунь с кондиционером?! Что за гадство!

Пробовала с мамой об этом поговорить, но та отмахнулась: мол, рано еще об этом переживать, учиться надо, о будущей профессии задумываться. Папа в этом смысле более покладистый, любит поболтать, и хорошо, что Томка осталась жить с ним, а не с мамой. Но у него тоже иногда крыша едет. Я, говорит, в свои сорок четыре года ни черта в этом не понимаю, а ты уже в двенадцать ответ ищешь!

С выбором профессии та же ерунда. Не знает она, к чему душа лежит. Всё уж перепробовала – танцы, шманцы, карате-до и карате-после, бисероплетение, рисование. Всё по чуть-чуть, по верхам, не всерьез. И толку!

Вот закончит школу и уедет в Корею, а там уж решит.

– Скучаешь в одиночестве, мышонок?

Папа опустился в соседнее кресло, вытер ладонью вспотевший лоб.

– Не-а, фанфик новый делаю. Вот перерыв небольшой.

– А, Чингачгук Большой Змей, Чимин-Стрихнин, Аки-Паки-Сяо-Мяо…

– Папа!

– Молчу, молчу. Ты же знаешь, я не против этнической музыки.

– Ага, не против. Не помнишь, как ты на их клипы сначала смотрел? Что ты тогда кричал: «Это что, музыка?! Вот в наше время была музыка, бла-бла-бла»!

Папа улыбнулся. Он уже принял на грудь с другими взрослыми и теперь мучился в духоте. Тамара давно замечала, что после алкоголя он весь покрывается потом.

– Когда ты была маленькой, ты угорала от тяжелого рока, – сказал он, расстегивая ворот рубашки. – Трясла головой с распущенными волосами и кричала «А ю рэддей!». Помнишь?

– Конечно. Но я взрослею… стоп, только не говори мне про сиськи!

– Потише, мать, мы тут не одни.

Действительно, взрослые, сидевшие кучкой в паре кресел ближе к кабине, притихли и стали прислушиваться.

– Деточка, иди угощайся, – предложила тетка по имени Татьяна. Шубу она давно сбросила, осталась в синей вязаной кофте. – Тут бутерброды есть.

– Спасибо, я уже перекусила.

– Ну, как знаешь. Если что, говори.

Булькнула в тишине бутылка.

– А у моих корейцев, между прочим, уже около ста разных наград, – продолжила полушепотом Томка. – И «Грэмми» есть, и в «Биллборде» они уже много лет. И вообще они уже давно в музыке.

– Давно в музыке? «Пинк Флойд» – вот что такое «давно». – Папа вполголоса пропел: – «Crazy. Over the rainbow, I am crazy».

– Что это?

– Что-то вроде «мир сошел с ума, и я вместе с ним».

– Понятно. Что у нас с автобусом? Мы поедем?

Папа пожал плечами. Томка догадывалась, что за прошедшие полтора часа они в решении проблемы никуда не продвинулись. Связи нет, навигация не работает, мимо никто не проезжает, а далеко ли ближайший населенный пункт, одному лешему известно. Но папа не выглядел взволнованным, и этого на данном этапе было достаточно.

– Пап, ты выпил, да?

Он открыл глаза.

– Немного. Тебя это беспокоит?

– Не особенно. Думаю, ты в форме и всех спасешь.

– Спасибо за доверие. Знаешь, есть такой распространенный голливудский штамп. Родители в разводе, потому что папа обормот и неудачник. Мама, разумеется, выходит замуж за приличного парня – адвоката или стоматолога, у которого есть двухэтажный дом и феррари, а папа-обормот падает еще ниже. Добрый мамик позволяет деткам иногда общаться с родным отцом, хотя детки не очень-то его ценят и уважают. Но тут случается вселенская катастрофа, и папа-неудачник всех спасает, а адвокат со своим феррари идет лесом.

– У нас почти все наоборот! – рассмеялась Тамара. – Только мама – не Брюс Уиллис.

– Не обижай маму.

– Я и не собиралась. Пап, я выйду подышать? Душно здесь.

– Валяй. Там за дверью сразу сугроб, осторожно. И не отходи далеко от машины.

– Там монстры? – усмехнулась девочка.

– Хуже.

Продолжать он не стал, закрыл глаза и отодвинулся, пропуская дочь. Тамара накинула куртку, натянула на макушку шапочку и полезла к выходу.

В салоне выпивали четверо – пенсионерка Татьяна, седой дядька Николай, толстый Кирилл и маленький фотограф с короткой бородкой. Они устроились по разные стороны прохода, передавали друг другу бутылку и закуску в пластиковых тарелках. Остальные пассажиры сидели по отдельности кто где.

Томка вышла на воздух, протиснулась между дверью и сугробом, слегка оцарапав ногу. Ойкнула, бросилась осматривать джинсы – не порвала ли. Вроде нет. Папа хоть и не ругался из-за убитой одежды (он вообще редко ругается и уж тем более никогда не кричит), но и его ангельскому терпению может прийти конец, если новые штаны или сапоги придется покупать раз в квартал.

Оказавшись посреди дикого и тихого леса (мужчины на время заглушили двигатель автобуса, чтобы даром не палить бензин), Томка вспомнила мультфильм «Полярный экспресс». Маленькой она пересматривала его каждый Новый год. Раньше она вообще очень любила мультики. Точнее, их всегда любил папа, а он страшный киноман – смотрит всё и часто, вот и ее подсадил. С возрастом Тамара перешла на триллеры со скримерами и демонами, прячущимися в плательных шкафах, однако сейчас вспомнила именно невероятной красоты «Экспресс», каждый кадр которого можно переносить на новогоднюю открытку.

– Эй! – крикнула девочка.

Тишина. С ветки ближайшего дерева слетели хлопья снега. Тамара подошла к сугробу на обочине.

– Эге-гей!!! Есть тут кто-нибууудь?!!!

Никакого эха – как под одеялом пукнула.

Зато неожиданно прозвучал тихий ответ:

– А Томка толстая…

Девочка подпрыгнула.

В лесу кто-то был. Кто-то не из пассажиров автобуса.

– Кто тут?! – крикнула Томка.

По другую сторону снежного хребта из-за деревьев выплыл маленький темный силуэт. Живой человек. Судя по габаритам, это был ребенок – похоже, мальчик лет шести-семи. Одет он был в черную шубку, а голову укрывала старомодная меховая шапка с длинными ушами, перевязанными резинкой. Тамара однажды уже видела такую.

Скрытый сугробом почти наполовину, мальчик смотрел на Тамару. Лицо было почти белым, рот – неестественно большим, будто неумело нарисованным толстым карандашом. Он не улыбался. Скорее, наоборот.

– То-омка…

От его голоса душа ушла в пятки.

В какой-то момент Тамаре показалось, что это галлюцинация или жуткая игра света и теней. Откуда он может взяться здесь и сейчас, в глуши, без взрослых?!

Но вот же он! И назвал ее по имени!

Томка попятилась назад, к другой стороне дороги. Ужас полз по ее телу от копчика к шее.

Мальчик поднял маленькую ручонку в варежке. Кажется, это было приветствие.

Томка отскочила за автобус, прижалась к нему спиной. Сердце частыми ударами молотило по ушам, в тело впились сотни холодных иголок. Получи, деточка, настоящий триллер, это тебе не в туалет ночью бояться идти после второй части «Заклятия».

Надо бежать к взрослым. Черт, они все внутри! Чтобы вернуться в автобус, девочке придется пройти мимо призрака…

Из-за угла послышался скрип сапогов по снегу. Кто-то шел сюда. Хр-хр, хр-хр. Маленькие ножки, короткие шажочки.

– Мамочки, – захныкала Тамара, закрывая рот рукой.

Обежать машину с другой стороны? Но там в автобус не пролезть, он мордой в сугробе! Если только открыть водительскую дверь.

Хр-хр…

«А Томка толстая!»

Хр-хр…

На дороге появилась тень. Шаги остановились. Потом из-за угла выглянул…

– А!!! – закричала Томка.

…седой дядька Туликов.

– Ой! Прости, если напугал. Я думал, тут никого. Извини, ты не отойдешь? Я, это, в туалет иду.

– Да…

Томка подумала, что ей сейчас самой туалет не помешает. Точнее, она чуть не сходила в штаны прямо тут, на месте. Надо успокоиться, вдохнуть и выдохнуть.

Туликов вел себя вполне естественно – значит, ничего странного он не видел. Значит, ничего и не было, все это игра света и тени. Глюки.

Но ужас отпускал долго. В автобус девочка возвращалась с закрытыми глазами.

«Томка – толстая!»

Она узнала мальчика.

…Когда-то они с Семеном крепко дружили. Это было очень давно – в те годы, о которых взрослеющая Тамара стала подзабывать. Папа периодически что-то рассказывает об этих странных временах, проведенных в детском саду, посмеиваясь и умиляясь, Томка из солидарности тоже похихикивает, но она действительно помнит уже далеко не всё.

Но Семен…

Дело обычное. У маленьких деток меньше комплексов. В ясельной группе можно гулять взявшись за ручки и даже валяться в одной кроватке в сон-час, пока воспитательница не видит. Даже целоваться не стыдно. Чистая и искренняя дружба, поди придерись. Но с возрастом детки-конфетки обрастают предрассудками.

После выпускного вечера, за три месяца до ухода в школу, Семен отстранился от нее. Публично и громко. Более эрудированные взрослые сказали бы, что отрекся, как Петр от плененного Христа. Казалось бы, еще на выпускном они вместе веселились, плясали и ели торт, размазывая друг другу по щекам, а через несколько дней он ее просто послал.

Томка плакала. Разрыв сам по себе был болезненным, но вдвое горше стало оттого, что она не понимала его причин. «Ведь было все у нас всерьез второго сентября». Вдоволь наплакавшись на груди у папы, решила выяснить напрямую. Поймала Семена после прогулки, как раз перед обедом, и спросила, что не так.

Он отводил глаза, переминался с ноги на ногу, потом оглянулся на своих новых дружков из группы, в которую выпускников определили до сентября. Парни ухмылялись.

Он быстро нашел ответ.

– Ты толстая, – сказал Семен. – А еще ты дура!

И убежал.

Тамара в тот день долго крутилась перед зеркалом, выискивая у себя на боках и животе складки. Нашла немало. Снова плакала.

Папа усадил ее на диван, обнял.

– Малыш, дело не в этом.

– А в чем?

– В том, что ему вдруг стало стыдно перед приятелями. Наверно, им показалось, что дружить с девчонкой – это зашквар. А он струсил.

– Но я же толстая? И дура?

– Нет, ты просто плотненькая, но это не критично. А про дуру я вообще молчу, ты у меня очень толковая и смекалистая девочка, не зря же мы с тобой столько умных и хороших фильмов пересмотрели. Еще раз повторю, что дело не в твоей фигуре и не в уме. Это глупое мальчишеское малодушие. Мне жаль, но так бывает.

В тот вечер они с папой смотрели «Как приручить дракона» и ели чипсы.

Через два года, уже заканчивая второй класс, она узнала через тех детсадовских подружек, с которыми поступила в одну школу, что Семен тяжело болен. Кажется, даже смертельно. Не вылезает из больниц, потерял волосы, раз в три месяца ложится на процедуры. Родители Семена даже пытались через благотворительные фонды собирать деньги на лечение в какой-то очень дорогой московской клинике. Чем все закончилось и закончилось ли, не знал никто, хождение слухов вскоре прекратилось.

Тамара много размышляла, пытаясь разобраться в своих чувствах. Лицо мальчика со временем стерлось из памяти, обиды забылись, но известие о смертельной болезни вскрыло старую детскую рану. Как-то само собой возникло чувство вины. Ей стало казаться, что Семен заболел из-за нее. Она очень плохо о нем думала, когда он ее предал…

– Дочь, все в порядке? – спросил папа, когда она вернулась на место.

– Да.

– Точно? На тебе лица нет, малыш.

Томка заставила себя улыбнуться.

– Все хорошо.

С возрастом она стала более скрытной.

– Ладно, – сказал папа. – Посиди пока, позанимайся своими делами, а я пойду с мужиками переговорю.

Когда он ушел, Тамара осторожно посмотрела в окно.

В лесу никого не было.