Текст книги "Оливье"

21:35. Филология и…

В зимней девушке есть что-то особенное, магическое. Ты не видишь под шубой или курткой ее фигуру и формы, не знаешь, есть ли у нее целлюлит и складки на животе, насколько велика грудь и упруга ли попа. Все ее внешние прелести скрыты, и это не пресловутая «загадка делового костюма», подстегивающая мужскую фантазию. Нет, с зимней девушкой это вообще уходит на второй план. Ты еще успеешь разглядеть ее во всех подробностях весной и летом – дамы охотно предоставляют такую возможность – а зимой ты видишь только розовые щечки, замерзшие губы, пар изо рта… и глаза. Что может быть прекраснее этих глаз!

Вот она, укутанная, идет навстречу по тротуару или, например, стоит рядом на светофоре в ожидании зеленого. Переминается с ноги на ногу, постукивает сапожками. Руки в перчатках, половина лица закрыта шарфом, на голове смешная шапочка с лисьими ушками. Ни на кого не смотрит, никому глазки не строит, не кокетничает. Просто стоит и шмыгает носом. И настолько она в эти минуты трогательна и беззащитна, что хочется подойти, обнять, растереть щеки, угостить горячим шоколадом.

Не исключено, что по жизни она редкостная стерва или дура набитая, но только не сейчас.

Михаил приметил Евгению еще на перроне автовокзала. Она стояла в нескольких шагах от него за столиком возле киоска с горячим питанием, ела шаурму, смотрела по сторонам. Щеки забавно вращались в такт жевательным движениям, а когда она откусывала кусок, ее глаза становились шире, почему-то выражая удивление. Ярко-зеленый рюкзак то и дело норовил сползти с плеча, и тогда девушка отвлекалась от трапезы, одной рукой пристраивала его на место, но он снова соскальзывал. Наконец, ей пришло в голову, что лучше бы повесить рюкзак за спину, однако для этого требовались две руки. Куда шаурму девать? Она попыталась аккуратно сунуть бумажный сверток в карман пальто, но едва не запачкала рукав. Пришлось справляться одной рукой. Фух, вроде получилось.

Почему Миша не попытался ей помочь? Почему стоял и смотрел, получая удовольствие?

А потому что испугается она незнакомого мужчины, тянущего руки к ее рюкзаку на автовокзале возле шаурмячной. Еще подавится, не дай бог. Мы же пугливые все стали, не верим в душевные порывы и искренние проявления участия.

В общем, симпатичная молодая женщина. Точнее, миленькая. В классификации женщин Миша отдавал приоритет именно этой категории (облагороженные фотошопом глянцевые красавицы оставляли его равнодушным). И он был обрадован тем фактом, что милашка села в один с ним автобус. Правда, в обычных обстоятельствах они бы так и не пересеклись, после нескольких часов дороги разошлись бы по своим делам, но вот случилась эта непредвиденная остановка.

Евгения сторонилась компаний.* Сидела себе в углу в переднем кресле перед кабиной, читала что-то в смартфоне, время от времени поглядывая вокруг. Казалось, что ее совершенно не заботила сложившаяся ситуация. Так ведут себя люди, которые никуда не торопятся – сидят, например, в трамвае во время вынужденной стоянки из-за аварии на путях, когда все остальные пассажиры давно высыпали на улицу и отправились пешком до троллейбуса. В диалогах Евгения не участвовала, в обсуждения не вмешивалась, спокойно ожидала, когда всё, наконец, разрешится. В этом тоже было что-то магическое, и от природы пытливый Михаил, участник телешоу «Ясновидящий», способный разглядеть спрятанный в черном ящике рулон туалетной бумаги, не мог пройти мимо.

Она вышла на перекур. Миша уже минут десять слонялся возле упавшего дерева, дыша свежим морозным воздухом. В какой-то момент решил подойти к девушке, хотя и опасался, что ее отстраненность – проявление социопатии. Впрочем, об этом можно было судить по началу диалога. Пошлет – уйдем, делов-то.

– Устали сидеть внутри? – спросил он с улыбкой.

Евгения посмотрела на него оценивающе. Выпустила струю дыма, стряхнула пепел. Особой неприязни Миша не заметил.

– Да, есть немного. Душно там.

– И к тому же наши товарищи по несчастью решили закатить пир.

– Ну, дело хорошее, не сидеть же голодом.

– А я вот пустой. Ехал к институтским друзьям в Трехгорный, думал, что там успею всего накупить. Кто ж знал, что так выйдет. Что самое неприятное, жена уже там, ждет меня, а я тут…

Он присмотрелся к ее реакции на жену, о которой упомянул нарочно, чтобы с самого начала расставить все точки над i. Евгения даже бровью не повела. Значит, все нормально, они друг друга понимают, никаких подкатов и подъездов.

– А вы, если не секрет, куда ехали?

Она ответила не сразу. Молча смотрела на деревья за снежной насыпью. Сигарета дотлела почти до фильтра.

– Я уже не знаю… забыла… Не берите в голову.

Вот и ответ, подумал Миша. Пытается бежать из ниоткуда в никуда, подняла якорь, отдала швартовы, поплыла по течению. Пожалуй, из всех пассажиров наибольший комфорт сейчас испытывает не забывшийся в пьяном сне Бортпроводник, а именно она, Евгения. Ей никуда не надо.

Но сейчас с ней нужно поаккуратнее.

– Вас никто не ждет? – как бы между прочим спросил Миша, разминая сапогом еловую ветку под ногами.

Она снова посмотрела на него. Теперь уже со снисходительной улыбкой.

– Вы преподаете историю или психологию?

– Я вам докучаю?

– Нет, отчего же… учитывая обстоятельства…

– Да уж, обстоятельства – сильная штука. Знаете, у меня была такая история. Новый сосед с молодой женой в квартиру въехал, постоянно донимал шумом, причем без всякой оглядки на время. Рано утром в субботу мог молотком в стену стучать, в будни поздно вечером домашний кинотеатр включить, а ночью… ну, в общем, ночью молодоженам тоже есть чем заняться, вы понимаете, а стены у нас тонкие…

– Не ходили разбираться?

– Как-то нет, не ходил. Я человек миролюбивый, отходчивый, да и сам могу пошуметь, чего уж там. Но эмоции определенные в отношение этого соседства меня, конечно, обуревали. Думал, если встречу, настучу в бубен. И вот как-то впервые столкнулись мы с ним на площадке, вошли вместе в лифт – и застряли в нем, представляете! Вызволяли нас что-то около часа, перекидывали от одного диспетчера к другому, потом мастер где-то загулял. Но освободили, конечно. И что вы думаете!

– Вышли из лифта лучшими друзьями? – хохотнула Женя.

– Именно! Третий год живем душа в душу, День Защитника Отечества вместе отмечаем, хотя оба не служили.

– Молодцы. Я поняла, о чем вы говорите. Считаете, что мы после этого приключения обменяемся телефонами и будем поздравлять друг друга с Новым годом.

– А почему нет?

Ее улыбка померкла. Миша испугался, что сейчас она снова закроется – его реплика прозвучала как призыв обменяться номерами прямо сейчас. Но девушка, кажется, всего лишь задумалась о чем-то своем. Она нагнулась, подняла другую еловую ветку, до которой Михаил не добрался своим сапогом, стала вертеть ее в руке.

– Женя, а в чем вы нашли применение своего образования?

– Филологического?

– У вас их больше, чем одно?

– Два. Хотя, по большому счету, второе трудно назвать полноценным образованием. До университета я пару лет провела на курсах по экономике. Только время потеряла.

– Не пригодилось?

– Не мое. В экономике я так до сих пор ничего и не смыслю, к ведению бизнеса не пригодна, хотя честно купленный диплом в шкафчике лежит. Думаю, таких экономистов в стране сейчас и без меня хватает.

– Это точно. А филология?

Она взяла паузу. К сожалению (нет, все-таки к счастью), Михаил не мог читать чужие мысли, хотя многие друзья и коллеги после телешоу были уверены в обратном. Но зато он чувствовал настроение. Его невинный вопрос разбудил у девушки неприятные воспоминания.

– Знаете, Михаил, – сказала она, выбросив ветку в снег, – все это… очень сложно. Работа со словом – самая тяжелая работа на земле, что бы там ни говорили шахтеры. Самая черная и неблагодарная. Понимаете?

– Вначале было Слово, – сказал Михаил.

– Вот именно. Но я не буду повторять всю эту банальную чушь о том, что словом можно убить, залечить раны и так далее… весь этот дурацкий пафос. Хотя всё это правда, конечно. Дело в другом.

Она снова прервалась. Из автобуса вышла Татьяна, что-то громко бормоча себе под нос. Она слегка покачивалась. Проходя мимо, тетушка приветственно раскланялась:

– Молодые люди, не замерзайте!

…и скрылась за автобусом.

– Я пробовала работать в журналистике, – продолжила Евгения, проводив тетку взглядом. – Пробовала писать. Но меня хватило на год.

– О чем вы писали?

– О людях.

– Что-то пошло не так?

Женя напряглась. С секундным опозданием Михаил понял, что разговор становится похожим на допрос. А, собственно, на каком основании?

– Я слишком любопытен, да? Если не хотите, не рассказывайте. Но я могу ответить за вас.

– Вот как? – усмехнулась девушка. – Попробуйте. Это даже интересно.

– Только у меня к вам будет одна просьба. Пожалуйста, не удивляйтесь и не подумайте ничего дурного. Дайте мне свои руки.

Женя не сразу поняла, чего он хочет. Тогда Миша протянул ей раскрытые ладони.

– Не бойтесь. Просто доверьтесь.

– Ну… ладно. Вот…

Ладошки у нее были маленькие, как у подростка, холодные и чуть влажные. Сначала Миша просто держал их поверх своих, потом слегка сжал. Она не отстранилась, поглядывала на него с любопытством.

Около минуты ничего не происходило. Точнее, по ощущениям не происходило для подопытной, а Миша «погружался в транс» (как сказали бы зрители телешоу «Ясновидящий»). Глаза его были открыты, но взгляд помутнел, рот слегка приоткрылся, как у годовалого ребенка, который смотрит по телевизору «Улицу Сезам». Большие пальцы стали медленно поглаживать тыльную сторону кистей девушки.

– Миша? С вами все в порядке?

Он сфокусировал взгляд.

– Да, все нормально.

– Что это было?

Михаил отпустил ее руки.

– Я вас немного пощупал.

– Теперь это происходит так? Я многое пропустила.

Он сделал шаг назад, повернулся лицом к лесу.

– В общем, слов у вас много. Слишком много. Но они внутри, потому что выхода наружу у вас нет. Вы его закрыли, когда поняли, что на выходе слова создают в лучшем случае просто ветер, а в худшем – ломают. Кого-то или что-то вы, видимо, сломали, и это сработало как спусковой крючок… Если перевести эту белиберду на человеческий язык, то вы перестали писать, вы больше не хотите и не можете писать, потому что уверены, что ваши слова никому не нужны. Особенно слова про людей.

– Да, люди – говно, – с задумчивой улыбкой произнесла Евгения.

– Что?

– Так однажды сказал мой главный редактор.

– И сам же подтвердил свои слова. Вы ушли из профессии?

Женя молча кивнула.

– Понимаю. Но вот в чем петрушка. Какой-нибудь небесталанный управдом или заведующий магазином запчастей может начать писать, и он будет делать это хорошо, дорастет, например, до популярного блогера или даже журналиста. Но вот обратный процесс мало того что болезненный – он еще и проблематичный. Если всю сознательную жизнь твоей профессией и вообще призванием было Слово во всех его ипостасях, то найти себя в чем-то другом, закрыв уши и глаза, практически невозможно. И назад вернуться будет непросто, особенно если тебя облепили ярлыками, как коробку бананов. Знаете, я читаю лекции по истории перед студентами других специализаций и направлений, в частности, перед теми же филологами. Еще меня приглашают к старшим школьникам, которые выбирают будущую профессию в области слова. Не могу сказать, что у них есть какие-то иллюзии – у нынешней молодежи иллюзий, кажется, нет вообще – но многие во что-то верят и на что-то надеются. Я смотрю на них и, знаете, мне их жалко. Чего-то серьезного добьются единицы, да и чего серьезного-то? Скабеевщина – сомнительное достижение. Остальные увязнут, потеряются, будут работать для своей несчастной тысячи подписчиков в соцсетях или вообще все бросят. Вот их жалко. Не факт, что хорошо устроятся в жизни, но слова никуда не денутся, будут всю жизнь царапаться внутри и проситься наружу.

– Кто живет в мире слов, тот не ладит с вещами, – мрачно процитировала классика Женя и закурила новую сигарету. Желая сменить тему, она спросила: – Слушайте, а куда наша Татьяна пропала?

– Да, кстати.

Они огляделись.

В ту же секунду, словно в ответ на их вопрос, из-за автобуса донесся истошный женский визг.

21:45. …и жизнь

Крутило ее основательно, рывками с небольшими перерывами. Сходила пару часов назад, вроде отпустило, но вот опять! Удивительно, сколько может быть дерьма в человеке! И ведь как чувствовала еще на автовокзале, до отправки, когда спрашивала водителя о ближайшей «туалетной» остановке. Накликала, дура старая!

Всему виной позавчерашняя сельдь под шубой. С подругой старый год провожали. Да, загодя, потому что Галина тридцатого декабря с мужем улетала в Таиланд, а нарушить традицию, которой уже почти двадцать лет, они не могли. Каждый год встречались, что бы ни случилось – еще с тех времен, когда работали вместе.

Наготовили, как обычно, больше, чем могли вдвоем съесть. Попили, попели, поревели на судьбинушку свою горькую (хотя уж подруге-то, жене заслуженного стоматолога, грех жаловаться). Хорошо посидели. Остатки Галка домой увезла мужу скармливать, а у Татьяны остался кусок торта и салат. С тортом разобралась вчера, а салат сегодня в обед незадолго до отъезда в Усть-Катав прикончила. А чего ему сделается, в холодильнике лежал! Всю жизнь остатки подъедали – и ничего, не отравились, детей и внуков вырастили.

– Ох ты ж господи, – бормотала Татьяна, пробираясь через сугроб. Дорожку она два часа назад протоптала, провалившись по колено. Сейчас уже проще. Как там у классика было, «сюда не зарастет народная тропа»…

А люди по этим джунглям действительно не хаживали – сплошная снежная целина. С другой стороны, присаживайся куда хочешь. Снегом присыпал – и все дела. В городе в нужный момент туалета не найдешь даже в центре.

Проковыляла Татьяна по своим прежним следам (подумала на ходу: а где тропки других пассажиров?), присела под деревом.

– Ооох ты ж ёперный театр…

Да, все-таки дерьма в человеке больше, чем он подозревает.

Сидела Татьяна на корточках и оглядывалась. Хоть и белым-бело вокруг, а страшновато. Вдруг зверь какой? Да и холодно, язвити в душу, чуть лишку засидишься – простудишь все к чертовой матери, потом из больниц не вылезешь да на аптеку половину пенсии ухайдокаешь. Но выбора нет, в наших рейсовых автобусах туалетов не предусмотрено. Надо ускоряться. Давай, давай, Тань Михална, еще один рывок, чтобы без остатка, чтобы не бежать сюда через полчаса снова. Вот ведь что за натура такая дурацкая – сожрать все, что в холодильнике осталось! И ведь куда столько готовит! Давно уж есть некому, дети с внуками упорно не желают поближе к ней перебираться, навещают раз в полгода. Кому вот целыми кастрюлями наваривает, дура?

Справа что-то хрустнуло.

– Ай! – вскрикнула Татьяна и едва не завалилась на левый бок. Осторожно обернулась.

Она могла поклясться, что в прошлый визит этого холмика не было.

Из-под продолговатого бугорка снега в метре от женщины торчало что-то темное, но это была не припорошенная ветка. Здесь вообще все было покрыто толстым белым ковром, ничем не тронутым, и вдруг вот… Под снегом точно лежало что-то крупное с неровными очертаниями.

– Фух! – выдохнула Татьяна и полезла в карман за бумагой. Надо сваливать отсюда.

Справа хрустнуло снова. Потом еще.

Кто-то выбирался из-под снега.

Татьяна раскрыла рот в крике, но звук не пошел. Грудь сковало животным ужасом, аналогичным тому, что в собственном доме заставляет тебя от странного скрипа в коридоре прятать голову под одеялом. Но тут даже и не родной дом, а дикий лес, и ужас усилился в разы, руки принялись в ускоренном темпе делать свое дело. Надо бежать! Быстрее в автобус! Там люди!

Она не успела.

С отвратительным хрустом из-под снега выползло что-то длинное и темное. Боковым зрением Татьяна увидела, что на конце этого «чего-то» торчали врастопырку пять скрюченных пальцев. И они шевелились. Это была человеческая клешня.

Татьяна негромко завыла. Это все, что она могла сделать. Руки лихорадочно нащупывали край штанов.

Клешня схватила ее за лодыжку, и в тот же миг из-под снега донеслось шипение:

– Ааатпустиии… Ааатпустиии…

Татьяна не выдержала, вскочила на ноги – как была, со спущенными штанами – и завизжала что было сил, но не удержала равновесие и рухнула лицом в снег.

Такой молодые люди ее и обнаружили – лежащей ничком в сугробе с обращенным к небу голым задом.

22:05. Бродягой иду по Руси

Что плохо в бутылке водки? То, что она заканчивается. Не сразу, постепенно, но с каждым новым глотком уровень жидкости в сосуде напоминает тебе, что жизнь быстротечна и необратима, что скоро придется бежать за второй бутылкой (если, конечно, не озаботился этим заранее).

Паскудная водочная сущность.

– И о чем я только думал, – пробормотал Кирилл Обухов, встряхнув поллитровку, в которой оставалось еще около половины. Жаль, в лесу за продолжением банкета обращаться не к кому, но, с другой стороны, это отличный стимул как можно быстрее добраться до цели.

Он сунул бутыль в карман, нашарил в пакете бутерброд и откусил большой кусок. Постоял, пожевал, осмотрелся и потопал дальше. Пейзаж за минувшие полчаса нисколько не изменился. Дорога, по которой будто совсем недавно проехал грейдер, все так же петляла змейкой, по обеим ее сторонам все так же дремали припорошенные снегом лохматые сосны, а с неба уныло взирали звезды. Ладно хоть не очень темно, зимой в этом смысле сподручнее.

А все-таки хорошо, что так вышло! И поездка эта дурацкая, на которую он согласился, вняв мольбам старого друга, которого не видел восемь лет; и неожиданный капкан, в который угодил вместе с остальными пассажирами злосчастного автобуса; и еще более дурацкая инициатива в одиночку пойти за помощью. Кстати, почему он вызвался? Ведь никто больше не проявил особого рвения.

Все до банального просто. Кирилл хотел побыть один. Подальше от людей.

Желание уединиться периодически возникает у каждого, и в этом нет ничего необычного. Мы привыкли считать, что жизнь постоянно трахает нам мозги, и это объяснение всех устраивает. Это еще от французов пошло. Не мы таки – жизнь така. Удобно, верно?

Чушь собачья. Всё дело в людях. Именно через них эта странная метафизическая субстанция под названием «жизнь» занимается с нами извращенными формами секса, и когда ты в очередной раз споткнулся, упал и разбил в кровь лицо, не надо соплей – «это жизнь, детка», «судьба такая» или «обстоятельства сложились». У каждого такого обстоятельства есть имя и фамилия. Надо просто почаще уходить от людей, и не в квартире в четырех стенах запираться, отключая телефон и интернет, а уматывать как можно дальше.

Вот как сейчас, например. В лес! В глушь! В ночь! Хочешь – перди во все меха, хочешь – песни пой!

Кстати, насчет песен…

– Заплутал не знаю где!!! – заорал Кирилл старую песню Розенбаума. – Чудо чудное глядел!!! По холодной по воде, в грязном рубище!!!

Дальше слов он не помнил, кричал всякую околесицу на знакомый с детства мотив. Лес отвечал молчанием, даже эхо заныкал.

Нельзя сказать, что Кирилл совсем уж ударился в молодецкую беспечность. Будь он настолько легкомысленным, едва ли бы дотянул до своих лет. Он сказал Антону истинную правду: за плечами у Обухова – богатая на события и эмоции жизнь, свистящие пулями девяностые и начало нулевых, борьба за Семеновский ликеро-водочный завод в соседней области, который он буквально зубами вырвал у бандюков, устроивших в нем бодяжную разливайку, клиническая смерть, не очень удачный брак (наличие дочери и сына не позволяли считать его совсем уж провальным). Казалось бы, Весельчак мог на этом остановиться и позволить, наконец, добродушному толстяку остаток дней спокойно доживать «на земле», кормить народ выращенными на собственной ферме курами и свининой да чаёк попивать на веранде трехэтажного дома – нешто не заслужил! Но накося, выкуси! Наехали, поглотили, отжали, попросили на выход. И он еще легко отделался – могли закрыть на пять лет, а так хоть денег дали. Еще вот немного акций Семёновки осталось после продажи завода, жить можно.

Но сейчас об этом не думалось и не вспоминалось. Он чувствовал себя так, будто находится один на один с миром. Даже с целой Вселенной с ее мириадами звезд и галактик. Один маленький, хоть и довольно упитанный, человек, который больше ничего не боится. Между ним и небом нет никого и ничего. А если допустить на минуту, что где-то там наверху есть Бог? Вот прямо там, за вершинами сосен? Смотрит вниз и ухмыляется. Что ему сказать?

Кирилл остановился. Прислушался. Задрал голову и посмотрел на звезды.

– Эй!!!

Тишина в ответ.

– Ты меня слышишь?! Ты вообще там? Почем нынче опиум для народа, а?!

Он старался кричать как можно громче, на пределе связок и легких, и получал от этого неописуемое удовольствие. Хоть заорись благим матом – в радиусе тысячи километров нет ни одной живой души! Кирилл был почти уверен в этом.

– Я узнал, что у меня есть огромная семья! И тропинка!!! И лесок!!! В поле каждый колосок!!! Твою мать!..

Он закашлялся, отдышался, затем вытащил бутылку, отвинтил крышку, сделал глоток.

– Йэхх, хорошо в стране советской жить! Йэхх, хорошо бы мне еще отлить!

Он решил не отходить к обочине. Поставил пакет с едой на землю, расстегнул штаны и принялся выводить струей на снежном насте замысловатые узоры. Апофеоз счастья.

Но надо было двигаться дальше. Если часы не врут, то до Нового года оставалось меньше двух часов. Либо он за это время находит хоть какое-нибудь подобие цивилизации, либо допивает водку в одиночестве под воображаемый бой курантов.

Что, в принципе, не так уж и плохо.

Он не без труда выудил из штанов телефон, проверил связь. Ничего.

– Ладно, черт с вами, банкуйте.

Кирилл не замечал, что дорога стала забирать влево. Он просто шел, скрипя сапогами по снегу, и думал, что давно не испытывал ничего подобного – он двигался вслепую.