Текст книги "Оливье"

22:50. Концерт по заявкам

Элизабет Кюблер-Росс определила пять стадий принятия неизбежного. Отрицание, гнев, торг… что там еще… а, депрессия и собственно принятие. Умная баба.

Отрицание они прошли, вдоволь поизгалявшись над своими смартфонами – связи как не было, так и нет. Кто-то время от времени возобновлял попытки взывать к мобильным богам, полагая, что в двадцать первом веке даже в такой дырко-туалетной стране не должно оставаться мест, не охваченных вездесущим оком Большого Брата, но с тем же успехом можно было искать в здешнем лесу почтовую ворону.

Коллективный гнев выразила Татьяна, оттянулась за всех, но и она притихла после происшествия с походом до ветра, о котором, кстати, так ничего внятного и не поведала. Сидела теперь молча, перебирала в руках бумажные салфетки.

Торг как-то незаметно проскочили – с кем тут торговаться-то – и вот наступило время четвертой стадии. Пассажиров охватила депрессия.

За прошедшие с момента «землетрясения» полчаса пленники автобуса едва ли успели обменяться несколькими фразами. Скрылись за спинками кресел, дремали или просто помалкивали, не предпринимая никаких попыток возобновить общение. Даже Миша забыл, что перед самым ударом они обсуждали довольно интересную тему галлюцинаций. Как-то забылось. Суетились по-прежнему только Антон и Сергей. Выбравшись из машины, они осмотрели ее на предмет повреждений (с крыши действительно свисал огрызок дерева) и теперь вели неслышные переговоры за прикрытой дверью. Судя по их спокойным голосам, ничего совсем уж катастрофического не произошло. Двигатель вновь запущен, свет в салоне работал исправно, ничто не предвещало новых потрясений.

По возвращении Антон коротко доложил:

– На западном фронте без перемен. Желающие могут прогуляться.

Желающих не нашлось. Наверно, после рассказов о потустороннем и адского толчка люди стали воспринимать лес как враждебную среду. Автобус превратился в последний островок цивилизации. Пока есть бензин, здесь тепло и сухо.

Кстати, насчет бензина…

Наташа подошла к кабине, где Сергей, уже привыкший к водительскому креслу, перебирал кнопки магнитолы.

– Флешку в сумке нашел, – пояснил он. – Не помню, что там есть, может, какие-нибудь файлы музыкальные. А то народ совсем закис. На телефоне-то я музыку не храню.

– Как я раньше не подумала, – сказала Наташа. – У меня плейер со шнуром с собой.

– Тащи.

– Сейчас. Я хотела узнать, что с топливом?

– Вот, гляди. – Сергей ткнул пальцем в индикатор на приборной доске. До нулевой отметки оставалось одно четвертное деление. – Прожорливый фриц.

– Надолго хватит?

– Мы здесь уже часа четыре. Значит, еще примерно на столько же. Будем делать паузы побольше, до утра должно хватить. Если, конечно…

– Если оно наступит, – закончила Наташа.

Сергей наградил ее полным согласия и понимания взглядом.

– Ладно, пойду за шнуром.

Однажды Наташе пришлось писать редакторскую колонку о музыкальных вкусах. Ее принудили к этому бесконечные батлы подписчиков.

«…Один млеет от «Евгения Онегина» Чайковского, другой сходит с ума по саксофонам Нового Орлеана, третий бухает под Кобейна. А потом к ним подходит еще один, у которого в наушниках играет Стас Михайлов, и все трое, забыв о прежних разногласиях, начинают его бить, вкладывая в процесс всю свою израненную душу. Роскошное зрелище.

Ребята, у каждого из нас в голове стоит свой индивидуальный «фильтр» с определенной степенью пористости: если в одной черепушке, например, Эд Ширан застрянет навеки, то в другой он пролетит со свистом. И ничего с этим не поделаешь, это как цвет радужной оболочки глаз. И соблюдайте уже такт!

Меня, например, до зубовного скрежета напрягают альтернативно одаренные товарищи, всегда готовые публично и с удовольствием сморкнуться в портрет Джоконды (в фигуральном смысле). Казалось бы, ну не видишь ты в этой знаменитой работе Да Винчи ничего шедеврального, ну так и скажи: «Меня не торкнуло, пардон». И точку зрения высказал, и некролог свой не испортил. Но ведь «умники» идут напролом! Рискнешь, например, похвалить какой-нибудь фильм на своей странице в соцсети, и обязательно найдется тип, который считает своим гражданским долгом отметиться комментарием в духе Шарикова: «Читал я этого Каутского. Тоска смертная. Уснул на середине!». Люлей бы отвесить чуваку, но мы люди вежливые, поэтому просто желаем ему спокойной ночи и отправляем в бессрочный бан к чертовой матери на пушистое облако, где Василий Лановой ласково треплет кудри Георгия Юматова, да пребудет с ними Сила.

Комментировать чужие вкусы – это как шептать на ухо человеку, с аппетитом уминающему свекольный салат: «Фу, что за дерьмо ты ешь?!»

Громкая получилась колонка, резонансная. Особенно сильно Наташе досталось за «кудри Юматова»…

В общем, когда в автобусе заиграла музыка, народ зашевелился. Томка проснулась, потянулась и одобрительно хлопнула в ладоши, Туликов громко крякнул, Миша воскликнул «вау!». Кажется, им не доставало сейчас именно музыки как свидетельства того, что мир не ограничивается пространством машины. Так страдающие социальной клаустрофобией всегда оставляют телевизор включенным, даже если не смотрят.

Но аппетит приходит во время еды – дай голодному сосиску, он пожалуется на отсутствие кетчупа.

– А есть что-нибудь русское? – поинтересовался Туликов, когда из колонок над водительским креслом зазвучали «U2». Наташа виновато развела руками. Это была ее любимая группа. В комплект с ирландцами она закачала в плейер «Led Zeppelin», «Duran Duran» и еще дюжину англоязычных команд разной степени известности.

– Что, только иностранное с собой носите? – спросила Татьяна.

– Чем богаты, – сказала Наташа.

– Русский человек должен слушать русскую музыку, я считаю. – Кажется, тетушка, совсем недавно пребывавшая в коме, распалялась. Ее психика таким способом боролась с последствиями потрясения. – Я люблю, чтобы слова понятно было, чтобы знать, о чем там люди поют. А тут что – блям-блям, кривляются чего-то…

– Очень интересно, – буркнул Сергей, убавляя звук на магнитоле.

– Вот, помню, у меня пластинки старые были – Магомаев, Ободзинский. Я их до таких дыр затерла, что не приведи господи. Вы вообще знаете, что такое был Ободзинский? Вы не представляете, что такое был этот парень.

– Да, вот поезжайте в Киев и спросите, – снова произнес Сергей, изображая голосом Паниковского-Гердта из «Золотого теленка». Наташа хихикнула.

– Он когда у нас в кинотеатре «Октябрь» выступал в семьдесят втором, – продолжала вещать тетушка, – там просто кресел не хватало, стулья из фойе в проходы выставляли. Я вообще весь концерт на ногах простояла с букетом в руках. Он когда «Эти глаза напротив» пел – он ведь как будто мне пел, я прям чувствовала это! Потом после концерта он еще полчаса стоял на сцене, цветы собирал и автографы раздавал. Ведь хватало же терпения, никого не прогнал, хотя устал, конечно, полтора часа петь, не шутка! У меня автограф где-то хранился, да потеряла потом, жалко. Еще вот Йосик Кобзон – не тот, который потом, а который раньше был, в наших семидесятых. Вот были же певцы, была же музыка, а потом все с ума посходили от этой вертихвостки Пугачевой. Сейчас-то даже и она не поет, и Софки тоже не видно, а уж эти… Бам-бам, и вся музыка. В такси иной раз сядешь, и уши пухнут. И вы вот сейчас туда же.

– Да, правда, – присоединился Туликов, – поищите что-нибудь близкое, если вам не трудно. Куда уж нам, старикам, эти ваши…

– У меня на корейском есть, – предложила Тамара, поднимая руку с телефоном.

Антон, до сих пор слушавший молча, решил вмешаться:

– Может, мы у покойника спросим, под какую музыку ему в Царствие небесное въезжать?

Дискуссия тут же прекратилась. Сергей выключил музыку. Спорщикам стало неловко.

– Миша, вы что-то говорили о глюках, – напомнил Антон. – Закончите мысль?

– Я думаю, вы и сами все поняли, – отозвался тот.

– А я вот не очень, – сказал Туликов.

– Неужели? – усомнился Стасик. – Признайтесь, подтягиваете у себя в конторе сборы с капремонта?

– Перестаньте, молодой человек, что вы себе позволяете! Мы с вами не знакомы!

– А чего ж вам кошельки с деньгами мерещатся?

– Это… это не то, что вы думаете. – Туликов сильно стушевался, даже в полумраке виден был румянец на щеках. – Я его честно нашел! Иду с лекций, а он лежит…

– А выпал он из кармана идущей впереди бабушки с тяжелой сумкой, – не унимался Гисыч.

– Прекратите! – Туликов совсем вспыхнул, как соломенная баба в Масленицу.

– Друзья мои, – преподавательским тоном произнес Михаил, – если вы что-то видели в этом лесу, это ваше личное. Оно у каждого свое, нет никакой нужды копаться в старых грехах. Меня вот больше интересует другой вопрос: почему мы это видели? И плавно вытекающий из-под него еще один: почему мы здесь? Вот где задачка.

– Есть версии? – спросил Антон.

Миша выдержал театральную паузу. Это был его фирменный прием: когда аудитория на лекции подогрета вопросами, на которые у студентов нет ответов (или ответы бурлят где-то внутри на медленном огне), он умолкал на некоторое время, делал несколько шагов к окну, бурчал что-нибудь вроде «погода-то сегодня какая, а мы в аудитории сидим», а потом, развернувшись к слушателям, рубил правду-матку.

– Есть. Но я пока не готов их озвучить. Нужно еще кое-что проверить, понаблюдать. Дайте мне немного времени.

Сергей Круглов, выглянув из-за перегородки, отпустил язвительный комментарий:

– Старина, вы насмотрелись детективов. Даже мы с Антоном скромничаем, хотя уж нам по долгу службы понты предписаны. Давайте колитесь, если что-то понимаете, здесь все давно свои. Мы вот с Натальей не поняли, что мы видели и почему.

– Свет софитов, – хмыкнула Ростовцева. – Ты актер, я журналистка. Звездная болезнь, не иначе.

Миша со вздохом поднялся, вышел из-за кресла и встал в проходе так, чтобы видеть всех по обеим сторонам.

– Предупреждаю, это только теория, мои умозаключения, так скажем. Заранее предвосхищая ваш скепсис, скажу, что я редко ошибался. Итак, смотрите… – Он присел на подлокотник кресла. – Есть две распространенные теории нашего… бытия, что ли. Одни считают, что в жизни все предопределено и следует некоему плану, хотя при этом никто не знает его автора. Я человек не религиозный и не буду сейчас топить за божественный промысел, но допускаю, что какая-то сила над нами все-таки есть. Ну, пусть это будет нейтральный вариант – Вселенная. По другой версии, наша жизнь – это сущий бардак и хаос, нет никакой судьбы и рока, все происходящие события являются цепочкой случайностей. Иногда они приводят к удаче, и их называют везением, а иногда случайности оказываются трагическими. Кто-то опоздает на самолет, переоформит билет на другой рейс, и если в одном случае он избежит катастрофы, то в другом погибнет. Никогда не угадаешь и не поймешь, что это было – случайность или карма. Улавливаете?

«Старая гвардия», Туликов и Татьяна, слушала насупленно, явно демонстрируя тот самый скепсис, который Миша хотел предвосхитить. Остальные проявили участие.

– Ты ведешь к тому, – сказала Евгения, – что наш автобус – это…

– …либо рука судьбы, либо проделки случая, – откликнулся Сергей. – Красиво сказал?

– И в точку, – улыбнулся Миша. – Рейсовые автобусы часто попадают в аварии с человеческими жертвами, особенно при такой погоде, какая была на выезде из города. Трагедии на трассе – это вообще отдельный жанр. Метр влево или вправо, неудачный маневр, ослабло внимание – и с нами нет больше Валерия Харламова и Виктора Цоя. Или наоборот, кто-то проходит в сантиметрах от гибели. Словом, я чувствую, что наш автобус… гм, отвело от беды.

– Чувствуете? – переспросил Антон. – Или фантазируете?

– Выстраиваю гипотезу на основе своих ощущений. Признаюсь, мне было тревожно во время посадки на вокзале. Хотелось выйти, но других рейсов нет, а меня ждут жена и дочь.

– Если всякий раз прислушиваться к мурашкам, то из дома не выйдешь.

– Поверьте, Антон, это особые мурашки, которые никогда не врут. Так вот, тревога долго не отпускала, я весь извертелся в кресле. Знаете, когда меня отпустило?

– После аварии, – догадалась Наташа.

– Точно, как рукой сняло. А потом нас сильно тряхнуло, что лишь подтвердило мою гипотезу. Думаю, это могло быть… скажем так, эхом…

– Эхом, – повторила Томка.

– Неслабо кто-то аукнул, – усмехнулся Стасик. – Груженая фура с прицепом, не меньше.

– Не исключено.

– А где мы, в таком случае, находимся?

– А вот это вторая часть балета. Меня тоже смущает, что если нас отвело, то почему таким сложным способом? Мы ведь могли просто задержаться на автовокзале, застрять в пробке или, напротив, пойти с опережением графика и разминуться с опасностью. А мы застряли… в какой-то черной дыре без связи и без единой живой души, да еще и глюки эти. Можете сделать вывод?

Миша с любопытством оглядел присутствующих. Никто не собирался хохмить, но и аплодировать тоже.

– Как-то всё это… – начал Антон.

– …странно, но возможно, – продолжила Наташа. – Так ведь, Стас?

– Угу. После наших с тобой приключений на Острове восемь лет назад я поверю в любую ересь.

– Вы уже сталкивались с чем-то ненормальным, правда? – с удовлетворением произнес Миша. – Почти все вы. О себе я точно знаю. Можете, конечно, возразить и сказать, что я несу бред, но посмотрите в окно и предложите свою версию. Сколько мы уже здесь?

– Долго, – сказал Сергей. – У меня своей версии нет, я скорее поверю в вашу. Ну и?

– Все дело в нас. И мы, видимо, для чего-то здесь нужны.

– Для чего?

Миша пожал плечами. В этом месте его умозаключения упирались в стену.

Однако ответ все же прозвучал…

…и по своему эффекту он мог соперничать с недавним землетрясением.

– Для начала убавьте обогрев, – произнес кто-то скрипучим голосом. – И включите радио. Что-нибудь на татарском…

Все обернулись в конец салона.

Томка вскрикнула.

Татьяна уронила телефон.

Миша соскользнул с подлокотника и задом плюхнулся в кресло.

Водитель автобуса сидел посередине заднего ряда и натягивал на голову дурацкую шапочку с бомбоном.

23:10. Зомби

Говорят, Николай Васильевич Гоголь так часто отключался, что опасался рано или поздно проснуться в гробу. Даже в завещании написал, мол, проверьте, что я точно дал дуба, и хороните только когда вонять и разлагаться начну, а до тех пор не трогайте, подложите под голову подушку и укройте одеялом… Много всяких баек ходило про этого странного чувака с женской прической: и с нечистой силой, дескать, путался, и в гробу-то крышку всю изнутри расцарапал, пытаясь выбраться, и вообще мрачный тип. Но согласитесь, что не будь он таким чудиком, разве ж написал бы «Вия», «Портрет» или «Мертвые души»? Да, говорят, впадал в летаргический сон, при котором исчезают признаки жизни, однако ж слухи о погребении писателя заживо были неоднократно опровергнуты – в частности, врачом, который снимал с Гоголя посмертную маску. Трупные пятна, говорит, уже пошли, так что мертвее не бывает, можно закапывать…

С Гришей Ступиным до сего дня фальшивое умирание происходило дважды. В пятнадцатилетнем возрасте он грохнулся в обморок прямо у доски в школьном классе. То ли уравнение с двумя неизвестными не в то горло пошло, то ли душно было, но отключился парень намертво, даже пульс пропал. Вызвали реанимацию, грудь качали, взасос целовали, по щекам били – без толку. Положили на носилки и собирались уже простыней с головой накрыть, как он вскочит с воплем «еб твою мать!» – и бегом к распахнутому окну. Учительницу математики пришлось валерьянкой отпаивать, а за Гришкой в школе на какое-то время приклеилось: «Мертвец идет».

Второй раз он чуть коней не двинул во время ритуального супружеского соития («ритуального» в том смысле, что не особо Гришка вожделел к жене своей, располневшей после рождения ребенка, но долг есть долг, «е-два, е-четыре» – и спать). Достиг он пика с криком не то наслаждения, не то ужаса, да тут же и уронил голову на супружье плечо. Та не сразу сообразила, что произошло, а когда после проверки дыхания и сердцебиения дотумкала, то и желание воскрешать мужика улетучилось. Опостылел он ей тоже хуже горькой редьки. Отодвинула она Гришку от себя, одеялом прикрыла и спать легла…

…А утром он ей кофе в постель несет. «Веришь ли, Зинуля, – говорит, – прозрение Будды! Новую жизнь начинаю!».

С женой-то они потом еще пятнадцать лет душа в душу прожили, пока она не померла от запущенного гриппа. Сын вырос, женился, уехал, а Гришка вот на автобусе который год по области мотается.

Домотался, мертвец…

– Как же вас до баранки допускали?! – возмутилась Татьяна. – У вас же люди!

– Да, действительно, – согласился Туликов, – как-то оно странно.

Григорий только плечами пожал и отхлебнул водки из стакана. Как уже упоминалось, врача среди пассажиров не нашлось, никто не знал, как обычно поступают с воскресшими, поэтому в ход пошло многократно испытанное народное средство.

– И сколько я того… проспал?

– Пятый час пошел, – доложил Сергей, сверившись с телефоном. – Напугали вы нас до усрачки, надо сказать. Хорошо хоть на морозе вас не оставили, а то были такие мысли. Хоть что-нибудь помните?

– Вроде да. – Взгляд Григория стал стеклянным. – Из города выехали, все нормально было, как обычно. Потом… свернул, что ли, или чо…

– Где именно и куда свернули? – надавил на него Антон, повысив голос. Ему казалось, что от ответа водителя сейчас зависит очень многое. Пожалуй, он единственный, кто мог пролить хоть какой-то свет на произошедшее.

– Так, обождите, щас… Тимирязевский точно проехали, потом Травники, потом… – Мужик обвел всех растерянным взглядом. Морщинистый, полусонный, в дурацкой шапочке с бомбоном, нелепый и вовсе не такой суровый, каким показался вначале. – А вот потом нихера не помню. Хоть убейте.

Он одним глотком допил водку.

– Тимирязевский и Травники, – повторил Антон, вспоминая карту области. – Дальше поворот на Чебаркуль… а, нет, это уже после него… Блин, а где тогда…

Сергей положил руку ему на плечо.

– Забудь, какая теперь разница. За рулем сидел зомби.

Григорий робко протянул пустой стакан с просьбой повторить.

– Вы уж извиняйте меня. Никто серьезно не пострадал?

– Только три покрышки. Нам повезло.

– Это хорошо. А почему мы всё еще… как вообще дела?

– В двух словах не объяснить, – сказал Антон. – Ты давай пей, ешь, приходи в себя, а ребята пока расскажут, что тут у нас происходит.

– Кстати, насчет попить и поесть, – сказал Стасик. – До полуночи осталось минут сорок, если, конечно, нам и часы не врут. У нас с Наталкой два кило маринованного мяса киснет. Пол-мешка угля есть и розжиг.

– И бутылка шампанского, – добавила Наташа. – А водки нам Кирилл оставил. Может, есть смысл заняться делом? Хоть Новый год по-человечески встретим.

– Кто ж против, – улыбнулся Антон. – Только интересно, где сейчас сам Кирилл.

23:35. Один

Стало страшно. По-настоящему. Как никогда.

Страх этот был иррационален. На месте Кирилла в штаны навалил бы любой супермен в обтягивающем трико, окажись он по нашу сторону киноэкрана. Да что там супермены, эти дохляки! Вот он, Кирилл Обухов – старый бойцовый кот со шрамами, побывавший в невероятных переделках, большой и настолько толстый, что даже пуля не может через слой жира добраться до жизненно важных органов. И вот ему – страшно! А почему? Нет здесь ни монстров, ни привидений, ни диких животных (тайна появления в лесу милой дворняги перестала его занимать). Отчего же грудь словно тугими ремнями стянуло?

А все потому, что, как гласит золотое правило хороших ужастиков, «догадываться страшнее, чем знать». А Кирилл догадывался, что конца пути не будет и придется ему шагать по накатанному снегу до тех пор, пока не рухнет он без сил посреди дороги, а лес будет равнодушно глядеть на его хладный труп.

Водка уже не помогала. Сигарет осталось три штуки. Закуска кончилась. Луна скрылась за деревьями. Кирилл уже не разговаривал с самим собой, не пел песен и не орал, изображая лесного бога. Он…

…плакал.

Слезы катились по щекам, он стирал их тыльной стороной ладони, а они снова шли. Одновременно захлюпало в носу. Лишь остатки самоуважения не позволяли ему начать звать маму или еще кого-нибудь из прошлой, такой комфортной и предсказуемой, жизни. Но нестерпимо хотелось домой.

Кирилл вспомнил те чудовищные ощущения из детства, когда он возвращался вечером из школы и обнаруживал, что остался без ключа – забыл захватить утром или вообще где-то посеял, – а родители еще долго не вернутся с работы. Вот он блуждает по двору, сидит на качелях, смотрит на окна. Портфель валяется под ногами. Все знакомые пацаны, с которыми можно было как-то скоротать время, разошлись по своим теплым норкам, у них там семейные ужины, мультики, уроки. А он сидит и ждет. Постепенно темнеет, становится холодно и голодно. Двор опустел, в доме загораются огни, соседи занавешивают окна, суетятся на кухнях. У кого-то работает телевизор, кто-то включил цветомузыку – это Вовка-меломан, с которым Кирилл обменивался кассетами «Модерн Токинг» и Си Си Кетч. Лежит сейчас на диване, гад, трескает печенье с молоком и радуется жизни.

«Хочу домой, – пульсирует у Кирюши в голове. – Скорее бы домой».

В один из таких вечеров он зашел в ближайший продуктовый магазин. Мелочи в кармане не хватало даже на несчастную кунцевскую булочку. Он долго бродил вокруг стеллажей, привлекая внимание продавцов, пока не решился стянуть первое, что попалось под руку на хлебном прилавке, какой-то подсохший рогалик. Разумеется, его поймали и пообещали наябедничать предкам. В свое оправдание Кирилл проблеял: «Я кушать хочу, а мамы нет дома». Боже, какой позор.

Едва ли не самое тяжелое в жизни – понимать, что тебе некуда идти. С этой бездной горя и отчаяния может соперничать только седьмое небо счастья, когда ты после томительных часов ожидания наконец пересекаешь порог своего дома, включаешь свет в прихожей, скидываешь ботинки и проходишь в комнату, а навстречу тебе, приветственно мурлыча, выплывает заспанная кошка. Нет никаких возрастных ограничений: подросток ли ты безусый, взрослый ли мужчина, отец семейства, глава крупной и успешной компании или убеленный сединами пенсионер с богатым послужным списком офицера десантных войск – отчаяние и страх могут сожрать любого, как и появившийся вдалеке луч надежды любого из нас превратит в младенца, увидевшего маму…

Кирилл приметил на левой обочине припорошенный снегом пенек, присел. Вытащил из кармана телефон, хотя в волшебное возвращение связи с миром уже не верил. Все идет к одному – он потеряется, заплутает в лесу, и даже незыблемый закон, согласно которому любая дорога куда-нибудь обязательно приведет, здесь не заработает.

Кирилл допил остатки водки, долго держал пустую бутылку в замерзшей руке. В обычной ситуации он спрятал бы пузырь в карман и позже выбросил в урну, но сейчас просто размахнулся и метнул через дорогу. Бутылка влетела в дерево, разбилась с приглушенным звоном. Духи леса, конечно, будут злиться, ну и хрен на них. Они и так уже вдоволь покуражились…

Слева забрезжил свет. Кирилл заметил его боковым зрением. Сначала он не поверил, поэтому боялся повернуть голову. Сердце заколотилось.

– Да ладно, блин…

Он все же повернулся.

Маленькая яркая точка светилась впереди – очевидно, совсем рядом с дорогой. Разглядеть очертания не удавалось, мешала пелена не высохших слез. Кирилл протер глаза. Не помогло, пятно света так и оставалось размытым. Тогда Кирилл надавил на глазницы основаниями ладоней, подержал, пока не поплыли звезды, отпустил, посмотрел вновь.

Да, это не галлюцинации, это свет. Неподвижный, но мерцающий.

Люди?

– А какая разница, – пробормотал Кирилл и поднялся с пенька. Может, он и не чувствовал себя младенцем, увидевшим маму, но на душе определенно стало легче.

Он сделал несколько шагов вперед по дороге… и вдруг остановился. Огляделся взволнованно, вытер лицо, подул в ладонь. Час от часу не легче…

К нему вернулся страх. Однако если до сих пор Кирилл боялся остаться навеки в одиночестве, то сейчас испугался возможной встречи с кем бы то ни было. После долгих часов пути в голову всякое лезло.

Огонек тем временем померк.

– Черт!

Кирилл уже решил, что ему все-таки померещилось, как в ту же секунду до его ушей донесся ужасный смех.