Текст книги "Остров страха. Возрождение"

Я не хотел, чтобы он начал пересказывать содержание своих ненаписанных мемуаров, у меня было слишком хорошее настроение, но дед и сам быстро сменил тему.

– Тот дом, в котором ты сейчас живешь, был первым. – Он посмотрел на меня из-под бровей, с хитрецой, изучая реакцию. – И он совсем не изменился. Каким построили, таким и остался. Ни разу при мне капитального ремонта или, там, перестройки какой, не было. Кое-где подмазать, зашкурить, а в целом он вроде… ну, не стареет, в общем.

– Первостроителем был некто Чудов?

Глаза у Степаныча стали совсем похожими на узкие щелочки.

– Откуда знаешь?

– У меня абонемент в публичную библиотеку.

Старик удивленно вскинул седые брови.

– Да шучу я. Прежняя хозяйка рассказала.

– Это Танька, что ли?

– Она.

Степаныч кивнул, погасил сигарету подошвой шнурованных ботинок, серых и пыльных, как припаркованный у магазина «логан».

– Толковая баба, – сказал он, прицеливаясь окурком в урну, стоявшую на углу сторожки. – Умная. Жаль ее, конечно…

– Из-за мужа?

– Угу. – Огрызок «примы», которым пульнул старик, пролетел мимо цели. – Зар-раза!

Я промолчал, ожидая продолжения. Степаныч был интересным собеседником, одним из таких, у кого я периодически черпал вдохновение для создания своих персонажей, но он постоянно перескакивал с темы на тему, причем сюжеты его рассказов соединялись друг с другом без единого шва. Временами я даже испытывал к нему что-то вроде зависти.

– Милая была семья, – молвил старик, глядя на витрины магазина. – Николай душевный был мужик, задумчивый. Бывало, сядем у него на пирсе, часами о чем-то говорим, а я даже не помню о чем. Хорошо было.

– На берегу?

– Ну да. Он там себе скамейку небольшую поставил. Она стоит еще?

– Нет. Только старые качели и грибок.

– Танька выдернула, значит. Не хотела душу бередить.

Степаныч шлепнул себя ладонями по коленям и с кряхтением поднялся. Разговор, видимо, подошел к концу. Но мне хотелось услышать еще кое-что.

– А что с ним случилось? С Николаем?

Старик посмотрел на меня сверху вниз, шамкнул губами.

– Загляну как-нибудь на рюмочку чая, расскажу. А пока пойду отолью.

– Ты второй человек сегодня, кто намекает на приглашение в гости.

– Я не намекаю и не напрашиваюсь. Надо будет – зайду. А кто был первым?

– Маша из магазина.

– А, вона как… – Степаныч почесал нос. – Хорошая девка, ладная. Выросла здесь, учится, работает. Родители у ней пьющие были, на девку времени не тратили, сама росла как-то. Выросла вот умницей-красавицей. Да ты и сам видишь.

– Были родители? А где они сейчас?

– Да кто их знает. Отец сидел, мать куда-то в город усвистала. Потерялись с концами. Мы и не спрашиваем, чтобы душу не травить. Манька дом старый продала под снос, замуж вышла. Муж у ней тут… вроде ничего, тоже с детства его знаю, они всегда дружили. С матерью живет, а Маня, получается, со свекровью. Они малость того…

Старик подозвал меня поближе, явно чтобы сообщить нечто конфиденциальное.

– Ты бы их сторонился лучше, Юрьич.

– В смысле?

– В коромысле. Я ж тут давно живу, всё вижу, не слепой. Ты учти, парень, что Машка тут у нас на особом счету, ее трогать никак нельзя.

– Кто ж ее трогает?

– Это я тебе на будущее. Понимать надо.

Он постучал пальцем по виску. Потом, как бы извиняясь за сказанное, хлопнул меня по плечу и побрел за угол сторожки, где стояла синяя будка биотуалета.

– Элвис покинул здание, – пробормотал я, цепляя на нос солнечные очки.

Шагая по Центральной с пакетом продуктов и наблюдая, как суетятся за изгородями аборигены (не у всех домов были высокие глухие заборы, попадались и обычные деревенские штакетники), я размышлял над услышанным. «Чудову дому» уже лет пятьдесят, а он всё как новенький. Что бы это значило? Да, раньше строили на совесть, это понятно, но чтобы за полвека ни разу не ремонтировался? Любопытно.

По дороге мне встретилась еще одна местная достопримечательность – отец-герой Олег Садвокасов. Молодой улыбчивый мужчина успел к своему тридцатилетию обзавестись уже четвертым ребенком. Его-то он сейчас и выгуливал в кричаще розовой коляске. Поравнявшись со мной, Олег кивнул и улыбнулся так широко и приторно, что мне стало немножко тошно. Так не улыбаются даже кассиры «Макдональдса». Эта улыбка показалась мне знакомой. После первой встречи я мучительно вспоминал, где мог видеть его раньше, и на второй раз меня осенило: это же тот самый тип, что скалился с календаря в офисе Марины Сотниковой, рекламируя элитные апартаменты в новом жилом комплексе «Манхеттен». Вот дела! Живет здесь, оказывается!

Степаныч называл Садвокасова «счастливым идиотом», и это было меткое прозвище. В соцсетях папаша публиковал исключительно фотографии своих отпрысков во всех возможных групповых комбинациях, причем вел подробную хронику их взросления прямо от крыльца роддома и до последних обедов и прогулок на свежем воздухе, вот как сегодня. И везде он, черт возьми, улыбался как обдолбанный! Его посты собирали какое-то немыслимое количество просмотров и лайков, которому можно было только позавидовать. Без сомнения, Олег был звездой местного Интернета.

Кстати, сообщество в ВК «Поселок Речной Жемчуг» в целом представляло собой довольно любопытное собрание – любопытное в плане познания психологии жителя уже не деревни, но еще и не города. Я узнал о его существовании, когда меня упомянули в одном из постов. Я забавы ради вступил в сообщество и втихаря, не влезая ни в какие дискуссии, изучал местных и их нравы. Выяснилось, что люди в основной массе своей придерживались консервативных взглядов, и не только в политике. Не скажу, что они совсем уж были пуритане, но и прогрессистами я бы их не назвал. Всё было как-то мелко, обыденно, словно в домовом чате: ворота отремонтировать, асфальт на Курортной подлатать (перед гостями неудобно), прилавок с бытовой химией в магазине обновить, Валька – шалава, Васька – педагог… Никакого тебе мессианства. Впрочем, нет, в Речном имелся свой анонимный проповедник. Он скрывался под ником «Серафим Морковкин», в качестве аватарки использовал изображения животных, преимущественно обитающих в других частях света – гамадрила, например, – и в постах своих нес околесицу типа «покайтесь, ироды, и получите промокод на бесплатную экскурсию в Царствие небесное».

А еще меня не на шутку заинтересовал один секретный чат, куда я не мог войти ни с промокодом, ни без него. Назывался он чарующе – «ОНО», – и содержал какое-то немыслимое количество тем и сообщений. К сожалению, Степаныч не мог меня просветить, в чем там цимес, ибо сам к Интернету был равнодушен.

Главное, что меня, дипломированного филолога, серьезно напрягало, – это безграмотность членов местного паблика. Не тотальная, но какая-то вопиюще демонстративная. Да, я знаю, что большинство из нас не заморачиваются знаками препинания и другими мелочами, набирая тексты на смартфонах, на бегу и в рекламных паузах телесериалов, но высокомерное пренебрежением склонениями и элементарными школьными правилами типа «жи-ши» и «тся-ться» – это для меня уже как кошка в водосточной трубе.

Удивительная штука эти социальные сети: избавляя от необходимости заводить личные знакомства, они прекрасно выполняют обязанности гида в сообществах людей. Жизнь кишками наружу – одновременно благодать и проклятие наших дней.

Я же не рассказал в подробностях, как обустроил свое новое жилище. Впрочем, рассказывать особо и нечего.

Убранство дома, оставшееся от прежних хозяев, было скромным. Я поменял мебель в гостиной на первом этаже: вынес псевдославянскую старину, купил кожаный диван под цвет деревянных стен, пару мягких стульев и широкий журнальный столик со стеклянной поверхностью, который вполне мог сойти и за обеденный. У входной двери я поставил высокую деревянную стойку с широкими полками, чтобы было куда бросать ключи, класть сумки и ставить уличную обувь.

Не желая выслушивать лишние вопросы от Веры – она до сих пор оставалась в неведении относительно дома у озера, – я не стал забирать все оборудование из своего кабинета в нашей квартире. Я купил себе новый большой телевизор, звуковую и видеотехнику для домашнего кинотеатра, рабочий стол с ящиками и стойками для дисков и даже роскошный кожаный стул, который так приглянулся моей заднице в мебельном центре «Калибр». Прежнее кресло, долгие годы служившее мне творческим талисманом, уже поистрепалось. Я мог бы, конечно, перетянуть на нем кожу и заменить ролики, но тогда кресло потеряло бы свою магическую силу (если таковая вообще имелась). Проще было купить новое.

Второй этаж стал моей приватной территорией – кабинетом, спальней, библиотекой, складом нужных и ненужных вещей и даже дискотекой. Там я тоже поставил телевизор, уже поменьше, две колонки с усилителем и виниловый проигрыватель, выстроил на полу у стены грампластинки, которые собирал еще со школы (насобирал немного, штук триста, но каких!), прибил две широкие книжные полки.

Поднявшись утром с кровати, стоявшей изголовьем к южному окну, я мог сразу прыгнуть в кресло за рабочим столом у западного, за которым открывался сногсшибательный вид на Озеро и особенно на Остров. Если с земли Остров было почти не видно, то со второго этажа дома он красовался как на компьютерных обоях. Пейзаж мечты. В моей семейной городской квартире окна кабинета выходили на соседнюю многоэтажку и небольшой кусок сквера с фонтаном, и там я написал все свои удачные романы. Что же я напишу здесь, глядя на эту неописуемую красоту?

Впрочем, идеи для следующей книги у меня по-прежнему не было, но я верил, что она рано или поздно появится. Нужно просто обжиться на новом месте, обзавестись знакомыми, пообщаться с соседями, посетить пару близлежащих городков. Жизнь обязательно найдет выход, укажет лазейку. Вот, например, однажды утром я прочитал в новостях, как в мусорном контейнере недалеко от здания областного УМВД (!) нашли новорожденную девочку, завернутую в черный пакет. Она была жива, слабо попискивала и шевелилась. Бедняжка… Ее поместили в реанимацию, и теперь жизни козявки ничто не угрожает. Родителей отыскали быстро, ими оказались двое бездомных, объяснивших свой поступок тем, что ребенок показался им мертвым (где они вообще рожали?!) Я крутился в своем роскошном кожаном кресле и размышлял: каково было бы узнать уже в зрелом возрасте, скажем, лет в двадцать-двадцать пять, что тебя нашли не в капусте, как всех нормальных детей, а в шкурках от селедки? И какое влияние оказало бы это шокирующее известие на всю твою последующую жизнь? Может, ты стал бы серийным убийцей… или, наоборот, Нобелевским лауреатом по физике?

Неплохая идея для триллера, но, черт возьми, мне на новом месте было так хорошо, что работать не хотелось от слова «совсем». Хотелось просто гулять по берегу, сидеть на пирсе с книгой, слушая волны и поглядывая на Остров (я так и делал первые несколько дней), а вечерами смотреть «Ходячих мертвецов».

Новоселье, случившееся через пару дней после моего заезда, отметили скромно. Я никого специально не приглашал, приехали только посвященные и те, кому они успели проболтаться. Марина Сотникова с мужем Эдуардом, научным сотрудником института водного хозяйства, долговязым умником-очкариком, привезли в подарок ослепительно белый фарфоровый сервиз: заварочный чайник, сахарницу, чашки с блюдцами и серебряные ложечки. На всех предметах, кроме ложек, был изображен черный профиль Пушкина, а на блюдцах красовались цитаты из его стихотворений. Особенно мне понравилось это: «Куда бы нас ни бросила судьбина, И счастие куда б ни повело, Всё те же мы: нам целый мир чужбина; Отечество нам Царское Село».

– В таких подарках есть что-то пошло-мещанское, – улыбалась Марина, – но я точно знаю, что такого тебе не дарили даже на свадьбу. А тут ведь еще и Пушкин!

Я обнял и расцеловал обоих. Я действительно был рад этому сервизу. Он был чертовски мил и очень подходил к моей террасе, на которой я планировал пить чай. Пошло-мещанское, говорите? Ну и прекрасно!

Яша Лившиц притащил полуторалитровую бутыль игристого вина «Mastro Binelli» за две тысячи рублей (ценник он спрятал, но сумму озвучил еще на пороге). Оглядев убранство дома, мой ехидный друг-директор заявил, что следовало, пожалуй, привезти пятилитровую канистру самогона, она бы лучше гармонировала с интерьером. Я дал ему коленом под зад.

Братья Боровские, уже слегка навеселе по случаю окончания работы над черновым вариантом нового романа, буднично вручили мне коллекционный двухтомник Булгакова в коробке, тисненой серебром. Марьяна Чигинская не приехала, она была в туре по городам Урала, зато вместо нее невесть откуда взялся бывший коллега по рекламному агентству «Форум-С» Гриша Багаутдинов. Он когда-то был самым молодым полевым сотрудником компании, разъезжал по городу в поисках клиентов и редко появлялся в офисе, скидывая документы и техзадания по электронной почте. А еще он каким-то невероятным чутьем определял, когда у нас в коллективе затевается вечеринка. Стоило нам накрыть на стол и произнести первый тост, Гриша уже стоял в самой гуще толпы с наполненным стаканом. За это мы прозвали его Мотыльком. Я не знаю, кто ему нашептал о моем новоселье, никто так и не признался, но я вовсе не возражал против его компании. Парень он веселый…

Мы пили вино, ели привезенные ребятами суши-роллы, пиццу, пироги. Общались. С шашлыками возиться не стали – я не озаботился ни мясом, ни мангалом, ни углями. Можно было все это купить в «Парусе», но никто не поехал.

Гости осмотрели дом, прилегающую территорию, погуляли по берегу. Боровские наказали к следующему их приезду приготовить баню с березовыми вениками. Марина и Эдик грузили меня лекциями по выращиванию сельскохозяйственных культур, но я слушал вполуха, потому что не собирался связываться даже с элементарной петрушкой.

Под конец скромного веселья Яша отвел меня в сторону. Точнее, мы спустились по тропе к Озеру, вышли на пирс, остановились на его дальнем краю. Солнце скрылось за тучами, Озеро волновалось, облизывая волнами деревянные опоры. Скрипели под ногами доски.

– Договор у тебя продлен еще на три книги, – напомнил Яша. – Через полгода нужно сдать первую. Есть что показать?

– Окстись, Яков Барухович, мы еще «Умереть вместе» не отгуляли, а ты уже дырки для новой медали проковыриваешь. Дай отдышаться. Кстати, как идут продажи?

Яша пожал плечами, наклонив голову в бок. Мне были знакомы эти движения. Ничего хорошего они не означали.

– Пока рано судить. Подождем месяц-другой… но, честно говоря…

Он повернулся ко мне спиной, шагнул к самому краю деревянного помоста. Он смотрел на далекий Остров, окутанный предвечерним сумраком.

Я взял его за локоть.

– Яша!

Он развернулся, сунул руки в карманы, качнулся на каблуках.

– Маркетологи из «Эксмо» прогнозируют падение. Не катастрофа, конечно, но для нас это нехороший звоночек. До сих пор ты шел в рост.

– И что? Невозможно все время расти. Человек вообще в восемнадцать лет перестает…

– Да брось!

Он занервничал. Я поневоле тоже. Мне не хотелось думать и говорить о работе, мне хотелось вернуться в дом, к гостям, к анекдотам Гриши-Мотылька и заливистому смеху Маринки.

– Отзывы критиков не фонтан. Не читал?

– Нет. Что пишут?

– Про стагнацию пишут. Мол, Шилову либо больше нечего сказать, либо он взял паузу и затаился на время, чтобы написать «Войну и мир».

– Это опять об объемах? Да и пес с ними!

– Макс! Ты не Харпер Ли, которую всю жизнь кормил один ее «Пересмешник». Тебе надо постоянно ерзать булками, в этой стране нужно быть акулой…

Я сморщился. Яша предъявил пошлый аргумент, популярность которого миновала лет двадцать назад.

Он поспешил поправиться:

– Акулой не в смысле хищником. Просто акула пойдет ко дну, если перестанет плыть. Ты слышал об этом?

– Слышал. От тебя.

Яша вздохнул. Он понял, что ничего от меня сейчас не добьется.

– Ладно, старик. – Он ткнул меня кулаком в грудь. – Хоть мне и не очень нравится твоя идея поселиться здесь, но я рад за тебя. Пойдем накатим.

Это было десять дней назад. За прошедшее время я ни на сантиметр не продвинулся к тому, чтобы выполнить обещание, данное своему агенту – приступить к работе над новой книгой. Я просто жил: гулял, дышал воздухом, много читал и пил ягодный чай на террасе. И к черту критиков!

Ближе к вечеру я имел удовольствие познакомиться с домочадцами Маши Чепурной, которых столь мудрено и неоднознанчо описал Степаныч. Я подумал: Шилов, ты же хотел пообщаться с местными жителями, поднабраться впечатлений – вот получи и распишись.

Я сидел на террасе позади дома со стаканом ледяного зеленого чая и пересматривал свои заметки в рабочем блокноте. Таких блокнотов у меня за пять лет набралось на целый чемодан, я их часто изучал и порой диву давался, какие интересные в них попадались вещи.

– Алле, хозяин! – услышал я за спиной и, подпрыгнув, чуть не смахнул стакан со стола. На террасе в темном проеме двери, ведущей в дом, стоял невысокий молодой мужчина с торчащими в разные стороны русыми волосами, небритый, в домашнем одеянии – спортивных штанах, вытянутых на коленях, и белой футболке. Он держался рукой за косяк, и это было разумно, потому что в противном случае он покатился бы по ступенькам. Парень был изрядно пьян. – Ты тут этот… как его… мля…

Он икнул. Попытался сделать шаг, но вовремя остановился. Мутные глаза его сканировали местность, очевидно, в поисках того, к кому он хотел обратиться, но безуспешно. Взгляд всё время обходил меня стороной.

Я поднялся, подошел к незваному гостю. Заметив крупный силуэт, мужчина наконец сфокусировался. Впрочем, он все равно смотрел на мой подбородок, а не в глаза. Разило от парня знатно, как в торговом зале «Красного и белого» субботним утром.

– Ты кто, уважаемый? – спросил я громко, придерживая гостя за плечо, чтобы он не навернулся и не расквасил нос на моей террасе.

– Я? – Он снова икнул. – А ты?

Я взял его за подбородок и повернул голову так, чтобы он смотрел прямо.

– Живу я тут. А ты откуда, горемыка?

Он шмыгнул носом, вытер рот свободной рукой.

– Я сосед твой… засранец…

Я не удержался от усмешки.

– Кто из нас засранец-то? Поясни.

– Ты, конечно.

– Во как…

Парень начал странно пританцовывать, и я понял, что он собирается все-таки прилечь. Мне пришлось подхватить его под руки и аккуратно переместить на свободный стул у перил террасы. Усевшись, горемыка безвольно опустил руки и уронил голову на грудь. Сейчас заснет…

Я молча стоял над ним и ждал. Прошло не меньше минуты, прежде чем гость, с усилием приподняв голову, объявил о цели визита:

– Ты к Машке моей пристаешь… шнырь городской? Писатель…

Последнее слово он произнес с явным презрением, растягивая «с» и «а». Любит наш народ творческую интеллигенцию, очень любит.

Я выдохнул. Расклад был предельно ясен. Местный люмпен, озабоченный сохранностью своего брака, пришел метить территорию. Лучшего времени не нашел, да и состояние его, мягко говоря, не очень способствовало продуктивным переговорам.

– Никто к твоей Машке не пристает, болезный. А тебе бы лучше домой. Как думаешь?

Чепурной (кстати, фамилия у Масяни своя или мужнина?) поднял вверх указательный палец.

– Я думаю. О-о, как я думаю… тебе лучше не знать, как я думаю…

– Да, мой мозг не выдержит.

Задача передо мной стояла непростая. О том, чтобы позволить этому Отелло немного вздремнуть, не могло быть и речи. У меня здесь не приют для говнюков имени матери Терезы. Дотащить его до дома? Это рядом, сразу направо за выездом с моего участка.

Я не успел принять решение. На террасе нарисовался еще один гость. Точнее, гостья. Судя по взволнованному виду женщины в домашнем халате и шлепанцах, это была «собака-поводырь» болезного, от которой он удрал. Полноватая, неказистая, растерянная. Она тоже проскочила через дом, а не обошла его сбоку по улице. Я забыл закрыть входную дверь?

Воспитанная семейка, ничего не скажешь…

– Ой, – сказала женщина, теребя ворот яркого голубого халата с рисунками лебедей. – Это он к вам сюда забрел? Ведь как чувствовала… Игорь! Эй! Вставай, слышишь меня?

Он не слышал. Я сделал шаг назад от кресла, в котором муженек Масяни уже сопел носом и причмокивал.

– Забирайте, что ли. Мне с ним недосуг возиться.

Женщина подошла ближе, взглянула на сына с такой тоской и отчаянием, что мне на секунду стало ее жалко.

– Я же его не дотащу, господи… – Она чуть не плакала. Правой рукой коснулась щеки, потом глаз. – Он отключился. Ну, это всё, Машка меня убьет…

– Как вас зовут-то хоть?

– Елена. А вас я и так знаю!

Женщина неожиданно улыбнулась, будто не собиралась мгновение назад зарыдать. Наверно, она подумала, что сделает мне приятно своим узнаванием. Я быстро ее осадил.

– Так, Елена, давайте вы его за одну подмышку, а я за другую.

Вдвоем мы подняли парня с кресла, протащили вдоль дома и по лужайке вывели на подъездную дорожку. Вопреки ожиданиям, Чепурной уже не был безучастным мешком, он очнулся и даже помогал нам, вяло перебирая ногами. Когда мы взбирались на перекресток Береговой и Центральной, он пытался отказаться от наших подпорок и идти самостоятельно, но я решил, что лучше доведу их до крыльца, а уж там пусть сами разбираются, в какой поленнице ему валяться.

Их дом располагался в ста метрах от съезда к моей «гасиенде». Дома на этой линии были, наверно, самые старые в поселке. Улицу Береговую отделяла от собственно берега лесополоса. Кто-то из старожилов придал своему жилищу современный вид, но большинство строений выглядели едва ли лучше садового домика моих родителей. Одно– и двухэтажные, из белого кирпича, с сараями и хозяйственными постройками, они прижимались друг к другу, как бедные родственники. Береговая улица сохранила очарование старой-доброй русской деревни, и мне показалось даже, что я уловил запах навоза…

Мы остановились у невысокой, по грудь, деревянной изгороди. Зеленая краска на рейках облупилась, древесина пожухла. Елена отворила калитку.

– Давай, шевели батонами! – скомандовала женщина, подталкивая сына в спину. Игорь подчинился не сразу. Последнее слово он все-таки решил оставить за собой.

– Ты, – сказал он, ткнув мне пальцем в грудь. Я перехватил его руку, мягко опустил. – Ты… кароче… не надо, поял?

– Поял, поял. – Я указал на дом. – Ступай с богом, странник. Береги себя.

Игорь козырнул и побрел по узкой бетонной дорожке к крыльцу. Я бегло оглядел двор. Несколько грядок с зеленью, огромный бак для воды, цветочная клумба – всё располагалось как-то неряшливо, бессистемно. От крыльца к шесту у изгороди тянулась бельевая веревка с парой десятков прищепок. Я подумал: если сушить здесь постельное белье, то по двору будет сложно передвигаться.

Игорь скинул стоптанные туфли под крыльцом и вскоре, звучно матерясь, исчез из нашего поля зрения.

– Вот, – сказала Елена, теребя ворот халата, – такие дела…

Я внимательнее всмотрелся в ее лицо. Вроде она еще не в том возрасте, при котором за внешностью особо не следят, но уже потухшая, уставшая. Вспомнив слова Степаныча, я подумал, что термин «того» относится к извечному терпению русской женщины, вынужденной отвечать за жизнь и здоровье человека, которого давно следовало спустить с лестницы. Материнская любовь – штука болезненная, причем как для ее источника, так и для объекта.

– Вы на нас не сердитесь, Максим… не знаю, как вас по отчеству…

– Просто Максим.

– Хорошо… Он как-то увидел вас с Машей, вы так мило общались, вот он и решил… Он ее очень любит, боится потерять…

Я кивнул. Обычное дело: так сильно боишься потерять жену, что водку жрешь канистрами и бегаешь по деревне в поисках ее любовников. Ничего этого я говорить, разумеется, не стал. Просто попрощался и ушел к себе, по пути размышляя, что надо будет все-таки ограничить общение с соседями. Ну их к черту.

Вечером я вновь вышел на пляж. Вот уже который день меня не покидало ощущение, что он целиком принадлежит мне. Судя по документам, это была территория общего пользования, не закрепленная за моим участком, но выглядело все так, будто я вместе с домом купил и кусочек Озера. Ни одного человека я не встретил на берегу за все время, что жил здесь. Благоустроенный пляж соседней базы, с лежаками, зонтиками и ширмой для переодевания, о котором говорила Татьяна Чудовских, был скрыт лесистым мысом, и я не мог судить, насколько он популярен у жителей поселка. А вот мой песчаный пустырь никто из местных не жаловал. Видимо, действительно все дело в том, что путь к нему лежал через мой двор. Идиотская ситуация. Затевая строительство Речного Жемчуга, нужно было сразу избавляться от этого форпоста на пути к воде, либо наделять его обитателей правами и обязанностями таможенников, как в романе Лукьяненко «Черновик».

Итак, я всегда торчал на пляже один – ровно до того момента, когда вечером 31 мая вышел вдохнуть свежего воздуха после бурного общения с Чепурными.

Озеро волновалось. Бывали дни, когда оно походило на идеально ровную поверхность зеркала, в котором отражались даже маленькие облака, и было слышно, как над водой порхают стрекозы. Но чаще водная гладь морщинилась, вздыбливалась, шумела или, наоборот, о чем-то тихо шептала. Хватало даже небольших дуновений ветра, чтобы растормошить Озеро. И Остров тоже менялся в зависимости от погоды и времени суток. В штиль он выглядел умиротворенно, по утрам отсвечивал, словно свернутой на бок челюстью, тонкой полосой валунов; после полудня, когда солнце светило ему «в спину», Остров темнел, будто хмурился, а вечерами он был похож на торчащую из воды макушку чудовища, наблюдающего за мной.

Суровый, безмолвный, неподвижный Страж. Как же мне хочется увидеть его поближе… как бы мне до него добраться…

Я поймал себя на мысли, что наделяю место, в котором нахожусь, какой-то мистической силой и даже разумом. Для писателя такое недержание воображения – вполне обычное дело.

Я решил, что завтра обязательно куплю бинокль, чтобы в деталях рассмотреть далекую мохнатую шапку. В «Парусе» такую оптику вряд ли найдешь, значит, придется выехать в Кыштым. И это замечательно. Надо прошвырнуться по шумным городским улицам, которых мне все же слегка не хватало. Давно ведь никуда не выбирался.

Тут-то я и увидел Её…

…Она стояла на оконечности мыса, как изваяние. Поначалу мне показалось, что это всего лишь невысокое деревце – расстояние до нее не позволяло разглядеть очертания, какой-то ствол высохшей березки, не более того, – но потом «деревце» сдвинулось немного вперед, почти к самому краю каменистой косы, и я понял, что это живой человек.

Это определенно была она. Женщина. Невысокая, тонкая, в какой-то просторной одежде до колен (плащ? платье?), с короткой прической. Возраст не поддавался определению, она могла быть в равной степени и молоденькой барышней, и бальзаковской дамой. Женщина неподвижно стояла у самой воды, волны облизывали камни. Картина, достойная кисти мариниста, или как там зовут художников, повернутых на водной стихии…

Я смотрел на силуэт минуты две. Женщина почти не шевелилась, лишь однажды поднесла руку к голове, видимо, поправив волосы. Затем она как будто повернулась в мою сторону… а может, и наоборот, спиной ко мне. Был лишь один способ это проверить.

Еще не отдавая себе отчета в своих действиях, я поднял руку. Медленно помахал, как стрелкой метронома, туда-сюда. Потом рука моя зависла в воздухе, я ожидал ответного приветствия, но женщина оставалась неподвижной. Значит, она смотрела на север.

С легким разочарованием я опустил руку. Казалось бы, что мне этот случайный человек на берегу? Ну, гуляет какая-нибудь туристка с базы отдыха. Сегодня пятница, вечер в самом разгаре, там наверняка затевается какая-нибудь дискотека, или отдыхающие расползлись по мангальным зонам, пьют, отдыхают. А эта девушка (мне хотелось думать, что она молода или даже юна) решила спрятаться от шума, скрыться от общения, побыть наедине с собой и своими горестными мыслями (в общем, писателя опять несло). Что тебе от нее нужно?

Я развернулся, чтобы отправиться к дому…

…И тут она помахала мне в ответ. В точности повторила мой жест – провела рукой из стороны в сторону, как метроном.

Я замер. По спине в районе лопаток пробежались холодные иголки. Это были уже не художники-маринисты, это начинался Хичкок: сумерки, серое беспокойное Озеро, мыс, девушка, поднятая рука, сигнал… Сигнал о чем? «Я вижу тебя, человек», «Хороший вечер, не правда ли?», «Мы с тобой одной крови»…

Нет, это всё чепуха, разрушавшая истинную магию. Мимолетную магию. Вот и встретились два одиночества, вспомнил я старую песню Кикабидзе, которую очень любила моя тетушка по материнской линии – настолько, что заездила пластинку до дыр на своей древней радиоле «Кантата»…

Девушка опустила руку. Я подумал, что наступил тот неловкий момент, когда один из нас должен прервать контакт. Так влюбленные, воркующие по телефону, не могут решить, кто первым положит трубку; или две старушки, зацепившиеся языками у подъезда, никак не разойдутся, пока не обглодают косточки всем соседям. Но не могли же мы с прекрасной (ой ли?) незнакомкой бесконечно обмениваться взмахами. Поприветствовали друг друга – и по домам. Чего тебе еще надо, собака?

Но мне не хотелось уходить. Я так и стоял на пляже, сунув руки в карманы, пока девушка не зашагала к берегу. Больше никаких знаков внимания не было. Когда она скрылась в роще, я повернулся к Острову.

Удивительные мгновения порой дарит нам жизнь. Дарит гораздо чаще, чем мы в состоянии заметить и почувствовать.