Текст книги "Дуче! Муссолини и его время"

Укрепляя собственные структуры и заботясь о том, чтобы встроить их в систему государственных органов, Муссолини не забывал и о выборах. Хотя фашистская партия и добилась несомненных успехов (начав весной 1919 года с нескольких десятков человек, всего через три года она уже приобрела миллионы сторонников), у Муссолини остались скверные воспоминания об избирательных кампаниях прошлых лет, да и сама атмосфера выборов была для крепнущего режима не слишком приятна. Борьба за парламентские кресла подразумевала наличие альтернативы, что для фашистов уже звучало кощунством: они ведь победили и имеют лучшее правительство за всю историю страны, так о какой альтернативе может идти речь?

Поэтому неудивительно, что Муссолини публично отзывался о предстоящих выборах с демонстративным презрением, но на деле стремился сделать все, чтобы голоса избирателей стали зримым свидетельством успешности работы его правительства. Созданный для этой цели «Национальный блок», который помимо фашистского избирателя стремился привлечь и консерваторов, и либералов, и клерикалов, а в общем – всех оппонентов левых партий, обязан был не просто победить на выборах, но победить оглушительно, с огромным перевесом. Для достижения этой цели Муссолини был готов пойти на многое.

Как и прежде, наиболее радикальные фашистские лозунги убрали подальше. Итальянцам предлагалось выбирать не между партиями, не между фашизмом или либерализмом, не между республикой и монархией, но между «патриотическим движением» и «антинациональными силами», которыми в пропаганде фашистов были левые – социалисты и коммунисты. Муссолини тщательно подошел к составлению предвыборного списка «Национального блока» – из трехсот пятидесяти кандидатов от «национальных сил» членами фашистской партии было не больше двухсот человек. Остальные места в списке распределились между представителями правых, клерикальных и центристских партий, включая даже нескольких «умеренных социалистов». Муссолини был согласен и на это, только чтобы добиться успеха. С политическим оппортунизмом он сознательно отказывался говорить о программных целях: «Будущее не ясно, и абсолютных решений не существует… мы отбрасываем смирительную рубашку предварительных вопросов, мешающих свободно двигаться по зыбкой и переменчивой почве жизни».

Следовало не только обеспечить «Национальному блоку» широкую избирательную базу, но и заранее подготовиться к эксплуатации будущей победы на выборах. Надежнейшим средством такой подготовки стали новые правила распределения депутатских мандатов, принятые в Италии согласно «закону Ачербо», названному так в честь его автора – фашистского депутата Джакомо Ачербо. Отныне партия, занявшая на выборах первое место (при условии, что за победителей отдали свои голоса не менее 25% явившихся на участки избирателей), автоматически получала две трети депутатских мест, тогда как оставшаяся треть распределялась по прежней, пропорциональной, системе. Кроме того, новый закон предлагал ряд других изменений, суть которых сводилась к увеличению степени влияния фашистской партии на государственные и общественные институты.

Несложно было догадаться о мотивах Муссолини, в ультимативной форме потребовавшего от депутатов и сенаторов принять новый избирательный закон – фашистская партия собиралась закрепить в парламенте свое положение, сделав его абсолютным. Маневр был очевиден, а потому принятию «закона Ачербо» предшествовала почти двухмесячная борьба, в ходе которой фашистам не только удалось отстоять каждый предложенный ими пункт, но и заручиться поддержкой всех депутатских фракций, кроме левых. Муссолини традиционно использовал тактику кнута и пряника – расположившиеся в день решающего голосования в зале нижней палаты вооруженные чернорубашечники недвусмысленно давали понять, что выбора у законодателей нет. Это, равно как и ставшие уже привычными угрозы разогнать непокорный парламент, было «кнутом», а роль «пряника» сыграли туманные обещания уважать результаты грядущих выборов.

Ощущение собственной беспомощности лишило большинство депутатов всяких надежд на сопротивление – Муссолини, располагавший в нижней палате тремя десятками мест, сумел получить больше двухсот голосов «за» и только сотню «против». Многие депутаты попросту не явились в палату в день голосования, не желая отягощать свою совесть и не имея смелости бороться с наступающей диктатурой. Помимо консерваторов и националистов закон поддержало подавляющее число либералов, все еще надеявшихся, что вслед за «либеральным экономическим курсом» последует и изменение политики фашистской партии. Муссолини позволял им лелеять подобные надежды. После победы в палате оставалось лишь добиться успеха в Сенате. Особого труда это не составило, хотя и там нашлось сорок смельчаков, проголосовавших «против», – но вчетверо большее число сенаторов поддержали изменения в избирательной системе. Теперь дорога для «триумфальной победы» фашистов и их «Национального блока» была открыта – в ноябре 1923 года новый закон вступил в действие.

Преисполненный гордости за достигнутое, Муссолини откровенно изложил свое видение общественных настроений в Италии 1923 года:

«Люди устали от свободы. Теперь свобода уже перестала быть той непорочной и строгой девой, ради которой боролись и гибли поколения второй половины прошлого века. Для порывистой и суровой молодости, вступающей в жизнь в утренних сумерках новой истории, есть другие слова, имеющие гораздо большую привлекательность. Эти слова: порядок, иерархия, дисциплина».

Без сомнения, он был абсолютно прав как минимум в одном из своих тезисов: итальянцы действительно устали от «свободы», точнее говоря, от того, что понималось под ней тогда (и пожалуй, понимается и сегодня) – от разделения властей и независимой прессы. Сложные юридические диспуты о разграничении полномочий законодательных органов и короны и бесконечные политические битвы на страницах газет разных направлений до чертиков надоели простому итальянцу. Муссолини обещал решить более важные и насущные проблемы, а взамен просил сущую мелочь – «заткнуть мешавших ему работать болтунов». Его лозунг «Дороги, мосты, дома, вода» привлекал избирателей куда больше призывов защитить «свободу печати». Здесь, кстати, следует упомянуть о том, что с такой же меркой к итальянской демократии подходили и многие британцы – тогдашний посол Англии довольно недипломатично высказался в том смысле, что соотечественники Муссолини попросту не доросли еще до настоящих прав и свобод, а потому фашистская диктатура – это лучшее, что могло произойти с Италией. И в этом мнении он был совсем не одинок.

Между тем в начале 1924 года подготовка к назначенным на раннюю весну выборам в нижнюю палату вошла в завершающую стадию. Те из правых или центристских политиков, кто не пожелал вступать в фашистский «Национальный блок» или же вовсе отказаться от участия в предвыборной борьбе, достаточно быстро поняли, что Муссолини настроен решительно. Если фашисты еще и не применяли к ним приемов, усвоенных ими в борьбе с социалистами и коммунистами, то и заниматься политикой уже не давали. Общественные мероприятия срывались, местные кандидаты нередко становились объектами для подкупа или шантажа, а о равных правах на агитацию и речи не было. Даже на Сицилии, где прежде никакая политическая карьера была невозможна без одобрения мафиозных кланов, фашисты сумели спутать своим противникам все карты.

Левая оппозиция и вовсе пребывала в агонии. Социалисты раскололись на две партии еще в 1922 году, об их взаимодействии с Коммунистической партией Италии говорить тоже не приходилось. Но главное – фашисты продолжали свою тактику запугивания, только применяя ее теперь более избирательно и придав ей официальный характер. Предвыборные штабы социалистов и коммунистов действовали в полуподпольном режиме: одинаково рискованно было и распространять агитационные материалы, и быть кандидатом в парламент от левых.

Стоит ли удивляться, что весенние выборы 1924 года принесли «Национальному блоку» полный успех. Муссолини, фашисты и их союзники по блоку получили 66,3% голосов пришедших на выборы избирателей, но картину «общенациональной победы» портили зафиксированные иностранными наблюдателями многочисленные нарушения. Разумеется, нет ни малейших сомнений в том, что «Национальный блок» и без этого получил бы на выборах лучший результат, а вместе с ним и две трети кресел в парламенте, но Муссолини нужен был не просто успех, а настоящий триумф, а потому в ход, как и всегда, пошли все средства. Бюллетени подсчитывались столь «своеобразно», что в некоторых районах Италии число проголосовавших за «Национальный блок» превышало 100% от численности избирателей.

Победа на выборах означала, что теперь у Муссолини было 376 депутатов в нижней палате, которые не только гарантировали безусловную поддержку любых правительственных начинаний, но и разрушали все надежды на то, что парламент сможет стать точкой опоры для оппозиции новому фашистскому курсу. Дуче получил то, чего желал – зримое свидетельство доверия нации к себе и своей партии. О предвыборном блоке, разумеется, тут же «позабыли» – победа принадлежала фашистам, и только им. Муссолини вновь торжествовал: «Урны дали свой недвусмысленный ответ. Никто не сможет более сомневаться в согласии нации с нашей работой».

…

К началу лета 1924 года фашистская партия и ее лидер могли чувствовать себя вполне уверенно. Кроме дипломатических побед и множащихся признаков экономического оздоровления Муссолини удалось закрепить свое положение в политической жизни Италии и государственном аппарате страны. Отныне фашистов представляла не только улица, но и почти четыре сотни мест в нижней палате. Несколько сотен тысяч чернорубашечников вышагивали по улицам городов в качестве милиции, ставшей частью военной и полицейской организации Италии. Беззубая пресса либо восхваляла реальные и выдуманные успехи нового правительства, либо ограничивалась аккуратной «конструктивной» критикой «отдельных» недостатков. Осторожный монарх если и не поддерживал правительство Муссолини полностью, то, очевидным образом, считал его меньшим злом в сравнении с «либеральной болтовней» или кабинетом из социалистов. Такого же мнения придерживалось большинство политических и общественных деятелей Италии.

Теперь-то, казалось Муссолини, он мог позволить себе вслух заговорить о надеждах на широкую политическую коалицию. Дуче был настолько великодушен, что упомянул о возможности – даже желательности! – сотрудничества с умеренными левыми, то есть социалистами. Почему бы и нет? Это лишь еще больше расколет лагерь его противников, а точнее – предотвратит саму возможность его формирования. Кроме того, как уже говорилось, Муссолини был крайне осторожен и продолжал опасаться радикалов в собственном лагере. Публичный призыв к сотрудничеству с левыми был сильным и рискованным ударом по фашистскому единству. Однако не стоит думать, что Муссолини руководствовался исключительно правилами политической борьбы, – пожалуй, в этом случае (как и во многих других) его чувства временно взяли верх над логикой построения диктатуры, требовавшей от дуче поскорее раздавить своих разобщенных и бессильных противников, завершив начальный этап политической унификации «новой Италии». Такие моменты эмоциональных колебаний накануне принятия жестких решений вообще были характерны для него – итальянский диктатор всегда тяготел к «войнам без сражений».

Но Муссолини проявил определенную наивность, всерьез рассчитывая на то, что его внутриполитические планы могут быть воплощены в жизнь не только без какого-либо противодействия, но и при полном одобрении всех нефашистских политических и общественных сил Италии. Крайне трудно сказать, насколько далеко он был готов пойти в своем маневре навстречу левым – слишком недолго продлился этот флирт с социалистами, – но нельзя согласиться с теми исследователями, кто всерьез рассуждает о неких упущенных в 1924 году шансах. Сама скорость и та легкость, с которой Муссолини перейдет от предложений сотрудничества с левыми к курсу на полное подавление политического инакомыслия, говорят о том, что с его стороны эти призывы были не более чем красивым жестом. Это не означает, что в тот момент он был неискренен в своем желании обойтись без ожесточенной борьбы с социалистами, но достаточно точно определяет границу, где заканчивались и терпимость Муссолини, и его «добрые намерения».

Между тем социалисты, потерявшие на выборах половину своих мест в палате, сами пошли на обострение ситуации, посчитав, что терять им больше нечего.

30 мая 1924 года на парламентскую трибуну поднялся депутат Джакомо Маттеотти, один из лидеров «Унитарной социалистической партии». Под неистовые, почти истерические выкрики фашистов он спокойно перечислил злоупотребления на прошедших выборах и потребовал аннулировать их результаты, пригрозив в противном случае использовать обструкционные формы протеста. Оппозиция еще имела возможности для маневра – депутаты левых фракций могли покинуть парламент, лишив его значительной доли легитимности.

На самом деле эти угрозы были не так уж опасны для режима, но смелый депутат попал в болевую точку фашистской легенды о «триумфальном успехе» 1924 года. Состоявшиеся в апреле выборы действительно были «грязными», а итальянцы, при всем их одобрении наступившей стабильности, еще помнили избирательные кампании прежних лет и могли сравнивать с выборами 1924 года – не в пользу последних. Из многочисленных источников поступала информация о том, что среди населения речь Маттеотти получила определенную поддержку. Оказалось, что смелые слова, произнесенные в трусливые времена, имеют немалую силу.

Муссолини, присутствовавший в палате во время выступления оппозиционного политика, был в ярости. Недавняя попытка «навести мосты с социалистами» делала возникший скандал для него особенно досадным – он не мог позволить себе выглядеть «слабаком», чья протянутая рука с презрением отвергалась. Более того, давно уже в парламенте никто из оппозиции не осмеливался выступать в столь жестком стиле.

Маттеотти и до этого инцидента был костью в горле у фашистов: в 1924 году вышла в свет его книга, в которой подводились итоги работы первого года правительства Муссолини; лишенный возможности публиковаться на родине, итальянский социалист регулярно печатался в европейских газетах. Еще до того, как он потребовал аннулировать результаты выборов, в английской прессе появилась его статья о коррупции среди пришедших во власть фашистских назначенцев. Останавливаться на этом Маттеотти не собирался – была анонсирована целая серия статей, что уже само по себе выводило Муссолини из себя: речь шла о международном престиже Италии и его лично!

К сожалению для Муссолини, смелого депутата-социалиста нельзя было просто подкупить или запугать. Будучи весьма состоятельным человеком, к социализму он пришел не из-за личной бедности, как многие итальянцы, а вполне сознательно. В 1914-1915 гг. Маттеотти отказался поддержать сторонников вступления Италии в Мировую войну, а в начале 20-х годов подвергся нападению чернорубашечников, жестоко избивших и пытавших его. Это был человек с убеждениями и твердыми принципами.

На выходе из парламентской залы Муссолини в присутствии своих паладинов «в сердцах» бросил несколько резких фраз в адрес Маттеотти. Контролируемая фашистами пресса тут же обрушила шквальный огонь проклятий на смельчака. Вокруг парламента собирались чернорубашечники – несколько оппозиционных депутатов были избиты. Самого Маттеотти пока не трогали.

Лояльные по отношению к Муссолини источники склонны оправдывать его за последовавшие вскоре драматические события. Он-де не давал прямого приказа, а просто «высказывался», как всегда эмоционально и несдержанно. Подобные аргументы не более чем софистика, ведь даже если не принимать во внимание прозвучавшие публично угрозы, из всей этой истории невозможно вычеркнуть слов Муссолини, напечатанных в официозной Il Popolo d’Italia, где он фактически призвал затравить Маттеотти насмерть. Разве это нельзя было расценить как сигнал к действиям? Муссолини очень часто отдавал такие «полуприказы» через газеты – ничего нового в этом не было.

Гневная статья вышла 1 июня, а 10 июня пятеро крепких молодых людей среди бела дня схватили Маттеотти прямо на одной из центральных улиц Рима и принялись заталкивать в машину. Характерно, что прохожие приняли нападавших за полицейских – это само по себе было символичным, так как почти все из похитителей в свое время были осуждены за уголовные преступления и только один из них являлся героем Мировой войны. Америго Думини – родившийся в США итальянец, бывший «ардити», примкнувший к фашистам после войны и сразу зарекомендовавший себя как жестокий предводитель боевых отрядов чернорубашечников. В 1924 году этот тридцатилетний боевик входил в узкий круг итальянской «ЧК» – небольшого числа наиболее преданных Муссолини головорезов, охотно выполняющих «деликатные» поручения вроде запугивания оппозиционных политиков. Эта тайная структура фашистской партии впоследствии разовьется в гигантский аппарат итальянской тайной полиции.

Несмотря на имевшийся у него опыт, Думини вместе с четырьмя своими приятелями не сумел проделать все «чисто» – Маттеотти отчаянно сопротивлялся. С большим трудом запихнутый в автомобиль, он не прекращал отбиваться от «чекистов». В какой-то момент ему удалось разбить ногой одно из боковых стекол автомобиля и выбросить наружу свое депутатское удостоверение, а затем ударить в пах одного из нападавших. Тот выхватил нож – и все было кончено. Не исключено, что Маттеотти еще можно было спасти, но горе-похитители, очевидно, шокированные переходом от «обычного» запугивания к убийству, еще несколько часов бесцельно кружили на машине в окрестностях города – и депутат попросту истек кровью. Думини приказал закопать тело Маттеотти в лесу, в двух десятках километрах от Рима. Вечером вся компания вернулась в столицу.

Им предстояла трудная задача – отчитаться перед Джованни Маринелли, который занимал пост партийного секретаря и был тогда одним из четырех высших функционеров «Национальной фашистской партии». Еще один бывший социалист, последовавший за Муссолини во время раскола 1914 года, Маринелли являлся главным организатором столь неудачно закончившегося похищения. Известно, что он был среди тех, кого Муссолини гневно распекал после произнесенной Маттеотти речи, – исполнительный и не отличавшийся умом Маринелли решил «проучить» строптивого депутата и тем самым продемонстрировать дуче свою полезность. К несчастью, исполнители явно перестарались – очевидно, что Маринелли не приказывал убивать опального социалиста. Его нужно было избить, напугать, словом – «разобраться», но не убивать, тем более так бездарно!

На следующий день известие об исчезновении депутата облетело страну. Обескураженные случившимся убийцы сумели спрятать труп, но не концы в воду. Консьержка дома, в котором проживал Маттеотти, записала номер машины, показавшейся ей подозрительной. Было нетрудно установить, что автомобиль принадлежал редактору одной из фашистских газет. Полиция без труда связала обнаруженный на одной из римских улиц автомобиль с происходившим на глазах у десятка прохожих нападением. Несколько подростков наблюдали драку в машине с близкого расстояния. Нашлись и другие свидетельства – вскоре о том, что Маттеоти похитили или убили фашисты, говорила вся Италия. А вслед за этим были установлены имена всех членов группы Думини – даже несмотря на то, что полиция с самого начала не проявляла особой активности в расследовании «исчезновения».

Сегодня вызывает удивление сила общественного негодования, вызванного убийством Маттеотти. Ведь не пройдет и полугода после этих событий, как фашистский режим еще более укрепится на своих позициях, а затем окончательно перейдет в разряд политических диктатур. Можно сказать, что своей смертью Маттеотти позволил всем оппозиционным силам дать свой последний бой, после которого им на двадцать лет предстояло скрыться за помпезным фасадом «новой фашистской Италии». Как уже говорилось, это убийство нельзя было назвать спланированным, но очень многие итальянцы (не только сторонники левых политических взглядов) восприняли его именно так.

Разве избавившись от тела, убийцы не поехали к Маринелли? Разве Чезаре Росси – восходящая звезда фашистской партии, бывший социалист и «великолепное перо» партийной печати, возглавивший в правительстве Муссолини отдел прессы и пропаганды, – не попытался замять расследование, отстранив в первые же дни «слишком ретивого» следователя? Наконец, возглавлявший полицию генерал де Боно, один из квадрумвиров – не его ли люди попытались скрыть личность владельца автомобиля, в котором был убит Маттеотти? Следов было слишком много, и все они вели к одному человеку – Бенито Муссолини.

А что же он? Его реакция на эти события очередной раз свидетельствует в пользу того, что убийство не было запланировано и что случившееся явилось классическим примером «эксцесса» исполнителей, не сумевших ни выполнить задание, ни скрыть следы преступления, ни даже держать язык за зубами. Действия же Росси, де Боно и других фашистов, стремившихся затормозить расследование, были не частью хитроумного плана, а отчаянной и не очень умной попыткой выиграть хотя бы немного времени. Их поведение выдавало не заговорщиков, а людей, оказавшихся в безвыходном положении.

Разумеется, Муссолини был подавлен – разве он желал этого? Нет! Разве не он выступил с примирительным обращением к социалистам незадолго до этого злосчастного события? Кажется, Муссолини легко позабыл о том, как публично называл своего противника бандитом, грозя ему соответствующей карой. Не вспоминал он и о том, что высказанные им сгоряча угрозы могли сподвигнуть Маринелли устроить это нападение. Нет, в отличие от оказавшегося некогда в схожей ситуации английского короля Генриха II Плантагенета, Муссолини не желал брать на себя моральную ответственность за случившееся – и так же, как и в случае с убийством Томаса Бекета, дуче пришлось столкнуться с волной общественного возмущения.

Разразился страшный скандал. Муссолини пришлось «катать голову в пыли». Он гневно отрицал всякую причастность к преступлению, но слишком многие сомневались в искренности его слов – не с тем же пылом совсем недавно он отрицал и существование «итальянской ЧК»? Впервые за долгое время итальянские левые ощутили определенную поддержку со стороны всей нации. О покойном скорбели не только сочувствующие социалистам – по общему мнению, фашисты зашли слишком далеко. Смерти случались и раньше, но погибшие, как правило, были участниками уличных схваток, со всей сопутствующей такой борьбе неразберихой – теперь же налицо было спланированное нападение на оппозиционного депутата, причастность к которому высшего руководства фашистской партии уже не являлась ни для кого секретом.

Муссолини вынужден был продолжить «отступление». Думини и его людей арестовали вместе с другими фашистами, обвиняемыми в соучастии. Среди таковых оказались и Маринелли, и Росси. Де Боно, слишком явно обнаруживший свой интерес к ходу расследования, стал козлом отпущения и потерял свой пост начальника полиции. Но этого уже было явно недостаточно – в тот же день в нижней палате был сформирован оппозиционный блок, объявивший о невозможности какой-либо работы парламента до тех пор, пока в деле Маттеотти не будет поставлена точка. Угроза, озвученная покойным социалистом, претворилась в жизнь.

К счастью для Муссолини, действия «Авентинской оппозиции» (в данном случае название отсылает нас к истории Древнего Рима, во времена, когда представители римских плебеев подвергли обструкции работу аристократического Сената, удалившись на Авентинский холм) с самого начала носили вялый, «оборонительный» характер. Социалисты, коммунисты и часть либералов, составивших этот блок, не сумели ни разработать собственной политической стратегии, ни сохранить свое единство на срок, достаточный для того, чтобы их позиции укрепились. Первыми раскольниками оказались коммунисты, почти сразу же покинувшие ряды «авентинцев». Оппозиция не смогла обратить определенную моральную поддержку общества, выразившуюся в повсеместном возмущении произошедшим, в политические дивиденды. В то же время многие левые переоценили степень народного негодования, увязав сочувствие жертве жестокого убийства с поддержкой своих партий.

Однако и слабость левых, и ограниченность их возможностей, и даже степень прочности фашистского правительства не могли быть с достаточной объективностью оценены тогда, в жаркие летние дни 1924 года. Италию – нацию импульсивных, порывистых людей – охватили тревожные слухи. Какое-то время казалось, что действующее правительство переживает свои последние дни, – Муссолини со страхом ожидал военного переворота, массовых возмущений или даже требования подать в отставку со стороны короля. И действительно, впервые после «марша на Рим» Виктор Эммануил проявил свое отношение к собственному премьер-министру, с неприкрытым злорадством вручив Муссолини обнаруженные в королевской резиденции анонимки, в которых фашистского вождя поносили последними словами. Король не упустил возможности донести до непокорного «слуги короны» презрение, сквозившее в каждой строке этих листовок. В конце концов, покойный был не только депутатом-социалистом, но и богатым землевладельцем – по мнению короля, таких людей не пристало убивать, словно «уличный сброд».

Насладившись своей маленькой местью, Виктор Эммануил все же поддержал Муссолини, который в эти дни обязал фашистских милиционеров присягать не только государству и партии, но и монарху. Удовлетворенный этой уступкой, король счел, что его премьер получил достаточный урок, а либералов и социалистов Виктор Эммануил III все же не любил намного больше, чем фашистов. Пришедшим к нему «авентинцам» король отвечал: «Я слеп и глух: мои глаза и уши – Сенат и палата», что означало нежелание монарха поддержать противников дуче. Монархия не воспользовалась временной слабостью фашистского правительства, и пока оппозиция возлагала венки к дому Маттеотти и произносила речи, Муссолини в полном согласии с королем провел через палату и Сенат поправки к закону о печати, значительно устрожившие личную ответственность редакторов за распространение «недобросовестных сведений».

Между тем в середине августа были обнаружены останки Маттеотти. Общество снова встрепенулось от гнева – и даже фашистская пресса вынуждена была отдать дань памяти покойному, а сам Муссолини еще раз публично выразил свое негодование произошедшим и пообещал наказать преступников, какие бы высокие посты они ни занимали. Проявленная в очередной раз «слабость» привела радикально настроенных фашистов в ярость. Возглавляемые Фариначчи, они угрожали со страниц своих газет: «Наступит момент, когда никто не сможет помешать фашизму соорудить на всех площадях Италии эшафоты».

Вспыхнувшая вновь распря между умеренными и крайними течениями фашистской партии невольно сыграла на руку Муссолини: на фоне своих радикальных сторонников он выглядел «разумным человеком», нашедшим в себе силы отмежеваться от ближайших помощников, запятнавших себя преступлением. Большинство итальянцев, не желавших возвращения к прежнему «беспорядку», были готовы убедить себя в том, что премьер Муссолини ничего не знал ни о существовании «чекистов», ни об их методах. Сделать это было тем легче, что показания Думини, Маринелли, Росси и остальных арестованных не были доступны широкой публике.

Время шло, а режим стоял, как и прежде: моральное осуждение убийц не перешло, да и не могло перейти к «отрицанию» фашизма в целом. Если кресло под дуче и шаталось, то опрокинуть его было некому: «авентинцы» так и не сумели воспользоваться возникшим кризисом. Постепенно настроения в стране начали меняться, и Муссолини почувствовал это.

Но, прежде чем маятник качнулся в обратную сторону, ему пришлось пережить еще немало горьких дней, в течение которых он отчаянно маневрировал, стараясь выиграть время. Помимо демонстративного дистанцирования от опозоренных подчиненных и неудачливых «чекистов», дуче готовился к настоящим боям – он обратился за поддержкой к своим сквадристам. К Риму стягивались отряды фашистской милиции, во всех крупных городах отряды полиции и чернорубашечников были готовы выйти на улицы, чтобы противостоять возможным демонстрациям. Но ничего подобного не произошло – итальянцы остались в своих домах. Большинство жителей страны осуждали убийц, многие обвиняли в причастности к случившемуся Муссолини, но почти никто не был готов участвовать в конфликте, подобном тому, что раздирал страну несколькими годами ранее. Даже распространенные оппозицией в конце 1924 года показания арестованных не привели к падению правительства.

Между тем Думини прямо заявил, что действовал по поручению Росси, Маринелли и редактора фашистской газеты Филлипелли (владельца злополучной автомашины). В свою очередь Маринелли признал, что стоял за организацией похищения, но отрицал и намерение убить Маттеотти, и любую связь с Муссолини. А вот Росси, удрученный крахом столь удачно складывавшейся партийной карьеры, поведал немало интересного о методах борьбы с неугодными оппозиционерами и журналистами. По сути, ничего нового он не рассказал, но впервые столь высокопоставленный чиновник режима признался в том, что именно Муссолини приказывал избивать и запугивать неугодных ему лиц.

Обнародованные скандальные показания фактически подтолкнули затянувшийся кризис к своей развязке: каждая партия или общественная группа, каждый политик должны были либо «проглотить» эту информацию, либо потребовать отставки премьера. И выбор был сделан. После того как летом преобладание в палате депутатов «Национального блока» обеспечило утвердительный ответ на вопрос о доверии правительству, зимой 1924 года Сенат подавляющим числом голосов проголосовал в поддержку Муссолини и его курса. Только небольшая часть либералов, прежде неизменно поддерживавших фашистов как единственный противовес коммунистам, вынуждена была признать, что «меньшее зло» постепенно набралось сил и превратилось в большее. Несколько человек покинули свои посты в правительстве, но это не привело кабинет к падению – время было упущено, и отныне Муссолини уже не опасался ни короля, ни армии, ни уличной толпы.

Напротив, настоящими «возмутителями спокойствия» теперь выступали уже сами фашисты, точнее – наиболее радикальная часть партии. Оскорбленные продолжающимся вот уже шесть месяцев «отступлением», они не только грозились отомстить своим врагам на страницах газет, не только собирали митинги в поддержку арестованных убийц Маттеотти, но и возобновили практику жестоких нападений. Начав «ответные действия» осенью 1924 года, фашистская фронда не нашла достойных упоминания противников – как уже говорилось, потенциал общественного негодования понизился и моральное осуждение убийц не вылилось в неприятие фашизма в целом. Но отдельные вспышки насилия говорили о том, что радикальное крыло не собирается сидеть сложа руки, наблюдая за тем, как Муссолини идет на уступки «болтунам». Как и прежде, чернорубашечники не пожелали оценить «тонкую политику» своего вождя, сведя весь вопрос к силовому противостоянию с левыми.