Текст книги "Дуче! Муссолини и его время"

Осенью 1927-го Муссолини удачно разрешил весьма трудную задачу – добившись принятия парламентом «Хартии труда», он покончил с независимыми профсоюзами. Впрочем, независимыми они могли называться весьма условно, ведь в подавляющем большинстве случаев делами в таких организациях заправляли левые – теперь же, благодаря соглашению с капитанами итальянской промышленности, все противоречия между рабочими и администрацией заводов должны были разрешаться в рамках монопольной государственной структуры, чуть позже преобразованной в министерство. С одной из последних остававшихся у левых возможностей для политической борьбы было покончено, равно как и с восьмичасовым рабочим днем. Итальянцам пришлось смириться и с увеличением его продолжительности на один час, и с новыми законами, сурово наказывающими «подстрекателей» к забастовке по политическим мотивам. Но и те, кто попытался организовать стачку ради прибавки к зарплате, быстро поняли, что церемониться с ними не будут – их ждут высокие штрафы за срыв работы.

И все же трудовая политика фашистов не носила исключительно негативный характер – новые профсоюзы частенько одергивали работодателей. Правительство Муссолини старалось поддерживать социальный мир за счет повышения уровня жизни, а не одних только репрессивных мер. Тем более что продолжавшийся экономический рост и без того способствовал поддержанию порядка. Прежде итальянцы считались одними из самых бедных жителей Европы, но теперь их благосостояние постепенно возрастало, и пропаганда поспешила объяснить, благодаря кому все это стало возможным. Но промышленники и в самом деле были признательны дуче за экономическую свободу, низкие налоги и избавление от дамоклова меча в виде «неуправляемых» рабочих союзов. Муссолини так резюмировал свое тогдашнее видение экономики: «Капиталистическая система, со всеми своими недостатками и преимуществами, будет существовать еще несколько веков». Пройдет всего несколько лет, и он кардинально поменяет свое мнение, но к тому времени легальной оппозиции, способной выступить с возражениями и предложить свое видение будущего Италии, уже не будет.

Выстрел в Болонье стал последним гвоздем в крышку гроба итальянской политической свободы. Не мешкая, Муссолини поспешил использовать это покушение для окончательного установления фашистской диктатуры: «Национальная фашистская партия» была объявлена единственной общенациональной «организацией общественно-правового характера», инструментом государства, а стало быть – и его частью. В то же время деятельность коммунистических и социалистических организаций оказалась под запретом как враждебная государству.

Депутатский иммунитет более не защищал представителей левых в парламенте, остававшиеся за ними места освободились для фашистов. Такая же судьба, но в более мягкой редакции, ожидала и остальные политические партии, включая и союзников фашистов по «Национальному блоку» – все они были распущены и прекратили свое существование. В действие вступили «чрезвычайные законы», подводившие правовую базу под аресты оппозиции, создание политической полиции, особого трибунала и возвращение смертной казни.

Созданный «Специальный трибунал безопасности государства» позволял теперь режиму без лишних проволочек избавляться от любых политических противников, не озабочиваясь даже видимостью нормальной правовой процедуры в ходе расследования и судопроизводства. Закрытый для публики и печати (которая с 1927 года не имела права даже публиковать фотографии подсудимых, а после и вовсе лишилась возможности писать о политических и уголовных процессах), в своей деятельности трибунал опирался лишь на «интересы государства» и «политическую целесообразность».

Новая организация, появившаяся в 1926 году, быстро заработала мрачную славу. Судьи из числа чернорубашечников, возглавляемые президентом, представляющим вооруженные силы или фашистскую милицию, без малейшего сожаления выносили суровые приговоры, оспорить или изменить которые было нельзя. Значимость этой структуры для режима подтверждалась высоким статусом заседавших в ней «консулов» из числа наиболее преданных партии фашистов.

За попытку убийства Муссолини полагалась смертная казнь, подготовка покушения оценивалась в 30 лет тюрьмы, а замысел на убийство (даже без каких-либо практических действий) карался сроком в 15 лет. Трибунал выносил столь же суровые приговоры тем, кто пытался «активно участвовать» в запрещенных антифашистских организациях, – как правило, речь шла о 5-10 годах тюрьмы или высылки. Фашистская юстиция осуждала и тех, кто «разворачивал или проявил намерение развернуть деятельность, направленную на насильственное изменение политической, экономической и социальной обстановки в государстве, на создание препятствий действиям государственной власти или любую другую активность, наносящую ущерб национальным интересам».

Первым президентом этой «политической инквизиции» стал армейский генерал Карло Санна, из среды симпатизирующих фашизму кадровых военных, но по-настоящему трибунал развернулся при Гуидо Кристини и Антонио Трингали-Казанова. Кристини был адвокатом, примкнувшим к фашистскому движению в начале 20-х, – он возглавил фашистский политический суд в 1928 году, сменив на посту умершего от сердечного приступа предшественника. Бывший лейтенант берсальеров будет руководить трибуналом в течение четырех следующих лет, зарекомендовав себя безжалостным и беспринципным человеком. Он старался угадывать и предвосхищать малейшие желания Муссолини, но даже это не спасло его от вынужденной отставки, когда до дуче донесли информацию о том, что Кристини погряз в коррупции. В 1932 году оскандалившегося президента сменил Антонио Трингали-Казанова – еще один преданный режиму юрист, одним из первых вступивший в фашистское движение после окончания Мировой войны. Он сумел завоевать прочное положение в партийной иерархии и, будучи членом Большого совета, руководил трибуналом вплоть до 1943 года, продолжив осуществлять свою деятельность уже в новых условиях фашистской республики. Как и Санна, Трингали-Казанова умрет от сердечного приступа – как видно, работа в трибунале не была синекурой.

В 1926 году, демонстрируя различный подход к двум основным группировкам левого лагеря, власти арестовали коммунистических депутатов за «подрывную деятельность», а социалистов «всего лишь» сделали частными лицами, лишив возможности заниматься политикой. Последовавшие затем судебные процессы над коммунистами отличались и от советской практики, с ее ритуальными самооговорами обвиняемых, и от нацистской, с ее маловпечатляющим процессом над «поджигателями рейхстага» в 1934-м и показательно жестокой расправой над «офицерами-заговорщиками» в 1944-м.

Подсудимые яростно защищались, но все равно были осуждены за «разжигание страстей», то есть подготовку гражданской войны. Наиболее видных деятелей Итальянской коммунистической партии отправили в тюрьму на 10, 20 или 30 лет. Фашистская юстиция без колебаний выносила столь суровые по длительности сроки наказания, а потому и не сталкивалась впоследствии с известной «правовой проблемой» сталинского СССР, где осужденным на 10 лет «врагам народа» приходилось в массовом порядке увеличивать срок еще на четверть века. В Италии же приговоры с самого начала были вполне «достаточными» – правда, фашистский режим, как известно, до тридцатилетнего юбилея не дожил.

Остальных, не слишком опасных, противников режима отправляли в лагеря, размещенные, как правило, на островах – благо география Средиземноморья вполне этому благоприятствовала.

Условия в таких поселениях не были чересчур суровыми. Говоря о политических узниках режима, не стоит все же проводить в данном случае аналогии с советской «исправительно-трудовой» системой, известной под аббревиатурой ГУЛаг, и уж тем более – с нацистскими «фабриками смерти». Фактически, речь шла о небольших поселках – без вышек с охранниками, колючей проволоки и прочей лагерной атрибутики. Изоляция сама по себе была не наказанием, а средством – считалось в Италии. Пользоваться же рабским трудом в качестве «воспитательной» меры или, тем более, источника государственного дохода – до этого не додумался даже такой поклонник античности, как Муссолини.

Ссыльные итальянцы получали государственное пособие и имели доступ к прессе, могли переписываться с родственниками, а некоторых даже отпускали под честное слово на несколько дней домой, к своим семьям. Иногда это приводило к тому, что итальянская политическая эмиграция, сосредоточенная в основном во Франции, увеличивалась сразу на несколько человек.

Не стоит, конечно, бросаться в другую крайность и недооценивать суровость фашистской системы подавления инакомыслия. Жизнь на островах была достаточно сложной – многое зависело от конкретного фашистского руководителя, осуществлявшего контроль над ссыльными. От сумевших сбежать за границу доходили сведения о мрачных порядках, царящих на этих островах: охранники были грубы с осужденными, подчас избивали их. И все же воспоминания переживших ГУЛаг, где среди заключенных тоже были и коммунисты, и анархисты, и социалисты, свидетельствуют о несравнимо более суровых условиях, в сравнении с жизнью узников фашизма.

С момента начала работы специального трибунала в 1926 году и до 1943 года в нем были рассмотрены уголовные дела в отношении 5619 итальянцев, из которых 4596 были осуждены. Подсчитано, что консулы трибунала вынесли обвинительных заключений общим сроком на 27 752 года, 5 месяцев и 19 дней (кроме того, трех человек обрекли на пожизненное отбывание наказания). Не всех судили исключительно по «политическим» статьям – так, 146 человек получили сроки по обвинениям в убийствах, грабежах и насилии уже во время войны.

К смертной казни было приговорено «всего» 44 человека, в отношении десяти из которых приговор по разным причинам так и не был приведен в исполнение. При этом, как правило, на смерть осуждали только тех, кто боролся с фашистским режимом с оружием в руках. Между 1926 и 1939 годами непосредственно по политическим обвинениям расстреляли 9 человек.

Если большая часть из пяти тысяч осужденных получила наказание в виде 5-летней ссылки, то другим противникам режима фашистские трибуналы отмеряли срок недрогнувшей рукой – этих людей на долгие годы обрекали на существование в мрачных застенках тюрем, построенных задолго до прихода фашистов к власти.

Но все же Италию тех лет было бы преувеличением назвать сплошной тюрьмой – новый режим не был похож ни на «новый немецкий порядок», наделявший любое безумие чертами бесстрастной статистики, не обладал он и советской «масштабностью», позволявшей не считаться с миллионными жертвами. Да и сам Муссолини не стремился превратить свою страну в пыточный застенок. Намного важнее для него было добиться такой атмосферы в обществе, чтобы любая «антиправительственная деятельность» становилась уделом одиночек.

На несколько тысяч арестованных приходилось почти такое же число убитых во время бурных событий начала 20-х; десятки тысяч избитых, сотни тысяч запуганных и миллионы лояльных, довольных воцарившейся стабильностью и неуклонно демонстрируемым величием Италии на международной арене, – о чем они ежедневно узнавали из газет, по радио и в кинотеатрах.

Однако не следует при этом забывать, что речь идет о периоде «преуспевающего фашизма», фашизма до 1943 года. Почувствовав угрозу своему существованию, режим уже не будет столь осторожным в применении насилия.

Главный карательный инструмент фашизма – «Орган надзора за антигосударственными проявлениями» и обычную полицию с середины 20-х и до 1940 года бессменно возглавлял Артуро Боккини. Юрист по образованию, он вышел из среды чиновников, поддержавших фашистское движение из чувства неприятия агрессивной тактики левых в начале 20-х годов. И без того успешная карьера префекта взлетела на головокружительную высоту после того, как в возрасте 46 лет его назначили начальником полиции, доверив через год и «политический сектор».

Муссолини понравился живой, умный и осторожный чиновник: слишком уж выделялся выходец с юга среди «северян» – фашистских иерархов и высшей бюрократии. Дуче выбрал Боккини, и не прогадал. По своему характеру это был вельможа с «профилем патриция эпохи упадка Римской империи»: он пользовался неизменным успехом у женщин и любил жизнь во всех ее проявлениях. Человек, обладающий подобным характером, вряд ли был способен уничтожать миллионы людей «во имя идеи», но для того, чтобы опутать страну сетью информаторов и доносчиков, лучшей кандидатуры было не сыскать. Широта натуры и жизнерадостность начальника полиции были только на пользу режиму; к тому же при всей своей кажущейся легкомысленности Боккини хоть и дипломатично, но все же докладывал только то, что считал фактическим положением дел, не пытаясь лакировать действительность ради карьеры. Муссолини это подчас раздражало, но он относился к своему подчиненному с достаточным уважением, чтобы выслушивать правду о настроениях общества. Руководитель полиции оказался человеком, способным держать руку на пульсе страны вплоть до 1940 года, когда сердечный приступ (о эти сердечные приступы верных слуг партии!) лишил дуче одного из самых искусных его помощников.

Само название новой структуры в виде аббревиатуры OVRA, созвучной по звучанию итальянскому «спрут», отражало требование дуче охватить Италию «подобно гигантскому спруту». Муссолини желал, чтобы его тайная полиция дамокловым мечом висела над головой каждого тайного и явного противника режима. Диктатор недвусмысленно обрисовал задачи новой организации, заявив: «Все итальянцы должны чувствовать, что их действия контролируются, что за ними наблюдает невидимое око». И Боккини во многом удалось добиться такого результата – располагая десятками тысяч агентов и информаторов по всей стране, «Орган надзора за антигосударственными проявлениями» действовал без каких-либо ограничений со стороны государственных и партийных инстанций. Помимо OVRA режим мог опереться и на ряд параллельных полицейских структур, общее число сотрудников которых достигло к концу 30-х годов примерно ста тысяч человек.

Ноябрь 1926 года стал финальной чертой процесса «политической унификации Италии» – соперников у фашистской партии больше не было, а само «соперничество» (то есть политическая борьба) было объявлено незаконным. Теперь, когда фашисты получили монополию на политическую, да и любую общественную деятельность, им предстояла трудная задача «воспитания нации». Муссолини говорил о 10-15 годах, в течение которых итальянцы должны будут стать народом воинов, а фашистская партия – элитой нации. Но в ближайшей перспективе перед Муссолини стояли две задачи, разрешить которые до него не удавалось многочисленным итальянским правительствам: давний спор с римской курией и господство мафиозных структур на Сицилии.

Разногласия между королевством и Святым Престолом начались с того момента, когда Савойская династия возглавила процесс объединения Италии в единую страну. Римские папы, будучи не только «наместниками Бога на земле», но и светскими князьями, противились объединению Италии – для них это означало потерю собственного государства, так называемой Папской области, центром которой являлся Рим. В конце концов дело дошло до открытого противостояния, но покуда за римской курией стоял императорский Париж, а в Вечном городе располагался французский гарнизон, у «патриотов Италии» не было возможности закончить объединение страны.

Все изменилось в 1870 году: французские войска оставили Рим, им на смену им пришли солдаты итальянского короля. Город официально стал столицей Италии, но напряжения в отношениях с главами Католической церкви это не сняло.

Внутреннюю жизнь страны постоянно отравлял неразрешенный спор: где заканчивается королевский Рим и начинается власть курии? Каким должно быть правовое положение Католической церкви в новом королевстве? Имущественные споры между правительством и римской курией мало волновали прихожан, но им приходилось разрываться между верностью короне и религиозным чувством, а римские папы, не забывающие горестно напомнить пастве о том, что они являются «пленниками королей», подрывали внутренний мир Италии и ее единство. Особенно опасной для итальянского правительства эта ситуация сложилась на юге страны, жители которой не очень-то любили далекую северную династию Савойского дома, но поголовно сохраняли свою приверженность католицизму.

Дуче досталось тяжелое наследство в виде семидесяти лет взаимного недоверия, оскорблений и угроз. С бодростью неофита, не отягощенного воспоминаниями о прошлом, он принялся за дело. Разве фашизм – не ключ к решению всех итальянских проблем? Муссолини справился с классовыми противоречиями, разрешит и религиозно-правовые. Так оно и произошло.

Сперва он бросил «пробный камень» – прямо в церковь. Дуче распорядился распустить в стране все не фашистские молодежные структуры, как чисто итальянские, так и иностранные. Под этот удар попала и католическая организация, что не только вызвало крайнее недовольство папского Рима, но и дало Муссолини желанный повод вернуться к прерванным переговорам не в качестве просителя.

Широким жестом отмены запрета в отношении «молодых католиков» дуче показал, что способен на компромисс, а Папа Пий XI, и без того опасавшийся социальных потрясений ХХ века, решил сделать ответный шаг навстречу главе правительства, проявившего лояльность к римской курии.

Конкордат в виде Латеранского договора, заключенного в феврале 1929 года, стал настоящей вехой в отношениях между церковной и светской властью в Италии. Римская курия впервые официально назвала Рим итальянской столицей, а Муссолини в свою очередь признал наличие на территории Италии независимого государства Ватикан. В итальянские школы вернулось религиозное воспитание, а паписты отказались от создания политических организаций. Итальянское государство выплачивало Ватикану почти два миллиарда лир – в виде компенсации за потерянное с 1870 года имущество и отменяло все антиклерикальные законы, принятые за предыдущие 60 лет. Монастыри и прочие объекты Католической церкви на территории итальянского королевства получали право экстерриториальности, взамен чего Ватикан отказывался от какого-либо вмешательства во внешнюю и внутреннюю политику Италии, продекларировав принципиальный нейтралитет.

Нация ликовала. Подобно тому как ранее Муссолини удалось совместить верность партийным знаменам с верностью монархии, так и теперь приверженность к католической вере не вступала в противоречие с политическими убеждениями фашистов и симпатизирующих дуче итальянцев. Пропаганде даже не пришлось прилагать особых усилий для прославления нового успеха, одержанного дуче и партией, – одобрение конкордата было в Италии повсеместным и искренним.

Муссолини мог гордиться собой. Продолжая демонстрировать свое уважение к церкви, дуче наконец-то обвенчался с Ракеле и запретил игорные дома, немедленно закрыв в Риме полсотни злачных мест, пользовавшихся особенно дурной репутацией. Вряд ли Муссолини был слишком искренен, скрепляя свой гражданский брак церковным благословением, но его неприятие азартных игр и пьянства было не показным – в течение нескольких следующих лет по всей стране будут закрыты тысячи питейных заведений, а пропагандистская кампания против «притонов» продолжится до самого конца «фашистской эры».

Однако в Ватикане напрасно надеялись «приручить» диктатора – демонстрируя нации единение фашизма и католичества, Муссолини и не думал делиться с церковью хотя бы частью влияния на итальянцев. С момента подписания конкордата пройдет всего два года, и он нанесет новый удар по «клерикалам» – фашисты разгромят несколько отделений «католической молодежи», а в 30-е годы дуче сделает ставку на воспитание нового поколения итальянцев, избавленного от пиетета перед священниками и верного только фашистской партии и ее идеологии.

Отношения между Ватиканом и официальным Римом внешне останутся вполне корректными, но Муссолини так и не смирится с независимостью Католической церкви и время от времени будет позволять себе жесткие высказывания в адрес римской курии. Но, несмотря на все последующие разногласия, основные принципы взаимоотношений Италии и Ватикана, заложенные Латеранским соглашением, остаются неизменными и сегодня.

Если конфликт между итальянским государством и Католической церковью закончился компромиссом, то в развернувшемся на Сицилии противостоянии фашистское правительство и Муссолини с самого начала были настроены идти до конца, решив положить конец вековому господству мафии.

Когда-то начинавшие с торговли апельсинами, к середине 20-х мафиозные «семьи» обрели почти полный контроль над островом. Мафия паразитировала на своего рода «посреднических услугах», взимая дань за любой вид экономической деятельности, а из-за слабости центральной власти главы мафиозных кланов получили возможность использовать добытые таким образом средства для политического лоббирования собственных интересов. Вскоре сицилийские «семьи» срослись с местными властями до абсолютной неразрывности, что делало борьбу с ними практически невозможной.

Сицилийские фашисты, попытавшиеся было быстро разрешить этот вопрос в привычном для них стиле «дубинки и кинжала», немедленно получили от мафиози жесткий отпор. Особенно удручающим было то, что бывшие фронтовики частенько предпочитали выступать на стороне криминальных «семей», а не партийной организации и тем более полиции. Казалось, что положение мафии непоколебимо.

Однако у Муссолини было свое видение решения застарелой проблемы с организованной преступностью на острове. Заявив, что пять миллионов сицилийцев не могут более быть заложниками нескольких сот бандитов, дуче обратился к помощи Чезаре Мори – человека, хорошо знавшего специфику острова. Мори уже когда-то проявил свой решительный характер, когда на посту префекта полиции в 1921 году отдал приказ открыть огонь по колонне чернорубашечников, заставив фашистов бесславно бежать. Тогда этот инцидент привел к его отставке, но в 1924 году по приказу дуче Мори оставил работу над мемуарами и отбыл на Сицилию, получив должность префекта Трапани.

Это было не просто административное назначение – Муссолини фактически вручил Мори карт-бланш на полицейские операции по всему острову. Заскучавший по работе сыскной волк, когда-то лично поймавший на Сицилии опасного преступника, взялся за дело с невиданной энергией – в его лице мафия столкнулась с неизвестным ей ранее типом неподкупного бюрократа.

Под руководством «железного префекта» полицейские, солдаты и фашистские милиционеры действовали решительно и жестко: по приказу Мори были арестованы сотни сицилийцев, причастных к преступной деятельности, а у мафиозных семей изъяли десятки тысяч единиц огнестрельного оружия. «Покровительство», предоставляемое мафией жителям острова, быстро утратило свое мрачное значение.

В конечном счете, сочетание современных политических методов и старых полицейских уловок, помноженное на масштабное вовлечение в полицейские операции армии и фашистской милиции, а также абсолютная поддержка действий префекта со стороны Муссолини сломили хребет структурам мафии. К 1928 году главы наиболее известных преступных «семей» оказались на скамье подсудимых – мафиози получили сроки от двадцати до тридцати пяти лет, а наиболее опасные или влиятельные бандиты были приговорены к пожизненному заключению.

Уцелевшим «донам» и их подручным пришлось принимать новые правила игры или эмигрировать. Американская преступность вскоре почувствовала на себе последствия «сицилийской партии» дуче: в 30-е годы законы криминального мира США будут диктовать люди с итальянскими фамилиями.

Режим Муссолини преуспел там, где «либеральное государство» неизменно терпело неудачу, не только благодаря политической решимости покончить с мафией, но и потому, что фашисты могли предложить сицилийцам альтернативу. Лишив мафию монополии на насилие, они сделали ее «ненужной», а когда местные жители увидели, что даже самых грозных бандитов безо всякого пиетета арестовывают и судят, аура всесильности мафии окончательно развеялась. Конечно, победа над мафией не была абсолютной, но ее власть на острове уже никогда не достигала прежнего размаха.

Разгром, учиненный Мори мафиозным структурам, самым благотворным образом сказался на экономике Сицилии, не говоря уже о значительном уменьшении уровня преступности – так, число ежегодных убийств в Палермо сократилось в одиннадцать раз.

…

Между тем к концу 20-х годов Муссолини мог поздравить себя не только с успехом в борьбе с мафией – весной 1928-го дуче приступил к долгожданному реформированию старой избирательной системы.

Несмотря на то, что последние выборы позволили «Национальному блоку» получить две трети депутатских мест, а изгнание из нижней палаты оппозиционных фракций окончательно поставило крест на любых попытках использовать парламентскую трибуну в качестве площадки для «антиправительственной деятельности», необходимость проведения новой избирательной кампании выглядела в Италии 1928 года абсолютным анахронизмом. О какой предвыборной агитации могла идти речь, если любая политическая деятельность была официально запрещена для всех, кроме фашистской партии?

Новый избирательный закон исправлял эту парадоксальную ситуацию – отныне список из четырехсот депутатов палаты формировался профсоюзами, партией и имеющими «национальное значение» организациями, что избавляло итальянцев от опасности попадания в парламент «безответственных кандидатов» и формировало «совершенно оригинальную систему представительства». В действительности же кандидатуры в реформированный парламент утверждались на Большом фашистском совете, что окончательно превращало палату в место, где Муссолини мог оттачивать свое красноречие – и не более того.

Электорату оставалось либо принять список целиком, либо же целиком его отвергнуть, выступив против государственной и партийной машины. В марте 1929 года итальянцы отправились на избирательные участки, чтобы сформировать новый парламент.

Явка, как и следовало ожидать, была очень высокой, а результаты свидетельствовали о почти единодушной поддержке режима. «Акт морального единства», по выражению пропагандистов, состоялся – почти 100% пришедших для голосования, отдали свои голоса предложенный партией и профсоюзами список кандидатов в депутаты. Несмотря на то, что фашисты опять прибегли к подтасовкам при подсчете, нет сомнений в том, что подавляющее большинство из восьми с половиной миллионов итальянцев, пришедших в тот день к урнам, искренне одобряли внешнюю и внутреннюю политику дуче – против фашистского списка выступило лишь 155 тысяч избирателей. Необходимая для утверждения фашистского режима «политическая унификация» в общих чертах закончилась. «Антифашизм умер», – подытожил Муссолини исход выборов.

Осенью 1929 года он переносит свою официальную резиденцию во дворец «Венеция», показывая всем, что дуче одинаково удален и от министров, и от партийной суеты. Муссолини очень нравилась «Венеция» – это было величественное здание с роскошным интерьером многочисленных залов. Бывший дворец дожей и Габсбургов должен был олицетворять высокое положение главы режима, а огромный кабинет на втором этаже – демонстрировать высокий статус его владельца.

Водители, проезжавшие по прилегавшим к зданию улицам, не смели сигналить, чтобы не мешать ходу мыслей великого человека – за нарушение полагался солидный штраф. Со временем у «великого человека» вошло в привычку объявлять наиболее важные свои решения с балкона «Венеции», наслаждаясь бурным одобрением толпы. В этом было нечто античное – цезарь и «народ Рима»! Пройдет немного времени, и стены рабочего кабинета диктатора украсят мозаичные карты Римской империи.

Резиденцию дуче охраняло специально созданное подразделение фашистской милиции – «Мушкетеры дуче». Они не сражались на римских улочках с гвардейцами Ватикана, подобно героям Дюма-отца, но были таким же символом нового времени, как переезд Муссолини. У дуче появилась личная гвардия – как у настоящего суверена.

Принятый в декабре 1929 года устав «Национальной фашистской партии» указывал на произошедшие в стране за последние годы изменения, определяя идеологию нового режима как веру, «имеющую своих последователей, объединяющую воинственных новых итальянцев, рожденных победоносной войной и последовавшей за ней борьбой с антинациональными силами». Следующие несколько лет можно назвать звездным часом фашистской Италии и самого дуче. Именно в этот период сформируется классический образ режима, запечатленный на бумаге и киноленте, воплощенный в музыке и камне.

Глава пятая. Дуче: образ вождя и настоящий Муссолини (1922-1932).

Итальянская пропаганда и культ дуче. Частная жизнь диктатора.

Лидеру итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти, вынужденному в 1927 году покинуть Италию, скрепя сердце пришлось отдать Муссолини должное – в отличие от «государственных деятелей прошлого», сказал Тольятти, фашисты знают, как надо действовать, чтобы «обеспечить контроль над массами». В то же время он был уверен, что решающее значение для их успехов имеет карательный аппарат. Тольятти не желал признавать, что Муссолини удалось победить там, где уже полвека царствовали левые – в организации пропаганды и массовых политических движений.

Между тем в Италии государственная пропаганда занимала ключевое место в легитимизации фашистского режима – Муссолини потребовал от получившей монополию на политическую и общественную деятельность «Национальной фашистской партии», ни много ни мало, изменить характер итальянцев, превратить нацию аполитичных болтунов в народ воинов. Своих соотечественников дуче желал видеть бравыми солдатами, летчиками и моряками, не делая в этом исключения и для собственных сыновей. Италия обязана нарастить мускулы! «Этот мягкотелый народ, – в сердцах говорил дуче, – превращен искусством в бесхребетное существо», они «глина, а не мрамор».

По мнению Муссолини, итальянцы слишком долго слыли в Европе народом, занятым только искусством, из-за чего их перестали уважать и бояться. Поэтому теперь, после победы «фашистской революции», на смену немного комичному образу постоянно жестикулирующего, чересчур эмоционального, шумного и болтливого жителя Апеннинского полуострова должен был прийти облик нового итальянца – молчаливого и сурового фашиста, готового в любую минуту выступить в поход по приказу вождя.