Текст книги "Дуче! Муссолини и его время"

Северная Италия вновь стала ареной борьбы, но теперь на стороне частной собственности выступало не «бессильное правительство либералов», а «молодая энергия фашизма», как любил говорить о своей политической силе Муссолини.

Он откликнулся на призыв землевладельцев о помощи (подкрепленный, заметим, ощутимыми денежными потоками – партия начинала крепко становиться на ноги), и грузовики с фашистами покатили по сельским дорогам. История – угроз, кулаков и револьверов – повторялась, но в значительно больших и лучше организованных масштабах. Вскоре вожакам «земельного обобществления» на своей шкуре довелось узнать, что насилие не является монополией левых, по крайней мере, до того времени, пока они не захватили всю власть в стране.

Если социалисты и коммунисты попросту силой сгоняли крестьян в систему общего хозяйствования, то фашисты старались заручиться поддержкой села – они не только избивали и убивали левых, но и оказывали крестьянам посильную помощь, обрисовать характер которой довольно трудно. Речь шла как о простых услугах вроде починки давно просевшего моста или поимки разбежавшегося в пылу сражения деревенского скота, так и о защите прав сельскохозяйственных работников в целом. Защите не только от левых радикалов, но и от крупных землевладельцев. Чернорубашечники вовсе не собирались делать за них грязную работу, они вступали в борьбу потому, что считали действия социалистов деструктивными с точки зрения экономики и отвергаемыми самими итальянскими крестьянами. Этому они верили и были, по большей части, правы.

Поэтому от фашистов доставалось не только левым радикалам, но и вполне респектабельным господам. Суммы выплат для мелких арендаторов снижались до разумных пределов, а в отдельных случаях крупным землевладельцам приходилось в «добровольно-принудительном» порядке идти на крупные уступки «своим» крестьянам. Фашисты заявляли, что ведут лишь свою политику и не собираются плясать под чужую дудку.

Такой подход себя полностью оправдал. Вчерашний неудачник, «человек без будущего и с запятнанным прошлым», мог сполна насладиться успехом весной 1921 года, когда престарелый итальянский премьер Джованни Джолитти пошел на отчаянный шаг: не в силах совладать с кошмаром парламентских коалиций, он решил бросить кости наудачу – распустил Палату и назначил новые выборы, состоявшиеся в мае того же года.

Они принесли успех правым и поражение левым, до этого сообща бывшим самой сильной группировкой итальянского парламента. Муссолини, число сторонников которого два года назад не достигало и тысячи, ныне мог располагать почти 150-тысячной «армией фашизма» (то есть членов партии), миллионами симпатизирующих и почти сорока депутатскими местами! Это был феноменальный успех для столь молодой политической силы – что теперь скажут о «политическом трупе Муссолини» социалисты?

Новый успех фашистам обеспечили многие факторы, и прежде всего то, что левые силы Италии пребывали в состоянии глубокого кризиса и раскола. В январе 1921 года коммунисты вышли из состава «Итальянской социалистической партии» и вступили в «Коммунистический интернационал» в качестве отдельной партии. Наблюдавшие этот «дрейф к Москве» избиратели еще больше убеждались в правоте фашистов, утверждавших, что и социалисты, и коммунисты не более чем «марионетки Кремля». Решительные и оптимистичные чернорубашечники, с их «национальным социализмом», смотрелись на этом фоне намного выигрышнее.

Если социалисты и коммунисты не сумели пойти на майские выборы единым блоком, то Муссолини удалось заручиться поддержкой части итальянских либералов и консерваторов. «Вчерашний бунтарь» был принят патриархом итальянской политики либералом Джолитти, впервые ставшим премьером еще в 1892 году. Отчаянно маневрируя, Джолитти охотно пошел на сделку с фашистами: несомненно, свысока посматривая на «простоватого» Муссолини, итальянский премьер решил использовать фашистов на грядущих выборах, заключив с ними тактический союз. Но кто в действительности оказался в дураках? Решение идти на выборы вместе с людьми Муссолини принесло итальянским либералам больше вреда, нежели пользы.

Поддержка правительства немедленно сказалась на «Союзе борьбы» – полиция окончательно закрыла глаза на устраиваемые «черными и красными» побоища, а некоторые армейские командиры начали неофициально передавать «своим» чернорубашечникам оружие. Вдохновленный фашистской поддержкой армии, военный министр генерал Армандо Диас распорядился распространять «Il Popolo d’Italia» в казармах. Наконец, благодаря этому странному блоку либералов и фашистов, последние получили в свое распоряжение немало армейских грузовиков, чем окончательно задавили не столь «моторизированных» левых. Агитация «словом и кулаком», проводившаяся с бортов автомашин, по некоторым подсчетам стоила Италии сотни убитых и во много раз большего числа пострадавших.

Правительство, не ожидавшее от своих «подопечных» такой прыти, растерялось, но предпринимать что-либо было уже поздно. Выборы состоялись, а уже готовое обвинение Муссолини в подготовке к насильственному перевороту пришлось убрать в стол – отныне вождя фашистов защищал депутатский иммунитет. После стольких попыток стать депутатом нижней Палаты дуче наконец-то добился желаемого.

…

Социалистам удалось все же сохранить статус одной из крупнейших фракций парламента – к выгоде Муссолини, который продолжал утверждать, что левые представляют собой сторону, развязавшую настоящую войну в итальянских городах и деревнях. Страх перед кровавым гражданским конфликтом продолжал оставаться сильнейшим политическим оружием в его руках – «красная угроза» легитимизировала действия фашистов.

Однако теперь не только левые с тревогой следили за взлетом новой политической силы. Консерваторы – вчерашняя элита, вся эта аристократия и буржуазные либералы с их капиталами, – все они морщились от вида чернорубашечников. И на самом деле было от чего – повседневная деятельность фашизма, мягко говоря, не везде и не всегда была вдохновляющей. Во многих местах она перерождалась в откровенный бандитизм, парализуя всякое подобие нормальной жизни.

Ворвавшись со своими бойцами в какой-нибудь город, иной жестокий фашистский вожак устраивал в нем царство произвола, от которого страдали не только политические противники, но и многие аполитичные горожане. Конечно, это мало было похоже на официально принятую «карательную» практику во время гражданской войны в бывшей Российской империи: вместо массовых расстрелов – оплеухи и побои, вместо организованной системы государственного террора – хаотические вспышки насилия, но бесконтрольность развращала лидеров боевых отрядов движения. Сквадристы (еще одно самоназвание бойцов фашистской партии – от итальянского squadristi, то есть эскадроны) дичали, порой выходя из-под контроля своего вождя… А что же он?

На словах Муссолини всегда был против «излишнего насилия» по отношению к политическим врагам. В своих выступлениях он вполне допускал его в той же мере, что и кровопускание при хирургической операции – но не более того. Но насколько с этим соглашались его соратники? И где следовало проводить линию между насилием «умеренным» и «излишним»? В итоге каждый фашистский вожак решал этот вопрос для себя самостоятельно, и постепенно стремление разрешать сложные вопросы простыми методами возобладало.

Неудивительно, что в первый же день работы новой Палаты фашистские законодатели устроили драку, в буквальном смысле вышвырнув из здания парламента ненавистного им депутата-коммуниста, дезертировавшего из армии во время Мировой войны. Муссолини, организовавший эту акцию, благоразумно отошел в тень, предоставив всю «славу дня» командиру своих чернорубашечников. Если таким образом можно было обращаться с защищенным иммунитетом «народным избранником», то на что могли рассчитывать остальные?

Со временем «политические методы» фашистов становились всё жестче – вплоть до убийств и даже демонстративных расправ. Все чаще лилась кровь. Муссолини, всегда чувствительный к подобным вещам, начинал опасаться, что поддержка от среднего класса, крестьянства и части буржуазии может столь же быстро исчезнуть, как и появилась. Тот факт, что многие генералы вели в своих войсках агитацию в поддержку его «движения», а также снабжали чернорубашечников оружием и грузовиками, был намного значимее деятельности любого фашистского боевика или оратора. Муссолини это хорошо понимал и рисковать симпатиями со стороны армии и полиции не желал.

Иначе говоря, он держал руку на пульсе: балансировал, стараясь поддержать репутацию среди респектабельных правых (и властей вообще), но и не утратить при этом столь значимый для него «динамизм» – иными словами, способность к организованному насилию в масштабах страны.

Муссолини очень опасался того, что какой-нибудь соратник мог бросить ему публичный вызов, а то и вовсе начать внутрипартийную фронду. Конечно, свергнуть вождя такому оппозиционеру вряд ли бы удалось, но даже небольшой публичный раскол между боевым крылом «движения» и его политическим руководством мог обернуться тяжелым моральным поражением.

Разве их сила не в единстве и армейской спайке? Разве не это отличает фашистов от обанкротившихся либералов и погрязших в спорах социалистов? Нельзя ставить это единство под угрозу из-за ошалелых от безнаказанности командиров на местах. Итальянцы не увидят «общенационального спасителя» в том, кто не в состоянии обеспечить порядок в собственных рядах, они уже сыты по горло межфракционными, межличностными и межпартийными дрязгами. Кто-нибудь, ворчали обыватели, – заставьте эти чертовы поезда приходить вовремя!

Весной 1921 года анархисты – наиболее радикальные из левых – организовали серию взрывов в Милане. Мишенью их были объекты городской инфраструктуры, такие как городская электростанция, и места для «развлечений буржуазии», вроде городского театра. Взрыв унес жизни двух десятков зрителей оперетты – в том числе женщин и детей. Еще большее число было ранено. Казалось, что проигрывающие левые мстили итальянскому среднему классу, стараясь лишить его элементарных удобств, доступных радостей и ощущения безопасности. В любом случае, каковы бы ни были их мотивы, это не принесло им ничего хорошего.

Муссолини сполна воспользовался охватившей Италию волной негодования. Всю страну облетела новость о том, что он обнял молодого человека, смертельно раненного взрывом бомбы в миланском театре, исполнив последнюю просьбу умирающего. Призывы к умеренности, зазвучавшие из уст известного своей радикальностью политика, были не слишком убедительными, но находили путь к сердцу напуганного всеобщим ожесточением представителя «среднего класса».

Видите, восклицал Муссолини со страниц своих газет, видите, в чем отличие нас, фашистов, от этих негодяев социалистов? Мы выходим на бой с открытым забралом (читай – с армейскими винтовками нападаем на почти безоружных врагов), а они действуют подло, исподтишка, против женщин и детей. И действительно, после провала «сельскохозяйственного наступления» в долине реки По основой тактики итальянских «красногвардейцев» стала охота на отдельных чернорубашечников. Обычно их подстерегали в малолюдных местах и избивали до полусмерти. Но запугать фашистов в той же мере, что чиновников или местную администрацию, у «красных» не получилось.

Наоборот, Муссолини мог открыто говорить о прекращении силовой борьбы с позиций явно выигрывающего это противостояние лидера. Летом 1921 года фашисты и наиболее умеренные представители левого лагеря, представленные социалистами и городскими профсоюзами, ударили по рукам, подписав нечто вроде перемирия. Соглашение, собственно, так и называлось – «Договор о примирении». Язык его был далеким от чистой политики, скорее напоминая собой о временах, когда итальянские городские коммуны раздирали войны между «жирными горожанами» и беднотой, но главным было то, что соглашение обещало прекратить ползучую войну, число пострадавших в которой уже превышало несколько тысяч… Неужели наступил конец кровопролитию?

Конечно нет. Случилось то, чего Муссолини опасался больше всего – со стороны боевого крыла фашизма раздались негодующие голоса. Примирение? Как? Никогда! Левые ослабли – они дрожат, трусят, а Муссолини напрасно позволил провести себя обещанием нескольких министерских постов в новом правительстве. Об этом говорили и писали фашистские вожди, такие как «красавчик» Итало Бальбо или партийный интеллектуал Дино Гранди.

Бальбо чем-то походил на поэта д’Аннунцио, являясь своего рода несостоявшимся Троцким фашизма. Республиканец и ярый интервенционист, он дослужился на Мировой войне до звания капитана, счастливо избежав плена, в который попал весь его корпус.

С роскошной шевелюрой и мефистофельской бородкой, Итало Бальбо был наиболее харизматичным полевым командиром фашизма, командиром, предпочитавшим теории – действия. Он быстро обрел популярность среди чернорубашечников. Отрицать его, не замечать и не продвигать становилось невозможно – слишком заметной была эта фигура.

Именно Бальбо создал победный алгоритм фашистской тактики начала 20-х годов: колонны чернорубашечников, захватывающие на время целые города, с последующим уничтожением в них материальной базы левых. Выпивоха и позер, напоминавший о «славном Гарибальди», он мог бы стать опасным соперником для Муссолини… если бы у Бальбо имелись хоть какие-нибудь способности к политической игре. Как и в случае с д’Аннунцио, Бальбо по прозвищу Железная борода казался опаснее, чем был на самом деле. Не отличающийся глубиной ума, он никогда не смог бы переиграть вождя фашизма, заняв его место в «движении».

Но и Муссолини пока не мог еще перекричать Бальбо, не мог заставить его замолчать, не мог принудить выполнять свою волю. Скрепя сердце, ему приходилось терпеть обвинения своего взбунтовавшегося соратника. Тогда он не стал вступать в полемику, но о фронде уже не забывал. Неприязнь к Бальбо оказалась столь велика, что с тех пор борода стала объектом нетерпимости для Муссолини – до конца своей жизни он не переносил бородатых людей, при случае ломая им карьеру в фашистской Италии. Он называл бороду бесполезным и даже «отвратительным отростком»… Тем не менее, стрижка «бальбо» до сих пор пользуется большой популярностью, а это значит, что последнее слово осталось все же не за Муссолини.

Адвокат и один из фашистских депутатов Гранди был намного умнее и несравненно опаснее несколько наивного Бальбо, являясь при этом в той же степени менее харизматичным в качестве народного любимца. Он выдвинулся на первый план зимой 1920 года, когда отряды фашистов начали «аграрную битву» с социалистами. Теперь Гранди открыто выступил с порицанием «примирительного договора». Муссолини, писал фашистский оппозиционер, не должен обманываться келейными заверениями «буржуазных социалистов» – борьба будет продолжена!

Скрыть разногласия было уже невозможно, однако, не желая «выносить сор из избы», Муссолини отвечал на статьи Гранди с нехарактерной для него осторожностью в выражениях, в основном апеллируя к логике – соглашение-де усиливает фашистское «движение», поэтому-то его и нужно соблюдать. Но фашистские радикалы уже закусили удила.

Возможно, если бы кризис с перемирием затянулся, то из фронды Гранди-Бальбо получилась бы какая-нибудь интрига, но оппозиция дуче сама срубила сук, на котором сидела. Не желая тратить время на «чепуху» и теоретические споры, Бальбо и другие сквадристы попросту проигнорировали находившегося в Милане Муссолини. В сентябре 1921 года многотысячная колонна чернорубашечников вошла в Равенну, якобы для того, чтобы отдать почести великому поэту Данте Алигьери. Муссолини вынужден был санкционировать этот план Бальбо, собиравшегося на один день занять город для якобы мирной демонстрации силы «движения». Разумеется, он хорошо понимал, чем это окончится, но выбора у него не было – для вождя отдать приказ, с которым он внутренне не согласен, все же лучший вариант, нежели отдать приказ, который не станут выполнять.

Когда «красные» Равенны начали палить из-за угла в фашистов, те сбросили маску мирного шествия и немедленно атаковали принадлежащие левым объекты. Перемирие было расстреляно в сентябрьских уличных схватках. Выдавая действительное за желаемое, депутат Муссолини с парламентской трибуны заявил о том, что его политические противники первыми нарушили мирное соглашение, убив дюжину его людей с момента подписания перемирия, – это было правдой, равно как и то, что этих чернорубашечников застрелили вовсе не сторонники разгромленных в Равенне умеренных социалистов, а слабо подчинявшиеся своим вождям представители анархистов и коммунистов.

Таким образом, все надежды на гражданский мир развеялись как дым. Противостояние возобновилось, а Муссолини, сумевший за короткий срок продемонстрировать итальянским консерваторам и либералам свою умеренность, благополучно пережил бунт собственных боевиков: видимость подчинения вождю была в целом соблюдена. Многие в Италии вообще решили, что случившееся – хитрый ход, позволивший руководителю фашистов одновременно выступать как миротворцу и продолжать громить своих врагов. Конечно, в глубине души Муссолини был – не мог не быть – уязвлен публичной демонстрацией наличия оппозиции среди фашистов, но инстинкт политика подсказывал ему путь, по которому нужно идти дальше. Покуда Бальбо и его люди боролись с красными знаменами в том или ином городе, Муссолини придавал партийному зданию окончательную завершенность.

В начале ноября в Риме состоялся последний съезд «Итальянского союза борьбы», преобразованного 9 ноября 1921 года в «Национальную фашистскую партию» («Partito Nazionale Fascista»). В ходе работы съезда Муссолини удалось полностью переиграть «фашистскую фронду», навязав Гранди и его сторонникам жесткую партийную структуру. «Движение» получило «фашистскую иерархию», подчинение которой должно было стать беспрекословным для всех, начиная от партийных низов и заканчивая верхушкой. Бальбо и другие приняли эти правила с удовольствием, но теперь и они не могли не распространить их на фигуру вождя: требование безоговорочного подчинения носило обоюдоострый характер. Фашистская партия приняла «вождизм» в качестве одного из основополагающих принципов.

Во многом этот успех был обусловлен изначальной слабостью противников Муссолини. Пусть за фашистской оппозицией и стояли популярные деятели «движения», но только Муссолини являлся общенациональной фигурой. Попытка Бальбо уговорить д’Аннунцио выступить в качестве альтернативного лидера партии изначально являлась мертворожденной идеей – поэт был неспособен к систематическим усилиям, чтобы по-настоящему побороться за звание «фашиста номер один». В конце концов Муссолини попросту откупился от него.

В итоге, стало очевидно, что иного вождя у новой партии быть не может. Гранди и Бальбо признали свое поражение, а Муссолини торжествовал, с гордостью сообщив, что уже сегодня партия может вывести на улицы до полумиллиона бойцов. Разумеется, это было очень далеко от истины, но даже скептикам трудно было бы отрицать бурный рост числа последователей фашизма за последний год.

Партийной унификации подверглись и «боевые отряды» чернорубашечников. «Сквадры» окончательно приобрели парамилитарный вид и структуру. За образец была взята военная машина Древнего Рима: отдельный сквад насчитывал до пятидесяти бойцов, четыре сквада образовывали центурию, такое же количество центурий входило в когорту, а из нескольких когорт составлялся легион. Фашистские командиры, чье назначение теперь обязательно требовало санкции Муссолини, получили «римских орлов» и единую униформу для своих отрядов. Помимо черных рубашек, подаривших им название, сквадристы должны были носить черные фески, но на практике это требование соблюдалось далеко не всегда. Вскоре черная униформа вместе с обязательным «фашистским приветствием» и остальной атрибутикой распространится на все «движение» – с начала 1922 года каждый член фашистской партии автоматически становился сквадристом. Нетрудно понять, что лежало в основе такого решения – Муссолини свел воедино «боевые отряды» и партийцев, скрепив все это военной дисциплиной.

У фашистов появился и свой гимн. Им стала «Юность» («Giovinezza») – прежде студенческую, а затем и солдатскую песню, переделанную на новый лад, распевали теперь чернорубашечники. Быстро набрав популярность, после победы фашистов она станет вторым гимном страны, исполняемым сразу после государственного. Литературный перевод версии тридцатых годов, осуществленный Евгением Боболовичем, прекрасно передает «эстетику фашизма».

Славься, нация героев!

Родине бессмертной слава!

Мы стоим единым строем

С верой чести идеала.

Нас не устрашат потери,

Доблесть вышибает двери,

Образ Данте Алигьери

В наших запылал сердцах!

Наша юность, юность наша,

Красоты природы чаша.

Время жизни, время стража,

Песнь весны летит вперед!

Нашей доблестной Отчизне -

Эйя-эйя-алала!

И Бенито Муссолини –

Эйя-эйя-алала!

Там, где цезари царили,

Вновь Империя воспряла.

В нас поверил Муссолини,

Завтра гнева воссияло.

Ради славы и свободы,

Ради фасций и народа,

Ради правды, чтобы своды

Над предателем сомкнуть!

Наша юность, юность наша,

Красоты природы чаша.

Время жизни, время стража,

Песнь весны летит вперед!

Нашей доблестной Отчизне -

Эйя-эйя-алала!

И Бенито Муссолини -

Эйя-эйя-алала!

Мы – крестьяне и поэты,

Мы – Итальи исполины,

Верностью клянемся этой

Лишь Бенито Муссолини!

Нет и бедного района,

Что не встал бы в оборону,

Что не развернул знамена

Освободителя страны!

Наша юность, юность наша

Красоты природы чаша.

Время жизни, время стража,

Песнь весны летит вперед!

Нашей доблестной Отчизне -

Эйя-эйя-алала!

И Бенито Муссолини -

Эйя-эйя-алала!

Текст «Юности» менялся год от года, но наиболее устойчивой оказалась именно эта версия, написанная Сальватором Готта. В 1944 году «Юность» вновь пришлось «корректировать», с учетом событий июля 1943 года, но все равно при каждой редакции оставалась прекрасная музыка, написанная в 1909 году Джузеппе Бланком.

Музыка и речевка «эйя-эйя-алала» – древнеримский боевой призыв, ставший такой же неотъемлемой и хорошо знакомой всем атрибутикой фашистской партии, что и приветственное вскидывание правой руки.

…

Возросшая уверенность вождя передавалась его последователям. На ноябрьском партийном съезде 1921 года Муссолини подвел определенную черту под идеологическими колебаниями первых лет: раз прежняя либеральная элита не способна править, констатировал он, она должна уступить. Уступить – кому? Выбор, говорил лидер фашизма, лежит между нами, патриотами Италии – общенациональной силой, стремящейся примирить класс с классом, город с деревней, северян с южанами, – и левыми, а фактически, марионетками «Коммунистического интернационала», готового залить всю Европу огнем гражданской войны, как это и произошло в России.

Мы, потрясал он кулаком, не будем отныне сидеть и ждать, пока красные подталкивают страну к пропасти, – но если придется, то пойдем на Рим и возьмем власть силой! Аудитория неистовствовала, но верил ли в свои обещания сам Муссолини?

Он уже видел себя государственным деятелем общеевропейского уровня и становиться на одну доску с каким-нибудь трагикомическим генералом Буланже не желал. Несмотря на все успехи в силовом противостоянии с левыми, Муссолини хорошо понимал, что во многом они достигнуты за счет неформального союза с армией, полицией и бюрократией, при благодушно-одобрительном отношении со стороны среднего класса и церкви. Финансы партии, все более попадавшие в зависимость от добровольных взносов итальянских банкиров и промышленников, требовали аккуратности в выборе методов. Меньше всего Муссолини хотел войны сейчас на два фронта, с левыми и правительством одновременно, – это могло погубить все дело. Пусть король и его министры не верили в самих себя – Муссолини оценивал их как серьезную силу.

Поэтому он дезавуирует антимонархические заявления первых лет. Итальянский народ объединился когда-то под савойским гербом, и этот факт нужно признавать. Монархия как таковая не противостоит фашизму, со страниц своего издания Il Popolo d’Italia заявляет Муссолини. Король никак публично не отреагировал на это, но, как показало будущее, – к сведению принял, перестав числить фашистов среди своих безусловных противников. Убежденные монархисты и вовсе были теперь довольны – отныне их верность короне никак не мешала им поддерживать фашистскую партию.

Радикальные республиканцы-фашисты негодовали, но были слишком заняты вновь развернувшейся войной с красными. Муссолини рассчитал все верно. Точно так же, как и в вопросе с монархией, он переменил дирекцию по отношению к Ватикану. Неистовый антиклерикал в прошлом, отныне он ведет себя совсем иначе – фашистская фракция в парламенте голосует за финансовую поддержку церквей и католических школ.

В то же время ему удалось заручиться поддержкой многих засомневавшихся консерваторов и либералов, устрашенных видениями о будущем, в котором всем будет заправлять сверхцентрализованное социалистическое государство. В 1921 году Муссолини заявил, что «государство стало теперь гипертрофично, слонообразно, всеохватывающе», тогда как он стоит за «демобилизацию» экономического контроля государства и отказ от неприсущих ему функций.

Тот факт, что все эти политические маневры и противоречивые высказывания в конечном счете не повредили его репутации, только укреплял оппортунизм Муссолини. Наблюдая во время редких посещений заседаний нижней Палаты за не способными ни о чем договориться депутатами, лидер фашистской партии ощущал, что вскоре власть сама упадет ему в руки. Нужно лишь дождаться наиболее благоприятного момента.

События в Италии, казалось бы, подтверждали этот прогноз – не выдержав «союза» с фашистами, ушло в отставку либеральное правительство Джолитти. Ему на смену пришел умеренный социалист Иваноэ Бономи, но и ему не удалось добиться поддержки правительства в нижней Палате – попытка создать коалицию с либералами закончилась ничем. Наконец в феврале 1922 года во главе исполнительной власти оказался премьер Луиджи Факта. То, что в руках такого бесцветного и посредственного политика оказался штурвал государственного корабля в сложнейший для Италии период, доказывало степень кризиса, в котором находилась страна. Премьерство Факты стало катализатором цепочки событий, обусловивших полную победу фашистской партии: новый, и 20-й за последние два десятка лет, председатель совета министров был презираем королем и не славился ничем, кроме записного оптимизма. Для Италии 1922 года этого, пожалуй, было уже недостаточно. Новое правительство принялось за работу в атмосфере всеобщего равнодушия: за его политическое будущее никто не дал бы и гроша.

Между тем события в Равенне означали, что война между фашистами и социалистами возобновилась – да еще какая! Соглашение с левыми было объявлено расторгнутым – разумеется, по вине последних. Муссолини с парламентской трибуны перечислил «подло убитых из-за угла» фашистов и заявил, что ответ не заставит себя долго ждать. Так оно и случилось. В новом 1922 году операции фашистов стали еще более масштабными – это позволяла численность членов партии, в которой состояло уже четверть миллиона человек. Список освобожденных от «красных разбойников» итальянских городов пополнялся каждый месяц.

Фашисты действовали очень уверенно – не тысячами, но десятками тысяч вступали теперь они в города, оставляя за собой дымящиеся руины штаб-квартир левых. В течение одной только июльской ночи 1922 года возглавляемые Бальбо сквадры разгромили практически все «опорные пункты» (речь идет о газетных редакциях, партийных штабах или профсоюзных центрах) левых в Романьи, «малой родине» Муссолини. Армия и полиция не вмешивались, предоставив фашистам полную свободу действий.

И они ей воспользовались в полной мере. К августу 1922 года ситуация настолько обострилась, что социалистам и коммунистам не оставалось ничего иного, кроме как отчаянно призвать итальянцев ко всеобщей забастовке протеста.

Фашисты были готовы к такому развитию событий: погибли десятки людей с обеих сторон, но левые потерпели поражение менее чем за сутки. Забастовка полностью провалилась – в основном благодаря активности фашистской партии. В случае необходимости чернорубашечники заменяли бастующих, однако более распространенным методом были удары дубинками и другие методы насилия в отношении забастовщиков. Торжествуя, сквадристы практически уничтожили представительство левых в городах Северной и Центральной Италии – так же, как они сделали это в 1920 году в деревне.

А вот попытка чернорубашечников ворваться в Парму закончилась стрельбой и бесславным бегством. Фашистов разбили не местные коммунисты или социалисты, а решительно настроенный армейский командир, отдавший приказ не допустить насилия в городе. Солдаты открыли огонь, и Бальбо отступил, потеряв больше десятка своих людей убитыми. Но это был единичный случай – военные продолжали сохранять »нейтралитет».

Используя свои последние ресурсы, депутаты от левых партий пытались апеллировать к закону с парламентской трибуны, но и тут их ждала обструкция со стороны фашистов, криками, плевками и ударами кулаков заглушавших своих оппонентов. Победа была абсолютной – отныне, вплоть до Второй мировой войны, левые надолго покидают улицы итальянских городов. Открытое противостояние закончилось, но какие действия следует предпринять фашистам теперь?

Либеральное государство, заявил Муссолини на одном из осенних митингов 1922 года, «это вид строительных лесов, за которыми не возводится никакого здания», оно стоит у последней черты.

…

Очевидная слабость правительства Факты провоцировала фашистов на дальнейшие действия. Социалистов, коммунистов и анархистов они уже разгромили – очередь была за либералами. Многие в фашистском лагере надеялись заодно покончить и с монархией, но к 1922 году убежденные сторонники республиканской формы государственного устройства были среди руководства «Национальной фашистской партии» в меньшинстве. Сам Муссолини с 1921 года старался разыграть «королевскую карту», рассчитывая на то, что Виктор Эммануил призовет его «навести порядок» в Италии.

В 1922 году риторика Муссолини стала намного резче – он почувствовал, что ни социалисты, ни либералы больше не представляют подлинной опасности и теперь вопрос в том, кого поддержат монарх и армия. Или, говоря точнее, отдаст ли Виктор Эммануил III своим генералам приказ штыками защитить либеральное правительство Факты? Муссолини надеялся, что нет. Продолжая свою двойственную политику, он вновь и вновь обрушивается на «либеральное государство», которое у него, в зависимости от требований момента, было то бессильным, то всеобъемлющим: «Государство, не умеющее и не рискующее выпустить своей газеты только потому, что наборщики объявили забастовку, государство, живущее среди вечных колебаний и проявлений слабости, обречено на гибель». Зато в отношении монархии он высказывался совсем иначе: «Короне ничего не грозит, потому что она не поставила себя под угрозу. Фашисты не против короны, они за великую Италию».