Текст книги "Дуче! Муссолини и его время"

В последний день уходящего 1924 года в резиденцию премьер-министра прибыли шесть десятков командиров фашистской милиции, устроив Муссолини нечто вроде демонстрации. Смысл их претензий сводился к тому, что вожаки сквадристов, все еще обладавшие немалым влиянием в партии, не станут больше терпеть – уступки врагам «движения» должны быть прекращены, равно как и политическое «маневрирование» последних месяцев. Фашистам нужен лидер, а не человек, отправляющий своих верных соратников в тюрьму. Муссолини выслушал все эти требования с каменным лицом – было очевидно, что для него настало время определиться со своей позицией. Кто он – вождь «фашистской революции» или премьер-министр волею короля и парламента?

И Муссолини решил расставить все точки над «i». Выступая в парламенте 3 января 1925 года, он заявил, что принимает на себя всю ответственность за действия своих сторонников. Маттеотти был идеалистом, погибшим от рук дураков, с которыми фашизм не хочет иметь ничего общего, но новые жертвы неизбежны, только если он, Муссолини, потеряет возможность управлять Италией. Конституцию необходимо уважать, но «авентинцы» хотят разрушить монархию, а он стремится ее защитить. Левой оппозиции нужны социальные беспорядки, анархия, а фашисты и «Национальный блок» олицетворяют собой здоровую основу политических сил страны. Муссолини не станет безучастно глядеть на то, как враги Италии разрушают все достижения последних лет. Грядет вторая волна фашистской революции!

Призыв к сохранению стабильности был поддержан как в Европе, так и в самой Италии, а обещание продолжать «фашизацию» страны успокоило партию. Муссолини преодолел кризис и готовился перейти в контрнаступление. Убийство оппозиционного политика дало старт процессам, ознаменовавшим окончательный демонтаж прежней политической структуры Италии. События 1924-25 гг. не случайно расцениваются большинством историков как некий переход Рубикона – тонкой грани, отделявшей относительно умеренную автократию премьера Муссолини от тоталитарной диктатуры фашизма.

В конечном счете организаторы и исполнители злосчастного похищения отделались легким испугом. Стараниями фашистской юстиции процесс по делу Маттеотти растянулся на весь 1925 год и проходил без «излишнего» внимания прессы. Маринелли, проявивший в ходе следствия завидную покорность и фактический взявший всё на себя, был амнистирован и вскоре восстановил свое положение в партии. В отличие от партийного секретаря, сумевшего заслужить своим поведением признательность Муссолини, начальник отдела печати и пропаганды Росси был полностью скомпрометирован: он не только «наговорил лишнего», но и вел себя на следствии как трус. Также попавший под амнистию, он поспешно выехал из Италии, чтобы затем присоединиться к антифашистской эмиграции в Париже. Несколько лет спустя Росси попадет в силки тайной полиции Муссолини и проведет долгие годы в тюрьме и ссылке, освободившись лишь в 1943 году. Он благополучно избежит опасностей последующих лет и умрет, пережив фашистский режим на два десятка лет.

Думини, непосредственно руководивший всей операцией, был одним из троих обвиняемых, которых суд все же вынужден был признать виновными в убийстве (со смягчающими обстоятельствами в виде непредумышленности и превышения норм самообороны). Его освободят уже к лету 1926 года, но, едва выйдя из тюрьмы, Думини очень скоро вновь туда попадет, получив 8 лет за неловкую попытку прорваться к Муссолини. Отпустят Думини лишь после того, как он сообщит следователю, что изложил все подробности убийства Маттеотти на бумаге, которая хранится у нотариуса в США. В результате находчивому головорезу назначили большую государственную пенсию и отправили с глаз долой – в африканские колонии. В Ливии Думини благополучно дожил до прихода британских войск и сумел перебраться в Италию, после чего встретил конец войны на территории Итальянской Социальной Республики. После войны «дело Маттеоттти» было пересмотрено, и Думини приговорили к пожизненному заключению. Но и на этот раз он отбудет за решеткой лишь восемь лет, выйдя на свободу после амнистии. Счастливо избежав сурового наказания и уже находясь в почтенном возрасте, Думини погибнет в результате нелепого несчастного случая у себя дома.

Что же до остальных обвиняемых, то все они были признаны невиновными, включая и владельца машины, в которой был заколот Маттеотти. Большинство причастных к убийству провели в тюрьмах не более двух лет – при этом значительная часть этого срока пришлась на предварительное заключение. К весне 1926 года интерес к этому преступлению упал до нижайшей отметки, так что вынесенные в условиях узаконенной диктатуры решения суда не вызвали в обществе никакого резонанса.

Глава четвертая. Дуче (1925-1929).

Покушения на Муссолини и укрепление диктатуры. Создание политической полиции, конкордат и борьба с сицилийской мафией. «Общенациональное признание» фашизма на выборах 1929 года.

Неудивительно, что Муссолини считал свое январское выступление в парламенте «решающим» – теперь ему действительно не оставалось ничего другого, кроме как приступить к построению диктаторского режима. В противном случае согласие взять на себя личную ответственность за все «эксцессы» фашистской партии могло бы ему дорого обойтись. Но отныне все колебания были оставлены – возникший вокруг «дела Маттеотти» кризис одновременно и напугал, и взбодрил дуче, вернув ему прежний боевой дух. Муссолини словно очнулся, разом смахнув с себя «наваждение коалиций». Теперь, когда он лишился всяких надежд на достижение компромисса с левыми, перед ним открывалась заманчивая перспектива без малейшей опаски добить бессильных врагов, дав выход долго сдерживаемому гневу. В конечном счете, политика такого рода была его стихией, и он всегда знал, что именно следует предпринять на каждом этапе, умело продвигаясь к конечной цели шаг за шагом. Большинство противников дуче так и не сумели оценить его прямолинейную, но эффективную тактику «завоевания власти», продолжая концентрировать внимание на личных качествах диктатора: «Ему чужды человеческие чувства, – писал в 1926 году Токватто Нанни, бывший когда-то товарищем Муссолини по Социалистической партии, – для него имеют значение только личные цели, личная воля, но не желания других». Подобные эмоциональные оценки, в которых явно чувствовалась «личная слеза», хотя и служили своего рода компенсацией за оскорбленные чувства левых, но никак не помогали в борьбе с уже оправившимся от кризиса 1924 года фашистским режимом. В течение нескольких следующих лет он окончательно сметет осколки прежнего конституционно-монархического и парламентского режима Италии XIX века.

На поисках соглашения с социалистами был поставлен крест, и «старая гвардия», упрекавшая своего вождя в «предательстве идеалов», могла облегченно вздохнуть. Январская речь Муссолини стала сигналом для его сторонников и противников – последние, еще недавно питавшие надежды на то, что правительство падет, были обескуражены новой волной насилия. Муссолини открыто разрешил своим чернорубашечникам делать то, от чего так убежденно открещивался несколькими месяцами ранее. В первые недели нового 1925 года фашистская милиция развернула широкомасштабную кампанию против левой (и не только) оппозиции. Этот удар почти не уступал по своему размаху событиям 1921-22 гг., но теперь соотношение сил было совсем иным. Против фашистской милиции и королевской полиции выступали лишь жалкие остатки когда-то единого и массового левого движения – нетрудно было догадаться, чем закончится эта неравная схватка.

И уж конечно Муссолини не стоило опасаться «прозревших либералов», которые приняли решение выйти из его правительства и парламентской коалиции, – лишенные какой-либо поддержки «простого народа», они напрасно искали защиты у монархии. Пройдет совсем немного времени, и большинство из «колеблющихся» вернутся на прежние позиции поддержки «Национального блока» и Муссолини как меньшего зла – фашизм показал свою стойкость, так зачем же погибать в одном окопе с социалистами и коммунистами? Большую принципиальность проявили «политические католики», но римская курия изначально не ставила перед собой цели обрушения правительства, а потому противостояние чернорубашечников и католических молодежных организаций всегда носило спорадический характер.

«А оппозиция-то голая!» – вполне мог воскликнуть Муссолини. Так оно и было – страсти вокруг погибшего депутата поутихли, а фундамент фашистского правительства продолжал укрепляться. Массовое и хорошо вооруженное войско чернорубашечников, политический союз с монархией, националистами, консерваторами и центристами, поддержка промышленников, капиталистов, среднего класса и крестьянства – все это позволило Муссолини не только пережить кризис 1924 года, но и пойти дальше. Чего стоила «относительная» утрата прежних свобод перед целой серией дипломатических и экономических достижений? Да и диктатуру, вместе с большинством законодательных актов, обеспечивающих ее юридическое обоснование, в 20-е годы неизменно называли временным, вынужденным явлением. Не случайно большинство наиболее жестких мер будет осуществляться под вывеской «чрезвычайных законов». Тот, кто предпочитал тешить себя надеждами на постепенное смягчение режима, мог найти немало оправданий для своего конформизма.

Однако в этот период Муссолини пришлось не только бороться с политическими врагами, оппозицией в собственной партии и колеблющимися союзниками, но и самому подвергнуться немалому риску. Ему предстояло пережить череду покушений.

Между 1925 и 1926 годами на жизнь дуче посягали четыре раза. В первом случае история была почти анекдотичной: социалист Тито Дзанибони (в прошлом – депутат парламента) старательно готовился к покушению на лидера фашистов. Он собирался застрелить дуче, когда тот будет принимать очередной парад, стоя на балконе здания министерства иностранных дел. Сняв заранее номер в гостинице напротив, Дзанибони, облаченный в форму фашистского милиционера и вооруженный винтовкой, поджидал выхода Муссолини. Несмотря на столь тщательную подготовку, покушение полностью провалилось.

Социалиста подвел собственный язык. Отправляясь в гостиницу, он неосмотрительно похвастался, что скоро «пристрелит собаку», – и был услышан. На незадачливого стрелка донес один из его приятелей, получив впоследствии благодарность от фашистского режима. Несостоявшегося убийцу скрутили, не дав сделать и выстрела, после чего отправили за решетку на тридцать лет поразмыслить над усовершенствованием подготовки покушений. События 1943 года позволили ему выйти на свободу досрочно – почти семидесятилетним стариком.

Следующая попытка была еще более несуразной. В Муссолини из револьвера выстрелила ирландка Вайолет Гибсон. Она приехала в Рим из Великобритании с целью убить Папу и дуче. Гибсон промахнулась, и пуля лишь оцарапала вождю нос. Поскольку все происходило неподалеку от места торжественного открытия международного медицинского конгресса, дуче была немедленно оказана квалифицированная помощь дипломированных врачей.

Зачем эксцентричной ирландской даме понадобилось покушаться на жизнь главы Католической церкви и Бенито Муссолини, давно и открыто симпатизирующего Ирландии, было совершенно непонятно. Англичане помогали итальянской полиции найти возможные мотивы уже немолодой британской подданной, но сыщики и агенты так ничего и не обнаружили. В конце концов Вайолет Гибсон признали невменяемой и выслали из Италии.

Третья попытка напоминала «славную» охоту сербских террористов на австрийского эрцгерцога в Сараево: молодой анархист Джино Лучетти метнул в машину Муссолини гранату. Ему удалось не промахнуться, но борец с «государственной машиной угнетения» не рассчитал время до взрыва и силу собственного броска – рикошетом орудие тираноубийства отлетело в толпу и только потом взорвалось, ранив нескольких человек.

Полиции удалось установить, что «гренадер», оказавшийся уроженцем Италии, прибыл из Парижа, намереваясь отомстить фашистам за проигранные уличные бои, в которых он когда-то принимал участие.

На этот раз влияние заграницы было очевидным – за Лучетти стояли эмигранты. Бывшего «ардити» также приговорили к тридцати годам, а в 1943 году он, как и его «коллега» по неудавшемуся покушению, вышел на свободу после падения фашистского режима, чтобы вскоре погибнуть во время воздушного налета англо-американской авиации.

Финалом этой серии покушений стал выстрел в Болонье, произведенный поздней осенью 1926 года шестнадцатилетним Антео Дзамбони. В этот раз пуля задела рукав мундира диктатора, но не его самого. Муссолини успел рассмотреть юношу маленького роста с растрепанными волосами – это, по его словам, было все, что ему удалось запомнить, потому что буквально через несколько секунд после выстрела толпа буквально разорвала мальчишку на куски. До наступления темноты по улицам торжественно носили останки мертвого подростка, радуясь чудесному спасению дуче. Муссолини коробила эта кровавая тризна, но препятствовать горожанам он не стал.

Следствие быстро установило, что отец и тетка покойного были анархистами, а в комнате Дзамбони была найдена записка, в которой тот заявлял о «святом долге убить терзающего нацию тирана». Выглядело все это достаточно сомнительно, потому что за юношей ранее не замечали радикальных политических убеждений, а поспешный суд, отправивший родственников на 30 лет за решетку, выносил свой приговор на основании одних только косвенных свидетельств. По стране поползли нехорошие слухи о полицейской провокации, но подавляющая часть итальянцев искренне благодарила Бога за счастливое избавление своего вождя от убийц.

Неловкие попытки покушений, предпринятые левыми в 20-е, легко предотвращались недавно созданной секретной полицией, к вящей славе последней и самого Муссолини. Вскоре к попыткам убийства главы правительства приравняли и публичное ему оппонирование – пропаганде было нетрудно провести известную связь, найти нужные аргументы и выставить все в «правильном свете».

Бессмысленность одиночных покушений свидетельствовала об агонии итальянской оппозиции. Процесс «политической унификации» стал частью государственной политики режима еще за два года до выстрела в Болонье. В октябре 1924 года по приказу Муссолини была создана специальная комиссия, готовившая предложения по конституционной реформе. В январе 1925 года работа этой комиссии приобрела официальный характер – власти уже не считали нужным скрывать готовящиеся перемены. Разрабатывая свои законопроекты в соответствии с «требованием времени», комиссия выполняла распоряжение изменить внутриполитическое устройство Италии таким образом, чтобы государство получило полный контроль над обществом. Указавшего им на эту путеводную звезду Муссолини ничуть не смущало то, что еще несколькими годами ранее он сам называл государство монстром, взвалившим на себя несвойственные ему функции. Но ведь тогда речь шла о «либеральном государстве»!

Не смущали такие противоречия и главу комиссии, философа Джованни Джентиле. Бывший либерал, получивший пост министра образования в правительстве Муссолини, вскоре станет членом БФС и одним из главных идеологов фашизма. Джентиле не был простым приспособленцем, напротив – уверовав в фашистскую идею, он вскоре стал еще большим фашистом, нежели сам Муссолини. Несогласие с политическим оппортунизмом последнего в итоге погубило политическую карьеру философа – для практической политики он оказался слишком большим идеалистом. Отдав теорию в руки людей вроде Джентиле, Муссолини предпочитал «делать политику» при помощи практиков, даже если лично ему они были не слишком симпатичны.

Одним из таких «практиков» был уже известный нам Роберто Фариначчи, один из лидеров наиболее радикально настроенных фашистов. Его назначение на ключевую должность генерального секретаря «Национальной фашистской партии» в феврале 1925 года было и демонстративным шагом (Фариначчи не только оправдывал убийство Маттеотти, но и выступал защитником его убийц на суде), и свидетельством готовности Муссолини «расчистить авгиевы конюшни». Фариначчи был слишком одиозной фигурой даже среди своих, а Муссолини и вовсе считал его дураком, так что возвышение этого неумного и жестокого человека не могло иметь иной цели, кроме как использовать его агрессивность и отсутствие «моральных предрассудков» для последнего наступления на остатки оппозиции. Разумеется, диктатор не планировал долго терпеть возле себя такого человека, как Фариначчи, тому предстояло сделать грязную работу и уйти с политического Олимпа.

Сам дуче после столь знакового кадрового решения сразу же выбывает из строя более чем на месяц. Врачи диагностируют у Муссолини язву двенадцатиперстной кишки. С этого момента истинное состояние здоровья главы правительства становится еще одной табуированной темой – о вожде рекомендуется писать лишь в самых оптимистичных тонах, делая упор на физическую силу и деловую активность. Обреченный на жесткую диету, дуче постепенно привыкает принимать пищу в одиночестве. Муссолини и раньше не придавал еде большого значения, не был гурманом или любителем долгих застолий, отныне же прием пищи стал для него не слишком приятной, но обязательной рутиной.

Обострение болезни было своего рода «расплатой» за нервотрепку предыдущих месяцев – Муссолини стоило огромных усилий долгое время сохранять присутствие духа и сдерживать свой взрывной темперамент, вынуждая себя отступать и выигрывать, ожидая, когда распадутся нестройные ряды его противников. Политическая интуиция его не подвела, но стоила ему здоровья.

Вернувшись к своим обязанностям, он вновь возглавил кампанию против оппозиции: нападения и запугивания значимых противников режима продолжались и без участия дуче, но только благодаря усилиям Муссолини успехи фашистов закреплялись на законодательном уровне. Чернорубашечники охотно участвовали в акциях вроде поджогов домов антифашистов – дуче нужно было и это, но главной целью его целью было уничтожить саму возможность легальной оппозиции. Для этого требовались более тонкий подход и менее топорные приемы, чего люди подобные Фариначчи никогда не могли понять.

Перешедший в наступление Муссолини вовсю пользовался уходом из парламента «авентинцев». Проводя через нижнюю палату новые ограничения для «дискредитирующей Италию» прессы, он получил лишь пять голосов «против», и к концу года правительство и местные власти получили право закрыть абсолютно любое печатное издание, публикующее статьи, которые были бы сочтены опасными для общественного спокойствия. Пресса окончательно стала либо фашистской, либо профашистской. Различия между первой и второй ограничивались дозволяемым уровнем смелости рассуждений на отвлеченные или второстепенные темы. Немногим критически настроенным авторам, сохранившим возможность публиковаться, приходилось срочно осваивать эзопов язык либо вовсе уходить от общественной тематики. В результате к середине 30-х годов итальянские газеты приобрели свой печально известный высокопарно-официозный стиль, ставший одной из визитных карточек режима.

Тем не менее во взаимодействии фашистов с прессой были свои особенности, отличавшиеся от нацистской и, особенно, советской практики. Фашисты никогда не устанавливали абсолютный и тотальный контроль над средствами печати, как это произошло в Третьем рейхе или в Советском Союзе.

Большинство итальянских газет напрямую контролировалось властями, а редакторы каждый день получали предметные указания относительно правильного освещения текущего политического момента. Правительство могло в любой момент закрыть любое СМИ или издательство, конфисковать весь тираж или лишить любого журналиста возможности заниматься профессиональной деятельностью. Вскоре появился и специальный союз журналистов, не став членом которого публиковаться было невозможно.

Однако при этом режим пока что оставлял за собой исключительное право лишь на трактовку ключевых внешних и внутриполитических событий. В 20-е годы властям было еще не до наведения порядка в культуре и развешивания ярлыков и табличек, поясняющих народу, что для него полезно, а что – вредно. Определений вроде «дегенеративное искусство», как в Третьем рейхе, или «социалистический реализм», как в СССР, возникших в тридцатых годах, в фашистской Италии пока еще не существовало – эталоны и их подлежавшие поруганию антиподы все еще ждали своего часа.

По большинству же вопросов, не касавшихся политики напрямую, власти вполне допускали открытую полемику. Например, вплоть до второй половины 1930-х годов, когда дуче заново открыл для себя «прелести расизма», в итальянской прессе равноправно ломали копья антисемиты и их противники, причем пресса, поддерживающая ту или иную сторону, неизменно ссылалась на идеалы фашизма и обильно цитировала самого Муссолини.

Долгое время в Италии допускалась и умеренная критика отдельных фашистских деятелей – иногда ее инициировал сам диктатор, желавший подмочить репутацию того или иного соратника, но позволялась и инициатива снизу, что в Третьем рейхе или Советском Союзе было практически невозможно. Разумеется, подобная критика велась исключительно в рамках борьбы за «улучшение режима», но тот факт, что не вся она была частью инспирированной сверху пропагандистской кампании, говорит о многом.

Несмотря на партийную монополию, вплоть до 1938 года в итальянской прессе подчас достаточно открыто обсуждались вопросы внешней политики, и хотя, как правило, речь шла не о каких-то конкретных программах или альтернативных внешнеполитических концепциях в полном смысле этого слова, итальянские «англоманы» могли поспорить с «германофилами». При этом, конечно, доказывая, что их аргументация более прочно базируется на мировоззрении вождя, нежели доводы противной стороны.

Можно сказать, что в вопросах свободы слова государство Муссолини находилось немного ближе к автократиям прошлого, таким как Первая и Вторая бонапартистские империи, нежели к современным ему гитлеровскому и сталинскому режимам. До полной тоталитарности фашистской Италии было все еще очень далеко.

Помимо прочего от цензурных крайностей итальянцев отчасти спасала давняя историческая «традиция» подсмеиваться над своими многочисленными правителями – как отечественными, так и иностранными. Фашистские цензоры, бывшие в основном школьными учителями, часто не понимали искусно замаскированных намеков, вследствие чего в печать просачивались сатирические уколы по поводу происходящего в стране.

Однако стоит заметить, что никакой опасности для режима такая «отдушина» не представляла – большинство итальянцев неспособны были оценить подобное литературное фрондерство. Как показала практика прошлого и нынешнего века, государственной или партийной пропаганде совершенно не обязательно бороться исключительно за «качество» выпускаемой продукции – главное сделать ее массовой и всеобъемлющей. Если добиться того, что подавляющая часть мощного информационного будет «идеологически выдержанной», то даже те, кто отрицает отдельные положения господствующей доктрины, начинают мыслить в обозначенных пропагандистской машиной границах, что и является конечной целью ее создателей.

«Проблема» печати была лишь частью процесса политической унификации страны. Лояльные правительству депутаты и сенаторы быстро одобрили несколько тысяч указов, предложенных Муссолини единым пакетом. Среди них был и закон о запрете тайных обществ – первый шаг к полнейшему искоренению политической оппозиции в Италии. Предложенный в качестве жеста доброй воли в адрес римской курии (и короля, не любившего масонов), этот законопроект означал намного большее – Муссолини удалось официально запретить самоорганизацию граждан, единственная «вина» которых заключалась в том, что их общественную деятельность нельзя было контролировать.

На Втором съезде «Национальной фашистской партии», летом 1925 года, Муссолини открыто декларировал свои цели: фашизация Италии, заявил он, это задача самого ближайшего времени. Слова «итальянец» и «фашист» должны стать синонимами – это означало, что говорить о сохранении политических свобод уже не приходилось. Собравшимся фашистским делегатам пришлось усвоить новые правила: вождь не ищет у них совета и тем более не испрашивает у них согласия, а приказывает и ведет за собой. Именно тогда Муссолини по-настоящему стал «дуче» (ит. Duce от лат. Dux, вождь) – с середины 20-х годов это слово прочно вошло в обиход фашистского лексикона, чтобы затем распространиться по всему миру.

Прежде так в Италии уже называли некоторых знаковых персон – и знаменитого Гарибальди, и короля Виктора Эммануила III, и поэта д’Аннунцио, но у них не было за спиной пропагандистского аппарата и тоталитарного государства. Гарибальди давно умер, король не желал именоваться титулом, присвоенным ему итальянскими газетчиками, захлебывающимися от восторга в ура-патриотическом угаре Первой мировой войны, а от неудачливого покорителя Фиуме Муссолини избавился при помощи банальных взяток, пожизненного пенсиона и прочих льстящих самолюбию поэта подношений, так что в истории остался только один дуче.

В конце декабря 1925 года Муссолини добился еще одной своей цели – отныне сместить его с поста премьер-министра мог лишь король, тогда как нижняя палата фактически потеряла всякое влияние на правительство. Дуче мог быть доволен этим успехом – по его мнению, Виктор Эммануил не представлял для фашистского режима никакой угрозы. Как показало будущее, в случае с королем политическая интуиция Муссолини подвела. Но вплоть до лета1943 года собственная дальновидность казалась вождю фашистов неоспоримой.

С середины 1925 года в стране началась «зачистка» бюрократического аппарата от «не национально мыслящих» чиновников. Но опасаться приходилось не только рядовым служащим: сенатор, неосмотрительно подавший голос против предоставления премьер-министру столь больших полномочий, тут же был лишен неприкосновенности и как «клеветник» отправлен на пять лет «перевоспитываться» в стенах пенитенциарного заведения. После этого инцидента смельчаков в Сенате уже не нашлось. Продолжая улучшать работу законодательных учреждений, в январе 1926 года Муссолини освободил депутатов от «утомительной» необходимости поддерживать его законопроекты. Новый закон наделял декреты правительства законодательной силой сразу после их опубликования – правда, лишь в том случае, если в этом возникала «настоятельная и безусловная необходимость». Определять границы этой «необходимости» должен был, разумеется, сам глава кабинета, что по его мнению выгодно отличало Италию, добившуюся осуществления «идеи современного юридического государства», от остальных государств Европы, которые все еще являлись «пленниками механической и абстрактной теории разделения властей».

Столь разительным и быстрым изменениям законодательства Муссолини обязан был своему новому министру юстиции Альфредо Рокко – именно этот перешедший к фашистам из левого лагеря юрист сумел не только сформулировать первую четкую концепцию «фашистского государства», но и упорно претворял ее в жизнь. Прежде Рокко представлял интересы «Национальной фашистской партии» в парламенте, на посту президента палаты, а министром стал, когда в начале 1925 года Муссолини перешел к «ответным действиям» против оппозиции. Рокко был таким же проводником политики дуче, что и Фариначчи, только на гораздо более высоком уровне. Без таких помощников, как Рокко или Джентиле, Муссолини никогда не удалось бы придать процессу политической унификации и фашизации Италии такую респектабельность и правовую целесообразность в глазах общества и закона. Рокко помогал Муссолини добиться создания «новой Италии», в которой относительная экономическая свобода сочеталась бы с политическим единообразием, а государство стало бы абсолютом, самодовлеющей ценностью. «Наша концепция свободы, – писал Рокко, – заключается в том, что личности должны быть предоставлены условия для развития в интересах государства». В то же время если для либералов «свобода – это принцип, фашист рассматривает ее как средство, метод». В конечном счете все сводилось к простому принципу – фашизм принимает и использует все, что пойдет на пользу государству и режиму.

Политическая реформа шла рука об руку с административной: местное самоуправление попало под жесткий надзор подеста – назначаемых Римом администраторов (заменивших выборных мэров), и фактически прекратило свое существование. Теперь от власти столичного правительства нельзя было укрыться даже в провинции. Но, как это часто случалось, любовь к истории сыграла с фашистами злую шутку. Муссолини, пожелавший внедрением должности «подеста» (городского «старшины» в Средние века) еще раз напомнить о «величии Италии», на самом деле задел ее национальную гордость – изначально этот пост занимал назначаемый императором Священной Римской Империи наместник, отчитывавшийся перед ненавистными итальянцам «швабами» (то есть немцами).

Тем не менее, несмотря на эту достаточно двусмысленную историческую параллель, было очевидно, что нараставший процесс «внутренней унификации» итальянского государства не мог не затронуть политические структуры провинций. Расплатой за ликвидацию прежних «свобод» стал предложенный пряник: как правило, новые назначенцы не были тесно связаны с фашистской партией и охотно учитывали «местные традиции», т.е. привлекали к управлению представителей провинциальных кланов. В 20-е годы такая система вполне устраивала Муссолини, требовавшего от своих чиновников в первую очередь безусловной лояльности к себе как к главе правительства, а уже потом к фашизму. Пожалуй, только на Сицилии эта традиция мирного существования была сознательно и резко нарушена новой администрацией, но это был отдельный и особый случай.

Можно было констатировать достаточно устойчивый симбиоз партии и государства: партийные вожаки не заменили чиновников, но оставались при этом высшей регулирующей силой, готовой оставить за собой последнее слово в любом споре. Муссолини, как глава нескольких министерств и одновременно глава фашистского движения, персонифицировал в своем лице этот процесс переплетения государственных и партийных ветвей власти.

Вместе с появлением подеста в провинциях вводилась должность «федерале» (секретаря) – представителя партийного контроля, облеченного не меньшими полномочиями, нежели префекты. Таким образом, Муссолини получал возможность контролировать жизнь страны не только в качестве главы правительства, но и как лидер крупнейшей, а вскоре и единственной политической силы в Италии.