Текст книги "Старая дорога. Эссеистика, проза, драматургия, стихи"

 
Я знаю, как целительна тоска,
Блаженна рана и как смерть сладка.
 
 
Та смерть, что грань меж нами разрубя,
Разрушит «я», чтоб влить меня в тебя.
 
 
(Разрушит грань – отдельность двух сердец,
Смерть – это выход в жизнь, а не конец.
 
 
Бояться смерти? Нет, мне жизнь страшна,
Когда разлуку нашу длит она,
 
 
Когда не хочет слить двоих в одно,
В один сосуд – единое вино).
 
 
Так помоги мне умереть, о, дай
Войти в бескрайность, перейти за край…
 

Душа сбывается тогда, когда выходит за свой собственный рубеж. Только тогда она открывается всему небу. Только тогда Бог входит в нее. Слившись до конца, душа и Бог становятся единым вином.

Вселенское единство во всех его проявлениях пугает человека, который привык мыслить рамками и границами. Это вполне естественно для нашего маленького «я», чьи пещерные страхи принимают все более и более цивилизованные формы, но исчезнуть совершенно не могут. И это недоверие несовместимо с нашим глубочайшим «Я». Без доверия жизни нет и веры в Бога. В конце своего эссе «Устами поэта» Григорий Померанц пишет: «И я убежден, что поэзия веры без догматических границ – один из путей к вселенской вере, которая сделает прозрачными нынешние границы вероисповеданий»[40]40
  Померанц Г. Устами поэта. С. 368.


[Закрыть]. Вот к какому уровню обобщений подводит нас первая поэтическая книга Зинаиды Миркиной.

У этой книги достойное обрамление. Она открывается вступительной статьей поэта Александра Зорина, который сравнивает стихи Миркиной с молитвословием, и завершается размышлениями Григория Померанца о «поэзии священной глубины». Снова и снова Померанц говорит о всецелости: «Но Бог – не только Бог, и я – не только я». Собственно, эссе «Устами поэта» и прокладывает дорогу всем последующим критическим обзорам творчества Миркиной, а также тем сочувственным размышлениям, без которых поэзия священной или всецелой глубины просто не существует.

В поэтический сборник «Огонь без дыма» вошли стихи 2013-го и 2014-го годов. С момента выхода в свет первой книги прошло четверть века, но автор остался верен себе и приумножил один из редчайших даров – слышать и видеть всем сердцем.

Начинается «Огонь без дыма» стихами, посвященными памяти Григория Померанца. Строки: «С тобой я встречусь через Бога, / А напрямую – никогда» проливают свет на тайну соединения навсегда живых душ. «Не оглянись во тьму, Орфей, / Ведя из смерти Эвридику!» Оглянуться означает – вспомнить о себе, пролить слезы по себе. «Вести из смерти» – значит жить в присутствии чего-то большего, чем ты сам, скорбеть глубоким сердцем, которое пройдя сквозь тьму, возликует.

 
О какая сошла благодать!
Дух твой жив – вот что сказано мне.
Но чтоб это воистину знать,
Надо жить в постоянном огне.
 

Не оглянуться – еще значит не смотреть на сотворенное, не задерживаться на готовом, но творить, продолжать творить, а это и есть – жить в огне. Когда живешь в огне, нельзя сделать и шага назад. Нельзя даже в мыслях пойти на попятный. Так души, находясь в разных мирах, продолжают вести друг друга к внутреннему свету, становясь друг для друга «медлящими проводниками в вечность». Образ медлящих проводников взят из «Сонетов к Орфею» Рильке.

Орфеем и заканчивается поэтический сборник «Огонь без дыма». «Орфей вошел внутрь сердца своего. / Он был один. Нет рядом никого». Пространство сердца способно вместить и возлюбленную, и небосвод, и Бога, и всю твою нераздельность с Богом. «И голос был ему: не выходи! / Все что искал, живет в твоей груди». Призыв к Орфею не покидать глубину, не предавать огонь становится лейтмотивом книги…

Я не раз ловил себя на том, что поэзия Миркиной не нуждается в нашей оценке. Чтобы оценивать творчество поэта, опыт которого по своей глубочайшей сути мистичен, нужно иметь некую светящуюся внутреннюю шкалу. Иначе и браться не стоит. Миркина взывает к нашей способности сопереживания и роста. Нам предлагается не оценивать, а стремительно расти. Мы должны довериться темноте, в которой слышны шаги Орфея, и выйти к свету, не покидая своего сердца.

Все, что хочет Миркина, это вернуть слову «Бог» его насущный смысл, и конечно же, явить истинный масштаб той реальности, которая стоит за этим словом.

Как мы любим спрашивать с Бога, как властно призываем Его к ответу. Почему Он позволил так страшно разгуляться злу? Почему страдают невинные дети? Вопросы эти звучат на всех языках и во все времена, но все они сводятся к одному проклятому «почему», которое должно было бы достичь ушей Всевышнего. Но такой Бог очень далек от нас. Мы не видим Его именно потому, что Он где-то там, куда земные вопли не долетают.

И только перед лицом Бога наши вопросы теряют свою силу. Когда Бог перед тобой – нет вопросов. Душа, выстрадавшая право предстоять Богу, всю свою силу отдает Создателю, отнимая ее у своих вековечных вопросов. Душа становится Его зеркалом, и исчезает глубокая межа, разделяющая всех нас.

Зинаида Александровна часто ссылается на Джидду Кришнамурти, который говорил, что только неправильные вопросы имеют ответы. Правильные вопросы ответов не имеют.

Неправильные вопросы – вопросы направленные вовне. На них должен отвечать кто-то другой, а не ты сам. Правильные вопросы направлены внутрь, обращены к тебе самому, но глубочайшему. Открыть в себе этого глубочайшего человека, значит превратить вопрос в ответ.

Христос говорит: «О чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам» (Ин. 16, 23). Как будто бы абсурд, сколько просим – не дает. Но к кому мы обращаемся? Само обращение внутрь есть открытие в себе Бога, Царства Божия. И это является ответом на все вопросы.

* * *

 
Покуда небо все не отразится
Вот в этой клетке маленькой грудной,
Пока не уничтожится граница
Меж мной и всем, что кажется не мной;
Покуда глаз звезды чуть видной, дальней,
Не взглянет в сердце, как в морскую гладь,
Пока не станет вся душа зеркальной –
Мне Бога до тех пор не увидать.
 

Отражая Творца, душа сливается с Ним, а слившись, замолкает. Если ты станешь таким же целым, как Бог, то проклятые вопросы исчезнут сами собой. Возникнет всецелость, которая вот-вот обретет дар речи, равный дару молчания.

* * *

 
Есть единящее молчанье,
Вот то, что сердце единит
Со всем безмолвным мирозданьем,
С молчаньем никнущих ракит,
С молчанием лесов сосновых,
Берез, склонившихся к реке.
С молчанием, чреватым словом,
Но не на нашем языке.
И если сердце переполнит
Умом не понятый рассказ
И мы войдем в его безмолвье,
То Бог заговорит сквозь нас.
 

Я задаю вопросы Небу и жду ответа до тех пор, пока что-то разделяет меня с Небом, пока что-то разделяет меня с самим собой. Первородный грех – это отделение человека от Бога. «Слова Христа “Я и Отец – одно” не гордыня, – говорит Миркина, – а снятие первородного греха».

* * *

 
Ты так спокоен, потому что прав.
Ты так спокоен только потому,
Что Ты живешь, Собою всех обняв
И просквозив глубинным светом тьму.
Ты так спокоен, как высокий храм,
Ты так спокоен, как морская гладь.
Ты так спокоен, потому что нам
Свою всецелость должен передать.
 

Всецелость и есть высшее знание. Но знать всецелость можно только изнутри, причастившись ей. А знать самого себя, значит быть самим собой.

* * *

 
В день рассеявшийся, весенний
Прорвется лист из почки тесной.
Не говорить о воскресенье
Сегодня надо, а воскреснуть.
Не знать, что было и что будет,
А лишь наполнить светом лица.
Не говорить о Божьем чуде,
А Божьим чудом становиться.
 

Мы знаем очень много секретов, но сами не становимся тайной. Тайна – это преодоление раздвоенности, а значит, и наших границ, положенных умом. «Душа моя полна до края, / И все-таки в ней края нет».

У Бога и любви нет противоположности. Бог и подлинная любовь не отбрасывают тени. Они – огонь без дыма. Но что же такое тень и дым? Что такое дьявол? Дьявол – часть, отпавшая от Бога. Дьявол – это яркая вспышка света, потерявшая связь со своим истоком и вскоре ставшая тьмой. Возможно, противоположностью целого является его часть? Едва ли. Часть не противостоит целому, она лишь отъединилась от целого. А вот у части противоположность имеется. Это – другие части.

Всецелая вселенная как метафизическая категория также не имеет противоположности, а отдельный предмет – имеет. Один предмет воюет с другим предметом только потому, что оба перестали быть вселенским пространством. Одно вероучение воюет с другим, потому что оба перестали быть бездонной глубиной. Когда религия замыкает свет в своем отрезке пространства, создается стена для света. И тогда религия делает свет чем-то ограниченным, лишает свет его сущности, связи с истоком неисчерпаемым и безграничным. Бог внутри нас, это наш «внутреннейший человек», по терминологии Мейстера Экхарта. Когда «внешний человек», или «земной», соединен с «внутренним человеком», или «небесным», то он соединен с Богом, он – целый. И только так можно превозмочь раздвоенность, стать безраздельно самим собой. Таково духовное кредо Григория Померанца и Зинаиды Миркиной.

* * *

 
Собрать себя по крошкам, по кусочкам,
По там и сям разорванным клочкам,
И вдруг понять, что ты не одиночка,
Что ты не винтик, не кирпич, а храм.
И ощутить по ангельским напевам,
Проникшим в душу цельную твою,
Что ты не лист оторванный, а древо,
Да, древо жизни, взросшее в раю.
 

Задавая вопрос Богу, спрашивая с Бога, ты поневоле спросишь со всего себя, и сам, весь, до последнего волоса на голове, станешь ответом, то есть станешь целым. Больше нет кого-то вне тебя, кто знает ответ и несет на своих плечах этот мир. Ты несешь мир, и у Бога нет других плеч, кроме твоих.

* * *

 
Когда б мы досмотрели до конца
Мир наш, до самой сокровенной точки,
Тогда бы переполнились сердца
И мы б не спали Гефсиманской ночью.
Когда б не отвлекло нас ничего
От нашей сути божеской, глубинной,
Когда б мы не оставили Его,
То и Отец Его бы не покинул.
 

Не покинуть Христа – это трудно. Самые близкие оставляли Его, потому что не могли вынести столько, сколько Он. Плечи их были слабы, однако любовь, безграничная любовь дает великую силу. Почему заснули ученики в Гефсиманском саду, почему трижды отрекся Петр? Потому что ослабел сердечный огонь, ослабло то, что собирает человека воедино. Однако если любовь жива, она укрепит ослабевшего «земного» человека и соединит его с человеком «небесным». Вот почему апостол Павел говорит: «Я умер, жив во мне Христос». Воскресить Христа, значит воссоединиться с Ним.

 
Какую Ты вливаешь силу!
Как смотришь ясно и спокойно!
Сотру, сотру все то, что было
Очей любимых недостойно.
 

Так Миркина воспринимает Божий мир, красоту, музыку, не наслаждаясь ими, а становясь с ними одним целым. Приведу напоследок одно из многих ее стихотворений, посвященных Бетховену.

 
Звук затихает долго-долго,
Как догорает свет зари.
Уже снаружи все замолкло,
Но там, в незримом, там, внутри…
О, это угасанье звука!
Как будто мир сошел на нет.
Ты принял всю земную муку
И сам пошел за Богом вслед
Вовнутрь, туда – в Первооснову,
К Источнику незримых сил.
Нет рядом никого другого:
Ты целый мир в себя вместил.
 

Конечно же, Зинаида Миркина и Григорий Померанц являются духовными учителями, но как это удивительно, когда они говорят о себе только как об учениках, вечных внимательных учениках. Они передают нам свой дар из рук в руки бескорыстно и с великой надеждой.

Январь 2016 г.

Праведник всегда в пути. Конференция «Григорий Померанц: Живые следы»

Григорий Соломонович прожил долгую жизнь. Трагическую, счастливую, удивительную. Он прошел войну и лагерь и пробудился для жизни в духе. Он не был диссидентом, но стал символом борьбы за права человека. Он боролся не только за права человека, но и за самого человека, который несет огромную ответственность за собственные слова и поступки. Примером такой ответственности стал сам Померанц.

В нем соединялись такие качества как деликатность и отвага. Редкое сочетание. Он никогда не повышал голоса, даже когда был уверен, что прав. Но если нужно было защитить святыню, рисковал жизнью. Памятно его антисталинское выступление в шестьдесят пятом – «Нравственный облик исторической личности»[41]41
  Первая публикация в журнале «Знание – сила», 1990, № 5.


[Закрыть].

Он называл себя гадким утенком. Кто такой гадкий утенок? Это тот, кто умеет забыть о себе ради чего-то высшего, ради красоты белых лебедей. И забыв о себе до конца, вдруг становится лебедем. Таким виделось Померанцу и творческое меньшинство. Это люди, живущие глубокой жизнью.

Григорий Соломонович поставил перед интеллигенцией довольно серьезные задачи. Он связал с нею надежды на будущее нашей планеты. Как узнать интеллигента? Интеллигент деликатен там, где это ненужно, где без этого запросто можно обойтись. Но для человека интеллигентного и мудрого не существует таких ситуаций. Жизнь для него тайна. И другой человек для него тайна. Вот о какой интеллигенции вел речь Померанц.

Энциклопедические познания Григория Соломоновича не мешали ему видеть мир как целое. Между вещами и явлениями он старался устанавливать сердечные связи, а для этого нужно жить и глубоко, и высоко. Это же очень важный вопрос, который встает перед образованным человеком. Как подтверждать свои обширные познания своим всегда ограниченным опытом? Может быть, отказаться от них? Едва ли это возможно. Ответ видится таким. Нужно проживать всем собою каждое мгновение жизни, и тогда любое движение мысли будет поддерживать пламя жизни, а не гасить его.

Как-то он вспомнил лермонтовскую строчку «Дрожащие огни печальных деревень». И он их видел, видел в тот момент, когда говорил о них. И я почему-то до сих пор вижу их. «Дрожащие огни печальных деревень». Какая грусть и мощь в одной строке.

Что бы быть последователем Померанца нужно оставаться самим собой. Я думаю, почему Григорий Соломонович отверг подполье? Потому что подполье напрямую связано с сознанием подпольного человека, каким его увидел Достоевский. Подпольщик всегда уязвлен. Подпольщик никогда не доглядит дерево до его Божественного корня. А князь Мышкин доглядит. Праведник доглядит.

Померанц был праведником, но только не нужно забывать, что праведник всегда в пути. Этот путь бесконечен, как и бесконечен наш разговор с праведником. И праведник незаметен. Китайский мастер чань так писал об истинно религиозном человеке: он как ржавый топор, сокрытый подо мхом. Прохожий наступит на него, думая, что это ветка. Но у топора остается его острый край и сила.

Таким был и Григорий Соломонович. Все знали об остроте его мысли и крепости духа. Однако сам он ничего не делал для того, чтобы выделяться. Скромный, тихий мудрец. Великое, тихое сердце.

Григорий Соломонович и Зинаида Александровна. Они неразделимы. Невозможно быть почитателем поэзии Миркиной и жить недостойно. Невозможно любить книги Померанца и поступать низко.

Антоний Сурожский рассказывал о том, как один человек рождает к духовной жизни другого человека. «Мне духовный отец говорил, – писал Сурожский: – Нельзя отойти от мира и обратиться к вечности, пока не увидишь на лице хотя бы одного человека сияние вечной жизни… Вот это надо передавать: Живого Бога, живую веру…»

Я увидел сияние вечной жизни на лицах двух людей – Григория Померанца и Зинаиды Миркиной. Такие встречи переворачивают твою жизнь, навсегда меняют тебя. Встречи – это такие подарки Господа, которых мы должны быть достойны.

16 февраля 2015 г.

Корни Коханского

Судьба художника Василия Васильевича Коханского подобна корню, который во тьме прокладывает путь, чтобы соединиться с источником всей жизни. И это не громкие слова.

Василий вырос на берегу Терека, закончил моздокскую художественную школу. Поступив в художественное училище в городе Орджоникидзе, познакомился с удивительным человеком – своим педагогом Николаем Жуковым. Опытный преподаватель сразу выделил талантливого мальчика, отметил его, но почему-то в глаза сказал: «Ничего ты, Василий, не добьешься в жизни». Вася оторопел. «Почему?» – «Потому что сердцем живешь, как и я». Этот разговор Коханский запомнил на всю жизнь. И высокую цену за свое сердце Василий заплатил.

Судьба занесла его в Казань, где он женился на татарке Гульзифе. Супруги души не чаяли друг в друге, но вот Гульзифа слегла. Диагноз страшный – болезнь Альцгеймера: полная потеря памяти и утрата способности заботиться о себе. Пятнадцатый год Василий ухаживает за женой. Описать это совершенно невозможно. Он не просто выполняет обязанности няни и санитара, врача и старшего брата, друга и матери, он делает это с огромной, неиссякаемой любовью. И на этом пути, как говорит сам Василий, ему не с кем состязаться, никто не собирается его обгонять. Дорога свободна. И как мало знают люди об этой свободе, о свободе, которая и есть сердце.

Рано или поздно родственные души встречаются. Открыв для себя поэзию Зинаиды Миркиной и прочитав книгу Григория Померанца «Записки гадкого утенка», Василий получил неопровержимое доказательство тому, что знал всегда – человек жив только духом. Коханский написал письмо Померанцу, но к тому времени как письмо легло на стол адресата, Григорий Соломонович уже ушел из жизни. «Я нашел свое место, – писал Коханский. – Я встал рядом с Вами в надежде, что тот добивающий Вас камень пусть ударит по мне. Я мало что могу, но я обещаю, что если Ваша жизнь земная закончится, то с этого места я никуда не уйду». Зинаида Александровна всей душой приняла Василия. Она ответила Коханскому письмом. «Гришу многие любят, и многие чувствуют и знают. Но как бы ни были хороши его книги, он сам еще больше. Каждая строка обеспечена настоящим золотом его сердца. Да, много любви к нему проявлено, но так, как Ваши слова, меня не поразило ничто. Вы человек умеющий любить. До сих пор я знала только одного человека, умеющего любить по-настоящему, – это он, мой Гришенька». Так был переброшен духовный мост из Казани в Москву, от корней Коханского к стихам Миркиной.

Корнями я называю скульптуры Василия Васильевича. В них есть элементы корнепластики, по каким-то отдельным формальным признакам они перекликаются с работами выдающегося мастера скульптуры из дерева Степана Эрьзи. Однако в композициях Коханского ослаблен фигуративный элемент, и они совершенно лишены монументальности. В них нет и так называемого авторского «я», ориентированного на самовыражение. Корни Коханского – это не только уникальные произведения искусства, но также и выражение определенного образа жизни, определенного мироощущения, которые встречается сегодня крайне редко. Днем с огнем не сыщешь того, что проповедует своим творчеством, но прежде всего своею жизнью Коханский.

Существует история, которая уже стала легендой. Как легенду ее и перескажу. Друг Василия Степан приехал к Ильдару Ханову, создателю «Храма всех религий», построенному под Казанью. Ханов посмотрел на Степана и сказал: «У тебя светлые друзья». Ну раз светлые, нужно знакомиться, решили друзья – Василий и Рафаиль. «А как ты с ним будешь разговаривать? – спросил Рафаиль Василия. – К нему учителя мира приезжают, и то все его слушают. А ты сам всегда говоришь. Как вы с ним будете общаться?» – «А он будет меня слушать, – ответил Василий». «Ты че, – всплеснул руками Рафаиль. – Вася какой-то, и он будет тебя слушать?» Приходят они. Василий начинает читать наизусть стихи Миркиной. Ханов молчит. Потом Василий показывает ему свои корни. Ханов говорит: «Ребята, вы же от Бога. Где вы раньше были?». Посмотрел внимательно Васины корни и сказал: «Ты гений». Вася ему ответил: «Я не гений, я просто человек». «Мы тебя в музей поставим», – сказал Ханов. А Вася ему снова стихотворение прочитал.

 
Вера в творца, а не вера в творенье.
Вера не в камень, а только в движенье.
Вера в творящую тайную силу,
Что перед сердцем все двери раскрыла.
Образ Творца – наша полная мера.
Вера есть творчество. Творчество – вера.
 

И когда они ушли от Ханова, Василий сказал друзьям, что после этой встречи стихи Миркиной и его корни стали одним целым. Он это после слов Ханова совершенно точно понял.

Вскоре Ильдар Ханов умер, и выставка Коханского не состоялась.

Когда рука художника прикасается к материалу, будь то краски или глина, звуки или слова, то на материале отпечатывается весь человек, со всеми его потаенными желаниями. Искусство подобно «комнате желаний» из кинофильма Андрея Тарковского «Сталкер». Комната исполняет те желания, о которых человек и ведать не ведает, но которые точно отражают его духовное состояние. Творческий акт – это и есть угадывание заветного желания, но не своего, а – Божьего. «Суть в чем, – говорит Василий о своих корнях. – Я ничего не прибавляю от себя. Моего здесь нету». Чтобы поверить этим бесхитростным словам, необходимо обладать подобным опытом. А иначе такие вот признания заставят пожать плечами и отойти в сторону. Впрочем, когда смотришь на корни Коханского, отойти в сторону уже невозможно.

Есть у него скульптуры на библейские сюжеты – «Адам и Ева». А вот аллюзия на инь и ян: деревянный причудливо изрезанный оклад, только не для иконы, а для камня, который пропускает свет. А вот скульптурная композиция «Померанц-огонь»: корень в виде мужчины с переплетенными в космосе руками. По детальной проработке некоторые скульптуры напоминают ювелирные изделия, но масштаб у них неотмирный, потому что замысел вселенский. Корни можно вращать, и что ни ракурс, то новый порыв, смысл, состояние души. «Корень круговой, – объясняет нам Василий. – Вот так – они летят, вот так – он ее защищает. А так – они парят». И ты понимаешь, что полет – это еще не парение.

Фотохудожник Сергей Рейдер сделал ряд замечательных снимков, на которых запечатлел скульптуры Коханского. Рейдер долго экспериментировал с подсветкой, пока не добился единственно возможного масштаба изображенного предмета, а именно полностью отказался от идеи масштаба. Непонятно, какой величины «Древо Жизни» или две летящих души, одна из которых заключена в мужском теле, а другая в женском. Но к такому пониманию фотохудожник пришел не сразу. Может показаться, что корни взяты из природы, нужно в природу их и вернуть: снимать на траве, на песке, на мхе. И только потом стало ясно – нет, все наоборот. Не из природы – в природу, а из духа – в дух. То, что пришло из духа, духу и должно быть возвращено. Корни Коханского отрешены от природы. Нужен только свет, чтобы их увидеть, но свет, который во тьме светит.

Когда Василий рассказывает о своих корнях, порою трудно отличить его слова от стихов Миркиной. Он не цитирует стихи любимого поэта, а причудливо сплетает с ними свою речь. Так, как будто бы сами собой сплетаются древесные жилы граба и платана, олицетворяя глубокое замолкание ума. Говорит Василий отрывисто, зажигательно: «Путь души – это путь корня, прохождение сквозь полный мрак, через полную тишину, чтоб явиться вдруг во плоти, духу надобно, как корню, из неведомости взойти».

Приведу стихотворение Миркиной, которое Василий прожил на глубине и осмыслил лучше, чем любой профессиональный чтец.

 
Путь души – это путь зерна,
Прохожденье сквозь полный мрак.
Через полную тишину.
Чтоб явиться вдруг во плоти,
Духу надобно, как зерну,
Из неведомости взойти.
Нищетой заплати за вход,
Слепотой – за глубинный свет.
Тот, кто видит путь, – не идет.
Там, где знанье, там жизни нет.
 

Многие видят путь, но мало кто идет этим путем. Путь требует полного самоотречения.

Коханский на протяжении многих лет оформляет музей истории детской татарской книги. На эти деньги и живет. На эти деньги сам и покупает для музея какие-нибудь редкие вещи, мимо которых пройти не может. Друзья-художники за неделю во Флоренции столько зарабатывают, сколько он за год. Друзья спрашивают: «Почему ты светишься?». «Потому что сам источник, а вы на Канарах ищите», – смеется Василий. Вот так все просто. Но эта простота совершенно непостижима для тех, кто доверяет только сложному.

Свои корешки он собирает на Тереке, в Абхазии. Мелкие детали, а их тысячи, разложены по коробочкам. Каждая деталька отшлифована. Она может и не пригодиться, а может занять свое единственно возможное место в кроне «Древа Жизни». Какую только форму ни принимают корешки плюща! И это уже готовые знаки, дающиеся свыше. Поэт ведь тоже не изготавливает слова, а берет их из языка готовыми. Скульптуры Коханского, как живые деревья, каждый день продолжают расти из любви к Творцу, из творчества Померанца и Миркиной. Душа Василия находит силы видеть и слышать потому, что неотрывно находясь с Гульзифой, живя в полной внешней несвободе, обрела свободу настоящую – внутреннюю.

Коханский вертит в руках фигуру «Странника», из плеча Странника вырастает птица Феникс. «Когда твоего я нету, тогда ты спокоен. Я просто беру, соединяю куски и то, что они пишут по отношению к кому-то, я просто им возвращаю. Померанц пишет про огонь Паскаля, а я называю свои корни “Померанц-огонь”. Или то, что Миркина пишет, это как в зеркале – прямо я ей возвращаю».

 
Как упорна она, как давно
Мысль простейшая бьётся во мне:
Я – никто. Я – лишь только окно.
Я – пробоина в твёрдой стене.
 

Переписка Коханского и Миркиной длится по сей день. Сам Василий Васильевич едва ли отважится предать ее огласке, хотя эти послания и предназначены всем. За нас должны свидетельствовать другие. Что я с великой радостью и делаю.

Вот строки из письма Зинаиды Миркиной Василию Коханскому: «Ваш поиск Истины – это и наш с Гришей путь. Мир держится на тех немногих сердцах, которые умеют любить. Двенадцать лет жить под током, который идет от Бога через вас к любимой. Я благодарю Бога за счастье встречи с Вами! Как был бы счастлив встретиться с Вами Гришенька». Письмо это написано три года тому назад.

В работах Коханского есть тот неукротимый огонь жизни, который принимает самые разные формы от почти конкретных до совершенно абстрактных. Но это не холодная абстракция, и не та конкретика, которая умиляет своим сходством с хорошо знакомым.

Когда ты стоишь на берегу океана жизни, ты все знаешь про этот океан. Но когда ты на глубине океана, тебе уже ничего не нужно знать. Ты стал океаном, и все происходит само собой. Все, что от тебя требуется, это внимательно наблюдать за тем, что есть, ничего не придумывая и ни о чем не тревожась.

Декабрь 2015 г.