Текст книги "Жизнь Микеланджело"

Но из всех этих подмастерьев Микеланджело предпочитал и навсегда увековечил своей привязанностью Франческо д’Амадоре из Кастельдуранте, прозванного Урбино. Урбино находился на службе у Микеланджело с 1530 г. и работал под его руководством над гробницей Юлия II. Микеланджело беспокоило, что будет с Урбино, когда не станет его учителя.

«Как-то Микеланджело спросил его: «Что ты будешь делать, когда я умру?» – Урбино отвечал: «Пойду служить к кому-нибудь». – «Бедный ты, бедный, – воскликнул Микеланджело, – я не допущу, чтобы ты нуждался», – и дал ему сразу две тысячи дукатов – подарок, который может позволить себе разве только император или папа»[347]347
  Вазари. – Р. Р.


[Закрыть].

Но Урбино умер раньше своего учителя[348]348
  3 декабря 1555 г., спустя несколько дней после смерти последнего брата Микеланджело Джисмондо. – Р. Р.


[Закрыть]. На следующий день после его смерти Микеланджело писал племяннику:

«Вчера в четыре часа пополудни скончался Урбино. Я так опечален и расстроен, что мне легче было бы умереть вместе с ним. Я очень любил его, и он заслуживал любви – это был достойнейший человек, честный и преданный. С его смертью, мне кажется, жизнь для меня кончена, я нигде не нахожу себе покоя».

Боль была так глубока, что три месяца спустя, как видно из знаменитого письма к Вазари, Микеланджело не только не утешился, но еще острее ощущал свою утрату.

«Мессер Джорджо, дорогой друг, простите, если напишу нескладно, я все же попытаюсь хоть кратко ответить на Ваше письмо. Вы знаете, что умер Урбино. Это безмерное для меня горе, но и величайшая милость, явленная мне Богом. Милость Всевышнего в том, что если при жизни Урбино привязывал меня к жизни, то, умирая, научил меня, как надо умирать, не только не страшась смерти, но призывая ее. Он жил у меня двадцать шесть лет и всегда был мне верен и предан. Я сделал его состоятельным человеком и думал, что теперь, когда я стар, он будет мне опорой. Но Бог рассудил иначе.

Единственная оставшаяся мне нынче надежда – встретиться с ним в раю, ибо ниспосланная ему Богом блаженная кончина порукой, что ему уготовано там место. Тяжелее, чем смерть, было ему сознание того, что он оставляет меня в этом неверном мире, с его тревогами и заботами. Лучшее, что во мне было, покинуло вместе с ним этот свет, где ныне мне остались одни лишь горести»[349]349
  От 23 февраля 1556 г.
  Микеланджело заканчивает письмо следующими словами:
  «Я свидетельствую Вам свое почтение и очень прошу передать мессеру Бенвенуто (Челлини) мои извинения за то, что я не ответил на его письмо; я настолько сейчас подавлен, что не в состоянии писать».
  См. также «Стихотворения», сонет CLXII:
  «Et piango et parlo del mio morto Urbino…» – Р. Р. [ «Плачу и говорю о мертвом Урбино…» – (итал.). – Прим. ред.]


[Закрыть].

В душевном смятении он просит племянника приехать к нему. Лионардо и Кассандра, встревоженные его отчаянием, поспешили прибыть в Рим и нашли художника сильно ослабевшим. Единственное, что поддерживало в нем силы, это данное покойному Урбино слово взять на себя попечение о его сыновьях, один из которых был крестником Микеланджело и носил его имя[350]350
  Он писал жене Урбино, Корнелии, письма, исполненные горячего участия, обещая взять к себе маленького Микеланджело, «любить его даже больше, чем детей своего племянника Лионардо, и обучать мальчика всему, согласно желаниям Урбино» (28 марта 1557 г.) – И когда в 1559 г. Корнелия вторично вышла замуж, он никак не мог ей этого простить. – Р. Р.


[Закрыть].

* * *

Были у Микеланджело и довольно странные дружеские связи. Как все сильные натуры, которым тесно в установленных обществом рамках и требуется какая-то отдушина, он любил окружать себя людьми ушибленными, всякими чудаками и оригиналами; они поражали окружающих неожиданными выходками и полным неведением принятых условностей и вообще были «не как все». Это люди вроде Тополино, каменотеса из Каррары, «который возомнил себя выдающимся скульптором и с каждой груженной мрамором баркой посылал в Рим Микеланджело несколько высеченных им самим фигурок, неизменно вызывавших неудержимый смех художника»[351]351
  См. у Вазари описание его чудачеств. – Р. Р.


[Закрыть]; или вроде Менигеллы, художника из Вальдарно, время от времени приходившего к Микеланджело с просьбой нарисовать ему св. Роха или св. Антония, которых он затем раскрашивал и продавал крестьянам. И Микеланджело, от которого короли лишь с превеликим трудом могли добиться самого простого наброска, оставлял все и садился рисовать по просьбе Менигеллы святых, даже сделал ему модель великолепного «Распятия»[352]352
  Вазари. – Р. Р.


[Закрыть]. Либо это какой-нибудь цирюльник, занимавшийся на досуге живописью, для которого Микеланджело нарисовал картон «Св. Франциска, принимающего стигматы»; или один из его римских рабочих, занятых на постройке гробницы Юлия II и вообразивший, что каким-то чудом стал великим скульптором после того, как, послушно следуя указаниям Микеланджело, к своему удивлению высек из мрамора красивую статую; ювелир Пилотто, известный шутник, прозванный «Рыбка»; бездельник Индако, странный художник, «который с превеликим удовольствием болтал, но с превеликим неудовольствием брался за кисть» и имел обыкновение говорить, что «все время работать и никогда не развлекаться недостойно христианина»[353]353
  Вазари. – Р. Р.


[Закрыть]; и, наконец, смешной и безобидный Джулиано Буджардини, к которому Микеланджело особенно благоволил.

«Джулиано пришелся по сердцу Микеланджело своей добротой и бесхитростным, чуждым злобы и зависти характером. Но у него был один недостаток – чрезмерная любовь к своим произведениям. Впрочем, Микеланджело, страдавший оттого, что никогда не бывал удовлетворен сделанным, восхвалял недостаток Джулиано как великое достоинство… Однажды мессер Оттавиано деи Медичи попросил Джулиано написать портрет Микеланджело. Джулиано с рвением принялся за дело и, заставив Микеланджело два часа молча просидеть на стуле, вдруг торжественно воскликнул:

«Микеланджело, поди-ка посмотри, как я тебя написал, главное уже схвачено!» Микеланджело подошел и, взглянув на портрет, рассмеялся. «Что ты наделал, черт тебя возьми! – сказал он. – Смотри, ведь один глаз ты мне совсем вдавил в висок». Джулиано при этих словах пришел в неописуемую ярость. Несколько раз он переводил глаза с портрета на модель и обратно, затем решительно заявил: «Не нахожу, но посиди-ка еще, если будет нужно, я поправлю». Микеланджело, который прекрасно все понял, улыбаясь, уселся на свое место. Джулиано пристально глядел то на него, то на портрет, потом, поднявшись, сказал: «Нет, глаз точно такой, как я его нарисовал. Я лишь следовал природе». – «Ну, что ж, – смеясь, отвечал Микеланджело, – значит, это природный недостаток. Продолжай и не жалей красок»[354]354
  Вазари. – Р. Р.


[Закрыть].

Так Микеланджело, обычно не слишком снисходительный к окружающим, в своем общении с маленькими людьми умел проявлять терпимость, в которой чувствуется не только насмешливый ум гения, склонного потешиться иногда над человеческой глупостью[355]355
  Как многие склонные к мрачности люди, Микеланджело любил иногда посмеяться, подшутить над кем-нибудь, – недаром он был автором шутливых стихов в духе Берни. Но его шутка всегда резка и стоит на грани трагического. Такова его мрачная карикатура на старческие немощи («Стихотворения», сонет LXXXI) или пародия на любовное стихотворение (там же, сонет XXXVII). – Р. Р.


[Закрыть], но и подлинное сострадание к несчастным безумцам, мнящим себя великими художниками и, быть может, чем-то напоминавшим Микеланджело его собственное безумие. Во всем этом было немало иронии, то горькой, то переходившей в грубоватую шутку.

III
Одиночество

L'anima mia, che chon la morte parla[356]356
  [ «Душа моя, что говорит со смертью»… (итал.) – Прим. ред.]
  «Стихотворения», сонет СХ. – Р. Р.


[Закрыть].

Так он и жил один в кругу скромных друзей – своих подмастерьев и своих полупомешанных чудаков; были у него и еще более скромные любимцы – куры и кошки[357]357
  «Куры и синьор петух благоденствуют, но кошки без Вас скучают, хотя кормят их вволю», – пишет Анджолини в 1553 г. находившемуся в отъезде Микеланджело. – Р. Р.


[Закрыть].

В сущности он был одинок и с годами уединялся все больше. «Я всегда один, – пишет он племяннику в 1548 г., – и ни с кем не разговариваю». Постепенно он не только отдалился от людей – ему стали чужды их мысли, их интересы, заботы, радости.

Угасла в свой черед и та единственная страсть, которая еще связывала его с современниками, – пламенная любовь к республике. В последний раз она вспыхнула яркой зарницей в 1544 и 1546 гг., когда тяжело больной Микеланджело лежал в доме изгнанных из Флоренции республиканцев Строцци, где за ним ухаживал его приятель Риччо. Выздоравливающий Микеланджело просит передать Роберто Строцци, который бежал в Лион, чтобы он напомнил французскому королю его обещания, и добавляет, что ежели Франциск I восстановит свободу Флоренции, он, Микеланджело, воздвигнет ему на свои средства конную статую из бронзы на площади Синьории[358]358
  Письмо Риччо к Роберто ди Филиппо Строцци от 21 июля 1544 г. – Р. Р.


[Закрыть]. А в 1546 г., в благодарность за оказанное ему гостеприимство, он дарит Строцци своих двух «Пленников», которые тот затем преподнес Франциску I.

Но это всего лишь мимолетная и последняя вспышка былых политических страстей. В ряде мест его диалогов с Джанотти, относящихся к 1545 г., он высказывает почти толстовские мысли о бесполезности борьбы и о непротивлении злу:

«Лишить человека жизни – поступок крайне самонадеянный, ибо никогда нельзя знать с полной уверенностью, обернется ли его смерть благом и не могла ли бы стать благом его жизнь. Поэтому я не терплю людей, которые полагают, что достичь добра можно только, начав со зла, то есть с убийства. Времена меняются, одни события приходят на смену другим, возникают новые желания, люди устают… И в конце концов всегда получается то, чего никто не предвидел».

Тот самый Микеланджело, который некогда восхвалял тираноубийство, теперь брюзжал на революционеров, действующих в надежде изменить мир. Он прекрасно сознавал, что сам был из их числа, и, осуждая их, горько осуждал самого себя. Подобно Гамлету, он теперь все подвергал сомнению – свои мысли, все, что ненавидел, все, во что когда-то верил. Он отошел от жизни действенной.

«Тот честный малый, который кому-то ответил: «Я не государственный человек, я человек порядочный и здравомыслящий» – был тысячу раз прав, – пишет Микеланджело. – Хотел бы я, чтобы мои римские работы столь же мало меня волновали, как дела государственные»[359]359
  Письмо к племяннику Лионардо (1547 г.). – Р. Р.


[Закрыть].

Суть была в том, что чувство ненависти иссякло. Он не мог ненавидеть. Слишком поздно:

 
Горе мне, уставшему от слишком долгого ожидания, горе мне, слишком поздно достигшему того, чего желал. А теперь помни: великодушное и гордое сердце прощает и отвечает обидчику любовью.
 
 
Ahime, lasso chi pur tropp aspetta,
Ch’i’ gionga a suoi conforti tanto tardi!
Ancor, se ben riguardi,
Un generoso, alter’e nobil core
Perdon’ et porta a chi l’offend’ amore[360]360
  «Стихотворения», сонет CIX, 64. – Микеланджело изображает разговор поэта с флорентийским изгнанником. Возможно, что он написал это стихотворение после убийства Алессандро Медичи его двоюродным братом Лоренцино в 1536 г. Впервые стихотворение было опубликовано в 1543 г. с музыкой, написанной на текст Микеланджело Джакомо Аркадельтом. – Р. Р.


[Закрыть].
 

* * *

Он жил в Мачел-да-Корви, на форуме Траяна. Там у него был дом с садиком, где жили, кроме него, слуга[361]361
  Курьеза ради отмечаю, что в числе его слуг был даже один француз – Ришар. «Ricardo franzese» (18 июня 1552 г. – «Заметки», стр. 606). – Р. Р.


[Закрыть], служанка, а также его куры и кошки. С прислугой ему не везло. «Все были неряшливы и нечистоплотны», по утверждению Вазари. Микеланджело рассчитывал одних, нанимал других и все равно горько жаловался[362]362
  «Мне хотелось бы нанять хорошую и опрятную служанку, пишет он Лионардо, – но где такую найдешь? Все они, как на подбор, грязнухи и распутницы (son tutte puttane е porche). Плачу я десять юлиев в месяц. Живу я бедно, но жалованье плачу хорошее» («Письма», 16 августа 1550 г.). – Р. Р.


[Закрыть].

Неприятностей у него с ними было не меньше, чем у Бетховена, и в его «Заметках», так же как и в «Разговорных тетрадях» Бетховена, сохранился след этих домашних дрязг. «Ее не надо было и на порог пускать!» – пишет он в 1560 г., рассчитав служанку Джироламу.

Спальня у него была темная, как могила[363]363
La mia scura tomba…(«Стихотворения», сонет LXXXI). – Р. Р.

[Закрыть], «и пауки прилежно там трудились, разматывая пряжу с веретенец»[364]364
Dov'e Aragn’e mill’ opre et lavorantiEt fan di lor filando fusaiuolo…(«Стихотворения», сонет LXXXI). – Р. Р.

[Закрыть]. На площадке лестницы Микеланджело написал смерть, несущую на плечах гроб[365]365
  На гробу была надпись:
«О ты, отдавший мирским желаниям и душу, и тело, и разум,Знай, ты уместишься весь в этом темном ящике».Lo dico a voi, ch’ al mondo avete datoL’anima e ’l corpo e lo spirito ’nsieme:In questa cassa oscura e’l vostro lato.(«Стихотворения», сонет CXXXVII). – P. P.

[Закрыть].

Жил он как бедняк, почти ничего не ел[366]366
  «Он был очень воздержан в пище и питье. Когда он был молод, он мог, чтобы не отрываться от работы, довольствоваться куском хлеба и глотком вина. В старости, после завершения «Страшного суда», он приучился пить вино, но пил весьма умеренно и только по вечерам, когда дневная работа была окончена. Несмотря на богатство, он жил как бедняк. Редко-редко когда у него обедал кто-нибудь из друзей; подарков он тоже ни от кого не хотел принимать, так как считал себя в таких случаях навек обязанным. Благодаря воздержанной жизни, он всегда чувствовал себя бодро и очень мало спал» (Вазари). – Р. Р.


[Закрыть] и, «страдая бессонницей, часто по ночам вставал работать. Он надевал на голову картонный шлем со свечой, который сам себе смастерил, чтобы свет падал на работу, а руки были свободны»[367]367
  Заметив, что у Микеланджело свечи не восковые, а из козьего сала, Вазари однажды послал ему целый пуд хороших свечей. Но когда слуга Микеланджело принес их, скульптор отказался принять подарок. «Мне эти свечи все руки оттянули, пока я их сюда нес, сказал слуга. – Не тащить же мне их обратно. Коли вам они не нужны, я воткну их в мусорную кучу у вас перед домом и все зажгу». – «Положи их сюда, – сказал тогда Микеланджело, – я вовсе не желаю, чтобы ты вытворял всякие глупости у моей двери» (Вазари). – Р. Р.


[Закрыть].

Чем старше он становился, тем больше отгораживался от внешнего мира. Работать по ночам, когда весь Рим погружался в сон, стало для него потребностью. Тишина была для него благодеянием, ночь – подругой:

 
О ночь – темная, но благословенная пора, когда всякий труд завершается отдыхом; у того, кто превозносит тебя, – глубокий ум и зоркий глаз, и тот, кто чтит тебя, судит справедливо. Ножницами своими ты обрезаешь нить усталой мысли, погружая ее в прохладную тень и покой, и часто в сновидениях ты уносишь меня из этого мира в тот, другой мир, куда я надеюсь уйти. О тень смерти, кладущая предел страданиям души и сердца, целительница несчастных, ты возвращаешь здоровье немощной плоти, осушаешь слезы, снимаешь с нас бремя усталости и очищаешь сердце добрых от скверны ненависти и отвращения[368]368
  «Стихотворения», сонет LXXVIII. Фрей относит это стихотворение примерно к 1546 г., то есть когда писался «Страшный суд» и фрески капеллы Паолина. Гримм же считает, что оно написано позже, около 1554 г.
  Другой посвященный ночи сонет («Стихотворения», сонет LXXVII) тоже очень красив и поэтичен, но написан более литературно и манерно. – Р. Р.


[Закрыть].
 

Вазари однажды ночью навестил одинокого старика в его пустынном доме и застал его погруженным в невеселые думы наедине с трагической своей «Пиета́».

«Услышав стук, Микеланджело встал, взял подсвечник и пошел к дверям. Вазари пожелал посмотреть скульптуру, но Микеланджело нарочно уронил свечу, которая сразу погасла, и Вазари в темноте ничего не мог увидеть. Пока Урбино ходил за другой свечой, мастер, повернувшись к Вазари, сказал: «Я так стар, что смерть часто уже хватает меня за шиворот и тащит за собой. Как-нибудь я упаду, словно вот эта свеча, и во мне тоже погаснет огонь жизни».

Мысль о смерти не покидала Микеланджело, мрачные соблазны ее с каждым днем все больше его привлекали.

«Нет во мне ни одной мысли, которая бы не была отмечена резцом смерти», – пишет он Вазари[369]369
  «Non nasce in me pensiero che non vi sia dentro sculpita la morte» («Письма», 22 июня 1555 г.). – P. P.


[Закрыть].

Она представляется ему теперь единственным благом:

 
Когда я вспоминаю свое прошлое, а оно возникает передо мною ежечасно, я понимаю, о лживый мир, заблуждения и ошибки рода человеческого. Тот, кто сдается на твои льстивые уговоры и вкушает от твоих суетных радостей, готовит себе тяжкое разочарование. Кто испытал это, знает, сколь часто ты сулишь покой и счастье, которых на земле нет и быть не может. Поэтому обделены те, что долго заживаются на свете, а тот, чей путь жизни короче, легче достигает царствия небесного…[370]370
  См. «Стихотворения», сонет CIX, 32. – P. P.


[Закрыть]
«Пройдя долгой чредою лет к последнему своему часу, слишком поздно узнал я, о мир, цену твоим радостям. Ты сулишь покой, которого у тебя нет; ты сулишь отдых, которому наступает конец еще до рождения… Я говорю и знаю по опыту: лишь тот отмечен господней милостью, кто умирает, едва родившись»[371]371
  «Стихотворения», сонет CIX, 34. – P. P.


[Закрыть].
 

Микеланджело сурово порицал племянника Лионардо за то, что тот вздумал праздновать рождение сына:

«Эта пышность мне не нравится. Непозволительно смеяться, когда весь мир стонет. Устраивать такое торжество только ради того, что кто-то появился на свет, по меньшей мере смешно. Радоваться можно и должно, когда умирает человек, достойно проживший свою жизнь»[372]372
  Письмо к Вазари, помеченное: «Не знаю, какого дня апреля 1554 г.» («А di non so quanti d’aprile 1554»). – P. P.


[Закрыть].

И когда на следующий год Лионардо потерял сына, которому было всего несколько недель, Микеланджело его поздравил.

* * *

Природа, которою он до сих пор пренебрегал[373]373
  Несмотря на годы, проведенные вне города – в Карраре и Серавецце, Микеланджело никогда не уделял большого внимания природе. В его произведениях пейзаж отсутствует, если не считать отдельных, слишком общих намеков во фресках Систины. В этом Микеланджело стоит особняком от своих современников – Рафаэля, Тициана, Перуджино, Франча, Леонардо. Он презирал бывшие тогда в моде пейзажи фламандских живописцев и пренебрежительно отзывался о них: «Тряпки, хижины, ярко-зеленые поля с тенистыми купами дерев, речки и мосты – словом, то, что называется пейзажем, – и везде, там и сям, разбросанные фигурки людей» (Франсиско д’Оланда, «Беседы о живописи в городе Риме»). – Р. Р.


[Закрыть], отвлекаемый жгучими страстями и строгой одухотворенностью своего гения, стала ему в последние годы жизни великим утешением. В сентябре 1556 г., бежав из Рима, которому угрожали испанские войска герцога Альбы, он попадает в Сполетто и проводит там более месяца среди дубрав и оливковых рощ, всеми чувствами вбирая в себя безмятежное великолепие осени. В конце октября вызванный в Рим, он с большим сожалением покинул эти места. «Душа моя осталась там, – пишет он Вазари, – потому что только в лесах можно обрести мир».

 
Расе non si trova se non ne boschi[374]374
  «Письма», 28 декабря 1556 г. – Р. Р.


[Закрыть].
 

И, вернувшись в Рим, восьмидесятидвухлетний старик пишет прекрасное стихотворение, где воспевает природу и сельскую жизнь, противопоставляя ее обману и лжи городов. Это было его последнее поэтическое произведение, а дышит оно юношеской свежестью[375]375
  Я имею в виду очень длинное и оставшееся незаконченным стихотворение в сто пятнадцать строк, которое начинается так: «Отрадно мне и внове видеть, как смело козы взбираются на скалы. Паслись поблизости, а вот они уже на дальней той вершине…»
Nuovo piacere е di maggiore stimaVeder l’ardite capre sopr’ un sassoMontar, pasciendo or questa or quella cima…(«Стихотворения», сонет CLXIII, изд. Фрея, стр. 249–253).  Я следую здесь толкованию Фрея, относящего стихотворение к октябрю-декабрю 1556 г. Тоде придерживается другого мнения, он причисляет эту вещь к юношеским произведениям Микеланджело, но не приводит, на мой взгляд, достаточно убедительных доводов. – Р. Р.


[Закрыть].

Однако в природе, как и в искусстве и в любви, он искал Бога, к которому с каждым днем приближался все больше. Он всегда был верующим. Знал цену священникам и монахам, святошам и ханжам и при случае жестоко их высмеивал[376]376
  В 1548 г., отговаривая своего племянника Лионардо от паломничества в Лоретто, Микеланджело советует ему лучше раздать деньги нищим: «Одному Богу известно, куда девают священники деньги, которые мы им даем» (7 апреля 1548 г.).
  Себастьяно дель Пьомбо собирался написать в церкви Сан-Пьетро-ин-Монторио монаха. Микеланджело считал, что этот монах все испортит: «Монахи погубили мир, который так велик, что ж говорить о маленькой часовне!»
  Когда Микеланджело хотел женить племянника, к нему как-то явилась свахой одна ханжа, прочла художнику длинное нравоучение, побуждая его к благочестию, и кончила тем, что предложила в невесты Лионардо весьма преданную церкви и набожную девицу. «Я ответил ей, – пишет Микеланджело, – пусть она сидит дома за прялкой, а не морочит добрых людей и не наживается на том, что всякому должно быть свято» («Письма», 19 июля 1549 г.).
  Он писал гневные стихи, близкие по духу идеям Савонаролы, против процветавших в Риме кощунства и симонии. Таков его сонет:
«Мечи куют из дароносиц,Пригоршнями кровью Христовой торгуют».Qua si ta elmi di chalici e spadeE’l sangue di Christo si vend’a giumelle…(«Стихотворения», сонет X, написан примерно в 1512 г.) – Р. Р.

[Закрыть], но в своей вере, по-видимому, ни разу не усомнился. Когда болели и умирали отец и братья, он прежде всего осведомлялся, приобщились ли они святых таинств[377]377
  Письмо к Буонаррото по поводу болезни отца (от 23 ноября 1516 г.). Письмо к Лионардо по поводу смерти Джовансимоне (январь 1548 г.). «Мне хотелось бы знать, исповедался ли он и причастился ли перед смертью. Если бы я знал, что он умер как подобает христианину, мне было бы легче переносить мое горе». – Р. Р.


[Закрыть]. Он верил в чудодейственную силу молитвы, в то, что она «помогает лучше всяких лекарств»[378]378
  «Piu credo ogli orazioni che alle medicine» (письмо к Лионардо от 25 апреля 1549 г.). – Р. Р.


[Закрыть], верил, что молитвам он обязан всем хорошим, что с ним случилось, что это они отвращают от него все дурное. В своем почти отшельническом существовании он даже доходил до припадков религиозного экстаза. Сохранилось описание одного из таких случаев – рассказ современника: герой Систины один в своем саду в Риме молится ночью, обращая к звездному небу горестный и восторженный взгляд[379]379
  «…В лето от рождества Христова 1513-е, в первый год папства Льва X, Микеланджело, находившийся тогда в Риме, однажды ночью – как будто осенью, если память мне не изменяет, – молился в своем саду, обращая взор к небу. Внезапно он увидел необыкновенное явление – треугольный знак с тремя лучами: один луч, блестящий и светлый, как лезвие меча, а на конце загнутый, уходил на восток; другой, багровый как рубин, простирался над Римом; третий, огненного цвета, длинный и раздвоенный, достигал Флоренции. Увидев это небесное знамение, Микеланджело побежал домой за бумагой, пером и красками, чтобы его зарисовать. И едва он кончил рисунок, как видение исчезло…» (Фра Бенедетто, «Раны мучеников», часть третья). – Р. Р.


[Закрыть].

Неправильно мнение[380]380
  Генри Тоде. – Р. Р.


[Закрыть], будто верующий Микеланджело был равнодушен к культу святых и Мадонны. Более чем странно изображать протестантом человека, посвятившего последние двадцать лет своей жизни постройке храма апостолу Петру и до самой смерти работавшего над статуей этого святого. Не следует также забывать, что художник неоднократно собирался в дальние паломничества: в 1545 г. – в Сант-Яго-ди-Компостелла, в 1556 г. – в Лоретто, и состоял в братстве св. Иоанна. Но верно то, что, как всякий великий христианин, он жил во Христе и умер во Христе[381]381
  Когда Леоне Леони в 1560 г. выгравировал медаль с изображением Микеланджело, тот велел ему изобразить на обороте слепого с собакой-поводырем и надпись: «Docebo iniquos vias tuas et impii ad te convertentur» (Вазари). [ «Научу неправедных твоим путям, и нечестивые обратятся к тебе». – (лат.) – Прим. ред.] – Р. Р.


[Закрыть]. «Я живу бедняком во Христе», – писал он отцу еще в 1512 г., а умирая, просил, чтобы ему напомнили о страданиях Христовых. Со времени его дружбы с Витторией Колонна и особенно после ее смерти вера Микеланджело становится все более неистовой. Кисть его и резец служат теперь почти безраздельно прославлению страстей Господних[382]382
  «Распятие», «Положение во гроб», «Снятие с креста», «Пиета́». – Р. Р.


[Закрыть], а поэзия погружается в бездну мистицизма. Он отрекается от искусства и ищет прибежища в широко раскрытых объятиях распятого Христа.

 
Жизнь моя на утлом челне достигла по бурному морю последней пристани, где, сойдя на берег, дают отчет во всех своих добрых и злых делах. И понимаю я теперь, что заблуждением была обманчивая страсть к искусству, которому я поклонялся как кумиру и владыке. Вижу ясно, что желания человеческие даны человеку на гибель. Любовные мечты, тщеславные и светлые надежды, что они теперь, когда мне суждено предстать перед двумя смертями! Одна смерть неизбежна, но и другая мне грозит. И ни кисть, ни резец не успокаивают более душу, обращенную к любви божественной, раскинувшей руки на кресте, дабы принять нас в свое лоно[383]383
  «Стихотворения», сонет CXLVII.
  Этот сонет, который Фрей не без основания считает лучшим из всех написанных Микеланджело, относится к 1555–1556 гг.
  Большое число других его стихотворений выражает, правда не с такой поэтичностью, но с не меньшим волнением и верой, те же мысли и чувства. – Р. Р.


[Закрыть].
 

* * *

Но самым чистым цветком, взращенным верою и страданием в этом старом, измученном сердце, было святое милосердие.

Микеланджело, которого враги обвиняли в скупости[384]384
  Такую молву пустили о нем Аретино и Бандинелли. Посланник герцога Урбинского в 1542 г. рассказывал всем и каждому, что Микеланджело разбогател, давая в рост деньги, полученные от Юлия II на гробницу, которую он так и не построил. Микеланджело отчасти давал повод к подобным толкам жесткостью, которую подчас проявлял в делах (например, по отношению к старику Синьорелли, на которого он в 1518 г. подал в суд за неуплату взятой в 1513 г. ссуды), и своей алчностью скопидома-крестьянина, которая странным образом уживалась в нем с природной щедростью. Он копил деньги и скупал земли, но делал это, почти не думая, как бы по унаследованной от предков привычке.
  В сущности он был крайне небрежен в делах, не вел никаких счетов, не знал, сколько у него денег, и раздавал их направо и налево. Родные всю жизнь пользовались его богатством. Он делал роскошные подарки своим друзьям и слугам. Большинство своих произведений он раздарил, а не продал. На постройке собора св. Петра он работал совершенно безвозмездно. Никто суровее Микеланджело не порицал любовь к деньгам. «Страсть к накоплению – великий грех», – пишет он своему брату Буонаррото. Вазари с возмущением отвергает клеветнические обвинения врагов Микеланджело. Он напоминает, сколько его учитель Микеланджело подарил: Томмазо деи Кавальери, Биндо Альтовити, Себастьяно дель Пьомбо, Герардо Перини получили от него бесценные рисунки; Антонио Мини – «Леду» со всеми картонами и моделями; Бартоломео Беттини – бесценную «Венеру, которую целует Купидон»; маркиз дель Васто – «Не тронь меня»; Роберто Строцци – двух «Рабов»; слуга художника Антонио – «Снятие с креста» и т. д. и т. п. «Не знаю, как можно называть скупым человека, который раздаривал произведения, стоимостью во много тысяч дукатов», – заключает он. – Р. Р.


[Закрыть], всю жизнь осыпал благодеяниями известных и неизвестных ему бедняков. Мало того, что он трогательно заботился о своих старых слугах и слугах своего отца, – о некой Моне Маргарите, которую он приютил у себя после смерти старика Буонарроти и «горевал о ней, как о родной сестре»[385]385
  Письма к Джовансимоне (1533 г.) и к Лионардо Буонарроти (ноябрь 1540 г.) – Р. Р.


[Закрыть], когда она умерла; о скромном плотнике, ставившем леса в Сикстинской капелле, дочери которого он дал приданое[386]386
  Вазари. – Р. Р.


[Закрыть]… Он постоянно помогал бедным, особенно бедным, которые стыдились просить. Он любил приобщить к своим добрым делам племянника и племянницу, надеясь, что они и сами начнут помогать нуждающимся, но запрещал им называть свое имя, считая, что милостыня должна твориться втайне[387]387
  «Мне кажется, ты забываешь о милостыне», – пишет он Лионардо в 1547 г. – «Ты пишешь, что хочешь дать Христа ради этой бедной женщине четыре золотых скудо; я это одобряю» (август 1547 г.). – «Смотри, подавай тем, кто действительно нуждается, и помогай не по дружбе, а из любви к Богу… И не говори, от кого деньги» (29 марта 1549 г.). – «Обо мне не упоминайте» (сентябрь 1547 г.). – «Лучше бы ты расходовал деньги, которые тратишь мне на подарки, на Христову милостыню: у вас там, должно быть, хватает нуждающихся» (1558 г.). – «Пусть я ветхий старик, но я хочу оказывать людям посильную помощь, хотя бы милостыней, ибо не могу, да и не умею делать добро иначе» (18 июля 1561 г.). – Р. Р.


[Закрыть]. «Он предпочитал делать благо, чем казаться благодетелем»[388]388
  Кондиви. – Р. Р.


[Закрыть]. С удивительной чуткостью он заботился о судьбе девушек-бесприданниц и старался, оставаясь неизвестным, передать им небольшую сумму денег, чтобы они могли выйти замуж или удалиться в монастырь.

«Прошу тебя узнать, нет ли какого-нибудь бедного и почтенного человека, дочь которого надо выдать замуж или поместить в монастырь, – пишет он племяннику. – («Я говорю о тех, – добавляет он, – кто нуждается, но не пойдет просить»). Передай ему деньги, которые я тебе посылаю, но только тайно; и смотри, чтобы тебя не обманули…»[389]389
  Письмо к Лионардо (август 1547 г.) – Р. Р.


[Закрыть]. В другом письме он пишет:

«Сообщи мне, знаешь ли ты еще какого-нибудь сильно нуждающегося почтенного человека, у которого была бы дочь на выданье; я бы охотно ему помог ради спасения своей души»[390]390
  Письмо к Лионардо от 20 декабря 1550 г.
  В другом письме он справляется о некоем Черетани, который желал поместить свою дочь в монастырь (29 марта 1549 г.). Племянница Микеланджело Чекка просит его помочь одной бедной девушке, которая хочет постричься в монахини, и он с радостью посылает нужную сумму (к Лионардо от 31 мая 1556 г.).
  «Жениться на бедной девушке, – говорит он где-то, – это тоже своего рода милостыня». – Р. Р.


[Закрыть].

Эпилог
Смерть

…Et l’osteria

Е morte…[391]391
  [«…И ждет меня постоялый двор – смерть…» – (итал.) – Прим. ред.]
  «Стихотворения», сонет LXXXI. – Р. Р.


[Закрыть]

Долгожданная и все медлившая прийти к нему смерть –

 
С’а miseri la morte е pigra е tardi…[392]392
  «Ибо ленится смерть несчастных прибирать…» («Стихотворения», сонет LXXIII, 30). – Р. Р.


[Закрыть]
 

наконец, пожаловала.

Болезни не щадили Микеланджело, несмотря на крепкий его организм и почти аскетический образ жизни. Он так и не оправился от двух приступов злокачественной лихорадки, которые перенес в 1544 и 1546 гг., а камни в почках[393]393
  В марте 1549 г. ему посоветовали поехать на воды в Витербо, что ему, по-видимому, помогло (письмо к Лионардо), однако в июле 1559 г. – новый приступ. – Р. Р.


[Закрыть], подагра[394]394
  В июле 1555 г. – Р. Р.


[Закрыть] и другие недуги окончательно подорвали его силы. В стихотворении, относящемся к последним годам жизни, он с печальной иронией живописует свое жалкое тело, подточенное старческими немощами:

 
Как заключенная в кору сердцевина дерева, я живу в одиночестве и тоске… Кожа обвисла вкруг костей, точно мешок, и голос мой доносится оттуда, словно жужжание пойманной осы… Зубы во рту ходят, как клавиши… Лицо, как у пугала огородного… В ушах стоит звон: одно ухо паук заткал паутиной, в другом всю ночь напролет стрекочет сверчок… Надсадный, хриплый кашель не дает мне уснуть… Вот к чему привело меня искусство, даровавшее мне славу… Жалкая развалина, я рассыплюсь на части, если смерть не поспешит ко мне на помощь… Неустанные труды меня скрючили, иссушили, измолотили, и ждет меня постоялый двор – смерть![395]395
  «Стихотворения», сонет LXXXI. – Р. Р.


[Закрыть]
 

«Дорогой мессер Джорджо, – пишет он Вазари в июне 1555 г., – по моему почерку Вы поймете, что час мой близок…»[396]396
  Письмо к Вазари от 22 июня 1555 г. «Я не только стар, – писал он еще в 1549 г. к Варки, но числю себя уже как бы среди мертвецов» («Non solo son vecchio, ma quasi nel numero de’ morti»). – P. P.


[Закрыть].

Вазари, навестивший его весной 1560 г., нашел, что учитель сильно одряхлел. Микеланджело уже мало выходил и почти перестал спать – по всему было видно, что долго он не протянет. По мере того как убывали силы, он смягчился душой и становился слезлив.

«Я навестил нашего великого Микеланджело, – пишет Вазари, – он меня не ждал и взволновался, как отец, обретший потерянного сына: бросился меня обнимать и, плача от умиления (lacrymando per dolcezza), без конца целовал»[397]397
  Письмо Вазари к Козимо Медичи от 8 апреля 1560 г. – Р. Р.


[Закрыть].

Однако он не утратил ни былой ясности мысли, ни энергии. В это описанное Вазари посещение Микеланджело долго беседовал с ним об искусстве, давал советы относительно его работ и поехал с ним верхом смотреть постройку собора св. Петра[398]398
  Ему было тогда восемьдесят пять лет. – Р. Р.


[Закрыть].

В августе 1561 г. ему однажды сделалось дурно. Он рисовал три часа подряд, стоя босым на каменном полу, потом вдруг почувствовал сильные боли и упал в судорогах. Слуга Микеланджело, Антонио, нашел его без чувств. Послали за Кавальери, Бандини и Кальканьи. Но когда они прибежали, Микеланджело уже пришел в себя. Несколько дней спустя он как ни в чем не бывало опять ездил верхом и работал над эскизами к Порта Пиа[399]399
  Тогда же он вспомнил о договоре, заключенном шестьдесят лет назад с наследниками папы Пия III на украшение алтаря Пикколомини в Сиенне, и выразил желание выполнить эту работу. – Р. Р.


[Закрыть].

Своенравный старик ни под каким видом не соглашался принимать заботы своих друзей. А друзья его жили в постоянной тревоге, мучились при мысли, что с ним может повториться припадок, полагаться же на нерадивых и малонадежных слуг никак было нельзя.

Наследник Микеланджело, Лионардо, помня, как жестоко его отчитали, когда он приехал в Рим справиться о здоровье дядюшки, не осмеливался по своему почину навестить старика. В июле 1563 г. он просит Даниелло да Вольтерра осведомиться у дяди, желает ли тот его видеть, и, предвидя подозрения, которые мог вызвать у мнительного Микеланджело этот небескорыстный визит, велит добавить, что, мол, дела его идут хорошо, он богат и ни в чем больше не нуждается. Ехидный старик велит ответить племяннику, что если это действительно так, он весьма за него рад и отпишет свое скромное имущество бедным.

Месяц спустя Лионардо, которому такой ответ пришелся не по вкусу, предпринял новую попытку: он выражает беспокойство о дядюшкином здоровье и одновременно сомнение насчет людей, которые его окружают. Разъяренный Микеланджело пишет ему письмо, свидетельствующее об удивительной жизнеспособности почти девяностолетнего старца, которому оставалось жить не более полугода.

«Из твоего письма я усматриваю, что ты веришь некоторым завистливым негодяям, которые, злобствуя, что я не даю им себя обворовывать да и вообще не поддаюсь им, пишут тебе всякие небылицы. Ведь это шайка мошенников, а у тебя хватает ума верить их россказням о моих делах. Ты думаешь, что я малый ребенок? Гони их прочь! От таких людей ничего, кроме неприятностей, не дождешься, это проходимцы, которых вечно снедает зависть. Ты пишешь, что за мной нет должного ухода, а я тебе говорю, что за мной превосходно ухаживают и служат мне верой и правдой. О том, что меня обворуют, не беспокойся, у меня в доме слуги, которым я доверяю, и на этот счет я вполне спокоен. Поэтому лучше заботься о себе и не думай о моих делах; я не ребенок и, если потребуется, могу сам за себя постоять. Будь здоров!»[400]400
  Письмо к Лионардо от 21 августа 1563 г. – Р. Р.


[Закрыть]

Но судьба наследства Микеланджело тревожила не одного только Лионардо. Его наследницей была вся Италия, особенно же хлопотали герцог Тосканский и папа, опасаясь, что от них уплывут эскизы и планы, относящиеся к Сан-Лоренцо и строительству собора св. Петра. В июне 1563 г., по предложению Вазари, герцог Козимо поручил своему послу, Аверардо Серристори, негласно обратиться к папе с просьбой установить надзор за прислугой Микеланджело и всеми, кто посещал его дом, поскольку здоровье скульптора внушает опасения. В случае внезапной смерти надлежало немедленно составить опись всех ценностей – рисунков, картонов, бумаг, денег – и проследить за тем, чтобы в суматохе ничего не растащили. Должные меры были приняты. Само собой разумеется, что все это делалось так, чтобы Микеланджело ни о чем не догадался[401]401
  Вазари. – Р. Р.


[Закрыть].

Оказалось, что меры были приняты своевременно. Час Микеланджело пробил.

Последнее письмо Микеланджело написано 28 декабря 1563 г. Уже год как сам он почти ничего не писал, а только диктовал и подписывал: вел его переписку Даниелло да Вольтерра.

Но работать он все-таки продолжал. Двенадцатого февраля 1564 г. Микеланджело провел целый день на ногах возле своей «Пиета́»[402]402
  Речь идет о незаконченной «Пиета́» палаццо Ронданини (письмо Даниелло да Вольтерра к Лионардо от 11 июня 1564 г.). – Р. Р.


[Закрыть]. Четырнадцатого у него сделался жар. Тиберио Кальканьи, которому дали об этом знать, поспешил к Микеланджело, но дома его не застал. Несмотря на дождь, старик пошел пройтись пешком на окраину города. Когда Микеланджело вернулся, Кальканьи пожурил его, сказав, что он поступает неразумно, в такую погоду выходить не следовало.

«Что поделаешь! – ответил Микеланджело. – Я болен и не нахожу себе места».

Цвет лица его, взгляд, неуверенная речь сильно встревожили Кальканьи. «Конец, может быть, сразу и не наступит, но боюсь, что он близок», – немедля сообщает он Лионардо[403]403
  Письмо Тиберио Кальканьи к Лионардо от 14 февраля 1564 г. – Р. Р.


[Закрыть].

В тот же день Микеланджело послал за Даниелло да Вольтерра и попросил его побыть с ним. Даниелло вызвал врача, Федериго Донати, и 15 февраля по просьбе Микеланджело написал Лионардо, что тот может приехать, «но только соблюдая осторожность, так как дороги очень плохи»[404]404
  Письмо Даниелло да Вольтерра к Вазари от 17 марта 1564 г. – Р. Р.


[Закрыть].

«Я оставил его в начале девятого часа, – добавляет Даниелло. – Он был в полном сознании и спокоен, но то и дело впадал в неодолимую дремоту. Он так томился, что между тремя и четырьмя часами пополудни решил было выехать верхом на прогулку, как привык это делать ежедневно в хорошую погоду. Но день был ненастный; он почувствовал головокружение и слабость в ногах, вернулся к себе и уселся возле камина в свое кресло, которое предпочитает кровати».

Все это время с ним был его верный друг Кавальери.

Только за два дня до кончины Микеланджело согласился, чтобы его уложили в постель. В присутствии друзей и слуг он в полном сознании продиктовал свою последнюю волю. Он завещал «свою душу – Богу, а свое тело – земле», пожелав, чтобы его схоронили в милой ему Флоренции, куда он жаждал «вернуться хотя бы мертвым». И ушел

 
Из житейской бури в блаженный покой.
Da l’orribil procella in dolce calma[405]405
  «Стихотворения», сонет CLII. – P. P.


[Закрыть].
 

Стоял февраль, было около пяти часов вечера[406]406
  Это была пятница 18 февраля 1564 г. При кончине Микеланджело присутствовали Томмазо деи Кавальери, Даниелло да Вольтерра, Диомеде Леони, оба врача – Федериго Донати и Герардо Фиделиссими, а также слуга Антонио Францезе. Лионардо прибыл в Рим лишь спустя три дня. – Р. Р.


[Закрыть]. День угасал… «Последний день жизни и первый в царстве покоя!»[407]407
De giorni mie’,……..L’ultimo primo in piu tranquilla corte…(«Стихотворения», сонет CIX, 41). – P. P.

[Закрыть]

Наконец-то он отдохнет! Он достиг желанной цели – время потеряло над ним свою власть.

 
Bcata l’alma, ove non corre tempo![408]408
«Блаженна душа, не подвластная бегу времени!»(«Стихотворения», сонет LIX). – Р. Р.

[Закрыть]
 

Такова была эта жизнь, исполненная возвышенной скорби.

 
Fuss’io pur lui! с’а tal fortuna nato
Per l’aspro esilio suo con la virtute
Dare' del mondo il piu felice stato![409]409
О, если бы я был таким, как он,Если бы мне была дана его судьба и тяжесть его изгнанья!Иного в жизни мне не надо – (итал.). – Прим. ред.)«Стихотворения», сонет CIX, 37. – Р. Р.

[Закрыть]
 

* * *

Теперь, когда окончена эта трагическая повесть, меня одолевает сомнение. Я хотел дать в спутники своим страдающим братьям великих страдальцев, чей пример мог бы им быть поддержкой. Не ошибся ли я? Не приумножил ли я боль живых, заставляя их мучиться болью ушедших? Быть может, мне следовало, подобно многим другим, показать лишь героизм героев, набросив покрывало на всю бездну снедавшей их печали?

Но нет! Правда превыше всего! Я не обещал своим друзьям счастья ценою лжи, любою ценой, счастья во что бы то ни стало. Я обещал им только правду, даже ценою счастья, мужественную правду, резцом которой изваяны бессмертные души.

Дыхание правды сурово, но чисто. Омоем же в нем наши дряблые сердца.

Великие души подобны горным вершинам. На них обрушиваются вихри, их обволакивают тучи, но дышится там легче и привольнее. Свежий и прозрачный воздух очищает сердце от всякой скверны, а когда рассеиваются тучи, с высоты открываются безграничные дали и видишь все человечество.

Такова была и та исполинская гора, что поднялась над Италией Возрождения и своей изломанной вершиной ушла под облака.

Я не стану утверждать, что любой из нас, обыкновенных смертных, может жить на вершинах. Но пусть хоть раз в году люди совершат туда паломничество. Там обновится дыхание их легких и кровь, что течет в их жилах. Там они почувствуют себя ближе к Вечности. А когда они спустятся в равнину жизни, сердце их будет закалено для новых боев.

Ромен Роллан

1906 г.