Текст книги "Жизнь Микеланджело"
Автор книги: Ромен Роллан
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Часть вторая
Отрешение
I
Любовь
И когда он отрешился от всего, чем жил раньше, в опустошенном сердце пробились ростки новой жизни, вновь зацвела весна, чистым пламенем зажглась любовь. Но в ней уже не было почти ничего чувственного или эгоистического. Это – обожествление красоты, для чего какой-нибудь Кавальери был только поводом. Это – исполненная благоговения дружба с Витторией Колонна, проникновенное единение двух душ, нашедших себя в Боге. Это, наконец, отцовская нежность к осиротевшим племяннику и племяннице, сострадание к бедным и слабым, святое милосердие.
Любовь Микеланджело к Томмазо деи Кавальери способна смутить ум обывателя, не только предвзято, но и не предвзято настроенного. Даже в Италии конца Возрождения это чувство могло быть истолковано превратно. У Аретино встречаются подобного рода гнусные намеки[215]215
Внучатый племянник Микеланджело в первом издании «Стихотворений» не решился опубликовать стихи, посвященные Томмазо деи Кавальери, в их подлинном виде. Он изобразил дело так, будто они обращены к женщине. До недавних работ Шефлера и Симмондса считали, что под именем Кавальери скрыта Виттория Колонна. – Р. Р.
[Закрыть]. Но оскорбления людей, подобных Аретино, – а такие всегда найдутся, – не могут запятнать того, кто носит имя Микеланджело. «Они создают себе образ Микеланджело по собственному образу и подобию»[216]216
Письмо Микеланджело к неизвестному (октябрь 1542 г.). «Письма», изд. Миланези, CDXXXV – Р. Р.
[Закрыть].
Трудно сыскать человека большей душевной чистоты, чем Микеланджело. Трудно иметь более возвышенное представление о любви, чем было у него.
«Я часто слышал, как Микеланджело рассуждал о любви, – пишет Кондиви, – и те, кому доводилось присутствовать при этом, утверждали, что говорит он о ней, как Платон. Я, правда, не знаю, что говорил о любви Платон, но мне хорошо известно одно: за долгие годы близкого знакомства с Микеланджело я слышал от него лишь самые благородные речи, способные охладить чрезмерный пыл, порой овладевающий юношами».
Но в этом платоновском идеализме не было ничего надуманного и холодного, он сочетался у Микеланджело с неистовой работой воображения, поэтому все прекрасное подчиняло его своей власти. Он сам сознавал это и однажды, отказываясь от приглашения своего друга Джанотти, написал:
«Когда я вижу человека талантливого или умного, который в чем-то искусней или красноречивей других, я не могу не влюбиться в него и тогда отдаюсь ему безраздельно, так что уже перестаю принадлежать себе… А вы все так даровиты, что, приняв приглашение, боюсь, утрачу свою свободу: каждый из вас похитит частицу моей души. Даже танцор или игрок на лютне могут из меня веревки вить, если только они достигли в своем искусстве высшего совершенства. Итак, я не только не отдохну, не только не наберусь сил и не рассеюсь в вашем обществе, – напротив того, в этом вихре чувств я утрачу душевный покой, и, знаю, пройдет немало дней, пока я приду в себя»[217]217
Донато Джанотти, «Диалоги», 1545. – Р. Р.
[Закрыть].
Если красота мыслей, слов, звуков имела над ним такую огромную власть, то какой же всепокоряющей силой должна была обладать красота человеческого лица и тела!
Великий творец дивно прекрасных форм, человек глубоко верующий, Микеланджело воспринимал телесную красоту как нечто божественное; красивое тело – это сам Бог, явившийся в телесной оболочке. И, как Моисей перед неопалимой купиной, Микеланджело приближался к этой красоте с благоговейным трепетом. Предмет его поклонения, как он сам об этом говорит, становится для него поистине кумиром. Он падал перед ним ниц; и это тяготившее благородного Кавальери самоуничижение великого человека казалось положительно необъяснимым, когда у прекрасного лицом кумира обнаруживалась низменная и ничтожная душонка, как у Фебо ди Поджо. Но Микеланджело ничего не замечал… Не замечал? Не хотел замечать; резцом воображения он довершал в своем сердце намеченный природой образ.
Первой такой идеальной любовью, живым олицетворением мечты, был около 1522 г. Герардо Перини[219]219
Нападая на Микеланджело, Аретино в подтверждение справедливости своих нападок прежде всего называет Герардо Перини. Фрей опубликовал несколько очень нежных его писем, относящихся к 1522 г.: «…che avendo di voi lettera, mi paia chon esso voi essere, che altro desiderio non о» («…когда я получаю от Вас письмо, мне кажется, я с Вами, а это мое единственное желание»). Он подписывается: «Vostro come figliuolo» («Ваш почти что родной сын»).
Прекрасное стихотворение Микеланджело про боль разлуки и забвенье, по-видимому, посвящено ему:
«Здесь неподалеку любимый похитил мое сердце и жизнь. Здесь в его прекрасном взоре я прочел обещание помощи, но вскоре она была отнята у меня. Здесь завязались узы чувства и здесь же распались. Здесь, рыдая на этом камне, в бесконечной тоске глядел я, как удаляется тот, кто приковал меня к себе, а затем покинул» («Стихотворения», сонет XXXV). – Р. Р.
[Закрыть].
Позднее, в 1533 г., Микеланджело увлекся Фебо ди Поджо, а в 1544 г. – Чеккино деи Браччи[220]220
Генри Тоде в своей работе «Микеланджело и позднее Возрождение», желая, иногда даже в ущерб истине, сделать образ своего героя как можно привлекательнее, утверждает, будто Микеланджело дружил сначала с Герардо Перини, затем с Фебо ди Поджо, а потом уже с Кавальери. Автор не допускает мысли, что Микеланджело после совершенной любви к Кавальери мог опуститься до какого-то Фебо. На самом же деле Микеланджело был уже год как знаком с Кавальери, когда увлекся Фебо и писал ему униженные письма (от декабря 1533 г. по Тоде или от сентября 1534 г. по Фрею) и нелепые и восторженные стихи, где он играет на значении имен «Фебо» и «Поджо» (Фрей. «Стихотворения Микеланджело», сонеты CIII, CIV), – письма и стихи, на которые молодой прохвост отвечал требованием денег (см. изданные Фреем «Стихотворения Микеланджело», стр. 526).
Что же касается Чеккино деи Браччи, друга самого близкого Микеланджело человека, Луиджи дель Риччо, то Микеланджело встретился с ним через десять лет после знакомства с Кавальери. Чеккино был сыном флорентийского изгнанника и совсем молодым умер в Риме в 1544 г. Микеланджело написал в память о нем сорок восемь надгробных эпитафий, которые сочетают в себе самые чистые чувства с каким-то даже идолопоклонством. Некоторые из этих стихотворений просто великолепны. Более мрачных строк Микеланджело-поэт никогда не писал. – Р. Р.
[Закрыть].
Итак, дружба с Кавальери не являлась всепоглощающей и единственной в жизни художника, но это была длительная и восторженная дружба, что в известной мере объясняется не только внешним обаянием, но и нравственным благородством юноши.
«Всех больше, – пишет Вазари, – любил он, несомненно, молодого римского дворянина Томмазо деи Кавальери, страстно преданного искусству. Микеланджело сделал на картоне его портрет в натуральную величину – свой единственный портрет с натуры, ибо он отвергал натурную живопись, разве что речь шла о людях выдающейся красоты».
Варки добавляет:
«Когда я встретился в Риме с мессером Томмазо Кавальери, он поразил меня не только своей несравненной красотой, но также и приятностью обхождения, тонким умом и редким душевным благородством; такой человек вполне заслуживал любви и лишь вырастал в ваших глазах при более близком знакомстве»[221]221
Бенедетто Варки, «Две лекции», 1549 г. – Р. Р.
[Закрыть].
Микеланджело увидел его впервые в Риме, осенью 1532 г. Первый же ответ Кавальери на горячее письмо Микеланджело свидетельствует о большом внутреннем достоинстве молодого римлянина:
«Я получил Ваше письмо, которому безмерно обрадовался уже потому, что никак его не ожидал. Не ожидал, ибо не считаю себя достойным получать письма от такого человека, как Вы. Если даже Вам и отзывались обо мне с похвалой и если, как Вы уверяете, Вам понравились мои работы, все же этого недостаточно, чтобы человек, обладающий Вашим гением, гением, которому в наше время нет равного на земле, писал юноше, делающему лишь первые шаги и совершенно еще невежественному. Но, я знаю, Вы не можете лгать. Что же до Вашего расположения ко мне, я верю, более того – я убежден, что в Вас говорит любовь человека, который есть само олицетворение искусства, ко всем людям, кои посвятили себя искусству и истинно любят его. Я принадлежу к их числу и в ревности своей к искусству могу поспорить с кем угодно. Можете не сомневаться в моих чувствах к Вам: никого я так не любил и ничьей дружбы не желал так, как Вашей. Я надеюсь, что смогу быть Вам при случае полезен и вверяю себя Вашей дружбе.
Навеки Ваш, преданный Вам Томмазо Кавальери[222]222
Письмо Томмазо деи Кавальери к Микеланджело от 1 января 1533 г. – Р. Р.
[Закрыть].
По всей видимости, он неизменно придерживался с Микеланджело такого сердечного и вместе с тем сдержанного и почтительного тона. Он оставался верен Микеланджело до его последнего часа, свидетелем которого был, и навсегда сохранил его доверие. Это, говорят, единственный человек, к голосу которого Микеланджело прислушивался, и надо сказать к чести Кавальери, что он использовал свое влияние во благо и к славе своего великого друга. Именно Кавальери убедил Микеланджело закончить деревянную модель купола собора св. Петра. Именно он сохранил нам планы перестройки Капитолия и положил немало труда на то, чтобы их осуществить. И, наконец, он же, после смерти Микеланджело, был исполнителем его последней воли.
Но дружба Микеланджело с Кавальери походила на любовное безумие. Он писал юноше исступленные письма, чуть ли не на коленях обращаясь к своему кумиру[223]223
Микеланджело ответил на первое письмо Кавальери в тот же день (1 января 1533 г.). Сохранилось три черновика этого любопытного письма, по которым видно, насколько Микеланджело был взволнован. В постскриптуме к одному из черновиков Микеланджело пишет: «Казалось бы, законно назвать своим именем то, что один человек дарит Другому с его же согласия, но, считаясь с условностями, я здесь от этого воздержусь». Совершенно ясно, что подразумевается любовь. – Р. Р.
[Закрыть].
Он называет Кавальери «могучим гением… чудом… светочем века», умоляет «не презирать его за то, что он, Микеланджело, не может сравниться с тем, кому нет равных». Он приносит ему в дар все свое настоящее и будущее и добавляет:
«Мне бесконечно больно, что я не могу отдать Вам также и свое прошлое, чтобы служить Вам как можно дольше, ибо будущего мне отпущено мало, я уже стар…[224]224
Письмо Микеланджело к Кавальери от 1 января 1533 г. – Р. Р.
[Закрыть] Я уверен, что ничто не нарушит нашей дружбы, хотя говорю, быть может, слишком самонадеянно, ибо, конечно, Вас не стою…[225]225
Черновик письма Микеланджело к Кавальери от 28 июля 1533 г. – Р. Р.
[Закрыть] Забыть Ваше имя для меня так же невозможно, как забыть о хлебе насущном, нет, я скорее забуду о хлебе насущном, который поддерживает лишь мое бренное тело, не доставляя никакой радости, чем Ваше имя, которое поддерживает и тело и душу, наполняя их таким блаженством, что, пока я думаю о Вас, я не чувствую ни страданий, ни страха смерти…[226]226
Письмо Микеланджело к Кавальери от 28 июля 1533 г. – Р. Р.
[Закрыть] Душа моя в руках того, кому я ее вверил…[227]227
Письмо Микеланджело к Бартоломео Анджолини. – Р. Р.
[Закрыть] Если бы мне сказали: перестань думать о нем, мне кажется, я тут же бы умер»[228]228
Письмо Микеланджело к Себастьяно дель Пьомбо. – Р. Р.
[Закрыть].
Он подносит Кавальери великолепные подарки:
«Удивительные рисунки, чудесные наброски голов красным и черным карандашом, которые он сделал, желая научить юношу рисовать. Потом он нарисовал для него Ганимеда, похищаемого Зевсовым орлом, Тития, у которого коршун пожирает сердце, падение колесницы Солнца с Фаэтоном в реку По и вакханалию младенцев – все произведения редкой красоты и изумительного совершенства»[229]229
Вазари. – Р. Р.
[Закрыть].
Он посылает ему также стихи, нередко превосходные, порой неясные; отдельные сонеты этого цикла читались в литературных кружках и вскоре стали известны по всей Италии[230]230
Два сонета Варки комментировал публично, а потом напечатал в книге «Две лекции». Микеланджело не скрывал своей любви, он говорил о ней и с Бартоломео Анджолини и с Себастьяно дель Пьомбо. Дружба такого рода никого тогда не удивляла. Когда умер Чеккино деи Браччи, Риччо всем и каждому кричал о своем горе и любви: «Ах, дорогой мой Донато! Наш Чеккино умер. Весь Рим рыдает. Микеланджело делает для меня набросок памятника. Напишите, прошу Вас, эпитафию и пошлите мне утешительное письмо – я теряю рассудок от горя. Терпение! Я умираю тысячу раз на день. О Боже, как изменчива фортуна!» (письмо к Донато Джанотти, январь 1544 г.). В одной из своих надгробных эпитафий Микеланджело вкладывает в уста Чеккино следующие слова: «В груди моей вмещалась душа тысячи любовников» («Стихотворения», изд. Фрея, сонет LXXIII, 12). – Р. Р.
[Закрыть].
О нижеследующем сонете говорили, что это «вершина итальянской лирики XVI в.»[231]231
Шефлер. – Р. Р.
[Закрыть]:
Прекрасными глазами вашими вижу я утешительный свет, который не дано видеть незрячим глазам моим. Ноги ваши помогают нести бремя, которое стало не под силу моим ослабевшим ногам. Дух ваш возносит меня в небеса. Моя воля стала вашею волей. Мысли мои слагаются в вашем сердце, а слова – в дыханье вашем. Оставшись один, я подобен луне, которую видно на небе, лишь когда солнце дарит ей свое сияние[232]232
«Стихотворения», сонет CIX, 19. – Р. Р.
[Закрыть].
Еще более известен другой сонет, один из прекраснейших гимнов, когда-либо написанных во славу истинной дружбы:
Если чистая любовь, если безграничное уважение, если общая судьба объединяют два любящих сердца; если злой рок, преследуя одного, ранит и другого; если один ум, одна воля управляет двумя сердцами; если одна душа в двух телесных оболочках достигла бессмертия и крылья ее достаточно сильны, чтобы вознести обоих к небу; если любовь золотой своей стрелой разом пронзила и жжет грудь обоим; если один любит другого и ни один из двух не любит себя; если высшее счастье и радость для них – стремиться к одной цели; если вся любовь на свете не составила бы и сотой доли той любви, той веры, что их связует, – неужто же мгновение досады может разрушить и развязать такие узы?[233]233
«Стихотворения», сонет XLIV. – Р. Р.
[Закрыть]
Это полное забвение себя, это умение принести себя в дар любимому существу, раствориться в нем – не всегда преобладало у Микеланджело. Иногда на смену безмятежной ясности приходила печаль, и тогда одержимая любовью душа билась и тосковала:
Я плачу, я горю, я сгораю, и пищей сердца моего служит его же печаль.
I’ piango, I’ ardo, i’ mi consumo, e ’I core
Di questo si nutriscie…[234]234
«Стихотворения», сонет LII. – См. также сонет LXXVI. В конце сонета Микеланджело играет на значении слова «Кавальери»:
Resto prigion d’un Cavalier armato.Меня пленил вооруженный всадник. – Р. Р.
[Закрыть]
«Ты, который отнял у меня радость жизни», – обращается он в другом стихотворении к Кавальери[235]235
Onde al mio viver lieto, che me ’ha tolto… («Стихотворения», сонет CIX, 18). – P. P.
[Закрыть].
На эти безмерно пылкие стихи «желанный и нежный властелин»[236]236
II desiato mie dolce signore… («Стихотворения», сонет L). – P. P.
[Закрыть] Кавальери отвечал сердечно, но со спокойной сдержанностью[237]237
Un freddo aspetto… («Стихотворения», сонет CIX, 18). – P. P.
[Закрыть]. Восторженность этой дружбы коробила его. Микеланджело оправдывался:
Мой властелин, не гневайся на любовь мою, – ведь я люблю лишь лучшее, что есть в тебе[238]238
По-итальянски дословно сказано: «то, что ты сам всего больше любишь в себе». – Прим. ред.
[Закрыть], ибо моя душа не может не плениться твоей душой. То, что я отыскиваю, то, что я читаю в твоих божественных чертах, недоступно пониманию простого смертного. Чтобы понять это, должно сначала умереть.
Да, в его поклонении красоте не было ничего нечистого[239]239
Il foco onesto, che m'arde… [ «Палим огнем я честным…» (итал.) – Прим. ред.] («Стихотворения», сонет L). – Р. Р.
La casta voglia, che 'l cor dentro infiamma… [ «И воля чистая, что сердце греет» (итал.). – Прим. ред.] («Стихотворения», сонет XLIII.). – Р. Р.
[Закрыть]. И все же эта пылкая, смятенная любовь[240]240
В одном сонете Микеланджело говорит, что он с восторгом отдал бы кожу свою на одежду тому, кого он любит, что он завидует сандалиям на белоснежных ногах друга. – Р. Р.
[Закрыть] скрывала в себе какую-то загадку, была при всем своем целомудрии странной, одержимой.
К счастью, на смену этим болезненным привязанностям, вслед за отчаянными попытками заполнить свою безрадостную жизнь столь недостававшей ему любовью, пришла ничем не замутненная дружба с женщиной, сумевшей понять этого одинокого и затерянного в мире шестидесятилетнего младенца и хоть немного успокоить израненную душу, влить в нее веру, образумить, научить приятию жизни и смерти, пусть не свободному от грусти.
* * *
Самая горячая пора дружбы Микеланджело с Кавальери относится к 1533–1534 гг.[241]241
Особенно в период с июня по октябрь 1533 г., когда Микеланджело, вернувшись во Флоренцию, жил в разлуке с Кавальери. – Р. Р.
[Закрыть] В 1535 г. он знакомится с Витторией Колонна.
Она родилась в 1492 г. Отец ее был Фабрицио Колонна, синьор Пальяно, герцог Тальякоццо. Мать, Агнесса да Монтефельтро, приходилась родной дочерью великому Федериго, герцогу Урбино. Виттория принадлежала, таким образом, к тем знаменитым итальянским семьям, в которых как бы запечатлелся дух эпохи Возрождения. Семнадцати лет ее выдали замуж за маркиза Пескара, Ферранте Франческо д’Авалос, знаменитого полководца – победителя при Павии. Она любила его; он ее не любил. Виттория не отличалась красотой[242]242
Портреты красавиц, в которых усматривали сходство с Витторией Колонна, как, например, знаменитый рисунок Микеланджело в галерее Уффици, где изображена молодая женщина в шлеме, не имеют к Виттории никакого отношения. Конечно, Микеланджело мог бессознательно воспроизвести черты Виттории, какой она ему запомнилась, – более моложавой и прекрасной, чем на самом деле. У женщины на рисунке правильные черты Виттории и ее суровое выражение лица. Глаза большие, озабоченные, взгляд жесткий. Шея открыта, грудь обнажена. Лицо выражает сосредоточенную и холодную силу. – Р. Р.
[Закрыть]. На известных нам медалях с ее изображением видишь своевольное и чуть жестокое мужеподобное лицо – высокий лоб, длинный и прямой нос, слишком короткая и словно брезгливо вздернутая верхняя губа и слегка выпяченная нижняя, крепко сжатый рот, выступающий подбородок[243]243
Такой она изображена на медали неизвестного художника, воспроизведенной в «Переписке Виттории Колонна» (изданной Эрманно Ферреро и Джузеппе Мюллером). Такой ее, вероятно, видел и Микеланджело. На ней строгое, закрытое платье с неглубоким вырезом спереди. Волосы запрятаны под большой полосатый чепец.
На другой медали неизвестного художника она представлена молодой и несколько приукрашена (медаль эта воспроизведена Мюнцем в «Истории искусств эпохи Возрождения», III, 248, и в «Жизни и творчестве Микеланджело», изд. «Газетт де Бо-з-ар»), Зачесанные кверху волосы перехвачены надо лбом лентой, один локон спадает на щеку, на затылке тонкие косички. Лоб высокий и прямой, глаза смотрят с каким-то слишком пристальным вниманием, нос прямой и длинный с широкими ноздрями; щеки полные, ухо велико, но красивой формы, твердый прямой подбородок приподнят, шея прикрыта прозрачной кисеей, грудь обнажена. Вид равнодушный и надутый. Медали сделаны в разные годы ее жизни, но и та и другая воспроизводят недовольно раздутые ноздри и брезгливо приподнятую верхнюю губу, а также маленький рот, свидетельствующий о молчаливости и высокомерии. Выражение лица говорит о покое, без иллюзий, без радости.
Фрей пришел, правда не очень убедительным путем, к выводу, что именно Виттория изображена на странном рисунке Микеланджело на обороте одного сонета, – прекрасный и овеянный грустью рисунок, который художник сделал только для себя, если догадка Фрея справедлива. Микеланджело изобразил обнаженную по пояс пожилую женщину с высохшей и отвислой грудью, – но лицо не состарилось, оно глядит прямо, задумчиво и гордо; на длинной и гибкой шее ожерелье, волосы запрятаны под чепец, завязанный под подбородком и закрывающий уши, наподобие шлема. Рядом голова старика, похожего на Микеланджело; он глядит на женщину, глядит в последний раз, – ибо Виттория умерла незадолго перед тем, как был сделан рисунок. Сонет на обороте – стихотворение на смерть Виттории «Quand’ el ministro de sospir mie tanti…» («Когда та, что исторгла у меня столько вздохов…»). Фрей воспроизвел этот рисунок в своем издании «Стихотворения Микеланджело», стр. 385. – Р. Р.
[Закрыть]. Филонико Аликарнассо, который знал и описал ее жизнь, дает понять, что она была дурна собой, хотя и старается высказать это как можно мягче. «Выйдя замуж за маркиза Пескара, – пишет он, – она решила развить свой ум и начала прилежно заниматься науками, ибо, не будучи очень красивой, стремилась достичь красоты бессмертной и непреходящей». Духовные стремления и интересы всецело поглощали ее. В одном сонете она сама пишет, что «грубые чувства, не способные создать гармонию, из которой слагается чистая любовь возвышенных душ, никогда не рождали в ней ни удовольствия, ни страдания… Мое сердце, согретое чистым пламенем, вознеслось на такую высоту, – добавляет она, – что низменные мысли ему оскорбительны». В Виттории не было ничего, что могло бы заставить блестящего и чувственного Пескара полюбить ее, но, как бы в подтверждение странных причуд любви, сама Виттория была создана, чтобы любить его и мучиться.
Она жестоко страдала от неверности мужа, который изменял ей в собственном доме, что было известно всему Неаполю. Но все же, когда в 1525 г. он умер, Виттория была безутешна и только в религии и в поэзии находила облегчение своему горю. Она живет затворницей в Риме, а затем в Неаполе[244]244
Ее духовным наставником был тогда Маттео Гиберти, епископ Вероны, одним из первых пытавшийся обновить католическую церковь. Секретарем при Гиберти состоял Франческо Берни. – Р. Р.
[Закрыть], но тогда еще не отказывается от мирских помыслов, – уединение нужно ей только для того, чтобы предаваться воспоминаниям о своей любви, воспевать ее в стихах. Она переписывается со всеми крупнейшими итальянскими писателями: с Содолетто, Бембо, Кастильоне, который доверил ей хранение своей рукописи «Cortegiano»[245]245
Придворный – (итал.). – Прим. ред.
[Закрыть], с Ариосто, прославившим ее в своем «Роланде», с Паоло Джовио, Бернардо Тассо, Лодовико Дольче. В начале тридцатых годов сонеты Виттории Колонна становятся известны всей Италии и приносят ей славу первой поэтессы своего времени. Удалившись на Искию, она в тиши этого живописного острова, под мерный шум моря, без устали воспевает свою просветленную любовь.
Но с 1534 г. все ее помыслы уже занимает религия. Она захвачена идеями католического реформаторства, религиозным свободомыслием тех, кто пытался тогда обновить церковь, не допуская раскола. Неизвестно, довелось ли ей встретиться в Неаполе с Хуаном де Вальдесом[246]246
Хуан де Вальдес, сын личного секретаря Карла V, поселившийся в Неаполе в 1534 г., возглавлял там движение реформации. Вокруг него группировалась знать и высокопоставленные дамы. Он опубликовал ряд трудов, главные из которых: «Сто десять божественных размышлений», Базель, 1550, и «По поводу толкований священного писания». Он исповедовал спасение только через веру и ставил превыше евангельских поучений откровение святого духа. Умер он в 1541 г. Есть указания, что у него было в Неаполе, более трех тысяч последователей. – Р. Р.
[Закрыть], но она была потрясена проповедями Бернардино Окино из Сиенны[247]247
Бернардино Окино, знаменитый проповедник и главный викарий Ордена капуцинов, в 1539 г. сблизился с Вальдесом и оказал на него сильнейшее влияние. На Окино поступали бесчисленные доносы, но при поддержке народа, защищавшего его от церковных запретов, он продолжал выступать со своими смелыми проповедями в Неаполе, Риме, Венеции вплоть до 1542 г.: узнав, что ему грозит расправа как последователю Лютера, он бежал из Флоренции в Феррару, а оттуда в Женеву, где перешел в протестантство. Окино был близким другом Виттории Колонна и, перед тем как покинуть Италию, тайно известил ее в письме о своем решении. – Р. Р.
[Закрыть] была дружна с Пьетро Карнесекки[248]248
Пьетро Карнесекки из Флоренции, протонотарий Климента VII, друг и последователь Вальдеса, в первый раз привлекался к суду инквизиции в 1546 г., был сожжен в Риме в 1567 г. Он поддерживал отношения с Витторией до самой ее смерти. – Р. Р.
[Закрыть], Гиберти, Содолетто, благородным Реджинальдом Полем и виднейшим из прелатов-реформаторов, которые в 1536 г. вошли в Collegium de emendanda Ecclesia[249]249
Коллегия высшего духовенства – (итал.). – Прим. ред.
[Закрыть], кардиналом Гаспаре Контарини[250]250
Гаспаре Контарини, из знатной венецианской семьи, был сначала посланником Венеции при дворе Карла V в Нидерландах, в Германии и в Испании, затем с 1528 по 1530 г. – при папском дворе Климента VII. В 1535 г. он получил от Павла III кардинальскую шапку, а в 1541 г. присутствовал в качестве легата на сейме в Регенсбурге. Но он не сумел договориться с протестантами и лишь навлек на себя подозрения католиков. Вернувшись удрученным в Италию, он умирает в Болонье в августе 1542 г. Контарини написал много работ: «О бессмертии души», «Краткое изложение начатков философии» и трактат «Об оправдании», где он очень близок к протестантским взглядам на благодать. – Р. Р.
[Закрыть], тщетно пытавшимся достигнуть соглашения с протестантами на сейме в Регенсбурге и дерзавшим писать такие смелые слова[251]251
Цитируется у Генри Тоде. – Р. Р.
[Закрыть]:
«Закон Христов есть закон свободы… Править – эго не значит признавать единственным мерилом волю одного человека, склонного от природы к злу и движимого бесчисленными страстями. Нет. высшая власть есть всегда власть разума! Только разум может повести всех, кто ему послушен, истинными путями к истинной цели, а именно к счастью. Могущество папы есть также могущество разума. Папа должен помнить, что он управляет свободными людьми. Поэтому он не вправе повелевать, издавать запреты и отпускать грехи, руководствуясь лишь своею волей, а обязан руководствоваться законами разума, святыми заповедями и любовью, ибо любовь всегда приводит к Богу и к всеобщему благу».
Виттория была самой восторженной участницей этой группы идеалистов, объединявшей самые честные умы Италии. Она состояла в переписке с Ренатой Феррарской и Маргаритой Наваррской; Пьетро Паоло Верджерио, перешедший позднее в протестанты, называл ее «одним из светочей истины». Но когда, под руководством беспощадного Караффа[252]252
Джампьетро Караффа, епископ Киэти, основал в 1524 г. Орден театинцев, а с 1528 г. повел в Венеции борьбу с протестантизмом. Возглавив движение контрреформации, он продолжал эту борьбу с неумолимой жестокостью сначала в качестве кардинала, а затем папы, каковым он стал в 1555 г., приняв имя Павла IV.
В 1540 г. был утвержден Орден иезуитов; в июне 1542 г. в Италии начал действовать трибунал инквизиции, которому предоставлялось неограниченное право преследовать еретиков, а в 1545 г. созван Тридентский собор. Все эти меры ознаменовали собой конец свободного католицизма, о котором мечтали Контарини, Гиберти, Поль. – Р. Р.
[Закрыть], началось движение контрреформации, Витторию стали одолевать сомнения. Ее пылкой натуре недоставало твердости; в этом она очень походила на Микеланджело, ей требовалась вера, а противостоять авторитету церкви она не могла. «Она носила власяницу, истязала себя постами, пока от нее не оставалась кожа да кости»[253]253
Показания Карнесекки перед инквизицией в 1566 г. – Р. Р.
[Закрыть]. Кардинал Поль[254]254
Реджинальд Поль, один из членов Йоркского дома, вынужден был бежать из Англии после столкновения с Генрихом VIII. Поселившись в 1532 г. в Венеции, он становится горячим приверженцем и другом Контарини; Павел III возводит его в кардинальский сан и назначает легатом вотчины св. Петра. Человек большого личного обаяния, уступчивый и мягкий, он подчинился контрреформации и привел к повиновению многих независимых духом последователей Контарини, которые были близки к тому, чтобы перейти в протестантство. Виттория Колонна всецело подпала под его влияние во время своего пребывания в Витербо с 1541 по 1544 г. В 1554 г. Поль был послан легатом в Англию, где стал архиепископом Кентерберийским. Умер он в 1558 г. – Р. Р.
[Закрыть], ее друг, вернул ей душевное спокойствие, принудив ее смириться, обуздать гордыню разума и всецело предаться Богу. Она выполнила его волю с упоением самопожертвования… Увы, не только самопожертвования! Вместе с собой она принесла в жертву своих друзей и единомышленников, она отреклась от Окино, предав его сочинения в руки римской инквизиции; как и Микеланджело, эта великая душа была сломлена страхом. Укоры совести Виттория заглушала безотрадным мистицизмом:
«Вы видели, в каком хаосе незнания я пребывала и по какому лабиринту заблуждений брела, вечно терзая плоть в поисках отдохновения, вечно терзая душу в поисках мира для нее. И только когда по воле Господней мне блеснул свет во тьме, я узрела свое ничтожество и поняла, что всё в Христе»[255]255
Письмо Виттории Колонна к кардиналу Мороне от 22 декабря 1543 г. (см. работу Альфреда де Ремонао Виттории Колонна и Тоде «Микеланджело», том II). – Р. Р.
[Закрыть].
Она призывала смерть, видя в ней избавление. Умерла она 25 февраля 1547 г.
* * *
Виттория Колонна встретилась с Микеланджело в ту пору своей жизни, когда она всецело находилась под влиянием религиозного свободомыслия Вальдеса и Окино. Томимая печалью и сомнениями, она не могла обойтись без наставника, нуждалась в опеке, а вместе с тем ей хотелось видеть около себя существо более слабое и несчастное, чем она сама, на кого бы можно было излить всю накопившуюся в сердце материнскую нежность. Она старалась скрыть от Микеланджело свои колебания и растерянность. Внешне спокойная, сдержанная, даже холодная, она вносила в его душу тот мир и безмятежность, которая сама черпала у других. Дружба, возникшая примерно в 1535 г., стала особенно тесной с осени 1538 г. и покоилась на религиозно-нравственной основе. Виттории было тогда сорок шесть лет; ему – шестьдесят три. Она жила в Риме в монастыре Сан-Сильвестро-ин-Капите у подножия Монте Пинчио. Микеланджело жил возле Монте Кавалло. По воскресеньям они встречались в церкви Сан-Сильвестро на Монте Кавалло. Брат Амброджо Катерино Полити читал им послания св. Павла, а затем они вместе их обсуждали. Португальский художник Франсиско д’Оланда сохранил нам память об этих беседах в своих «Четырех беседах о живописи»[256]256
Франсиско д’Оланда. «Четыре беседы о живописи в городе Риме в 1538–1539 гг.», составленные в 1548 г. и изданные Иоахимом Де Васкончелос. – Р. Р.
[Закрыть]. В них очень живо обрисована возвышенная и нежная дружба Микеланджело и Виттории.
В первое свое посещение церкви Сан-Сильвестро Франсиско д’Оланда не застал Микеланджело – маркиза Пескара с друзьями слушала без него душеспасительное чтение. Когда послание апостола было дочитано, маркиза с приветливой улыбкой обратилась к чужеземцу:
– Франсиско д’Оланда, – сказала она, – конечно, охотнее послушал бы Микеланджело, чем эту проповедь.
На это Франсиско, усмотрев в ее словах нечто для себя обидное, напыжившись, ответил:
– Неужели ваше сиятельство полагает, что я ничего другого, кроме живописи, не знаю и ни на что другое не гожусь?
– Вы слишком обидчивы, мессер Франсиско, – вмешался Латтанцио Толомеи, – маркиза, напротив того, убеждена, что живописцы все знают и все могут. У нас в Италии живопись в большом почете! Но, может быть, ее слова означают, что, помимо полученного вами удовольствия, она желала бы доставить вам еще и другое – удовольствие послушать Микеланджело.
Франсиско рассыпался в извинениях, а маркиза сказала одному из своих слуг:
– Ступай к Микеланджело и скажи ему, что я и мессер Латтанцио решили после обедни отдохнуть в нашей капелле; здесь приятная прохлада, и если он может уделить нам немного своего драгоценного времени, это было бы великим благом для нас. Но не говори, что здесь португальский гость Франсиско д’Оланда, – добавила она, зная, как дичится посторонних Микеланджело.
Дожидаясь возвращения посланного, они продолжали беседовать о том, как лучше навести Микеланджело на разговор о живописи так, чтобы он об этом не догадался, иначе он сразу же замкнется в себе и ничего не скажет.
«Наступило молчание. Внезапно в дверь постучали. Почти у всех нас вырвались слова досады: мы решили, что маэстро не придет, раз слуга так быстро вернулся с ответом. Однако счастливой моей звезде угодно было, чтобы живший по соседству Микеланджело сам направлялся в сторону Сан-Сильвестро: он шел по виа Эсквилина к Термам, беседуя со своим учеником Урбино. Наш посланец встретил его и привел, так что на пороге стоял сам Микеланджело. Маркиза, отведя его в сторону, долго с ним о чем-то говорила и лишь потом предложила занять место между собой и Латтанцио».
Франсиско д’Оланда уселся рядом с Микеланджело, но тот не обратил ни малейшего внимания на своего соседа, что сильно уязвило португальца. Не в силах скрыть обиды, Франсиско сказал:
– Оказывается, наиболее верный способ остаться незамеченным – это сесть на самом виду у человека.
Микеланджело удивленно на него посмотрел и тотчас весьма учтиво извинился:
– Простите меня, мессер Франсиско, я действительно вас не заметил, но это оттого, что я вижу одну лишь маркизу.
Все приумолкли, а Виттория меж тем весьма искусно и с большим тактом и осмотрительностью повела разговор о множестве предметов, не касавшихся живописи, – так опытный полководец с великим усердием и искусством осаждает неприступную крепость. Поведение же Микеланджело весьма напоминало бдительность и настороженность осажденного, который здесь расставит караульных, там подымет мосты, в третьем месте подведет мины, держа гарнизон в постоянной готовности у ворот и на стенах. Но в конце концов маркиза все же одержала победу. Да и кто мог бы устоять против нее?
– Ничего не поделаешь, – сказала Виттория, – придется признать себя побежденной; нельзя покорить Микеланджело его же оружием – хитростью. Если мы хотим, чтобы он замолчал и за нами осталось последнее слово, нам надо, мессер Латтанцио, говорить с ним о процессах, о папских посланиях или… о живописи».
Этот остроумный ход навел разговор на искусство. Виттория рассказала Микеланджело, что она задумала строить женский монастырь, а Микеланджело тотчас предложил осмотреть с ней место и начертить план.
– Я никогда не посмела бы просить вас о столь большом одолжении, – сказала маркиза, – хотя знаю, что вы во всем следуете учению Спасителя, унижавшего гордых и возвышавшего смиренных… Неудивительно, что тот, кто вас знает, ценит вас выше ваших произведений, тот же, кто вас не знает лично, превозносит творения ваших рук, а ведь это не самое совершенное, что есть у Микеланджело. И все же я могу вас только похвалить за то, что вы столь часто уединяетесь, избегая наших праздных бесед, не пишете подряд портреты всех герцогов, которые вас об этом просят, и почти всю жизнь свою посвящаете одному великому творению».
Микеланджело с присущей ему скромностью отклонил эти похвалы и весьма нелестно отозвался о болтунах и бездельниках – будь то герцоги или папы, – которые считают себя вправе навязывать свое общество художнику, когда ему и без того мало всей его жизни, чтобы осуществить задуманное.
Затем разговор перешел на высокие вопросы искусства, о котором маркиза говорила с благоговением. Для нее, как и для Микеланджело, произведение искусства являлось подвигом веры.
«Хорошая живопись, – сказал Микеланджело, – это как бы сближение, слияние с Богом… Она лишь копия его совершенств, тень его кисти, его музыка, его мелодия… Поэтому художнику недостаточно быть великим и умелым мастером. Мне кажется, что и жизнь его должна быть возможно более чистой и благочестивой, и тогда святой дух будет направлять все его помыслы…»[257]257
Первая часть «Бесед о живописи в городе Риме». – Р. Р.
[Закрыть]
День в капелле Сан-Сильвестро проходил за исполненными благочестия и спокойного величия разговорами, а возможно, беседы продолжались и в саду, который описал нам Франсиско д’Оланда: «возле фонтана, в тени лавровых кустов, на каменной скамье, у замшелой стены, обвитой плющом», откуда можно было любоваться раскинувшимся внизу Римом[258]258
Там же, часть третья. – Беседа происходила в день бракосочетания Октавио Фарнезе, племянника Павла III, с вдовой Алессандро Медичи, Маргаритой. В этот день, согласно обычаю древности, триумфальное шествие из двенадцати колесниц двинулось к Навонской площади, где собрались толпы народа. Микеланджело же с друзьями укрылись в тиши Сан-Сильвестро, господствовавшего над городом. – Р. Р.
[Закрыть].
К несчастью, этим беседам не суждено было длиться долго. Религиозная одержимость маркизы Пескара внезапно положила конец этим римским встречам. В 1541 г. она покинула Рим, чтобы затвориться в монастыре сначала в Орвиетто, а затем в Витербо.
«Но часто она выезжала из Витербо в Рим только затем, чтобы повидать Микеланджело. Он был покорен ее божественным умом, и она отвечала ему таким же глубоким чувством. Он получил от нее и хранил много писем, дышавших целомудренной и нежной любовью, писем, в которых сказывалась возвышенная душа»[259]259
Кондиви.
Не таковы, по правде сказать, те письма Витгории, которые дошли до нас, – при благородстве тона, они все же холодноваты. Справедливости ради отметим, что от ее переписки с Микеланджело до нас дошло всего пять писем из Орвиетто и Витербо и три письма из Рима, относящиеся к 1539 и 1541 гг. – Р. Р.
[Закрыть].
«По ее просьбе, – добавляет Кондиви, – Микеланджело нарисовал обнаженного Иисуса: безжизненное тело, кажется, вот-вот рухнет к ногам пресвятой матери, но два ангела подхватывают его. Мадонна сидит у подножия креста, залитое слезами лицо ее выражает невыносимое страдание, распростертые руки воздеты к небу. На деревянном кресте надпись: «Non vi si pensa quanto sangue costa»[260]260
Этот рисунок, как доказал А. Гренье, явился прообразом нескольких «Пиета», которые Микеланджело впоследствии изваял: флорентийской (1550–1555 гг.), Рондонини (1563) и той, которая недавно найдена в Палестрине (она относится к 1555–1560 гг.). К той же трактовке близки эскизы Оксфордской библиотеки и «Положение во гроб», находящееся в Британской Национальной галерее. – См. А. Гренье, «Неизвестное снятие с креста работы Микеланджело, найденное в Палестрине», «Газетт де Бо-з-ар», март 1907 г. В этой статье помещены снимки и репродукции различных «Пиета́» Микеланджело. – Р. Р.
[Закрыть]. Из любви к Виттории Микеланджело нарисовал также распятого Иисуса Христа, при этом не мертвым, как его обычно изображают, а живым. Обратив лицо к небесному отцу своему, Христос взывает: «Эли! Эли!» В отличие от обычных изображений, где тело распятого Христа представлено безвольно обмякшим, у Микеланджело оно корчится в предсмертных муках».
Возможно, что два великолепных рисунка «Воскресения», находящиеся в Лувре и в Британском музее, также были созданы под влиянием Виттории. На том рисунке, что в Лувре, Христос, сложенный как Геркулес, в гневе отбросил тяжелую надгробную плиту; одна нога его еще в могиле, а сам он, подняв голову и воздев руки, в страстном порыве устремляется к небу, чем-то напоминая одного из луврских «Пленников». Вернуться к Богу! Уйти из этого мира, от этих людей, ползающих у его ног, поверженных в тупом страхе. Он даже не глядит на них. Наконец-то, наконец он вырвется из жизненного плена… В рисунке, хранящемся в Британском музее, больше внутреннего спокойствия. Христос уже вышел из гроба, могучее тело парит в ласкающем легком воздухе; он скрестил на груди руки, запрокинул голову и, в блаженстве закрыв глаза, уходит в сияющую высь, подобно солнечному лучу.
Итак, Виттория открыла художнику мир веры. Более того, она дала новый толчок его поэтическому гению, пробужденному любовью к Кавальери[261]261
Именно тогда Микеланджело задумал издать сборник своих стихов. Эту мысль подали ему друзья – Луиджи дель Риччо и Донато Джанотти. До тех пор он не придавал особого значения своим писаниям. В 1545 г. Джанотти взял на себя подготовку издания, Микеланджело отобрал лучшие стихотворения, а друзья их переписали. Но после смерти Риччо, в 1546 г., и Виттории, в 1547 г., он отказался от своего намерения, считая его пустым тщеславием. Стихи Микеланджело так и не были опубликованы при его жизни, за исключением немногих вещей, которые приводили в своих работах Варки, Джанотти, Вазари и др. Но они ходили в переписанном виде по рукам. Крупнейшие композиторы – Аркадельт, Тромбончино, Консилиум, Констанцо Феста – перекладывали их на музыку. В 1546 г. Варки прочитал и комментировал один из его сонетов перед Флорентийской академией. Он находил в нем «античную простоту и глубину мыслей, достойную Данте».
Микеланджело воспитывался на Данте. «Никто не понимал Данте и не знал его произведений лучше Микеланджело», – говорит Джанотти. И никто не вознес поэту более восторженную хвалу, чем Микеланджело в прекрасном своем сонете «Dal del discese…» [ «Сошел с неба…» – (итал.) – Прим. ред.] («Стихотворения», сонет CIX, 37). Он превосходно знал также Петрарку, Кавальканти, Чино да Пистойя и классиков итальянской поэзии. К ним восходит поэтический стиль Микеланджело. Но окрылял его поэзию пламенный идеализм платоников. – Р. Р.
[Закрыть]. Она не только разъясняла ему божественные откровения, о смысле которых он смутно догадывался, но, по словам Тоде, подала пример введения подобных религиозных мотивов в поэзию. Как раз в первую пору их знакомства и появились «Духовные сонеты» Виттории[262]262
«Стихотворения, а также XVI духовных сонетов», 1539; «Стихотворения, а также XXIV духовных сонета и Торжество креста», Венеция. 1544. – Р. Р.
[Закрыть]. Они посылались великому другу по мере того, как выходили из-под ее пера[263]263
«У меня есть книжечка на пергаменте, которую она мне подарила лет десять назад, – писал Микеланджело к Фатуччи 7 марта 1551 г. В ней сто три сонета, не считая тех сорока, что она прислала мне потом отдельно из Витербо: я присоединил их к прежним и отдал переплести… У меня также много писем, которые она писала мне из Орвиетто и Витербо. Вот все, что мне от нее осталось». – Р. Р.
[Закрыть]. Микеланджело черпал в этих стихах утешение и поддержку. Прекрасный сонет, которым художник отвечает Виттории, говорит о том, как он растроган и как благодарен ей:
О ты, благословенный дух, что горячей любовью поддерживаешь жизнь в моем дряхлом сердце и не даешь ему умереть, отличая среди окружающих тебя радостей меня, хотя кругом столько более достойных… Такой ты предстала очам моим когда-то, такой и теперь являешься душе моей, чтобы утешить меня… За все твои благодеяния, за то, что не забываешь меня в моих печалях, я пишу, чтобы отблагодарить тебя, ибо полагать, что я в силах отплатить тебе за твои прекрасные, полные живого чувства творения жалкими своими картинами было бы недостойной, пустой самонадеянностью[264]264
«Стихотворения», сонет LXXXVIII. – Р. Р.
[Закрыть].
Летом 1544 г. Виттория вернулась в Рим, где и прожила в монастыре Санта-Анна до самой смерти. Микеланджело навещал ее. Она заботилась о нем, старалась внести хоть немного радости и уюта в его одинокое существование, сделать ему тайком какой-нибудь подарок.
Но несговорчивый старец, «не желавший принимать подарков от кого бы то ни было»[265]265
Вазари.
Одно время он даже поссорился с лучшим своим другом Луиджи дель Риччо из-за того, что тот, наперекор его желанию, делал ему подарки.
«Лучше бы ты меня обкрадывал, чем угнетал своей чрезмерной добротой, – пишет ему Микеланджело. – Основа дружбы – равенство, если же один дает больше другого, неизбежно столкновение, а когда один одерживает верх, второй ему этого не прощает». – Р. Р.
[Закрыть], даже от самых дорогих ему людей, обычно огорчал ее отказом.
Она умерла. Он присутствовал при ее кончине и произнес несколько трогательных слов, которые показывают, какой целомудренно строгой была их великая любовь:
«Меня убивает мысль, что, когда она умерла, я не поцеловал ее в лоб и лицо, а поцеловал только руку»[266]266
Кондиви. – Р. Р.
[Закрыть].
«После ее смерти он долго не мог прийти в себя, – пишет Кондиви, – казалось, у него помутился рассудок».
«Она всегда желала мне добра, – с грустью говорил впоследствии Микеланджело, – и я ей также (Mi voleva grandissimo bene, e io non meno a lei). Смерть отняла у меня большого друга».
На ее смерть он написал два сонета. Один, проникнутый духом платонизма, отличается чрезвычайной вычурностью и каким-то исступленным утверждением духовности; он напоминает ночь, прорезаемую молниями. Микеланджело сравнивает Витторию с молотом божественного ваятеля, высекающим из материи искры высоких мыслей:
Если мой грубый молот придает твердому камню то один, то другой образ, то лишь оттого, что молот держит живая рука, она его ведет, направляет – посторонняя сила движет им. Но занесенный высоко в небесах божественный молот творит красоту – свою красоту и красоту всего сущего. Ни один молот не создается без другого молота, лишь этот, единственный, дает жизнь и движение всему. Но тем сильнее бьет молот по наковальне, чем выше он поднят; потому так высоко, до самых небес, поднялся надо мною этот молот. И он приведет мой труд к желанной цели, если божественный кузнец поможет ему теперь. До сих пор его удары звучали одиноко[267]267
См. «Стихотворения», сонет CI.
Микеланджело так комментирует этот сонет:
«И прежде он (то есть молот – Виттория) вдохновлял добродетель примером своих великих добродетелей; но здесь, на земле, некому было раздувать кузнечные мехи. Теперь на небесах у него будет много подручных, ибо всем там дорога добродетель. Поэтому я верю, что на пути к совершенствованию получу помощь свыше. Теперь на небе будет кому раздувать мехи, тогда как здесь, на земле, у наковальни, где куются добродетели, никто не помогал кузнецу». – Р. Р.
[Закрыть].
Другой сонет, более нежный, провозглашает торжество любви над смертью:
Когда та, что исторгла у меня столько вздохов, покинула этот мир, скрылась от себя самой и от меня, природа, считавшая нас достойными ушедшей, залилась краской стыда, а мы – горькими слезами. Но пусть смерть не вздумает хвалиться, что ей удалось погасить это светило из светил, подобно стольким другим. Нет, любовь восторжествовала и вернула ей жизнь на земле и на небе, среди святых! Несправедливая и злая смерть надеялась заглушить громкую славу ес добродетелей и заставить померкнуть красоту ее души. Напрасно! Остались творения, которые освещают ее образ таким блеском жизни, какого ей не было дано, даже когда она была жива; смертью же своей она завоевала теперь и небо[268]268
См. «Стихотворения», сонет С. На обороте сонета рисунок пером женщины с увядшей грудью, который якобы изображает Витторию. – Р. Р.
[Закрыть].
* * *
Именно в пору строгой и светлой дружбы с Витторией[269]269
Помимо дружбы с Витторией Колонна, у Микеланджело были и увлечения. Она владела не всеми его помыслами. Об этом умалчивали из смехотворного желания «идеализировать» Микеланджело, словно Микеланджело нуждается в какой бы то ни было идеализации!
Во время своей дружбы с Витторией, между 1535 и 1546 гг., Микеланджело любил какую-то «красивую и жестокую» женщину, «donna aspra е bella» (CIX, 89), «lucente e fera Stella, iniqua e fella, dolce pieta con dispietato core» (CIX, 9), «cruda e fera stella» (CIX, 14), «bellezza e gratia equalmente infinita» (CIX, 3). «Мой прекрасный враг», – называл он ее, – «la donna mia nemica» (CIX, 54). Он страстно ее любил, унижался перед ней, готов был принести ей в жертву свою душу.
Godo gl’inganni d’una donna bella… (CIX, 90).Porgo umilmente al’aspro giogo il collo… (CIX, 54).Dolce mi saria l’inferno teco… (CIX, 55).[Обман вкушаю женщины прекрасной…Смиренно под иго подставляю шею…С тобой мне показался б дивным ад… – (итал.). – Прим. ред.] Он терзался, а она смеялась над ним:
Questa mie donna ё si pronta e ardita,C’allor che la m’ancide, ogni mie beneCogli ochi mi promecte e parte tieneIl crudel ferro dentro a la ferita… (CIX, 15).[Горит она таким огнем бесстрашным,Что, умерщвляя, счастье обещаетСвоими взорами и вновь вращаетКлинком своим в вчерашней моей ране… – (итал.). – Прим. ред.] Она кокетничала с другими, возбуждая его ревность. В конце концов Микеланджело возненавидел ее. Он молил судьбу превратить ее в уродину и влюбить в него, чтобы он ее разлюбил и мог, в свою очередь, мучить:
«Любовь, почему позволяешь ты красоте отказывать в твоем высшем даре тому, кто жаждет тебя и ценит, и награждать им глупцов? Ах, сделай красоту безобразной и внуши ей любовь ко мне, тогда я перестану ее любить, и придет ее черед страдать и терзаться» (см. «Стихотворения», сонет CIX, 63). – Р. Р.
[Закрыть] Микеланджело создал свои последние крупные живописные и скульптурные произведения: «Страшный суд», фрески в капелле Паолина и – наконец-то! – гробницу Юлия II.
Когда в 1534 г. Микеланджело, покинув Флоренцию, поселился в Риме, он надеялся, со смертью Климента VII, освободиться от всех прочих работ, закончить гробницу Юлия II и, свалив с души это бремя, умереть со спокойной совестью. Но едва он туда прибыл, как опять дал закабалить себя новому хозяину.
«Павел III призвал к себе Микеланджело и попросил служить ему. Микеланджело отказался, говоря, что, пока не закончена гробница Юлия II, он связан договором с герцогом Урбинским. Тогда папа рассердился и воскликнул: «Тридцать лет я ждал, так неужели, став папой, не удовлетворю своего желания? Я порву договор, и ты будешь мне служить, что бы там ни было»[270]270
Вазари. – Р. Р.
[Закрыть].
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
